– Ваша взяла, Николай Сергеевич, – не стал спорить Корсаков. – Тогда последний вопрос: вы не замечали в последнее время ничего… странного?
– Вам придется яснее выражать свои мысли, – не преминул съехидничать полковник.
– Необычное поведение генерала, или кого-то из офицеров, или, быть может, воспитанников? Шумы по ночам? Двери, которые вы обнаруживаете открытыми, хотя могли бы поклясться, что запирали их?
– А какое это отношение имеет к кончине Владимира Павловича?
– Володя… – подал голос доктор Красовский. – Генерал в последнее время жаловался на бессонницу. Кошмарные сны. Я прописал ему успокоительное, но состояние Владимира Петровича не улучшалось. Он начал слышать…
– Состояние начальника училища не имеет ровным счетом никакого отношения к его гибели! – рявкнул полковник. – У вас есть еще вопросы?
– Нет. Благодарю за помощь, мы с Павлом Петровичем вас покинем.
– Свободны, – по привычке отозвался полковник. – Да, и Владимир Николаевич, если не затруднит – пользуйтесь, пожалуйста, правой лестницей, если понадобится подняться на верхние этажи.
По скрытой усмешке Панина Владимир понял, что его друг был прав, и правая сторона лестницы была припасена для «зверей» и «сугубых». Корсаков и Постольский откланялись и вышли обратно в холл. Чуткий слух Владимира, прежде, чем дверь закрылась, уловил торопливую речь доктора Красовского:
– Только не говори, что тебе последние дни не снился…
– Тихо! – оборвал его полковник.
Дверь закрылась и Корсаков вынужден был с сожалением последовать за Павлом. Дежурного офицера на посту не оказалось, поэтому молодые люди сочли возможным вполголоса обсудить увиденное и услышанное.
– Ты спросил полковника о том, кто присутствовал в училище в ночь убийства, – начал Павел. – Думаешь, кто-то из офицеров может быть причастен?
– То есть воспитанников ты исключаешь? – усмехнулся Владимир. – Не совсем, дружище. Тем более, что установить убийцу – это работа московской полиции, конечно же, и твоя заодно. Я здесь для того, чтобы понять, является ли смерть Сердецкого делом рук особо сильного и жестокого безумца, или способ умерщвления проходит по моей епархии. Выясню это – смогу сказать вам, на что обратить внимание при поиске подозреваемых. А уж с причинами, доказательствами и арестом разбирайтесь сами. Я намерен в этот момент быть уже на поезде обратно в Петербург.
– И как ты установишь причины произошедшего?
– У меня есть свои способы, – уклончиво ответил Корсаков, машинально сжав и разжав правую руку. – Что будешь делать ты?
– Поеду в Лефортовскую часть, выясню как идет дознание, а потом наведаюсь к коллегам в жандармское на Малой Никитской.
– Хорошо. По правде сказать, не знаю, как тут добираться до города, поэтому, если не составит большого труда, пришли кого-нибудь за мной ближе к двум пополудни, или заезжай сам. Кстати, не в курсе, здесь вообще как-то кормят?
VII
21 декабря 1880 года, вторник, вечер, Дмитриевское военное училище, Москва
Кормили в юнкерской столовой, которая занимала длинное помещение в полуподвале, разделенное на две равных части арками и колоннами. Едой на время каникул заведовал на все руки мастер, каптенармус Белов, оказавшийся улыбчивым дюжим малым, на вид – тридцати с небольшим лет. Возможно, его старили абсолютно роскошные моржовые усы, плавно переходящие в бакенбарды. Вручив Корсакову тарелку щей, пироги и чай, он беззаботно рассказал, как из простого уланского рядового дослужился до вахмистра в гвардии и даже надеялся получить офицерское звание, но был списан по ранению после Русско-турецкой войны. Бравого гвардейца взяли каптенармусом в Дмитриевское училище, где он дружелюбно присматривал за «молодыми барчуками», по выражению самого Белова. Он же, как выяснилось, без особых усилий перетаскал багаж Корсакова в его комнату, куда и проводил нового преподавателя.
Следуя за Беловым, Владимир впервые за день попал во внутренний двор училища. За главным зданием располагалось еще два корпуса, расположившиеся амфитеатром вокруг площади с засыпанным снегом фонтаном посередине. В левом размещались учебные классы на первом этаже и преподавательские квартиры – на втором. В правом жили каптенармус и главный врач, располагался лазарет, библиотека и разные подсобные помещения. С главным зданием корпуса соединялись крытыми, но незастекленными галереями, так что укрытия от зимнего ветра они не давали. На полпути обе галереи образовывали небольшие беседки, в каждой из которых находилась пушка – учебное орудие с горкой ядер. На них кавалеристы должны были получать минимальные знания об артиллерийском деле.
Зайдя в преподавательский корпус, Корсаков не ощутил особой разницы с температурой на улице.
– Извиняйте, Владимир Николаевич, на каникулах не топим, надобности нет, все выстыло, – смущенно пояснил Белов. – Но у вас голландка есть, и дровишек я оставил. Комната быстро согреется.
Комната действительно должна была прогреться быстро – настолько маленькой она была. Корсаковский багаж занял занял значительную её часть. Перед окном, заледеневшим настолько, что разглядеть что-то через него было невозможно, стоял письменный стол. В углу – узкая односпальная кровать. Помимо дров для печки, Белов оставил Владимиру еще полностью заправленную лампу-керосинку. Вторая такая же болталась под потолком. На счастье Корсакова, за первые холодные месяцы, проведенные в петербургской квартире без слуг, он все-таки научился пользоваться печкой, так что унижаться перед Беловым не пришлось. Следом Владимир зажег тусклые лампы, достал из чемодана привезенные книги по истории из домашней библиотеке и быстро пробежался по заметкам, оставленным на столе постоянным преподавателем. К счастью, большинство тем, которые предстояло повторить с юнкерами, были ему знакомы – действия партизана Сеславина, гибель Гулякова на войне с персами, восстание Кази-Муллы. Наученный с детства впитывать любую печатную информацию и зубрить её наизусть (как говорил отец, «увидишь гостя с той стороны – листать книжки будет поздно»), Корсаков помнил всё, что довелось ему прочитать. Конечно, не все его знания были полезны для воспитанников военного училища – им не расскажешь, как горцы призывали Мать Болезней или о ритуалах наполеоновского «особого корпуса» на смоленских кладбищах. Но и просто сведений о ходе военных кампаний должно было хватить.
Успокоенный Корсаков решил заняться тем, ради чего и прибыл в училище. Вооружившись лампой и закутавшись в пальто, он отправился исследовать учебный корпус. Света в коридорах было мало – сказывался вечер и замерзшие окна. На стенах в позолоченных багетах висели портреты прославленных воспитанников училища и копии работ Джорджа Доу. Как и утверждал Панин, все двери, кроме его комнаты, были заперты, и Владимир не горел пока желанием вскрывать их одну за другой. Пока он не находил свидетельств того, что именно в этом корпусе творилось что-то сверхъестественное. Он прошел оба этажа, мельком касаясь дверных ручек, картинных рам и мебели, но на большинстве из них не запечатлелось действительно сильных воспоминаний, которые бы мог уловить его дар, а остальные были обыкновенными: юнкерские и преподавательские радости и горести, ссоры, драки, интриги. У Корсакова разболелась голова от чужих мыслей и воспоминаний. Так случалось каждый раз, когда он слишком активно пытался пользоваться своим даром.
Чтобы прочистить голову, он вышел из корпуса на сверкающий в лунном свете заснеженный двор. Окружающие здания были темны и молчаливы. Светилось два окошка в соседнем здании – там, где были квартиры Красовского и Белова. Горели окна на первом этаже главного корпуса – еще не спал Панин. Свет пробивался со второго этажа, из юнкерского крыла. За окнами то и дело мелькали тени воспитанников. Башня с начальственным кабинетом была темна.
Корсаков поежился от вечернего мороза. Хотелось побыстрее вернуться обратно, в натопленную комнату, но он решил напоследок заглянуть за учебный и хозяйственный корпуса. Из разговора с каптенармусом он уже знал, что там уходил к берегам Яузы огромный старый парк, разбитый еще в екатерининские времена, но сейчас за ним практически не следили. В результате казалось, что к училищу вплотную подступает черный густой лес, куда уходила только одна расчищенная, но уже полузасыпанная дорожка. В её конце, на самой опушке, располагался изящный двухэтажный флигель, слегка напоминающий небольшой французский замок. Здесь проживал начальник училища. Свет в нем ожидаемо не горел, а двери были заперты. Неудивительно, ведь единственный жилец был мертв.
За хозяйственным корпусом располагались еще теплые конюшни, но туда Владимир решил уже не ходить. Он вернулся обратно в комнату и с наслаждением сбросил пальто и промерзшую уличную одежду. Белов не обманул, голландка очень быстро справилась с задачей отогреть маленькое помещение. Переодевшись, Корсаков открыл дорожный кофр, в котором находились припасы для оккультной части его расследования. Пока ничего из увиденного, помимо жестокости самого убийства, не давало Владимиру оснований утверждать, что в училище он действительно столкнулся с чем-то сверхъестественным. Но пренебрегать мерами безопасности не стоило. Он взял мел и начертал два защитных круга – один по периметру комнаты, второй – вокруг кровати. Защиту он усилил сложным набором символов на арамейском, латыни, арабском и старославянском языках. Не забыл он и о малоприметных хитростях, которые не позволят проскользнуть незамеченным убийце из плоти и крови. Работа заняла около получаса. Владимир сверился с карманными часами – время подходило к 10 вечера. Учитывая ранний подъем завтра, нужно было ложиться спать. Корсаков щелкнул крышкой часов, задержавшись, чтобы в очередной раз задумчиво оглядеть гравировку. Она была выполнена в виде ключа, вокруг которого обвилась змея. Символы запретного знания. Своего рода фамильный герб исключительно их ветви Корсаковых, мастеров тайных наук и исследователей потустороннего. Часы были подарком отца. Точно такие же получил Пётр, старший брат…