— А, может, ты ревновал к нему любовницу?
— Да у меня таких любовниц — дюжина без пары! Она девица жадная и глупая! Когда-то бродила с труппой актёров по деревням, да и оттуда её за бездарность выгнали, вот она и пришла в Сен-Марко, надеясь поступить в приличное заведение, но околачивалась на улице цветочниц, где её и подцепил хозяин. Кому она нужна? Чтоб из-за такой жизнь свою губить?..
— Так кто ж его отравил? — прервал поток его возмущения Марк.
— Кто? — Леру на минуту задумался, а потом просиял: — Так это Патрик! Точно он! Он же с утра до вечера торчал в лаборатории, где полно всяких ядов, и мышьяк наверняка есть! Вот он его и отравил.
— А зачем?
— Да кто ж его знает? Может, повздорили из-за денег. Господин Адеамус скуповат был. Или Патрик обиделся на что-то. Говорю же, последнее время хозяин на всех кидался, иногда даже с кулаками. Вот, может, парень и затаил обиду!
— А что за вещи ты для хозяина доставал? — спросил неожиданно Марк.
Леру сперва растерялся, а потом обиженно насупился и всё-таки признался:
— И не вещи это, а травы для одурманивания. Не знаю, зачем они ему нужны были, но он говорил, что очень нужно. Может, для каких-то пилюль. К нему дамы истеричные обращались, так он для них тайком пилюли делал, от которых всякие видения бывают. Ну, вроде как, чтоб с духами общаться или на шабаш слетать. Это не то чтоб запрещено, но не одобряется. К тому же у этих дам, сами понимаете, семья, мужья и прочие родственники, которым это могло не понравиться. Вот он тайком и делал. Ему всё равно было, за что деньги получать, лишь бы платили.
Допросив снова Патрика Шаплена, Марк не услышал от него ничего нового. Тот категорически отрицал, что имеет какое-то отношение к делам своего хозяина и его отравлению, хотя и признал, что о готовящемся побеге знал, но ехать с ним не собирался, потому и не слишком об этом беспокоился. Глядя на него, Марк думал о том, что именно у ученика, знающего о свойствах ртути и умевшего составлять лекарственные смеси, было больше всего возможностей, чтоб отравить алхимика, но вот мотива для этого он пока не нашёл. Решив позже разыскать аптекаря, у которого он работал до Адеамуса, Марк вызвал на допрос Жюльена Ребера.
На него, пожалуй, единственного гнетущая обстановка камеры для допросов не произвела ни малейшего впечатления. Осмотревшись по сторонам, он сел на стул и с выжидательной улыбкой взглянул на барона де Сегюра.
— Так кто же вы на самом деле такой? — улыбнувшись в ответ, спросил Марк.
Тот внезапно смутился, и его улыбка стала слегка виноватой.
— С чего вы взяли, ваша светлость, что я не тот, за кого себя выдаю? — уточнил он.
— Глаз намётан, — усмехнулся Марк. — Вы не похожи на простого пехотинца, несмотря на бедную одежду и грязь под ногтями. Ваша внешность слишком хороша для простолюдина. Даже если вы незаконнорожденный сын какого-нибудь аристократа, и могли унаследовать от него орлиный профиль и изящные руки, то вот осанка всё-таки приобретается воспитанием. К тому же на ваших руках нет таких мозолей, какие бывают у людей, долго занимавшихся тяжёлым трудом. Не сомневаюсь, что вы побывали в военном походе, только явно не в пехоте и не простым солдатом. Скорее, вы офицер и, вероятно, кавалерист.
— Вас не обманешь, ваша светлость. Или, вернее, ваше сиятельство. Вы правы, я служил при штабе вестовым, и даже однажды привёз вам приказ о проведении разведки. Правда, у реки было довольно темно, близилась тёмная половина суток, и потому вы, возможно, не слишком хорошо разглядели меня. Моё имя Фабьен Эрран, я младший сын графа Эррана. Некоторое время назад мой отец скончался. Он был здоровым крепким человеком, да вы, наверно, помните его! Он всегда ехал впереди своего отряда из отборных рыцарей. Он собирался жениться и, по словам моего старшего брата, чтоб укрепить свою мужскую силу пил какой-то чудодейственный эликсир, который ему поставлял некий алхимик. Мой отец действительно чувствовал себя лучше, но при этом у него усиливалось сердцебиение, и однажды случился удар, от которого он так и не оправился. Мой брат был слишком занят делами наследства, а я никак не мог выбросить из головы эту мысль об эликсире, который заставлял сердце моего отца биться быстрее, что, возможно, и привело к его смерти. Я провёл собственное небольшое расследование и выяснил, что эликсир ему продавал алхимик Адеамус. Но больше ничего узнать о нём мне не удалось. Все знали, что он занимается поисками способа превратить металлы в золото, но о том, что он к тому же составляет какие-то снадобья, которые продаёт своим клиентам, никто подтвердить не мог. Вот тогда я и решил поступить к нему на службу, выдав себя за солдата. В походе я многому научился. Мне приходилось и таскать дрова, и разжигать костры, а уж ухаживать за лошадями я умел с детства. У господина Адеамуса оказался не столь намётанный глаз, как у вашего сиятельства, вернее, ему даже понравилась моя внешность и он счёл, что такой видный кучер только послужит его престижу.
— И что ж вам удалось узнать о вашем работодателе, кавалер Эрран?
— Увы, не так, чтоб много. Я не нашёл пока никаких доказательств того, что именно составленный им эликсир привёл к смерти моего отца. Однако я узнал, что до того, как заняться алхимией, Адеамус был шарлатаном и продавал снадобья, которые выдавал за чудодейственные. Некоторые помогали, но это были обычные лекарства, составленные по аптекарским прописям, поскольку раньше Адеамус был учеником аптекаря. Так же мне известно, что до сих пор он иногда продаёт своим клиентам какие-то лекарства, которые делает сам в своей лаборатории. Но за то время, что я у него работаю, никто из них, насколько мне известно, не умер.
Закончив допрос, Марк и его отправил в камеру, что Фабьен Эрран воспринял совершенно спокойно, понимая, что его поведение действительно вызывает некоторые подозрения.
Велев клерку тайной полиции отыскать в архиве суда дело об обвинении Пьера Леру, по которому он отсидел два года в тюрьме и принести ему, Марк решил, что пришло время посетить улицу аптекарей, чтоб отыскать там следы, как убиенного алхимика, так и его ныне живого ученика. С сожалением взглянув в окно, где уже воцарились синие сумерки ранней ночи, и по карнизу стучали капли то ли дождя, то ли капели, он снова надел перевязь, накинул на плечи плащ и нахлобучил шляпу.
На сей раз он всё-таки отправил оруженосцев за конями и вскоре впереди небольшого отряда уже ехал по запруженной народом Королевской улице, где под порывами ветра раскачивались зажженные фонари, отчего блики света метались по толпе, выхватывая из сумерек озабоченные лица прохожих.
Въехав на улицу аптекарей, он сразу же направил своего коня к дому главы гильдии, и тот немедленно его принял. Они уже были немного знакомы, и старик с готовностью согласился ему помочь. Достав из большого шкафа толстую тетрадь в солидном переплёте, он подсел к столу и, придвинув свечу, принялся её листать.
— Так и есть, ваше сиятельство, — закивал он, ткнув узловатым пальцем в пожелтевшую страницу. — Жан Фурнье действительно был учеником аптекаря. Он обучался у господина Паскаля. Тот, увы, скончался год назад, но теперь здесь работает один из его учеников, которые жили в его доме одновременно с Фурнье. Это Иероним Вьен, он с радостью ответит на ваши вопросы. Что же до Патрика Шаплена, то я помню его. Это был неприятный скандал. Господин Галлон взял его учеником в качестве исключения. Тот был уже староват для этого, но выглядел вполне благородно и к тому же уже на тот момент был неплохо образован. Галлон отзывался о нём, как о весьма талантливом молодом человеке, а потом вдруг обвинил в краже денег. Тот и не стал отпираться. Мы решили не предъявлять ему обвинение, поскольку он вернул деньги, да и выносить скандал за стены гильдии нам не хотелось. А он просто собрался и ушёл. Больше я его не видел.
Написав на листке имена упомянутых аптекарей и объяснив, как их найти, он лично проводил Марка до двери.
Иероним Вьен предсказуемо оказался нестарым мужчиной примерно того же возраста, что и покойный алхимик. Он подтвердил, что прекрасно помнит Фурнье, и по его тону барон понял, что тот не вызывает у него тёплых чувств.
— Он был не слишком приятным человеком, — заметил он, — не лишённым, впрочем, некоторых достоинств. У него была цепкая память, и он любил возиться с пробирками и ретортами, много читал, но при этом был неаккуратен и непоследователен, и к тому же довольно ленив. Мэтр Паскаль часто наказывал его за то, что тот не выполнял своих обязанностей, но Жан всегда оправдывался, а потом за глаза возмущался тем, что учитель к нему придирается.
— Он разбирался в лекарствах? — спросил Марк.
— Именно поэтому его и держали. Будь он чуть более организован и чуть менее авантюрен, то мог бы стать неплохим аптекарем. Он был способен к обучению и даже пытался составлять собственные рецепты, некоторые из которых были не так уж плохи.
— За что же его выгнали?
— За шарлатанство. Однажды один из покупателей нажаловался учителю на то, что проданные ему Фурнье чудодейственные пилюли вызывают у него обратный эффект. Тогда и выяснилось, что Жан жульничает, предлагая посетителям некие особые снадобья, способные излечить их от недуга лучше тех, что прописывают лекари. Мы тогда обыскали вещи Фурнье и нашли там его собственные прописи. Он экспериментировал с различными травами и минералами, придумывая новые лекарства, и фактически испытывал их на наших клиентах, продавая им за весьма солидные суммы свою стряпню. Причём, увидев некоторые рецепты, господин Паскаль пришёл в ужас, поскольку составленные по ним снадобья могли вызывать тяжёлые побочные эффекты. Он уже хотел выдать Фурнье полиции магистрата, но старейшины гильдии воспротивились этому, опасаясь, что это повредит общей репутации. Его просто изгнали. Я с тех пор не встречался с ним, хотя до меня доходили слухи, что он бедствует, продолжая заниматься своим постыдным делом, то есть продавал наивным простакам собственные зелья. По слухам он даже не раз был бит за это, и его махинации не приносили большого дохода. После этого он будто бы принялся продавать какие-то одурманивающие травы, которые вызывают видения. Наша гильдия категорически против свободного распространения подобных веществ, поскольку действие их плохо изучено и, по мнению сведущих докторов, приводит к безумию и даже к смерти, а у него эта торговля шла не так уж плохо. А потом он увлёкся алхимией и, говорят, достиг успеха, но я что-то в этом сомневаюсь. Я и сам, ваша светлость, немного увлекаюсь алхимией и знаю, что великое делание требует ещё большей сосредоточенности и самоотверженности, чем труд аптекаря, и Фурнье на это был совершенно не способен.