– Владимир Николаевич, – раздался испуганный шепот Свойского. – Давайте уйдем. Пожалуйста.
– Да, сейчас, – рассеяно ответил Корсаков, подойдя вплотную к ограде.
– Смотрите, совсем стемнело! – не унимался юнкер. – Нам будет сложно вернуться обратно!
– Я же сказал, сейчас пойдем, – отрезал Корсаков. Он протянул руку, нерешительно помедлил несколько мгновений, а затем приложил ладонь к обелиску.
Тишину разорвало истошное конское ржание.
Владимир отпрянул от могилы, натолкнувшись на Свойского. Бедный юнкер упал в снег и отполз на несколько шагов назад.
Ржание повторилось. В маленькой лощине у пруда было невозможно определить, откуда идет звук – казалось, что он окружает их.
– Это он… – дрожащим голосом пропищал Свойский.
– Кто? – переспросил Корсаков, настороженно озираясь.
– Призрачный юнкер! – еле выговорил юноша.
Ржание раздалось в третий раз. За ним последовал топот копыт. Казалось, от него вздрагивает сама земля. Владимир продолжал оглядываться, пытаясь понять, откуда приближается неведомый всадник. На мгновение ему показалось, что сейчас разверзнется сама земля и сам Авалов выскочит из могилы верхом на истлевшем костяном коне. Но движение мелькнуло не со стороны могилы, а в лесу. Что-то белое неслось среди деревьев на опушке, приближаясь к ним.
– Мамочка! – истошно завопил Свойский и бросился обратно в лощину.
Из леса вылетел жуткий всадник. Белая масть коня ярко выделялась на фоне черного леса, но на месте, где должна была оказаться голова скакуна, зияла темная пустота.
Как и у седока – над парадным мундиром тоже ничего не было.
Безголовый наездник на безголовом коне.
Кошмарный всадник скакал прямо на Корсакова, подняв над собой кавалерийскую саблю. В последний миг, Владимир бросился в сторону, избежав столкновения с наездником. Конь и его безголовый седок промчались мимо, оглашая округу низким жутким хохотом.
XI
24 декабря 1880 года, пятница, вечер, Дмитриевское военное училище, Москва
Юнкеру Зернову потребовалось почти полчаса, чтобы проскакать вокруг парка. Он описал длинный крюк и остановился на опушке недалеко от конюшен за хозяйственным корпусом. «Майор» внимательно озирался, пытаясь понять, не увидит ли его кто. Наконец он громко ухнул, подражая ночной сове. Из конюшен раздалось ответно уханье, затем ворота отворились. Их придерживали Капьев и Макаров. Зернов спешился и, ведя лошадь под уздцы, быстро пересек открытое пространство от опушки до конюшен. Другие юнкера споро закрыли ворота. Их разбирал хохот, но Зернов строго приказал:
– Отставить! – он хлопнул коня по крупу. – Помыть Верного и в эскадрон!
Действительно, и морда скакуна, и голова самого юнкера были измазаны черной сажей, из-за чего Зернов внешне напоминал карикатуру на африканца, разве что в крайне дурном вкусе. Младшие юнкера принялись оттирать коня. «Майор» сунул голову в бадью с водой, стуча зубами от холода, тщательно смыл сажу и насухо вытерся принесенным полотенцем. Саблю он предусмотрительно спрятал в глубине конюшни, под стогами сена.
– За мной! Ни звука! – приказал он. Юнкера выбрались из конюшни и снова дали крюк по опушке леса, стараясь никому не попасться на глаза. Они вынырнули из-за деревьев с другой стороны от главного корпуса. Чуть в стороне от дороги их ждали сани с закутавшимся в покрывало от холода Карповым на козлах.
– Ну, как? – стуча зубами спросил возница.
– Вставили клистир сугубому! – довольно объявил Зернов. – Возвращаемся. И помните, ни слова, пока не вернемся в эскадрон! Никто не должен догадаться, что мы вернулись раньше! Там сейчас наверняка переполох стоит!
Погода стремительно ухудшалась – снег летел почти параллельно земле из-за диких порывов ветра. Юнкера подъехали к парадному входу, зашли в главный корпус и, выстроившись в ряд, отрапортовали Чагину о своем возвращении. К удивлению юнкеров, тот воспринял их возвращение абсолютно спокойно. Зернов, нарушив собственный приказ, даже осмелился полюбопытствовать:
– В наше отсутствие ничего не произошло?
– Нет, господа, – ответил дежурный офицер. – А что, должно было?
– Никак нет! – поспешно ответил Зернов. Юнкера проследовали на второй этаж («майор» – по левой лестнице, остальные – по правой). Они вошли в эскадронное помещение – сначала в «курилку», отделяющую комнаты первого и второго годов, а затем – в свою спальню. Это был длинный зал с двумя десятками кроватей, отделенных друг от друга высокими тумбочками. Спальня сейчас стояла пустой, лампы под потолком не горели, отчего углы комнаты были темны.
– А где Свойский? – спросил, оглядываясь, Макаров.
– Не важно, – отмахнулся Зернов, проходя вглубь комнаты. – Должно быть, еще бегает по лесу! Что ж, – он обернулся к другим юнкерам, раскинув руки на манер магистра масонской ложи. – Звери, сугубые звери, хвостатые, пернатые, мохнатые! Земля трескается, камни лопаются, воды выходят из берегов при виде вас! Помните, звери, что вступив под своды славной Школы – вы становитесь жалким подобием её юнкеров! Но сегодня вы сделали первый шаг к тому, чтобы стать господами корнетами!
– А я бы сказал, что экзамен вы провалили, господин Зернов, – раздался голос из темного угла. Юнкера испуганно вскрикнули и обернулись к говорившему. Из тени выступил неприятно ухмыляющийся Корсаков.
– Предположим, я поставил бы вам «удовлетворительно» за изобретательность. Но воплощение даже на «балл душевного спокойствия» не тянет!
– О чем вы, Владимир Николаевич? – попытался изобразить неведение Зернов.
– Полагаю, услышав, что Свойскому было поручено проводить меня до могилы Авалова, вы решили организовать оригинальную пакость, в продолжение ваших историй о призрачном юнкере. Не скрою, на более нервическую личность задумка могла бы и подействовать. К сожалению, я еще в первую ночь догадался, что меня хотят напугать. Весь этот топот, хлопающие ставни ночью, вроде как катающиеся по коридору головы. Кстати, вы же использовали ядро для учебной пушки, – он резко повернулся к побледневшему юнкеру. – не так ли, господин Макаров?
Макров и Зернов ответили одновременно:
– Да!
– Молчать!
Владимир удовлетворенно кивнул.
– На случай, если бы глупый сугубый преподаватель ничего не понял, вы разыграли передо мной спектакль на первом занятии. А уж когда подвернулась возможность подкараулить меня у могилы…
Корсаков начал расхаживать вдоль замерших юнкеров, самодовольно улыбаясь и лениво жестикулируя. Он явно наслаждался тем, что, в отличие от занятий, сейчас внимание слушателей безраздельно принадлежало ему. Помимо желания раз и на всегда сбить с юнкеров юношескую офицерскую спесь, Владимир преследовал еще одну цель – понять, какое отношение они все-таки имеют к гибели Сердецкого. Ведь если они играли над генералом те же злые шутки, то это объясняло его нервное поведение в последние дни. А значит шансов на то, что в убийстве были замешаны потусторонние силы становилось еще меньше. Поэтому Корсаков продолжил делиться своими умозаключениями:
– Предположу, что план оформился сразу, как вы услышали приказание Чагина проводить меня до могилы. Перед уходом вы шепнули Свойскому, чтобы он повел меня туда как можно позже. Судя по реакции бедного юноши – о своей задумке вы его не предупредили.
– Что с ним? – подал голос Карпов.
– Натерпелся, конечно, но сейчас с ним все хорошо, он под присмотром доктора Красовского. Вернемся к плану господина Зернова. Вы возвратились в училище раньше назначенного срока, пробрались в конюшни и подождали, пока Свойский поведет меня к пруду. Очевидно, один из вас, предположу, что сам Зернов, намазал лицо и морду коня чем-то черным. Он верно догадался, что в темноте будет казаться, что у скакуна и всадника нет головы. Особенно, если заранее напугать зрителя легендой, ржанием из леса, и скакать достаточно быстро. Повторюсь, как показывает пример бедолаги Свойского, с нервической личностью план мог бы сработать. Увы, это не первый подобный трюк с которым я столкнулся, и уж подавно – не самый изобретательный и не самый качественно разыгранный. Хотя сабля меня действительно несколько напугала – мало ли, как вы ей будете махать, право слово, – Владимир неловко, но старательно изобразил несколько взмахов шашкой. – Простите, видимо высокое искусство конной рубки мне не подвластно. Так вот! Пришлось брать Свойского за шкирку и возвращаться обратно в училище. Ваше роскошное тактическое отступление от конюшен я имел удовольствие лицезреть лично, так что не отнекивайтесь, пожалуйста.
– Что с нами будет? – спросил Капьев.
– Оставлю это решение полковнику Панину. Я доложил ему о вашей выходке менее получаса назад, дальше дело за ним, – пожал плечами Корсаков, прежде, чем повернуться к Зернову и угрожающе сощуриться. – Но вот на вашем исключении, молодой человек, я буду настаивать! Над бедным Сердецким вы тоже так издевались?
«Майор» открыл было рот, чтобы ответить, но в это время с лестницы донеслись чьи-то торопливые шаги. На пороге спальни возник ротмистр Чагин. Обыкновенно невозмутимое лицо офицера сейчас отражало неподдельную обеспокоенность.
– Господин Корсаков? Беда! Идите за мной!
XII
24 декабря 1880 года, пятница, вечер, Лефортовская полицейская часть, Москва
К вечеру жизнь в Лефортовской полицейской части, монументальном двухэтажном доме с пожарной каланчой, начала затихать. Потихонечку расходились по домам чиновники, получив и распределив меж рядовыми сотрудниками праздничные подношения окрестных купцов и промышленников. Никаких взяток, Боже упаси, исключительно добровольные подношения бравым сыщикам за неусыпную охрану покоя и правопорядка. Погода портилась. Вновь пошел снег, да с такой силой, что грозил скрыть из виду возвышавшуюся над частью пожарную каланчу.
Благостному предпразничному настроению не поддавался поручик Постольский. Ему выделили маленький стол в углу общей комнаты на втором этаже, где он и разбирал в свете лампы с зеленым плафоном стопку документов, присланных из Петербурга. Еще в первый день по приезде, Павел отбил телеграмму своему непосредственному начальнику, ротмистру Нораеву, и запросил сведения по офицерам и учащимся, которые находились в училище в ночь убийства. Сегодня запрошенные бумаги наконец прибыли в сопровождении хмурого молчаливого фельдъегеря, который исчез так же быстро и тихо, как появился. Высланные Нораевым сведения содержали как официальные документы, так и откровенные сплетни, собираемые III-им отделением, что называется, «про запас».