Перво-наперво Маевский запретил домашним да крестьянам усадьбу покидать под страхом кар небесных. А сам, понимашь, укатил! Отсутствовал неделю, потом вернулся – и больше не уезжал до самой смерти. Просеку до дороги, что с таким трудом рубили, приказал забвению придать, и вообще, все следы сокрыть.
Мастер у него среди крепостных был, что хорошо из дерева фигуры точил. Так пришел к нему Маевский, показал рисунок – мол, сделай мне такие вот распятия. А рисунок такой, что мастер чуть богу душу не отдал от ужаса. Спрашивает, что за бесовщина такая? А Маевский ему – сам ты бесовщина, морда твоя бесстыжая! А сие, значится, святой Кааф! Понатыкали эти распятия вокруг усадьбы, нечистые силы отгонять.
А под осень Маевский собрал всех крестьян – и объявил: мир, сталбыть, во власти Антихриста, а спасутся только праведные, что с ним собрались. Посему – за пределы деревни ни ногой, дабы от соблазнов удержаться. Ему говорят – а как мы зимовать-то будем? Он отвечает: земля вокруг них – святая. Каафова, сталбыть. И Кааф о чадах своих позаботится. Рыба в речке не оскудеет. Зверь лесной сам на заклание придет. Земля плодоротить будет каждый год. И людишки, мол, ни голода, ни хворей знать не будут.
Надобно только причаститься крови каафовой…
А народ слушает! Красиво ж кажет барин! Жри досыта, живи здорово, бед не знай. А что до мира антихристова – они и так окромя деревень своих его не видели, зачем он им. Так и стали жить, да забывать о прошлом. Годы терялись. Праздников не осталось – одно только соборование раз в месяц. А ежели кто приходил из мира греховного… Сам понимаешь, обратно не отпускали. Ежели сам, добром оставался – дело одно. А нет… Ну, управа на всякого найдется.
Токмо зиму вторую решили забыть, ибо была она тяжелее первой, хотя куда уж там. Шептались, будто бы благодать оказалась с червоточинкой, и не каждый ее принять способен. Если чист помыслами – исцелишься, ежели нет… Нехорошие дела той зимой творились. Недобрые. И не надобно, чтобы те времена вернулись.
XI
9 мая 1881 года, понедельник, вечер, усадьба Маевских
– А зачем ты мне это открыл? – спросил Корсаков, когда старик закончил рассказ. – И что за помощь тебе нужна?
– Помощь, значится… – Кузьма Силыч задумался и замолчал ненадолго. – Вот если б вы приехали лет так десять назад, то разговор был бы короткий.
Он выразительно провел пальцем по горлу.
– Сам понимаешь, нам чужаки тут ни к чему. Да только меняться что-то стало. Еще до того, как твой сударик приехал. Лес, который нас кормил и защищал, будто умом тронулся. Думаешь, чего Алешка так всполошился? За всю мою жисть не было такого, чтобы звери на деревенского напали, про барина я вообще молчу! Каафова кровь нас хранила. А теперь… Рыба в речке стала реже ловиться. Дичь гуляет, не поймать. Земля промерзла, сам вона видишь. И волки обезумели. Колька, кузнеца сын, сталбыть, не первый. Ему ить повезло, спасти успели. А других, вон, не спасли…
– Думаете, пакт был расторгнут? – спросил Владимир.
– Я слов-то таких не разумею, – фыркнул Кузьма Силыч. – Но, кажись, понимаю, к чему ведешь. Да, поменялось что-то, и неспроста. По барской вине – наш брат в таких делах не силен. Сталбыть, кто-то здесь, в этом самом доме, недоброе задумал. Так, что лес и кровь каафова на него серчают. Найдешь, вернешь, сталбыть, чтобы как встарь все было – спасешь сударика, и сам волен уйти будешь. Не найдешь… – старик жутковато усмехнулся щербатым ртом. – Не серчай, в общем.
Он повернулся и собрался уходить, но Корсаков остановил его:
– А что там, в часовне, Кузьма Силыч?
– Источник благодати каафовой, – пожал плечами старик. – Нас так учили. А чего там взаправду – никто не знает. Может, лешака старого да могучего там божьими молитвами заперли, да служить себе заставили. Может – кого похуже.
Кузьма Силыч приоткрыл дверь, опасливо зыркнул сквозь щелочку и, перед выходом, бросил Владимиру:
– Бывай, знаток. Держи ушки на макушке. Деревенские тебя не тронут, я им шепнул. А вот тот, кто в доме ворожбу творит – он твой враг и есть!
С этими словами старик вышмыгнул в коридор и засеменил прочь. Корсаков последовал за ним, чтобы не оставаться одному в комнате, которую явно закрывали от гостей. Остановившись у края лестницы, Владимир увидел спину Кузьмы Силовича, шустро исчезнувшую за парадной дверью. И незаметную для бывшего старосты Ольгу Сергеевну. Жена Маевского застыла за старой портьерой, провожая старика подозрительным взглядом.
***
Странная процессия, участником которой оказался Теплов, медленно шествовала по лесной тропе. Во главе шел Андрей Константинович. За ним следовали Дмитрий и Татьяна – девушка уже не таясь держала Теплова за руку, что его безмерно ободряло. Замыкали шествие женщины – Ольга Сергеевна и Мария Васильевна. Дмитрию чудилось, что они выполняют роль конвоя и следят, чтобы молодой человек не посмел сойти с тропы или повернуть назад. Было нечто жуткое в этой молчаливой прогулке по мертвому с зимы, непроснувшемуся лесу. Какую-никакую уверенность вселял лишь револьвер, спрятанный под одеждой, да уверенность, что Корсаков незаметно присматривает за ним.
Маевский тем временем вывел семью к часовне – и Теплов не мог поразиться уникальности этого места. Здание оказалось маленьким, не больше каретного сарая, сложенным из грубых камней с узенькими окошками-бойницами. Присмотревшись, Дмитрий понял, что это своего рода преддверие, выстроенное чтобы закрыть вход в пещеру. Скала, в которую уходила каверна, была почти не видна – ее оплел узловатыми корнями огромный старый дуб, вздымающийся вверх на высоту Александровской колонны и укрывающий поляну ветвями.
– Чудо, верно? – хрипло спросил Дмитрия Маевский, любуясь открывшимся видом.
– Чудо, – подтвердил Теплов. – Только несколько пугающее, если честно.
– Божьи дела могут вселять страх в сердца рабов Его, – прошамкала Мария Васильевна, появившись из леса. – Ибо мы лишь песчинки на фоне необъятной силы, что нас ведет и защищает.
Словно в ответ на ее слова распахнулись двери часовни. На пороге стоял могучий мужчина в черной рясе. Росту в нем было почти семь футов, а плечи еле помещались в дверном проеме. На них спадала грива длинных и черных как смоль волос, лицо украшала столь же черная окладистая борода. Но выразительнее всего выглядели глаза – жгучий их взгляд будто пронизывал насквозь.
– Батюшка, отец Варсафий, – благоговейно прошептала Мария Васильевна, но монах не обратил на нее ни малейшего внимания. Он внимательно разглядывал Дмитрия, словно купец, выбирающий породистого жеребца.
– Вернулся, значит, отрок? – наконец одобрительно пророкотал Варсафий. Теплов не был уверен, что ему нужно что-то говорить, но легкий тычок со стороны Татьяны подсказал, что ответа от него все-таки ждут.
– Вернулся, батюшка, как же не вернуться?
– Тоже верно, – чуть улыбнулся монах. Сомнений у Дмитрия не осталось – Варсафий знает о болезни, поразившей его после отъезда от Маевских. А монах теме временем продолжил: – Пойдем, чадо. Пришла тебе пора разделить службу с семейством.
Он развернулся и скрылся в часовне. За ним вошли Маевские. Дмитрий неуверенно остановился у ступеней.
– Идем, – Татьяна ободряюще сжала его ладонь. – Обещаю, я буду рядом.
***
Как и обещал, Корсаков действительно присматривал за другом. Опыта в бесшумном хождению по лесу ему не доставало (тут оставалось только завидовать деду, который, как гласят семейные предания, после партизанской войны с Наполеоном и его особым корпусом мог буквально растворяться в чащобе, не оставляя следов). Приходилось держаться на расстоянии, чтобы не выдать себя хрустнувшей веткой или мельканием одежды. Бурелом и минимум зелени вокруг тропы задачу не упрощали.
К счастью, Кузьма Силыч свое обещание сдержал – когда Маевские покинули усадьбу, а Корсаков тайком отправился за ними, все встреченные селяне старательно отводили глаза от странного барина, не пытаясь его остановить.
Владимир видел, как Теплов заходит в часовню. Корсакову пришлось обойти поляну по периметру и залечь за небольшим пригорком, чтобы не выдать себя. Выходить на открытое пространство перед входом в церковь было опасно, а иначе увидеть, что происходит внутри не представлялось возможным. Оставалось лишь лежать и ждать. Охотничью двустволку Владимир пристроил рядом – ему отнюдь не улыбалось соваться в лес, где рыщут дикие волки, без весомого аргумента.
Карманные часы, как назло, он оставил в усадьбе, поэтому время в ожидании тянулось медленно. Из часовни не доносилось ни звука. Корсаков надеялся, что Теплов выполнит его наставления – держать ухо востро, смотреть по сторонам и не поворачиваться ни к кому спиной. Револьвер другу он также пристроил хитро, чтобы выхватить оружие можно было молниеносно. Дальше приходилось лишь уповать на то, что Дмитрий сможет сам за себя постоять.
– Кар! – внезапно раздалось над самым ухом. Корсаков вздрогнул и обернулся.
С ветки, нависшей над его укрытием, Владимира деликатно разглядывал черными глазами-бусинками ворон. Корсаков готов был поклясться, что птица смотрит на него с неподдельным интересом.
– Кыш! – прошипел Владимир и махнул на ворона рукой. Птица не шелохнулась.
– Ну, как знаешь, – Корсаков отвернулся и вновь устремил взор на часовню.
– Кар! – вновь подал голос ворон.
Корсаков молчал.
– Кар! – не унималась птица. Послышался хлопот крыльев, зашуршала прелая листва. Ворон нагло приземлился перед самым лицом Корсакова.
– Кар! – требовательно заявил незваный гость и легонько ущипнул Владимира за рукав. Это подействовало – молодой человек взглянул на ворона внимательнее. «Если волки подчиняются Каафу и заговорам Маевских, то как быть с птицами?» подумалось Корсакову.
– Кар! – ему почудилось, что ворон, прочитав его мысли, отрицательно качнул клювом. Птица вновь ущипнула его за руку, а затем вспорхнула и перелетела на прежнюю ветку. Снова каркнула. Вновь взлетела, перебралась на следующее дерево – и каркнула, привлекая внимание.