– Корсаков! – позвал Павел.
– Ах ты… – прорычал вахмистр, переступая через ставшую бесполезной фигуру. Он уже поднял пистолеты, намереваясь разрядить их в лежащего Владимира, но остановился, как вкопанный.
Корсаковых было двое. Один осел под зеркалом без сознания. Но отражение показывало другую картину. В зеркале Корсаков отражался, стоя спиной к вахмистру. Брызги крови на поверхности постепенно втягивались внутрь отражения. С последней впитанной каплей трещины на зеркале словно по мановению руки заросли. Отражение Корсакова медленно начало поворачиваться к Белову. Тот застыл, словно зачарованный.
Зазеркальный Корсаков не обратил никакого внимания на то, что человек, чьим отражением он должен служить, лежит без движения на полу. Он сделал несколько шагов вперед, оказавшись вплотную к стеклянной глади. Наблюдающий эту сцену со стороны Постольский застыл от ужаса. Эта сцена была ему тошнотворно знакома. Павел уже видел её. Такая же застывшая ухмылка на лице. Те же издевательски плавные, осторожные движения, словно фигура в зеркале не является человеком, а просто изображает его, мимикрирует, дотошно пытаясь подражать людским движениям. И от этой неправильной, неестественной похожести становилось лишь страшнее. Да, Павел Постольский уже видел это существо два месяца назад, в полутемной обеденной зале особняка Ридигеров на Большой Морской.
Не-Корсаков приложил ладони с другой стороны стекла, легонько упершись в него, будто пытаясь толкнуть непослушную дверь. Глаза его, зверино поблескивая в темноте, жадно впились в вахмистра. Белов оправился от транса и жутко закричал. Вскинув оба револьвера он всадил все оставшиеся патроны в зеркало. Вместо ожидаемого звона разбивающегося стекла наступила тишина. Пули завязли в зеркале как в желе, постепенно растворяясь. Поверхность стекла колыхнулась, подобно воде, и снова застыла. Зазеркальный Корсаков отступил на шаг назад, с притворным осуждением покачивая головой. Если бы зеркало передавало звуки, сейчас слышалось бы недовольное цоканье его языка.
А потом анфилада комнат от площадки перестала быть пустой. Вдоль обеих стен выстроились ряды призрачных солдатов – окровавленных, оборванных, с глубокими, сочащимися кровью ранами, выбитыми глазами, висящими на лоскутах кожи ушами и спутанными волосами. И каждый держал в руке длинный хлесткий прут.
Зазеркальный Корсаков лениво взмахнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху. Вахмистра подняло в воздух и отбросило в самый дальний конец анфилады юнкерских спален. Удар об стену выбил из него весь дух и Белов мешком свалился на пол. Но долго лежать ему не дали. Неведомая сила подняла его и потащила обратно к зеркалу меж рядов молчаливых фантомов. Каждый призрак вскидывал руку с прутом и резко опускал его на Белова. Сначала тот кричал и пытался закрываться от ударов, но каждый из них оставлял на его теле ярко алые отметины. Чем дальше волокло его неумолимое притяжение, тем тише становились его вскрики и страшнее раны. Обратно к зеркалу дополз не Белов – просто еле трепыхающийся комок плоти, внешне неотличимый от его жертв. Он упал перед лежащим без сознания Владимиром и испустил дух. Стоящий за стеклом не-Корсаков с видимым удовлетворением осмотрел результат своих трудов, театрально отряхнул руки, вновь повернулся спиной к зеркалу – и неловко осел на пол, как марионетка, которой оборвали нити. Отражение застыло, вновь показывая только то, что на самом деле должно быть перед ним.
XX
26 декабря 1880 года, Шереметьевская больница, Москва
Вьюга улеглась к утру. Прибывшие в училище сыщики Лефортовской части застали картину, которую никто из присутствующих не мог толком объяснить. В выстуженном кабинете полковника Панина, превращенном в импровизированный морг, лежали три тела – сам командир эскадрона, училищный врач и каптенармус. Первый и последний были испороты, как и погибший ранее генерал Сердецкий. Доктор Красовский – зарезан. Выживших нашли на втором этаже учебного корпуса. Напуганные юнкера молчали (кроме покалеченного Зернова – тот был способен лишь слабо стонать). Ротмистр Чагин и поручик Постольский в один голос утверждали, что училище подверглось нападению неизвестных лиц (возможно – народовольцев). Якобы, они попытались проникнуть в училище под покровом ночи и непогоды, чтобы заполучить хранящиеся в цейхгаузе шашки и револьверы. На все остальные вопросы поручик отвечал требованием отбить телеграмму своему руководству в Петербург, которое и должно было решить, какие сведения жандарм имеет право разгласить московским коллегам.
Корсаков был жив – это единственное, о чем можно было говорить наверняка. Он дышал ровно, сердце билось спокойно и ритмично. Казалось, что он просто спит, только разбудить его не получалось. Чагин и Постольский уложили его на кровать, перевязали ссадину на затылке и укрыли одеялом. Никто не знал, что делать дальше. Утром его перевезли в Шереметьевскую больницу на Садовом, разместив в отдельной палате. Вокруг Владимира собрался целый консилиум светил медицинской науки. После долгих препирательств и обследований, врачи пришли к согласию лишь в одном – он либо проснется, либо нет. А когда это «либо» настанет – неизвестно.
Впервые Корсаков пришел в себя после заката. В палате было темно, лишь луна пробивалась сквозь окно. Владимир попытался пошевелиться, но не смог – руги, ноги и даже голова отказывались слушаться, напоминая неподъемный груз, поднять который не в человеческих силах. Сложно было даже держать глаза открытыми.
– Как ты? – раздался тихий заботливый голос. Владимир скосил глаза на говорящего и обнаружил, что у изголовья сидит Петр Корсаков. – А кого еще ты ждал? Думаешь, я брошу брата в беде? Почему ты всегда находишь неприятности себе на голову?
Владимир попытался ответить, но голос тоже отказался ему служить.
– Ну да, знаю, что ты ответишь, – фыркнул Петр. – «Неприятности находят меня». Прости, пожалуйста, но здесь виноват только ты сам. Поправь меня, если я ошибаюсь, но у тебя была возможность отказаться.
– Ты… – попытался сказать Владимир, но вместо слов раздалось только сиплое шипение. Он напрягся и все-таки смог произнести: – Ты знаешь, зачем…
– Да, – печально согласился Петр. – Думаю, что знаю. Только пытаюсь понять, отчего, еще с детства, большинство твоих приключений, назовем их так, заканчивались так же, как сейчас. Я опять сижу у постели младшего брата, который в очередной раз чуть не свернул себе шею, пытаясь доказать… Что-то.
Владимир попытался ответить, но Петр прервал его:
– Не нужно, береги силы. Они тебе понадобятся. У нас еще будет время поговорить. А пока – спи.
И Владимир уснул. Второе его пробуждение, уже на следующее утро, опять навело переполох в лечебно-ученой среде. Мнения эскулапов разделились – кто-то утверждал, что они наблюдали настоящее медицинское чудо, кто-то – что так и должно было произойти. Корсакову эти дебаты быстро надоели, поэтому он хрипло попросил воды и вновь провалился в забытье.
Придя в себя в третий раз, Владимир обнаружил в палате очередного визитера. Он удобно расположился в кресле напротив больничной постели. Между пальцев визитер перекатывал серебряную монету, казалось – безо всяких усилий.
– По правде сказать, я ожидал увидеть брата или Постольского… – прошептал Корсаков.
– Брата? – на лице жандармского полковника впервые за все время отразилось что-то, похожее на удивление. – Нет, боюсь, не в этот раз. А Павел сейчас занят. Подкинули вы нам, конечно, работы, Корсаков. Я прибыл в Москву вечерним поездом и всю ночь объяснял страждущим из военного министерства и МВД, откуда в училище взялись три новых трупа и куда подевались их убийцы.
– Извините, – ответил Владимир, пытаясь вложить в шепот максимум сарказма.
– Да ничего, – махнул рукой полковник. – Я бы сказал, что с задачей вы справились. Не будь вас рядом – все могло обернуться куда хуже.
– Все равно, я не смог спасти…
– Трех человек, каждый из которых мог рассчитывать на петлю или, в лучшем случае, на бессрочную каторгу, – парировал жандарм. – И при этом защитить пятерых ни в чем не повинных юнкеров, а то и больше, если бы вахмистр попытался применить свои таланты, когда все воспитанники вернулись с каникул.
– Но кто его надоумил? – прошептал Владимир.
– А вот это очень правильный вопрос, – довольно откинулся на спинку кресла полковник. – Вам вообще не кажется, что последний год принес слишком много случайностей?
– Например?
– Например, художник, внезапно обретший дар общаться с потусторонними силами через картины. Или товарищ министра, которого кто-то надоумил вернуть дочь с того света. Или простодушный вахмистр, узнавший тайну смерти своих родителей и получивший в свои руки крайне изощренный метод для мести.
– Такое случается, наверное, – неуверенно ответил Владимир.
– Думайте, Корсаков, не разочаровывайте меня! – раздраженно сказал полковник. – Вспомните своего отца! Как часто ему попадались действительно стоящие дела среди десятков слухов, суеверий и откровенных фальшивок? Раз в год, а то и в два-три? И вы не находите странным, что только за этот год вы встретили сразу три случая, когда-то нечто с той стороны очень жаждало прорваться в наш с вами мир?
– Да, пожалуй, это необычно…
– Необычно? – фыркнул жандарм. – Слабо сказано. И это ведь только то, что вы видели своими глазами! Если бы вам открылась вся картина целиком… О, я многое могу вам рассказать. Об опустевшей деревне под Саратовом, все жители которой исчезли без следа. О старой ведунье в Пензенской губернии, которая начала слышать голоса мертвых с сельского погоста. О тысячах и тысячах зверей за Уралом, которые снялись со своих мест и шли через города, не обращая внимания на людей, лишь бы оказаться подальше от того, что их напугало.
Он встал с кресла, подошел к кровати и навис над Владимиром, не прекращая перекатывать монетку меж пальцев.
– Грядет буря, Корсаков, – грозно пророкотал полковник. – Это лишь первые залпы новой войны, сражения которой увидят лишь избранные, но последствия ощутит каждый. Враг наш будет многолик и изворотлив, но абсолютно безжалостен. И чтобы биться с ним мне нужны солдаты. Вы. Постольский. Те, кто видел, на что способен неприятель, ощутили его власть и жестокость на своей шкуре. Потому, что отсидеться в тылу уже не получится. Мы с вами на передовой.