Сказав это, он не слишком торжественно согнулся, разразившись жутким кашлем.
— Позвольте вопрос? — продолжил Владимир, справившись с приступом. — Вы планировали переночевать здесь или разъехаться по домам?
— А это важно? — спросил молодой князь.
— Боюсь, что да, — ответил Корсаков. — В таких случаях, важно повторение сложившихся ритуалов. Если явления неким образом связаны с вашим родом, то можно предположить, что если все Репины покинут особняк, то ничего сверхъестественного не произойдет.
— Не будет ли это опасным? — обеспокоенно спросила Агриппина Юрьевна.
— Гарантии я дать не могу. Но, судя по тому, что эти события неоднократно происходили в прошлом, думаю, при соблюдении правил, заведенных Клавдием Петровичем, вашему сыну ничего не будет угрожать.
— Я согласен, — решительно заявил Репин. — Если уж мне придется здесь жить, то хотелось бы перестроить дом на свой вкус, не опасаясь какого-нибудь фамильного проклятия.
— А чем займетесь вы? — спросила Агриппина Юрьевна.
— А я, как раз, нарушу правила, заведенные Клавдием Петровичем, — заставил себя улыбнуться Корсаков. — Хочу провести ночь в комнате, где он умер. С окнами на сад, не так ли?
Свой наблюдательный пункт Корсаков обустроил со всем тщанием. Натопленная печь изгнала из комнаты осеннюю стылость, отчего Владимира, наконец-то, перестал постоянно мучить озноб (хотя мурашки и дрожь все же возвращались временами, когда ткань одежды скользила по коже). К окну в сад сыщик подтащил кресло, собрав заодно пледы, в которые поочередно завернулся. Перед этим, Владимир обошел весь дом, запоминая расположение коридоров и комнат, попутно проверяя, надежно ли заперты двери. Покои Платона Константиновича он дополнительно снабдил защитными символами. Хотя Корсаков действительно считал, что раз ночной визитер не трогал молодого Репина все эти годы, то ничего не изменится и сегодня, но оставлять события на волю случая не входило в его привычки. Те коридоры, что вели к комнате Репина и его наблюдательному пункту, Владимир снабдил нехитрыми приспособлениями из натянутых ниток и колокольчиков. Корсаков не сомневался — если их таинственный гость не является бесплотным духом, то хотя бы одну из ловушек он обязательно заденет.
Сам же Владимир устроился в кресле, завернулся в пледы и принялся ждать. Занятие, знакомое с детства. Каждого Корсакова, что приобщался к семейному делу, учили выжидать. Наблюдать. Бесшумно сидеть в засаде. Часами, а иногда днями и ночами. В какой-то момент, это становилось привычкой, второй натурой, выкованной годами безжалостных тренировок. В обычных обстоятельствах, Владимир мог бы без особых неудобств провести без сна до двух суток, а то и дольше. Но его сегодняшнее бдение обычным не являлось. Корсаковы знали и применяли множество техник, не дающих провалиться в забытье. Но ни одной, помогающих бороться с простудой.
Владимир страдал. Кашель заставлял ходить ходуном бронхи. Нос тек так, что не спасали платки, и приходилось то и дело откидывать голову назад, чтобы унять бесконечный поток. В ушах шумело. Глаза слезились и будто бы потели. Все тело ломило, отчего Владимир постоянно ерзал, безуспешно пытаясь найти хоть сколь-нибудь удобное положение. Но хуже всего, что отгонять сон в таком состоянии было куда сложнее. Веки наливались тяжестью. Монетка, подарок жандармского полковника, все медленнее перекатывалась меж костяшками пальцев.
Именно поэтому он чуть было не упустил момент, когда свет газовых фонарей в саду внезапно затрепетал. Корсаков уловил взглядом это мимолетное движение — и смог встрепенуться. Он помотал головой, отгоняя дремоту, и приник к стеклу. Поначалу ему показалось, что ничего не происходит, а зрение обмануло его. В саду не виднелось ни души, лишь качались на ветру голые ветви деревьев. Корсаков вытянул из кармана часы с фамильным гербом на крышке и сверился с циферблатом. Полночь.
А потом свет фонарей вновь мигнул. И статуя балерины на фонтане шевельнулась. Медленно поменяла положение рука — Корсакову представился треск мрамора, сопровождающий это движение. Столь же неторопливо запрокинулась назад голова, а полустершийся рот распахнулся в безмолвном крике. Дождевая вода, заполнившая чашу фонтана, пошла рябью. Волны начали биться о бортик, с каждым ударом поднимаясь все выше, но не выплескивались наружу, а принимали формы, все более и более похожие на человеческие фигуры. Статуя, упирающаяся носком стопы в постамент фонтана, начала медленно поворачиваться вокруг своей оси. Лицо балерины по-прежнему было искажено беззвучным воплем. Она простерла руку в сторону дома, словно пытаясь дотянуться до такого далекого окна.
Корсаков встал из кресла и распахнул раму. Комната наполнилась далекой, едва слышной, но отчетливо зловещей музыкой — легкой и воздушной, словно мелодия музыкальной шкатулки. Странный, неестественный мотив, будто специально играющий мимо нот. И, вместе с тем, сквозь диссонанс слышна была некая система, которую Корсаков не мог понять.
Балерина закончила очередной оборот и попыталась сойти с постамента. Темные фигуры снова восстали из воды и образовали стену, не дав ей сделать шаг. Балерина была вынуждена вернуться к своему агонизирующему танцу. Завершив новый круг, она опять вытянула руку в сторону Корсакова и застыла в той же позе, что и всегда. Вода в чаше фонтана успокоилась и затихла. Музыка оборвалась. Сад вновь погрузился в тишину, нарушаемую только свистом ветра, да стуком капель дождя по карнизам.
Ни один колокольчик из оставленных Владимиром ловушек той ночью так и не зазвонил.
Наутро Корсаков, продолжая сопровождать каждое действие громовыми залпами чиха и кашля, развил бурную деятельность. Ночное происшествие настроило его на мрачный лад и зародило подозрения, которые он не хотел пока озвучивать, а потому старался не подавать вида. Внешне он казался вполне дружелюбным и деловитым. Приглашенные слуги новых хозяев дома, под руководством Владимира, осушили фонтана (благо, дождь прекратился). Это позволило Корсакову залезть в чашу и тщательно, миллиметр за миллиметром, осмотреть сам бассейн, постамент и статую. Выбрался он из фонтана с довольным видом, гнусаво бормоча себе под нос: «Механизма нет, хорошо!»
— Как спалось, ваше сиятельство? — поприветствовал Корсаков Платона Константиновича, вышедшего на крыльцо.
— На удивление спокойно, — ответил молодой князь.
— Шаги и стук не тревожили?
— Нет, спал безмятежно! Даже почувствовал себя вновь ребенком, настолько беззаботно…
— Позвольте вопрос? — прервал его Корсаков. — Как давно здесь стоит этот фонтан?
— Да сколько я себя помню. Однозначно появился до моего рождения. А что?
— Я, конечно, не специалист в этих вопросах, но обратил внимание на некоторую разницу между чашей и постаментом со статуей, — сказал Владимир. — Первая старше. А постамент и балерина вряд ли появились больше шестидесяти лет назад.
— Это важно?
— Думаю, да. Поправьте меня, если я ошибусь, но Клавдий Петрович же увлекался балетом в молодости? Я смутно помню какие-то истории…
— «Увлекался» — не совсем правильное слово, — усмехнулся Репин. — Скорее, был им одержим, если верить фамильным преданиям. У него была лучшая крепостная балетная труппа в Петербурге!
— Замечательно! — довольно закивал Корсаков. — В таком случае, вот вам просьба. Она может показаться странной, но для решения задачи, которую поставила передо мной ваша матушка, абсолютно необходима.
— Все, что в моих силах, — пообещал Платон Константинович.
— Найдите мне самого старого слугу из дворовых, такого, чтобы остался у вас в семье после отмены крепостного права, — попросил Корсаков.
Его указание было исполнено быстро и уже к обеду экипаж привез в дом на набережной Мойки поистине примечательного старика. Некогда высокий, сейчас он согнулся в три погибели. Руки и голова старчески дрожали. Немногие оставшиеся волосы торчали в разные стороны белыми клочками, а зубов не доставало, отчего слуга явственно пришепетывал. По прикидкам Корсакова, если старик и уступал в возрасте покойному Клавдию Петровичу, то ненамного. Платон Константинович проводил слугу лично, аккуратно поддерживая под локоть, а затем деликатно покинул кабинет.
Разговорить старика оказалось непросто, но, в конце концов, Владимир все-таки добился от слуги нужного рассказа.
— Что? Фонтан-то? — переспросил старик, сощурившись и повернувшись к собеседнику ухом. — Фонтан помню! Да-с… Жуткая с ним история вышла, аж до сих пор кровь в жилах стынет! Знаете, как его прозвали? Аленкин фонтан! Проклял его перс один…
— Так-так-так, давайте-ка начнем сначала! — попросил Владимир. — Почему Аленкин? И при чем тут перс?
После этого разговора Корсаков помрачнел еще больше. День, тем временем, клонился к закату, хоть солнце и нельзя было разглядеть за серыми облаками, затянувшими все небо. Владимир сверился с часами и поморщился — беседа со стариком подсказала, что делать дальше, но времени оставалось не так много. Он быстрым шагом направился в сад, столкнувшись на выходе с Платоном Константиновичем.
— Что-то нашли? — поинтересовался молодой князь.
— Стал ближе к разгадке, скажем так, — уклончиво ответил Корсаков. — В саду еще есть старый летний театр?
— Скорее, то, что от него осталось, — усмехнулся Репин. — Его не использовали более 20 лет. По понятным причинам[3]. Вас проводить?
— Будьте любезны.
Развалины театра доживали свой век у высокой стены в дальнем углу сада. Это был классический полукруглый амфитеатр с деревянными сидениями, в котором могло разместиться, по прикидкам Корсакова, человек 20–30. Сцена с провалившимися досками. Изодранные остатки занавеса. В осенних сумерках место смотрелось печально — и, одновременно, довольно зловеще.
— Не думали его разобрать? — спросил Владимир.
— Думали, конечно, — ответил князь. — Дед был против. Зимний театр, тот, что в доме, он переделал под салон, а здешний оставил гнить. Запрещал к нему даже подходить. Я, когда гостил здесь в детстве, конечно, этот запрет нарушал. Сами представляете — для ребенка тут настоящее затерянное царство. Представлял себя гладиатором на арене Колизея. Правда, в конце концов меня тут поймали…