К своему удивлению, Корсаков все-таки не сбился с пути и не был унесен стихией. Он достиг генеральского флигеля, последнего здания училища, где он не успел побывать. Пришлось повозиться с дверью – сначала долго подбирать нужный ключ, а затем пытаться отворить её, заваленную снегом по колено. Внутри было холодно. В сумрачной прихожей витал спертый запах. Владимир достал из-под шинели захваченную керосиновую лампу и подкрутил фитиль так, чтобы он давал максимум света.
В отличие от своего заместителя, Сердецкий явно жил на широкую ногу. Все комнаты были завешены картинами, украшены изящными вазами, завалены пышными коврами и обставлены дорогой мебелью. Искать в этом довольно безвкусном царстве роскоши одно маленькое кольцо было довольно сложно. Но чем дальше продвигался Корсаков, тем больше он понимал, что оказался не первым посетителем флигеля со дня смерти генерала. Личные комнаты начальника училища несли следы обыска, причем не методичного и аккуратного, как сделала бы полиция. Нет, кто-то распахивал и не утруждался потом закрыть дверцы шкафов. Бумаги валялись в беспорядке, частью на столах, частью на полу. Некоторые стулья лежали так, словно кто-то просто отшвырнул их в сторону. С рабочего стола в кабинете смахнули все документы и письменные принадлежности, оставив только один лист, видимо, заинтересовавший человека, устроившего обыск. Корсаков мельком пробежал его глазами – прошение о приеме на работу за подписью Красовского. Имя человека, за которого просил врач, также было знакомым. Но главная находка ждала Корсакова в комнате, которую генерал использовал в качестве столовой.
Здесь тоже царил беспорядок, только уже другого характера. Скатерть была сорвана и валялась скомканной в углу. На столешнице кто-то изобразил заключенную в круг пентаграмму, каждой вершине которой соответствовала черная свеча. По диаметру фигуры бежали символы, знакомые Владимиру по отцовским урокам и старым гримуарам. Внутри линий пентаграммы был нарисован еще один круг, на этот раз совсем маленький.
– Для кольца, – пробормотал себе под нос Корсаков, внимательно изучая узоры на столешнице. Работа была грубой, ученической, но, как доказывали два трупа, вполне эффективной. Самого украшения внутри узора не было.
Внимание Владимира привлек маленький блестящий предмет, лежащий между нижними лучами звезды. Пуговица от мундира. Что там говорил Красовский? Что у Панина не хватало пуговицы на кителе?
– Так вот как ты указываешь жертвы! – снова прошептал Корсаков. – Кольцо для призыва Шеляпина и объект, чтобы привязать дух к мишени. Умничка… И для второго ритуала выбрал закрытый флигель, где тебя точно никто не потревожит!
Он протянул руку к пуговице на столе:
– Посмотрим, кто же ты на самом деле!
Видение вновь перекинуло его в тело другого человека. Вот он сталкивается с Паниным в холле. Вот он произносит: «Прошу простить, Ваше Высокоблагородие!». Вот он удаляется, сжимая в кулаке оторванную пуговицу. Говорят, что человек слышит свой голос иначе, чем его собеседники. Возможно, это и правда, но голос человека с пуговицей Корсаков узнал сразу.
Когда Постольский потребовал у сыщиков Лефортовской части коня, на него посмотрели, как на сумасшедшего: «В такую погоду на улице-то околеть можно, а вы собрались за город сунуться!»
Уже подъезжая к Дворцовому мосту он пожалел, что не послушался полицейских. Метель сверипела даже не час от часу, а от минуты к минуте. Дороги перестали существовать. Не видно было ни неба, ни земли. Глаза застилал снег, в ушах стоял остервенелый свист ветра. Павел даже не сразу понял, что выехал на мост – Яузу занесло снегом, сравняв берега и полотно переправы в единую ледяную пустыню. Спасала память, да немногие оставшиеся видимыми ориентиры – верхушка наполовину засыпанного верстового столба или особо приметное дерево. Поворачивать назад было поздно. Конь под ним еле волочил ноги. Падет он – пропадет и Павел.
Огромный корпус училища, заметный издалека при свете дня, возник перед ним словно из-под земли когда Постольский уже оставил надежду найти его. Снег начал заносить окна первого этажа, а в здании не горело ни огонька, хотя внутри должны были праздновать рождество. Павел постучал в массивные двери, но никто не ответил. Он оглянулся на многострадального коня, который почти околел, и принял решение. Двери открылись с трудом, но Павел все-таки провел животное под уздцы внутрь парадного холла. Внутри царили холод, темнота и тишина. Сквозь распахнутые двери гербового зала виднелись неясные очертания праздничной ели, но на этом следы присутствия людей заканчивались.
– Эй! – громко крикнул Павел. – Есть кто-нибудь?!
Слова эхом отразились от пустых сводов холла и затерялись где-то в невидимых чертогах второго этажа. Здание по прежнему не подавало признаков жизни, только копыта коня, переминающегося с ноги на ногу, громко цокали по мраморному полу. Павел заметил приоткрытую дверь справа, рядом с дежуркой, ведущую в квартиру Панина. Жандарм аккуратно приблизился к ней и заглянул внутрь – и почти сразу отшатнулся, разглядев в тусклом свете, пробивающемся из окна, тело полковника. Постольский извлек из кобуры служебный револьвер и взвел курок.
Быстрый обыск холла показал, что двери дежурки и цейхгауза были заперты, а гербовый зал и комнаты юнкеров стояли пустыми. Новых жертв, к облегчению Павла, не нашлось. Он помнил, что помимо главного здания во внутреннем дворе училища располагались еще два корпуса, поэтому с превеликим усилием распахнул вторые двери в холл и выглянул наружу. Сквозь вьюгу пробивался слабый огонек, блестевший на втором этаже левого дома. Павел помнил, как Корсаков объяснял – там находятся учебные классы и преподавательские комнаты. Это вселило надежду, что Владимир еще жив. Павел затворил за собой двери, чтобы не дать замерзнуть коню, и вышел наружу. Закрывая глаза от снега, летящего в лицо, и утопая по колено в снегу Постольский добрался до левого корпуса.
На первом этаже также было пустынно, но только на первый взгляд. Стоило Павлу сделать несколько шагов, как с боковой лестницы раздался щелчок взводимого револьвера и строгий голос окрикнул:
– Стой кто идет!
Павел поднял вверх руки, чтобы не нервировать часового, и четко произнес:
– Поручик Постольский, жандармское! Участвую в расследовании убийства генерала Сердецкого!
Из теней на лестнице выступил ротмистр Чагин, опуская свой револьвер:
– Господи, поручик! Как вы добрались до нас в такую погоду?
– Если вкратце – то чудом, – ответил Павел, отметив, что часть ехидных корсаковских манер начала передаваться ему. – Где Владимир Николаевич?
– Корсаков? – переспросил вахмистр Белов, спустившийся следом за Чагиным. – Он отправился во флигель генерала, а что?
– А Красовский?
– С нами, на втором этаже. Юнкера там же.
– Не спускайте с него глаз! – потребовал Постольский. – Не выпускайте его из виду ни на минуту! Мне нужно во флигель!
– Я проведу, – вызвался Белов.
– Нет, останьтесь с юнкерами и Красовским, – отрезал Чагин. – Идемте, поручик, я покажу дорогу.
Снег почти занес цепочку Корсаковских следов, но они еще угадывались на девственно-белом покрывале, укрывшем землю. Дверь генеральского флигеля осталась открытой и в коридор уже намело небольшой сугроб.
– Проходите, я за вами, – прокричал сквозь метель Чагин. Постольский вступил в коридор, тревожно озираясь. Мокрые следы ботинок уходили вглубь дома.
– Владимир, ты здесь? – крикнул поручик. – Это я, Постольский.
– Павел?! – раздался недоверчивый голос откуда-то из дальней части флигеля. – Я в столовой. Идите по следам.
Постольский застал коллегу изучающим стол с нарисованной на нем оккультной фигурой.
– Как ты меня нашел? – удивленно спросил Владимир.
– Меня проводили, – ответил поручик, но в этот момент из-за его спины показался Чагин. Корсаков молниеносно вскинул большой черный револьвер и взял ротмистра на прицел.
– Стой! – крикнул Павел. – Это не он! Убийца – Красовский!
– А, ротмистр, это вы! – опустил оружие Владимир. – В вас я, пожалуй, стрелять не буду. Ты ошибся, Павел. Красовский не убийца, он следующая жертва.
– Нет! – нетерпеливо оборвал его Постольский. – Ты не понимаешь! Когда полк Сердецкого был в Валахии, адъютанта генерала…
– По фамилии Шеляпин обвинили в воровстве и наказали шпицрутенами, знаю!
– Да дослушай же! – топнул ногой Павел. – Жена Шеляпина, Наталья, направила на имя командующего армией письмо, в котором утверждала, что на самом деле в хищениях виновны Сердецкий, Панин и Красовский. У неё не было доказательств, поэтому делу не дали ход, но одно подозрение поставило крест на дальнейшей карьере генерала. Шеляпина умерла при родах, но у неё остался брат. Её девичья фамилия была Красовская! Наталья Юрьевна, Алексей Юрьевич. Они родня. Врач мстит за свою сестру!
– Брат… – пробормотал Корсаков. – Это многое объясняет. Только Красовский не убийца, по крайней мере – не главный.
– Но кто тогда? – вскричал Постольский.
– Белов, – с тяжелым сердцем ответил Корсаков.
В комнате Корсакова их встретили настороженные юнкера, рассевшиеся по углам – кто на кровати, кто на стуле, кто на подоконнике. Старшие офицеры отсутствовали.
– Где Белов и Красовский? – рявкнул Владимир.
– Ушли, – ответил Карпов. – Сразу после ротмистра. Вахмистр зачем-то вызвал доктора Красовского, но с тех пор они не возвращались.
– Черт! – выругался Корсаков. Он молитвенно сложил руки у рта и начал нервно расхаживать по комнате. – Если они успеют… Если они успеют… – он резко остановился, придя к какому-то решению, и ткнул пальцем в Чагина. – Ротмистр! От вас зависит безопасность кадетов! Убедитесь, что они не сделают ни шага из этой комнаты, и сами оставайтесь с ними! Заприте дверь! Открывайте только, если вернусь я или поручик Постольский. Если явятся Белов и Красовский… – он задумался. – То лучше стреляйте в них через дверь!
– Но… – начал было Чагин.