Выбравшись из саней, Корсаков прошелся вдоль покосившихся торговых рядов, безошибочно найдя дверь со скромной табличкой: «А. А. Араповъ, книготорговец». Перед входом, он остановился и повернулся к Постольскому.
– Павел, я более чем уверен, что полковник и Нораев прекрасно знают про Арапова и его лавку, но просто в качестве предосторожности: обещай, что все увиденное и услышанное здесь останется тайной, хорошо? За Афанасия Афанасьевича я ручаюсь.
Помедлив, поручик кивнул. Удовлетворенный Корсаков открыл скрипнувшую дверь и нырнул внутрь. Там царил полумрак, разгоняемый парой керосиновых ламп. Имевшиеся окна были заложены рядами книг так, что снаружи не мог проникнуть даже лучик света. Делалось это явно не по умыслу – просто в магазине книгами было заставлено все. Они лежали на подоконниках, на столах, стульях, креслах, высились опасно накренившимися зиккуратами просто посреди зала. На звякнувший колокольчик у входа из недр лавки возник примечательный господин. Возраст его угадывался только по начавшей седеть куцей бороденке. Глаза разглядывали мир из-за огромных круглых очков с толстыми линзами. Возможно, он даже был высок, но угадать его рост было сложно из-за крайней сутулости. Постольский, оглянувшись, попытался понять, был ли этот дефект врожденным, или человечек просто привык находится под низкими сводами своей лавки.
– А, Владимир Николаевич, весьма рад, весьма! – обрадованно воскликнул господин. – Давненько вас не видел, – он на мгновение задумался. – Впрочем, как и ваших матушку и батюшку… Они в добром здравии, надеюсь?
– Насколько это возможно, – улыбнулся Корсаков. – Тоже рад вас видеть, Афанасий Афанасиевич. К сожалению, я здесь по делам.
– Конечно-конечно! Чем могу помочь? О, а вы кто? – только сейчас заметил Постольского хозяин лавки.
– Это мой друг и в некотором роде коллега, Павел Постольский. Прошу, не обращайте внимания на мундир. Павел, скажем так, посвящен.
– Вашего слова мне достаточно, – кивнул Арапов. – Значит, в катакомбы?
– В катакомбы, Афанасий Афанасиевич! – подтвердил Корсаков. Книготорговец снова кивнул и, ловко лавируя между штабелями книг, вывел их к неприметной дверце в глубине лавки. Отомкнув её ключиком, Арапов сгорбился еще больше и нырнул в низкий лаз. Корсаков и некомфортно высокий Постольский последовали за ним.
– Что за катакомбы? – вполголоса спросил поручик.
– Громадная коллекция старых книг и бумаг на, скажем так, слегка запретные темы, – пояснил Корсаков. – Говорят, там даже запрятана библиотека Ивана Грозного.
– Увы, чистое вранье, – услышал их Арапов, ведущий их по узкому лазу. – Её я продал еще в 1871-ом.
Постольский так и не понял, шутит хозяин лавки или нет. Наконец они очутились в огромной подземной зале. В отличие от лавки на верху, тут царил образцовый порядок. Размеры и помещения, и хранящейся в нем коллекции поражали. Часть книг находилась в запертых чугунных клетках. Часть – в шкафах, стекла которых украшали странные письмена.
– Что ищете, Владимир Николаевич? – поинтересовался Арапов.
– Все, что касается истории местности за Проломной заставой, где сейчас стоит военное училище. И, если найдется, что-то по призыву мстительных духов.
– Гм… Любопытный заказ, – хозяин лавки погрузился в задумчивость, а затем с пугающей поспешностью рванулся куда-то в дальний угол хранилища.
– У Афанасия Афанасиевича есть очень любопытная черта, – пояснил Владимир Постольскому. – Сказывают, что он либо не умеет читать, либо не особо в этом заинтересован. Поразительно для книготорговца. Хотя… Учитывая природу некоторых книг, которые он хранит – может, оно и к лучшему. Но содержание каждой он знает, так что его задача – найти книгу, задача читателя – в ней разобраться.
– Но зачем тебе книги по истории? – спросил Павел.
– Не просто истории. Легендам. Ритуалам. Убийствам. Понимаешь, сверхъестественные вещи никогда не происходят просто так. Для этого нужна своего рода прореха в реальности. Она может быть стихийной, либо появится стараниями людей, с чьим-то умыслом. Такую мы с тобой видели в доме Ридигеров. Если Сердецкий действительно был убит чем-то неестественным, то этому может быть два объяснения. Либо, по какой-то причине, открылась ранее дремавшая прореха и генерал стал её случайной жертвой. В этом случае нам нужно понять природу прорыва и как-то его закрыть. Либо…
– Либо кто-то распахнул дверь для потусторонних сил и направил их на Сердецкого, – закончил за него Постольский. – И тогда мы ищем убийцу!
– Именно! – радостно объявил Корсаков. – Смотри, быстро учишься!
– Вот! – возник перед ними Арапов со стопкой книг и каких-то подшивок. – Не буду утверждать, что найдете необходимые сведения, но если они есть – то они здесь. Могу предложить чаю или кофе?
– Буду крайне признателен, – Корсаков уселся за стол перед принесенными материалами. – Присоединяйся, Павел, мы здесь надолго.
Он оказался прав. Штудирование книг, летописей, чьих-то дневников, газетных вырезок и невесть откуда взявшихся копий указов и документов городской думы затянулось глубоко затемно. Наконец-то они вышли в стылую московскую ночь, предварительно попрощавшись с милейшим Арсением Арсениевичем. Постольский с наслаждением втянул свежий воздух, а Корсаков зло пнул попавшийся под ноги ком снега.
– Не могу поверить! – возмутился он. – Ни языческих капищ, ни сражений маломальских, ни помещиков-извергов! Ни-че-го!
– А как же императорские дворцы, там наверняка хватало… – начал было Павел.
– Возможно, конечно, что записи Арапова оказались не полными, но сомневаюсь. Не нашел я ничего такого, что могло бы напитать место, где стоит училище, до полноценного стихийного прорыва на ту сторону. Понимаешь, для этого должно случится что-то из ряда вон выходящее. Представь… – он задумался. – Представь, что разбойники на лесной дороги напали на карету. Как водится, порубили пассажиров, а ценности забрали. Страшно? Да! Но обыденно. Возможно, проезжая мимо пару лет спустя и не зная этой истории, ты почувствуешь себя неуютно, но вряд ли. Нет, для настоящей прорехи требуется, скажем, Салтычиха, чтобы кровь стыла в жилах, а люд друг дружку страшными байками пугал… И вот подобные события мимо араповских записей точно бы не прошли. Так что нет, до гибели Сердецкого Дмитриевского училище было местом спокойным.
– Значит, нужно искать убийцу?
– Да, – мрачно подтвердил Корсаков. – Так или иначе…
X
24 декабря 1880 года, пятница, день, Дмитриевское военное училище, Москва
Четверг прошел в хлопотах, но без видимых результатов. Утром Корсаков пытался хоть как-то достучаться до юнкеров на занятиях. Днем и вечером – когда открыто, когда тайком – исследовал территорию училища. Плодов его вылазки не дали. Логика указывала, что если один (или несколько) из обитателей училища задумали убить Сердецкого, так сказать, конвенциональными методами, то возможность была у каждого. Их алиби (или «инобытия», как выражался Постольский) подтвердить не представлялось возможным. В лучшем случае они находились каждый в своей квартире, в худшем – вместе заявились в кабинет генерала, договорившись покрывать друг друга.
Еще хуже дело обстояло с оккультной частью расследования. Странные шумы по ночам больше не повторились. Других указаний на то, что в училище не чисто, тоже не появлялось. Проблемы создавал даже необычный дар Корсакова. Какой прок от руки, дарующей видения, если для военных он – человек нерукопожатный? Владимир подозревал, что к новому году он будет готов просто хватать каждого обитателя училища и надеяться, что дар подкинет столь нужные видения.
В скитаниях по училищу пригодились копии ключей, привезенные Постольским на следующий день. Корсаков обшарил все кабинеты и все комнаты учительского блока. Дождавшись занятий юнкеров и отъезда по делам Панина побывал в дежурке и квартире полковника. Залез в гербовой зал. Мельком обыскал юнкерский этаж (обнаруженные фривольные картинки, бездарные стихи, курительные принадлежности, запасы сладостей и алкоголя свет на тайну убийства не пролили).
Сложно было даже с подозреваемыми. Панин и Красовский виделись наиболее вероятными кандидатами – давние знакомцы, при этом подчиненные, из таких отношений тихая ненависть вырастает чаще, чем крепкая дружба. Ротмистр Чагин, дежурный офицер и наставник по верховой езде, был натуральным шифром – за все три дня он не обронил более десятка слов, предпочитая начисто игнорировать Корсакова. Белов был настолько добродушен и спокоен, что Владимиру очень хотелось вычеркнуть его из списка, но это было бы непрофессионально. Оставались еще юнкера – и вот что творилось в их головах Корсаков даже не брался представить.
В пятницу утром занятий не было – канун рождества. Двери гербового зала были раскрыты с самого утра, в центре (несомненно усилиями Белова) была установлена пахнущая смолой и морозом ель. Четверо юнкеров, словно скинув с себя напыщенность будущих кавалеристов, с шутками и детским энтузиазмом принялись её наряжать. Зернов, естественно, принимал деятельное участие со стороны, развалившись на стульях вдоль стены и отдавая бессмысленные указания, куда, по его мнению, следовало перевесить то или иное украшение. Выглядело всё довольно беззлобным весельем, пока Свойский не посмел ослушаться «майора». Это заставило Зернова вскочить с места и закричать:
– Молодой, пулей ко мне!
Свойский испуганно метнулся к старшему товарищу. Тот отвесил юнкеру увесистый подзатыльник и рявкнул:
– Не сметь ослушиваться старшего! Зверь сугубый! Ну-ка ответьте мне, что есть прогресс?
– Э… – замялся Свойский. – Прогресс есть движение человечества вперед…
– Ничего подобного! Кру-угом! Выясните, что такое прогресс и явитесь мне доложить! – когда Свойский выполнил команду «кругом», Зернов не преминул пнуть его ногой под зад, отчего молодой юнкер чуть не налетел на ель. Корсакова, наблюдавшего эту сцену из дверей зала, воспитанники не видели. Зато увидел его Чагин, вставший рядом.