Дело о продаже Петербурга — страница 4 из 9

что перед ним сидит царица. Или, на худой конец, средневековая баронесса, сообразующая свое поведение с нынешней модой.

— Клавдия Андреевна, — спросил он, — насчет мотивов пока глухо?

— Глухо, — кивнула гостья. — Когда его несли, он подозвал оперативника и сказал всего три слова: «Они блокнот искали». Больше ничего. Я говорила с коллегами. Они отвечают, что ничего не поняли. Конечно, у них свои розыскные тайны. Но я все-таки умею отличить, когда люди врут, а когда — нет. Они про блокнот слышали впервые в жизни. Поэтому я к вам и пришла.

Рука Алексея, опять наливавшего коньяк, дрогнула, и несколько капель упали на стол.

— Конечно, — продолжала гостья, — ребята в угро сделают все, что могут. Себя сдерживать они не будут, потому что офицеров у нас убивают не часто. Особенно так. Только я слишком долго жила рядом с оперативником и знаю, как пойдет розыск. Сначала набежит куча начальников, начнут всех дергать, требовать отчеты… Затем начнется очередная кампания по искоренению каких-нибудь «тамбовцев» или «малышевцев», навалится другая работа, и все…

Клавдия Андреевна нервно затянулась, проглотила горький дым, но собралась с силами и продолжила:

— А в вас есть талант. Леонид говорил: за что вы бы ни брались, все заканчивается успешно. А вы сейчас свободны. Если подключите к делу людей из сыскного агентства Иванова, то за неделю получите больше, чем люди с Литейного за месяц. Некоторые деньги у меня остались…

— Клавдия Андреевна! — возмутился Нертов. — Вы же знаете, у меня у самого сейчас их очень много. Но если бы даже я сидел на вахтерской зарплате, все равно начал расследование. Ради памяти Леонида Павловича и вашей безопасности.

— Спасибо, Алеша, — Спасибо. Я пойду. Мне надо побыть одной…

Когда за гостьей захлопнулась дверь, Алексей вернулся на кухню. Он взял стакан, залил его на две трети коньяком, надеясь, что если залпом глотнуть эту жидкость — поможет. Но, едва приподняв емкость с напитком, Нертов вдруг резко поставил ее обратно на стол и, резко повернувшись, стал искать глазами телефонную трубку, которая должна была валяться где-то поблизости…

Леонида Павловича, его наставника и старого друга, убили почти перед самой пенсией, в собственной квартире. Убили из-за блокнота, о котором он не имел никакого понятия! Зато кое-что об этом предмете знал Алексей Нертов.

Ибо блокнот лежал в соседней комнате.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая. КТО ХОДИТ В ГОСТИ ПО УТРАМ…

— Ой! — только и успела в очередной раз вскрикнуть Нинина свекровь, когда здоровенная ротвейлерша Мэй Квин Лаки Стар о’Кэнел, а проще — Маша, клацнув зубами, выхватила из руки хозяйки квартиры бутерброд. — Отдай сейчас же!

Но последние слова Ирины Петровны пропали даром, потому что Маша, мгновенно проглотив грабительски похищенную еду, тут же удрала в другую комнату.

Конечно, будь в этой квартире ее хозяин или, на худой конец, его товарищ, которому на время был вверен собачий прокорм, Мэй не посмела бы так своевольничать. Но ее хозяин, руководитель частного сыскного агентства Николай Иванов, укатил со своей приятельницей в далекую Францию, а Алексей Нертов, которому и была временно доверена Маша, отправился в Питер решать какие-то проблемы. Поэтому рассчитывать на выволочку за непристойное собачье поведение не приходилось, и вкусный бутерброд послужил неплохим дополнением к съеденному недавно завтраку…

Строение в Ленинградской области, принадлежавшее родителям Алексея, несколько лет назад могло считаться достаточно престижным. Но сегодня, когда повсеместно расплодились «сиротские» домики, скорее напоминающие небольшие замки, жилище директора крупного перерабатывающего завода выглядело вполне заурядным. В нескольких просторных комнатах, спроектированных по индивидуальному проекту, коротали время Нертов-старший и его жена Ирина Петровна. Их единственный сын после окончания юрфака сначала мотался по всему Союзу, отрабатывая трудный хлеб сотрудника военной прокуратуры, а после устроился на работу, от одного упоминания которой по спине заботливой мамы пробегали мурашки.

Вообще, неизвестно, как бы Ирина Петровна дожила до этого дня, знай она о всех злоключениях сына, последние годы работавшего начальником службы безопасности сначала в банке, а затем — в крупной транспортной фирме «Транскросс». Об убийстве банкира, а потом и о смерти генерального директора «Транскросса», женщина, конечно, читала в газетах. Но, может отчасти благодаря увещеваниям сына и мужа, а может просто потому, что не хотела верить в опасность дел, которыми занимался сын, Ирина Петровна не догадывалась, что Алексей лишь чудом выпутался из всех передряг. Не было известно женщине ни о перестрелках с бандитами, в которых пришлось участвовать ее сыну, ни о покушении на него, ни о том, что большинство проблем так или иначе было связано с будущей женой Алексея — Ниной Климовой, приемной дочерью и преемницей в бизнесе покойного директора «Транскросса».

Обо всем этом мама Нертова не знала и лишь радовалась, что он наконец-то привел в дом женщину, которую полюбил, и, разумеется, внука Митю. Ирина Петровна только украдкой повздыхала, узнав, что Алексей с Ниной до сих пор не расписались как все нормальные люди, но потом махнула рукой: мол, негоже лезть в дела молодых, только невестку против себя озлобишь… В общем, когда Алексей приехал к родителям с молодой женой и малышом, сразу же протянувшим руки к бабушке и что-то радостно залопотавшим при этом, Ирина Петровна простила своему непутевому чаду и все прежние обиды, и привезенную в дом в качестве «нагрузки» псину.

К животным в семье Нертова относились хорошо. Правда, взглянув на зевнувшую Мэй, у которой в пасти над розовым языком сверкнули влажные белые клыки, хозяйка дома опасливо поинтересовалась, не укусит ли собака малыша? На это не менее счастливый от приезда внука Нертов-старший резонно заметил, что самое худшее, что может грозить Мите — быть обслюнявленным с ног до головы. После этого Юрий Алексеевич очередной раз напомнил историю из детства сына, когда тот, обиженный на собственных родителей, целый день прятался в будке под охраной злющего цепного пса.

— Вы знаете, — рассказывал свекор, повернувшись к Нине, — Леше тогда было года четыре. Мы переволновались, не зная, что и думать. Потом я вижу: из собачьей будки ножка в сандалике выглядывает… Не представляете, что со мной было! Бросаюсь к будке, а барбос этот — на меня, словно взбесился. Я-то думал: все, сожрал! Бросился к дому за ружьем и сразу же назад, а тут Лешка-негодник вылезает из будки. Весь заспанный. Уж и забыл, за что обижался. «Папа, — говорит, — а на кого ты охотишься? Мы с тобой пойдем», — а сам пса обнимает за шею…

Нина при желании тоже могла бы рассказать несколько «собачьих» историй. Хотя бы о том, как Мэй, защищая квартиру хозяина, отбилась, точнее, откусалась от трех озверевших бандитов, оставив милиции в качестве вещдоков целый комплект пальцев непрошеных гостей. Или как она, несколько позднее, чуть не съела вооруженного «бомбилу» на Скандинавской трассе, пожелавшего поживиться «транскроссовским» грузом. Или даже о том, как собака согревала своим теплом умирающую от ножевого ранения и шока русскую француженку Женевьеву, приятельницу руководителя сыскного агентства… Все это Нина благоразумно не стала пересказывать свекрови, прекрасно зная, что пока Митя находится рядом с собакой, за здоровье мальчика можно не волноваться. В этом Юрий Алексеевич, отец Леши, был абсолютно прав.

Но со следующего утра, когда Алексею пришлось уехать в Питер решать неотложные «транскроссовско»-охранные дела, — собаку словно подменили. Сначала она была уличена в том, что попыталась втихаря сожрать неосмотрительно оставленное на кухонном столе мясо. Предотвратить хищение удалось лишь Нининому охраннику, живо бросившемуся следом за подозрительно притихшей псиной. После этого, несколько часов поизображав смирение, Маша вступила в смертельную битву с огромным плюшевым медведем-пандой, невесть зачем подаренным на очередной день рождения Нертову-старшему любимыми сослуживцами. Результаты этой битвы могли напомнить лишь картинку из компьютерной игры, когда после удачного выстрела клочья очередного монстра разлетаются по всему экрану. К сожалению, дом, пусть даже загородный, не экран монитора, и Нине пришлось срочно собирать остатки панды под безутешные стенания свекрови. Последней каплей был испорченный вечер и бессовестно отнятый у Ирины Петровны бутерброд.

Нина, конечно же, не стала замечать, что незачем было задумчиво размахивать едой перед собачьим носом — все равно свекровь, какая бы она хорошая не была, не оценит подобного замечания. Тем не менее, гнев домохозяйки обрушился на ни в чем неповинную невестку.

— Ну, гости дорогие, это уж слишком! — возмущенный взгляд свекрови проследовал в направлении удаляющегося Машиного зада, напоминающего осенний кленовый лист в обрамлении черного бархата. — Пожалуйста, сейчас же позвоните Алексею и потребуйте, чтобы он забрал эту мерзость. Если он этого не сделает — я выгоню ее на улицу. В тот же миг. Позвоните, прошу вас…

Не желая портить отношения со свекровью, Нина нехотя доплелась до своей сумочки, в которой лежала «труба», набрала номер петербургской квартиры мужа, еще не зная, что и как будет объяснять ему. К счастью, к телефону никто не подошел, и Нина с чистой совестью сообщила об этом Ирине Петровне, сказав, что ее сын еще на работе. Свекровь недовольно проворчала, что завтра-то она собаку выгонит обязательно, и отправилась к холодильнику, чтобы достать компоненты для очередного бутерброда.

Но питерский телефон не отвечал совершенно не потому, что Алексей Нертов находился на работе. В этот вечер он был дома. И не один…

* * *

— Да ты можешь хоть немного посидеть спокойно и не бросаться на каждый звонок? — голос Лены, казавшийся когда-то Алексею самым нежным на свете, прозвучал хотя и в диссонанс тихой музыке, неторопливо льющейся из «комбайна», но как-то по-детски капризно. — Раз в жизни к тебе в гости пришла одноклассница… Скоро ты ее выгонишь еще лет на пятнадцать, но даже сейчас сидишь, как чужой. Кто тебе все время названивает?.. Впрочем, это не мое дело, расскажи-ка лучше, где ты столько лет пропадал?

Нертов, собравшись с духом, наконец-то сдернул душивший его галстук и расстегнул ворот рубашки. Появление Лены Михайловой было достаточно неожиданным. Когда-то, лет пятнадцать назад, приди она в гости к бывшему однокласснику, он бы, пожалуй, не смог толком связать и пары слов. Ленка была и тогда красавицей, и сейчас выглядела очень привлекательно, невесть каким образом умудряясь поддерживать прежние габариты и обаяние. В сочетании с грамотно наложенной косметикой, все это здорово молодило гостью, и ей на вид даже придирчивый ценитель прекрасного вряд ли дал бы больше двадцати пяти.

Когда-то в старших классах Алексей тайно вздыхал, разглядывая сделанные исподтишка фотографии Михайловой, представляя, как бы он смотрелся рядом с ней в ЗАГСе. Если с другими девчонками ему было общаться нетрудно, то при виде Лены он начинал запинаться, городить всякую чушь. Она же, казалось, не замечала этого и даже иногда разрешала проводить себя до дома. Алексей робел и бледнел, оказываясь рядом. Лишь однажды, после окончания десятого класса, на совместном праздновании Нового года, во время танца их губы случайно встретились. Но этим все и закончилось. В комнату ввалились другие одноклассники, выходившие перед этим покурить, и до утра загомонили… А вскоре Лена незаметно ускользнула домой.

Уже будучи на срочной службе в армии, Нертов некоторое время переписывался с Леной. Но через год узнал из письма приятеля, что Михайлова вышла замуж. Один из сослуживцев, получив письмо примерно такого же содержания, из ближайшего караула, как был, с автоматом, рванул домой — выяснять отношения. Но далеко не ушел и через несколько часов начал отстреливаться от окруживших его однополчан. Расстреляв оба магазина, бедолага пустил последнюю пулю себе под челюсть, снеся половину черепа… Позднее, уже после окончания юрфака, на службе в военной прокуратуре Нертов не раз сталкивался с трагедиями, начинавшимися из-за неосмотрительных писем. Иногда выяснялось, что чья-то девушка, и правда не дождавшись солдата, изменяла ему, иногда ошибались друзья-подружки, пересказывая злую молву, иногда невеста «просто хотела проверить» своего избранника… В общем, причин, чтобы написать гадость, бывает предостаточно, а вариантов развязки чаще всего существовало лишь два — либо военный трибунал, по нынешнему — военный суд, либо цинковый гроб. Но Нертов тогда, на срочной, выбрал третий. Он в клочья изорвал злосчастное послание, пообещав себе, что никогда больше не встретится со своей одноклассницей…

Оставив Нину и Митю у родителей, Алексей вернулся в Петербург, дабы решить несколько неотложных вопросов, связанных с охраной «Транскросса», а заодно начать зондировать возможных покупателей акций фирмы. «Нина правильно решила, — думал Алексей. — С этими злосчастными бумагами надо расставаться как можно скорее. Вполне достаточно, что из-за них я чуть не потерял и сына, и любимую женщину. Все равно эти акции удачи не принесут — пусть всякие бандиты лучше их делят между собой, глядишь, скорее перестреляют друг друга. Только без нашего участия, спасибо. Лично мне всяких “наездов” на всю жизнь хватит».

Но едва Нертов зашел в свою квартиру и, скинув полуботинки, влез в домашние тапочки, как противно затренькал звонок. Алексей, даже не спросив «кто?», распахнул дверь — и вот в результате весь вечер пошел насмарку. Теперь он под оркестр Поля Мориа, модный в семидесятых, потягивает «Кампари» с одноклассницей, которую когда-то боготворил, а та, в свою очередь, явно настроена на более тесное продолжение встречи…

Алексей, так и не добравшись до телефона, понял, что не ошибся, почувствовав тонкий запах дорогой французской косметики прямо у самого носа. Затем длинные тонкие пальцы ласково скользнули по его волосам, и он даже скорее не услышал, а почувствовал: «Нертов, пожалуйста, не прогоняй меня сегодня. Ладно?..»

* * *

Между черных стволов корабельных сосен, выстроившихся в шеренгу около дома Нертова-старшего, пробивались рыжие лучи заходящего солнца. Нина стояла на террасе, полной грудью вдыхая чистый загородный воздух и, улыбаясь, смотрела куда-то вдаль.

Все злоключения, казалось, окончились. Скоро она с мужем и малышом уедет на Лазурный берег, и навсегда позабудет кошмары, когда жизни ребенка грозил маньяк, нанятый группой московских финансистов, пытавшихся завладеть «Транскроссом». Только благодаря Алексею и его друзьям все закончилось благополучно. Но больше руководить фирмой, да и вообще слышать о ней, Нина не хотела. Она мечтала только об одном: поскорей уехать. А потом, продав злосчастные акции, к ней прилетит Алексей, и они будут втроем любоваться красотами Ниццы и Парижа. Что будет еще потом, женщина даже не загадывала. Главное — уехать. Уехать подальше и спокойно жить вместе с любимым. Все остальное как-нибудь решится. До отъезда оставалось всего несколько дней.

Подставляя лицо ласковому, не по-вечернему теплому ветерку, Нина решила, что не будет завтра звонить Алексею, а возьмет Митю и съездит с ним в город, на могилу своего отчима. Только на день. А вечером, уже вместе с Лешей, вернется к его родителям, которым, видно, трудно сразу привыкнуть к невестке.

Женщина старалась обмануть себя. На самом деле это ей было неуютно в просторном нертовском доме с его патриархальным укладом. Было неудобно откровенно говорить с Ириной Петровной, а уж, тем более, делать ей какие-то замечания. Неудобно, что Юрий Алексеевич постоянно ходил по дому в костюме, тоже, видимо, стесняясь сменить его при гостье на какой-нибудь удобный халат. И теперь, оставшись одна, Нина твердо решила: «Завтра же с утра в город».

* * *

— Ладно, Нертов, не мучай себя, — Лена решительно поднялась с широкого дивана. — И не говори ничего. Я ухожу. Но запомни: если ты все-таки надумаешь позвонить… если надумаешь…

Алексей попытался встать, но женщина жестом остановила его, решительно и вместе с тем умоляюще выпалив:

— Позвони мне! Когда сочтешь нужным. Пожалуйста, — а затем быстро направилась к дверям, уже буквально выкрикнув срывающимся голосом: — Сиди здесь. И не смей меня провожать! Я сама…

Перед носом опешившего одноклассника хлопнула дверь комнаты и почти сразу же входная, в квартиру. Нертов обескураженно опустился на диван. Он и представить себе не мог, что у Ленки так плохи дела — от хорошей жизни через пятнадцать лет бывших одноклассников не вспоминают и, тем более, не пытаются оказаться с ними в одной постели. Причем, оказаться вовсе не для того, чтобы переспать из «спортивного» интереса, а просто, как за последнюю, спасительную соломинку хватаясь за детские воспоминания о так и не расцветшей искренней любви, в которой нет места домашним склокам, бесконечным: «Где мой ужин?», «Иди, успокой ребенка!» — и прочим «прелестям» семейной жизни, из которой не знаешь, куда убежать.

Юрист начал корить себя, что не задержал гостью. Наверное, следовало попытаться мягко поговорить с ней, вернее, дать выговориться, выплакаться. Очевидно, такой возможности Лена просто не имела, почему и оказалась в тяжелое для себя время в его доме. Как бы то ни было, но Нертов чувствовал себя подлецом, что не остановил убегающую Михайлову. Тем не менее, ноги будто налились свинцом, и он так и не заставил себя выбежать за ней следом, чтобы вернуть. Неизвестно, чем бы закончилось такое возвращение. Наверняка Алексей после снова корил себя, но уже совсем по иному поводу. Но не зря древние заметили, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду…

Из оцепенения Нертова вывела новая трель квартирного звонка. Думая, что это вернулась его гостья, Алексей открыл дверь. Но на пороге стояла не Лена, а другая женщина. Даже в полутьме лестничной площадки, кое-как освещаемой двадцатипятиваттной лампочкой, было видно, что неожиданная гостья недавно пережила сильный стресс. Припухшие глаза, скорбно сжатые губы, носовой платок, который позвонившая нервно комкала в руках… Алексею показалось, что раньше он уже где-то ее видел, но он не мог сообразить, где и при каких обстоятельствах.

Хозяин квартиры чуть замешкался, и гостья, предвосхищая вопрос вроде: «Кого бы вы хотели увидеть, сударыня?» — тихо проговорила чуть дрожащим, но достаточно твердым голосом:

— Здравствуйте, Алексей. Вы меня, наверное, не помните. Я — жена Леонида Павловича Раскова. Точнее — вдова. Леню убили…

Нертов только ошарашенно смотрел на женщину, одновременно отступая в сторону и пропуская гостью в квартиру.

* * *

После ухода очередной гостьи, Алексей вернулся на кухню. Он взял стакан, залил его на две трети коньяком, надеясь, что если залпом глотнуть эту жидкость — поможет. Но, едва приподняв емкость с напитком, Нертов резко поставил ее обратно на стол и, резко повернувшись, стал искать глазами телефонную трубку, которая должна была валяться где-то поблизости…

Леонида Павловича, его наставника и старого друга, убили почти перед самой пенсией, в собственной квартире! Убили из-за блокнота, о котором не имел никакого понятия. Зато кое-что об этом предмете знал его бывший стажер.

Ибо блокнот лежал в соседней комнате.

Алексей попытался обдумать сложившуюся ситуацию. Но вместо логической цепочки, которая, казалось, должна была потихоньку сплетаться из полученной информации, в голове все звучали слова вдовы Леонида Павловича: «Убили Леню… Застрелили утром прямо в квартире… Когда приехал наряд, он был в коридоре. Пытался выползти. Умер в “скорой”… Пытали его страшно… В квартире все так и осталось. Всюду битое стекло и половина осколков, я почувствовала, в его крови…».

Усилием воли Нертов все-таки заставил себя сосредоточиться. Ситуация складывалась самая, что ни на есть, отвратительная: очевидно, убийство Палыча было связано с той самой электронной записной книжкой, которая сейчас находилась в доме Алексея. И именно из-за этой книжки, а точнее, из-за находящейся в ней информации, погиб ничего не подозревающий Расков.

Алексей прикрыл глаза и живо вспомнил тот мартовский день, когда они с начальником уголовного розыска поехали брать маньяка. Тогда…

Тогда Алексей очередной раз проклял и час пик, и городские власти, основательно занявшиеся перекапыванием дорог, и водителей-«чайников», то и дело перегораживающих задницами своих машин дорогу впереди нертовской «девятки». Ко всем неприятностям, у автомобиля лопнуло колесо и пришлось возиться с запаской… В результате прошло никак не менее сорока минут с момента, когда Женевьева вышла на связь, а в нужный район, куда ночью долететь можно минут за пятнадцать, все еще было не добраться.

Снова сработал мобильник. Звонил Александрыч. Ворчливо, в своей обычной манере, он доложил, что добрался к дому на проспекте Просвещения, но когда вернется его шеф — кто-то кого-то сожрет. Причем, скорее всего, сожран будет сам старый опер. Ивановская псина, которую он согласился покормить, нагло вырвалась из квартиры, отказалась туда возвращаться и успокоилась только, оказавшись в машине Александрыча.

— Да-да, эта тварь так и заявила: «Хочу к хозяину!» — ругался Александрыч. — Я не в состоянии больше спорить с вашим упрямым ротвейлером и не хочу быть его кормящим папашей. Давайте-ка побыстрее подъезжайте, пока я не сплавил эту суку Женьке… Кстати, она где-то затаилась. Стоп! К парадной подъехала «БМВ», номер… Ба, да там, кажется, московский гость! Он один, заходит в дом… Леха, давай быстрее! У меня псина как с цепи сорвалась!

Нертов так и не успел ответить Александрычу, что они уже проскочили станцию метро и через минуту-две доберутся до места — «труба» дала сигнал отбоя… Юрист отдал ее своему спутнику, попросив, если будут звонить, отвечать, а сам прибавил газ…

Оставив машину у дома, Алексей и Расков торопливо обошли его с другой стороны, где располагались двери парадных, и заметили неподалеку совершенно потерянного Юрия Александровича. Он только растерянно махнул рукой в сторону своего «жигуленка»:

— Я теперь не шучу. Собака явно взбесилась. Того и гляди, всю машину разнесет. Смотрите, что творится…

Но выполнить его просьбу не удалось, так как все трое услышали выстрел, донесшийся из одной из квартир на втором этаже.

— Александрыч, «держи» окна! Я — к входу! — Нертов опрометью бросился в парадную.

Следом за ним, доставая из наплечной кобуры пистолет и одновременно засовывая в карман нертовскую «трубу», рванулся Расков, который тут же далеко отстал от более проворного и молодого Алексея. Уже подбегая к квартире на втором этаже, начальник уголовного розыска услышал новый выстрел и почти одновременно с ним — какой-то грохот.

Палыч через широко распахнутую дверь ввалился в прихожую и чуть не упал, споткнувшись о чье-то тело. Вся квартира, казалось, была залита кровью, на полу неподвижно лежали еще два человека. Чуть подальше, над затравленно хрипящим мужчиной, тоже распростертом на полу, навис Нертов, удерживая того болевым приемом…

За несколько секунд до этого Алексей, влетев в квартиру, увидел прямо перед собой вооруженного пистолетом Акулаева, вокруг которого были только трупы. Выстрел из ТТ раздался одновременно с броском Алексея вперед. Но телохранитель — не рыхлый, пусть даже регулярно занимающийся теннисом бизнесмен. Атака, ТТ отлетает в дальний угол прихожей, расслабляющий удар, бросок с болевым захватом… И стрелявший скрючился на полу, хрипя от боли в жестко перехваченной руке.

Расков, быстро сориентировавшись, рявкнул:

— Стоять, уголовный розыск!

А потом, уже обращаясь к Нертову, приказал:

— Отпусти эту мразь. Я с ним справлюсь. Посмотри, может, кто еще жив?

Юрист, оставив Акулаева под присмотром Леонида Павловича, сразу же склонился над Женевьевой. В суматохе маньяк не заметил, что не убил сыщицу. Нож, ударив в спину, легко прошел между ребрами и пробил плевральную полость. Сейчас девушка дышала с трудом, на ее лбу выступили капельки пота, пульс частил, но прослушивался еле-еле.

Нертов понял: Женевьевы пневмоторакс. Значит, времени на раздумья не было. Следовало немедленно закрыть рану, прекратив доступ воздуха в плевральную полость. Задрав на Женевьеве куртку и футболку, Алексей достал из кармана верный спутник любого телохранителя — небольшой пакетик с презервативом. Надорвав фольгу, извлек из пакета презерватив и засунул его в раневой канал. Женевьева чуть вскрикнула.

— Потерпи, девочка, — шептал тем временем Нертов, прикрывая сверху рану чистым носовым платком и стараясь хоть как-то зафиксировать эту импровизированную повязку. — Все будет хорошо.

Алексей осторожно уложил девушку и прикрыл ее сверху первым попавшимся на вешалке пальто:

— Потерпи, сейчас приедет «скорая».

В это время Расков, достав из кармана «трубу», уже пытался одной рукой набрать на ней «03».

— Алло! «Скорая»?.. Проникающее ножевое… пневмоторакс, шок… адрес… Передал — начальник уголовного розыска…ского РУВД Расков. Быстрее, пожалуйста!

Акулаев попытался пошевелиться, но сотрудник ОУР негромко приказал, не опуская пистолета:

— Не рыпайся. Лежать спокойно.

То, что хозяйке квартиры и Ивченко помощь уже не нужна, было очевидно. Но Нертов, на всякий случай попытался нащупать у женщины пульс — это оказалось бесполезно. На останки Ивченко вообще лучше было не смотреть, да и знай Алексей, чье тело лежит перед ним, он ни за что не смог бы опознать московского гостя.

Все-таки юрист осторожно, чтобы не испачкаться, присел у трупа бизнесмена на корточки и дотронулся рукой до его груди. Но вместо холодеющего обмякшего тела ладонь прикоснулась к чему-то твердому. Алексей сунул руку под одежду и, нащупав во внутреннем кармане Ивченко какой-то предмет, вытащил его. Это оказался небольшой органайзер в кожаном переплете с электронной записной книжкой. Оглянувшись, Нертов увидел широкую спину Раскова, которая загораживала скрючившегося на полу Акулаева. Тогда юрист быстро спрятал органайзер в карман своей куртки и выпрямился:

— Все. Этим уже ничем не помочь.

«Ничем не помочь!» А ведь на их месте могли быть Нина и Митя. Митя и Нина…

Поднявшись, Нертов двинулся к убийце.

— Все, гад! Звездец тебе!

Но вынужден был остановиться из-за грузного Раскова, преградившего дорогу.

— Стой, Леша, ты забыл, чем мы отличаемся от бандитов? Это они могут просто так убить, а мы должны по закону…

— Да-да, — скрючившись на полу, вдруг заговорил Акулаев, все убыстряя свою речь, а к ее концу — буквально выкрикивая отдельные слова: — Ты лучше успокойся. Твой-то сынок жив! И меня убить ты не имеешь права. Я вообще никого не трогал… Это все он (кивок в сторону тела Ивченко). У меня была необходимая оборона… Я защищался… право на жизнь… и мораторий на смертную казнь!.. У меня травма головы… я лечился… Бабы сами друг друга перебили… Не жалей банкира! Необходимая оборона!.. «Собаке — собачья смерть!» «Вышка» отменена!.. Не смейте меня трогать!..

Нертов не выдержал:

— А те дети?.. Там, на Смоленке, в Таврическом, у парфюмерного магазина? Это тоже оборона, гадина?!

Но маньяк вдруг ухмыльнулся:

— А вот это доказывать придется. И психиатры, они во всем разберутся… А когда приедет «скорая» — не забудьте сказать, что еще один избитый тут находится…

Расков, поняв, что еще немного, и Нертова будет не остановить, велел Акулаеву немедленно заткнуться. Тот на миг замолчал, тяжело дыша.

— Алексей, дуй вниз, встречай «скорую» и скажи своему напарнику, чтобы перестал караулить окна. Да, кстати, вызови откуда-нибудь милицию. Только быстрее, не видишь разве, у девчонки — шок?..

При последних словах Нертов выскочил из квартиры, совсем позабыв, что его «труба» находится в руке у Раскова и вызывать милицию из телефона-автомата — явная глупость.

Едва Алексей выбежал на улицу и махнул рукой Александрычу, чтобы тот отошел от стены, как из дома раздался глухой звук третьего выстрела. Почти одновременно с ним рассыпалось стекло «жигуленка», в брызгах которого из машины выпрыгнула огромная черная собака с окровавленной мордой, понесшаяся к парадной…

«Легче остановить нападающего носорога», — вдруг не к месту пронеслось в голове Алексея, в то время как Мэй, чуть не сбив его с ног, влетела в дом.

Когда Нертов снова вбежал в квартиру, готовясь к самому худшему, то увидел только широкую спину Раскова, нависшую над неподвижным телом убийцы. Рядом с Акулаевым почему-то валялся ТТ.

«Откуда он тут взялся?» — автоматически отметил Алексей, помнивший, что раньше пистолет отлетел совсем в другой, дальний угол прихожей, к которому бы Акулаев никак не мог добраться.

Начальник уголовного розыска тяжело повернулся к двери, из проема которой уже выглядывал взволнованный Александрыч, и виновато развел руками.

— Извини, Леша, но это была необходимая оборона…

Нертов остолбенело осмотрелся по сторонам, как бы ища поддержки, но увидел только, как огромная собака, жалобно поскуливая, лижет Женевьеву в лицо, а та, приоткрыв глаза, слабо пытается улыбнуться.

* * *

Как бы издалека Алексей снова услышал голос Раскова: «…а теперь оденьте на собаку намордник, если он, конечно, имеется. И запомните: вы вбежали только после третьего выстрела, а до того просто прогуливались с ней по улице… После третьего. Ты понял, Леша?»

«Вы вбежали». «Вы!» — Нертов судорожно стал накручивать домашний номер заместителя начальника сыскного агентства Юрия Александровича. Но почему-то раздавались лишь короткие гудки. Алексей, шмякнув трубкой о неповинный аппарат, схватил с вешалки в прихожей куртку, в которой лежали права и ключи от машины, и погнал к старому сыщику домой.

По дороге Нертов просчитал еще раз сложившуюся ситуацию.

Если записи покойного коммерсанта искали у Раскова, значит бандиты, как минимум, подозревают: органайзер пропал во время последнего визита Ивченко к любовнице. Во время осмотра квартиры записную книжку не нашли. Поэтому эти твари предположили, что информацией завладел кто-то из ранее навещавших «тихую обитель». А их было немного. Женевьева не в счет — она далеко, во Франции. Маньяк мертв. Теперь мертв и Расков. Остались двое: он, Алексей Нертов, и Александрыч. Старого оперативника следовало немедленно предупредить о грозящей опасности и заодно подумать насчет поиска убийц Раскова — в этом оставшиеся в живых были крайне заинтересованы. Даже не говоря о просто человеческих отношениях, совести и солидарности — хотя бы ради собственной безопасности…

Нертов рассчитал правильно почти все. Не учел он только одного: опасность самому Алексею грозила не меньшая, чем его товарищу. В этом бы могло легко убедиться любое наружное наблюдение, выставленное у дома на улице Чайковского.

Когда Лена Михайлова, уже перестав сдерживать слезы, выскочила от бывшего одноклассника, то ей не пришлось бродить в одиночестве по питерским улицам или совершать другие глупости — из серого сумрака вынырнула не бросающаяся в глаза новизной «БМВ». Машина затормозила у тротуара неподалеку от Лены, дверца распахнулась, и властный голос требовательно позвал:

— Давай, садись быстрее. Сколько времени ты можешь трахаться?

Лена, оглянувшись на нертовскую парадную, поспешила к машине…

Вышедшая несколько позднее от Алексея вдова Раскова опустошенно постояла на улице несколько минут, пытаясь зажечь дрожащими руками зажигалку. Но это у нее не получилось, и женщина, бросив так и не раскуренную сигарету, обессиленно махнула рукой проезжавшему мимо такси. Когда «тачка» с вдовой свернула у ближайшего перекрестка к Неве, следом двинулся серый «форд», до того сиротливо ютившийся с погашенными габаритными огнями между других машин, брошенных их владельцами на ночь прямо на улице…

* * *

До дома Александрыча, в район пересечения проспекта Металлистов и Пискаревского, по засыпающему городу нертовская «девятка» долетела за десять минут. Этот микрорайон, попади кто в него первый раз, мог показаться довольно скучным: несколько «хрущеб», скрытых высоченными тополями; типовой садик в виде буквы «Н», вокруг забора которого притулились безгаражные машины жильцов соседних домов; неподалеку — скамеечка, едва держащаяся на недоломанных ножках, такая же неустойчивая, как ее постоянные обитатели, в теплое время распивающие тут всякую дрянь; редкие фонари, отбрасывающие через заслонившие их ветви деревьев причудливые тени на припозднившихся прохожих. Тишина…

Алексей, припарковав машину на остатках вытоптанного газона, потрусил к квартире Александрыча, рассчитывая поскорее оторвать не в меру говорливого сыщика от телефона и решить с ним более серьезные, чем вечерний треп, вопросы.

Свет на лестнице, как обычно, не горел — лампочки, вставляемые жильцами, регулярно исчезали. Виной тому были то ли старания местных Ромео, стесняющихся целоваться в освещенных парадняках, то ли гопники, продающие ворованное добро по дешевке тем же обитателям квартир, а затем отсыпающиеся после ударных доз сивухи под их дверьми. Поэтому, подниматься следовало достаточно осторожно, чтобы не вляпаться в темноте в какое-нибудь дерьмо и что-нибудь не переломать. По крайней мере — себе.

Плетясь к четвертому этажу, где жил старый опер, Алексей подумал, что нахождение в «хрущебе» подобно чувствам слепого, у которого недостаток зрения восполняется обостренным слухом. Так же и в этих домах с украденными лампочками — до дури тонкие стены и двери пропускали малейшие звуки происходящего в квартирах.

Как-то Нертов, впервые попав к Юрию Александровичу после длительного прозябания в своих дореволюционных хоромах, некогда принадлежавших домовладельцу, страшно удивился, зайдя в ванную и услышав кряхтение соседа, который, очевидно, расположился на унитазе в квартире этажом выше. Заночевав тогда у друга, Алексей долго не мог заснуть — ему все казалось, что в прихожей кто-то ходит, бурчит. Порой слышались вздохи, покрикивания и скрип старого дивана. «Дом с привидениями, да и только», — усмехнулся Нертов, сообразив, что все эти звуки раздаются из соседних квартир, после чего наконец заснул…

Поднявшись до второго этажа, Алексей насторожился — голоса, доносившиеся сверху, отнюдь не напоминали милую перебранку поссорившихся на ночь супругов: «…уде… говори… тварь?» Глухие удары и снова: «Буде… говорить?»

«Не успел! А соседи, гады, даже не догадались по “02” позвонить. Всем все по хрен», — промелькнуло в голове. Он на миг замер, стараясь хотя бы почувствовать присутствие на лестнице посторонних, унюхать запах свежего табака или скрип переминающихся ботинок. Затем по-кошачьи тихо и быстро преодолел оставшиеся этажи, чуть задержался у двери Александрыча, которая, к счастью, оказалась не запертой. Голоса доносились именно из-за нее. Хотя Алексей и не знал, сколько человек может находиться в квартире и как они вооружены, но медлить было нельзя — хозяин квартиры мог в любой момент отправиться вслед за Расковым, и Нертов шагнул вперед.

Он не стал освобождать себе вход ударом ноги, как это лихо делают перед телекамерами многочисленные группы захвата, а тихо отворил дверь и шагнул внутрь квартиры. Расчет оказался правильным. В прихожей, сидя на табуретке спиной к двери, обосновался поросенкообразный «браток». Этот «часовой» пренебрег уставными правилами караульной службы, обязывающими нести ее «бодро, ничем не отвлекаясь». Вместо этого он увлеченно разглядывал яркий журнал с картинками, более занимательными, чем наблюдение за трудом подельников. Нертов с ходу рубанул «братка» по шее, чуть поддержал обмякшее тело, чтоб оно не очень шумно падало, а затем, посчитав, что в темных кухне и ванной-туалете никого быть не может, рванулся в комнату.

Юрист знал, что спасение Александрыча зависит только от быстроты и решительности нападения. Профессиональная подготовка бандитов была неизвестна, поэтому бить каждого следовало не по двадцать минут, как в дурном кино, а не более чем по разу. Именно так обязан действовать любой мало-мальски уважающий себя телохранитель, именно так учили Алексея в Институте безопасности Турку, где он некогда проходил курс бодигарда…

Нертов успел заметить, что в комнате, кроме связанного и лежащего на полу Александрыча, находятся четверо. Они даже не удосужились надеть маски, что подтверждало худшие опасения о возможном исходе визита. Один из «гостей» держал в своих лапах явно не холодный утюг, собираясь погладить им старого опера. Другой был вооружен телескопической дубинкой. Что было в руках остальных, рассматривать времени не было, поэтому Нертов с ходу влепил цуки — мощный прямой удар кулаком в лоб ближайшему из «гостей», и тут же согнутым локтем другой руки — его соседу.

Не ожидавшие нападения первые двое «бычков», как их родственники на бойне, рухнули на пол. Третий, с дубинкой, попытался замахнуться, но тут же, всхрипнув от удара ногой в горло, выронил свое оружие и упал вслед за подельниками.

Последний налетчик, видимо, проходил науку убивать не только в каком-нибудь подпольном спортзале — он умудрился выхватить из-за пояса пистолет и тут же, вытягивая вперед руку с оружием, одновременно дослал патрон в патронник. Но пуля, предназначенная Алексею, расколола висевшее на стене зеркало, вылетевший из руки бандита пистолет — стекло буфета, а сам киллер с проломленной височной костью последовал за предыдущими — его достал удар ногой с разворотом.

«Черт, теперь с прокуратурой не разобраться будет!» — мельком подумал Алексей, склоняясь над Александрычем.

Сыщик был без сознания. Видно, подонки успели с ним хорошенько поработать, так как лицо лежащего напоминало сплошную синюю маску. Нертов вытащил у него изо рта скрученное полотенце («Сволочи! Вопросы задают, а сами рот заткнули!»), нащупал пульс и, убедившись, что тот бьется, попытался развязать руки потерпевшего. Он долго ничего не мог поделать с узлом веревки, потом, заметив валяющуюся на буфете безопасную бритву, взял ее и перерезал путы.

В это время Александрыч приоткрыл глаза, точнее, один глаз, так как второй был напрочь затянут гематомой, и, увидав Алексея, попытался слабо улыбнуться:

— Я знал, что ты придешь, Леша… не поверишь… Я чувствовал… Не боись, я не раскололся… Старый опер…

Александрыч не договорил и снова потерял сознание. Алексей растерянно оглянулся в поисках телефона, с которого можно было бы вызвать «скорую» и милицию. Но в этот момент грохнула входная дверь, и кто-то истошным голосом заорал:

— Лежать, сука! У…бу!

* * *

Скованный наручниками Нертов горько раскаивался, что не добил «часового». Конечно, профессиональному убийце было бы гораздо проще освобождать заложника. А Алексей, сколько б не занимался всякими боевыми искусствами и хотя имел диплом охранника, все равно подсознательно не довел первый удар до той силы, за которой только смерть. Теперь же за это приходилось жестоко расплачиваться.

— Ну что, так и будешь молчать? — громкий голос говорившего противно стучал в уши. — Народ «замочил», а отвечать не желаешь? Ну, теперь пеняй сам на себя. Звездец тебе пришел…

Юрист старался уйти от собеседника, пытаясь думать о чем-нибудь хорошем. Но мысли все равно были связаны с недавними событиями: тогда, в начале весны, в клинике оперативной хирургии уже начал зажигаться свет в окнах палат. Где-то вдалеке, скрываясь за старыми тополями больничной территории, прозвенел очередной трамвай, направляющийся вглубь Петроградской стороны.

Алексей молча сидел вместе с Александрычем на скамейке у входа в здание, а рядом, положив голову на лапы, грустно лежала большая черная собака с рыжеватыми подпалинами. Судя по тому, что в операционной не выключили бестеневые лампы, Женевьева все еще находилась там. Друзья слишком долго ожидали, когда закончится операция. Наверное, они сильно «достали» местный медперсонал, но в конце концов их заверили, что кто-нибудь выйдет и сообщит о результатах…

На дорожке, ведущей от главного корпуса медуниверситета, показалось несколько человек. Собака, лежащая у скамейки, сначала насторожилась, а затем поднялась и потрусила им навстречу. Первым шел недавно перешедший в сыскное агентство Иван Гущин, держа на перекинутом через плечо ремне переносную детскую коляску с маленьким Митей. Следом спешила Нина в сопровождении Николая Иванова, тащившего сумку, очевидно, с детскими сменными вещами.

Нертов непроизвольно поднялся со скамейки и нерешительно сделал шаг им навстречу, не зная с чего начать, как после всего происшедшего следует себя вести с Ниной. Но женщина все решила сама. Подойдя к Алексею, она обняла его и начала целовать, бессвязно шепча:

— Милый… любимый… извини, пожалуйста, я все знаю… Коля мне все рассказал… пропади пропадом эти акции… сколько трупов из-за них! Эти малыши… ты чуть не погиб… сгоревший автобус… У меня не фирма, а какой-то гроб на колесиках… Бог с ним, с «Транскроссом»… Главное — мы вместе… я дура… какая же я дура!

Нина не замечала, что у нее по щекам потекла тушь с ресниц, не видела, как присутствующие смущенно отворачиваются, делая вид, что ничего не замечают. Но в это время Александрыч, проворчав себе под нос: «Ох, чую, опять завтра передумает», — вдруг пробасил:

— Леша, Расков идет! И не один.

Нертов чуть отстранился от Нины и увидел, что по дорожке между деревьями к ним приближается не только Леонид Павлович, но и непонятно каким образом тут очутившиеся журналистка Юля со своим ухажером — молодым, но достаточно толковым опером Димой Кась-яненко.

Подойдя к ожидающим у хирургического отделения, Касьяненко тут же набросился на Нертова с упреками, лепеча что-то, вроде: «Зачем вы отправили меня в прокуратуру, а сами… У меня же отдельное поручение следователя прокуратуры по этому делу…». Но Алексей, который все еще обнимал Нину, только вопросительно смотрел на Раскова. Тот, заметив взгляд бывшего стажера, успокаивающе поднял руку с вытянутым вверх большим пальцем: мол, все нормально. Нертов облегченно улыбнулся.

Наконец до Касьяненко дошло, что сейчас не самое лучшее время для объяснений по работе, и он замолк на полуслове. Зато «включился» Александрыч. Он начал, по обыкновению, ворчать, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Кто бы мог подумать, что у молодых оперов, бывает, какие-то фантазии приключаются. Где это видано, чтобы простые граждане их куда-то, кроме как на… посылали, а сами занимались сыском…

Но Юля восприняла ворчание старого сыщика как попытку обидеть Касьяненко и решительно вступилась за него, заявив, что видела Диму в работе, он — отличный оперативник, и если бы не всякие «сыщики-любители», то все дела уже давно закончились…

Руководитель сыскного агентства Николай Иванов, которого друзья зачастую называли попросту Арчи в честь помощника великого сыщика, не слушал эту перепалку, подойдя ближе ко входу в клинику. В это время оттуда вышел человек в зеленой одежде хирурга. Он жадно закурил и, обращаясь к стоящему ближе Николаю, спросил:

— Это вы тут осаду учинили по поводу француженки?.. Можете спокойно идти спать. Завтра в справочном узнаете о здоровье. А в гости — не раньше, чем дня через три, когда в общую палату переведут… Да, кстати, среди вас есть Николай? (Арчи только выдохнул: «Да»). Так вот, передайте, что больная его любит. Она так сказала…

И хирург, бросив в урну окурок, скрылся за дверью, оставив растерянного Арчи на улице.

Юля, стоя спиной к клинике, не видела хирурга и, в отличие от других, не слышала, что говорил врач, так ее душила ненависть к мужчине, посмевшему пренебрежительно отозваться об очень хорошем человеке — Диме Касьяненко!

Александрыч не понял, чем ему может грозить недовольство журналистки. Он, то ли коротко засмеявшись, то ли закашлявшись, подлив масла в огонь проворчал, что все проблемы у этого милого оперативника (то есть, у «вашего Димы») еще только начинаются…

Сжав кулачки, девушка шагнула к Александрычу, тот отступил назад и, запнувшись о брошенную Николаем спортивную сумку, плюхнулся на свою пятую точку.

Такого развлечения Мэй упустить не могла. Она радостно запрыгала грязными лапами по растянувшемуся на песке сыщику, изображая грозное рычание с клацаньем зубами, прерываемое обслюнявливанием его физиономии.

Александрыч был не в силах подняться и только безуспешно вопил:

— Чудовище!.. Не смей наступать на меня… Ой!.. Своими грязными лапами!.. Уберите эту животную!.. Арчи, что за женщин ты себе выбираешь!.. Прекрати жрать мой плащ!..

Подбежавшему Арчи пришлось переключать собачью радость на себя, и вскоре Маша уже прыгала, как зайцеобразный бегемотик, вокруг хозяина.

Снова где-то вдалеке прозвякал трамвай. Дунул легкий ветерок. Случайная капля воды, скатившись с ветки, плюхнулась на нос Мити, пытающегося подержаться ручкой за лучик вечернего солнца, пробившийся сквозь деревья…

* * *

Как бы издалека до Алексея снова донесся противный голос, оторвав от воспоминаний:

— Так ты будешь говорить, или нет? Неужели не понимаешь: тебе же лет двадцать светит только при полной «признанке». А иначе — звездец — вышка!.. Впрочем, как знаешь. Я любую твою фигню запишу. Все равно дело не мне вести. Я сейчас поручение прокурорского «следака» выполню и спать пойду. Только потом не проси явки с повинной…

Говоривший уселся за обшарпанный стол и начал рыться в одном из его ящиков, очевидно, разыскивая бланк протокола допроса. Алексей, устав от предыдущих безуспешных попыток, все же попытался еще раз как можно миролюбивее убедить оперативника, что оказался в квартире совсем не для того, чтобы поджаривать утюгом ее хозяина.

— То, что Юрий Александрович мой друг, можно легко проверить. Я думаю, потерпевший скоро придет в себя и все подтвердит. А мужик тот не свидетель, случайно проходивший по лестнице, и тем более, не потерпевший, а один из бандитов…

— Из бандитов, говоришь? — опер, оторвавшись от поисков бланка, недобро прищурился. — Так, может, это он, едва очухавшись от твоих побоев, «замочил» одного из гостей хозяина квартиры и покалечил еще троих? Может, это он пытал раскаленным утюгом твоего, как ты говоришь, «друга»?.. Не звезди. На тебе ни царапины, а с остальными врачам да патологоанатомам разбираться… Будешь говорить правду, или сразу тебя в «клетку» отправить? Постановление о применении меры пресечения, наверное, уже везут…

Алексей понял, что влип сегодня достаточно крепко и пока Александрыча не допросят, да толком не проверят личности «потерпевших», выйти на свободу вряд ли удастся. «Хорошо еще, Нина пока думает, что я занимаюсь делами. Ей бы волнений еще недоставало»!

— А при осмотре хоть отпечатки пальцев с пистолета сняли? — безнадежно, скорее на всякий случай, переспросил он опера.

— Снимут, не беспокойся, все твои будут, — оживленно согласился тот. — Поэтому, лучше «колись» сейчас, пока не поздно.

«Все бесполезно, — с горечью подумал Нертов. — Именно сейчас-то ничего и не докажешь».

Глубоко вздохнув, как бы раздумывая, он сказал:

— Я правильно понимаю, что присутствие адвоката сейчас мне никто не обеспечит?

— Адвоката тебе? Думаешь, не найду, а ты потом на суде скажешь, что тебя, родимого, пытали тут, выколачивая показания? Не дождешься! Все равно деваться тебе некуда — взяли-то, считай, с поличным, свидетелей куча, да и потерпевшие не все перемерли. Ладно, будет тебе адвокат. А ты тогда иди-ка посиди в «аквариуме» да подумай над своей судьбой…

И действительно, едва прошел час, который Нертов провел в ИВС, ожидая своей участи, как задержанного снова «подняли» в кабинет.

На этот раз там, кроме оперативника, находился тщедушный мужчина, которому на вид было лет под пятьдесят.

— Это адвокат, — опер ткнул пальцем в его сторону, и мужчина закивал головой:

— Я Яков Львович Бернштейн. Невская коллегия адвокатов. Мне поручено защищать ваши интересы в соответствии со статьей 49 УПК. Но вы можете заключить со мной договор на защиту… У вас есть деньги?

— Я хотел бы поговорить с адвокатом наедине, — попросил Нертов оперативника. Тот сразу же, как-то чересчур легко, согласился:

— Только, дружище, не обессудь, придется тебя пристегнуть наручником к чему-нибудь, чтобы не сбежал. Минут через пятнадцать вернусь. Не возражаешь?

Алексей, естественно, не возражал. Спасибо, что хоть какого-то адвоката нашли. В былые времена, он знал это еще со времен стажировки в милиции у Раскова на пятом курсе юрфака, фиг бы кто стал бегать за адвокатом! Но сейчас времена изменились. Дело развалится в суде, если выяснится, что было нарушено право на защиту…

Оперативник, прищелкнув один из браслетов наручников к батарейной трубе, вышел из кабинета, оставив адвоката наедине с подзащитным.

Правовед сразу же заговорил. Причем, как и ожидал Нертов, главным в этом монологе был вопрос, сможет ли клиент оплатить услуги адвоката, а если да, то как быстро и в каком размере?

Нертов не очень-то рассчитывал на помощь приглашенного опером юриста, подозревая, что скорее всего это неудачник, не имеющий нормальной клиентуры, а потому не сумевший открутиться у себя в коллегии от «сорок девятой». Не исключался и другой вариант: адвокат был в приятельских отношениях с оперативником, а потому притащился на ночь глядя в отделение. В любом случае до конца рассчитывать на него не приходилось. Но о возникших проблемах следовало уведомить друзей. Те, по крайней мере, могли бы «вызвонить» нормального защитника, да и, глядишь, посодействовать, чтобы следствие поскорее отработало «потерпевших». Тогда бы все встало на свои места.

Нертов почти угадал. Хотя вызванный адвокат и не был в близких отношениях с местными операми, но по крайней мере не вредил им дурацкими ходатайствами, защиту вел, исходя из принципа «Чистосердечное признание позволяет быстрее получить деньги и следующего клиента». Что же касается клиентуры, то солидные люди почему-то предпочитали других поверенных и адвокату приходилось довольствоваться малым — нередко, теми, кого ему предлагали в отделении.

Алексей сказал адвокату, что у него есть счет в банке, услуги будут оплачены хорошо, а задаток можно получить практически сразу, если деньги, конечно, отдадут в «дежурке» (всю наличность, которая была у Нертова, изъяли при задержании вместе с бумажником и документами).

Ободренный адвокат залопотал, что постарается договориться с оперативниками.

— А пока, давайте, подпишем договор. Только вам следует вести себя разумно. Мне рассказали суть дела, и думаю, что в нашей ситуации лучше сейчас чистосердечно рассказать о случившемся…

Подзащитный попытался вкратце поведать адвокату о происшествии, в том числе и о его окончании. После того, как Алексей обезвредил бандитов, в квартиру Юрия Александровича ворвалась группа захвата, все-таки вызванная обеспокоенными соседями. Ткнув лицом в стену очнувшегося в прихожей бандита, «захватчики» направили свои «стволы» на Нертова, склонившегося с бритвой над бесчувственным окровавленным телом.

Алексею хватило ума не вставать, а самому поднять руки и плюхнуться лицом в пол. Он знал, что в подобной ситуации начинать беседу рискованно (попросят — говори, а так и сапогом по печени лишний раз заработать можно). Но ему все равно не повезло. Оценив обстановку, старший группы сначала обратился к бандиту в коридоре. Тот пролепетал: дескать, зашел в гости к хозяину, а «тут, который сейчас в комнате, вломился в дверь, долбанул меня по голове. Я потерял сознание. Очнулся, слышу, он хозяина пытает. В этот момент, слава Богу, вы приехали…».

В бандите, видно, пропал хороший артист, так как даже видавший виды старший группы поверил ему. Поэтому с Нертовым беседовать не стали, а обыскав и нацепив наручники, отправили в отделение милиции, очевидно, надеясь, что там «по горячим следам» парня «расколют по самые уши». Часть группы осталась в квартире дожидаться «скорую», передав дежурному по району: дескать, есть тяжкие телесные повреждения и злодей…

Алексей говорил и чувствовал, что адвокату абсолютно не нужен этот рассказ, сейчас он думает лишь о том, чтобы клиент побыстрее «раскололся», отправился за решетку, а сам поверенный поскорее получил гонорар. Поэтому, оборвав рассказ, Нертов пообещал защитнику, что на допросе коротко расскажет всю правду (тот облегченно вздохнул) и попросил сообщить о задержании по телефону… Алексей продиктовал номер сыскного агентства Николая-Арчи, надеясь, что любой из сыщиков все поймет правильно и предпримет должные меры. Ни одной фамилии Нертов не назвал, чтобы зря не дергать людей, если адвокат вдруг захочет поделиться информацией с оперативниками.

И в этот раз он рассчитал верно, так как после короткого допроса опер, вышедший проводить адвоката, был тут же информирован о содержании разговора с подзащитным. Заодно ему была передана одна из купюр, полученных в качестве гонорара от Нертова. Конечно, не в качестве взятки, просто дружеский знак внимания, что-то вроде «комиссионных» за клиента. Затем адвокат заспешил домой, а довольный сотрудник уголовного розыска снова «поднял» к себе в кабинет Алексея, чтобы еще раз побеседовать с ним, так сказать, в неофициальной обстановке. Без протокола…

* * *

Тщедушный защитник до своего дома добрался достаточно быстро, благо жил в десяти минутах ходьбы от отделения милиции. Только в квартиру он вошел не самостоятельно, а был буквально внесен какими-то молодцами, вдруг вынырнувшими из лестничной темноты.

Адвокат с перепугу попытался возразить, но получил тут же звонкую затрещину, затем довольно болезненный удар в живот, от которого, согнувшись, упал на колени. Завершением входа послужил пинок в копчик.

Упав ничком на пол, правовед только тихонько поскуливал в то время, как гости аккуратно запирали за собой дверь, прошипев ему, чтобы не вздумал орать или поднимать голову. Затем хозяину завязали глаза с помощью найденного в прихожей кашне, доволокли до комнаты, где, пнув еще пару раз для острастки, толкнули на стул и начали задавать вопросы.

Достаточно осведомленный о возможностях нынешних преступников, адвокат не стал запираться и добросовестно выложил гостям все, о чем узнал в милиции. Причем, особенно подробно и несколько раз пришлось пересказывать конфиденциальный разговор с подзащитным.

— Где телефон, гад? — адвокат замешкался, пролепетал:

— В кухне… — и тут же получил пару оплеух, от которых зазвенело в ушах.

— В какой, блин, кухне, козел?! — услышал он сквозь гул в голове. — Где номер «трубы», по которой тебе велено звонить?

Защитник запоздало сообразил, что именно от него хотят, и показал трясущейся рукой на нагрудный карман своего пиджака:

— Т-тут…

Чья-то рука проворно обшарила его карманы, причем не только нагрудный. Адвокат слышал, как гость довольно хмыкнул:

— У-у, и «бабки» есть…

«Только бы не мучили, только бы не убили и этот кошмар кончился поскорее!..» — эту мысль хозяин квартиры так и не успел додумать, потому что снова был сбит со стула ударом ноги. Затем тяжелый ботинок опустился ему на шею, стал вдавливать ее в пол:

— Чего ты, блин, суешься, куда не просят? Не ищи приключений на свою ж… Ты понял, блин, в натуре? Забудь сегодняшнего чувака, а то, блин, без головенки останешься. Ну?

Адвокат едва смог прохрипеть, что все понял. Тогда один из нападавших сходил на кухню, на всякий случай оборвал телефонный шнур, после чего гости быстро удалились, тяжело протопав по лестнице вниз.

Хозяин квартиры еще некоторое время пролежал на полу, потом кое-как поднялся, осторожно снял с глаз повязку, доплелся до двери, заперев ее на все замки и придвинув для верности холодильник, а затем направился в ванную, чтобы смыть кровь с разбитого носа…

* * *

После того, как опер снова «поднял» Нертова в свой кабинет, разговор с задержанным пошел не в тех тонах, что прежде.

— Слушай, парень, я тебе, конечно, верить не обязан — работа такая. Но даже если ты врешь, то довольно убедительно. Давай начистоту, ты — юрист, должен понимать: все равно прокуратура нас припашет по твоему делу, а тебе сидеть еще, по сто двадцать второй, как минимум, пару суток. Поэтому, без протокола, можешь дать свой расклад. Только подробно. При случае проверю. Ну что, поехали?..

Нертову ничего не оставалось делать, как согласиться с предложением оперативника — оно давало какой-никакой, но шанс на скорейшее освобождение.

Глава вторая. МЕРТВЫЕ ЦВЕТЫ

У Нины Климовой с детства сложилась странная примета: дождь — к отъезду. Сегодня зарядило с раннего утра, и по прогнозам следующие два дня должны были стать еще мокрее. Казалось, Питер предчувствовал близкое расставание с одной из своих жительниц, поэтому старался до последней минуты напоминать о себе. А может, город сердился на Нину за то, что она никогда специально не слушала сводку Гидрометеоцентра.

Впрочем, Нина уделяла немного внимания и остальным новостям. Последние два дня она смотрела лишь международные блоки. Ее интересовала только одно — не начала ли администрация «Эр Франс» очередную забастовку? Зная повадки родных транспортных клерков, она побаивалась, что узнает об отмене рейса, только приехав в «Пулково-2» с ребенком на руках. Cудя по отсутствию неприятной информации, французский небесный пролетариат не собирался помешать ей прибыть в Париж именно в тот день, когда она решила.

Нина очень хотела в Париж, однако не могла дать себе ответ: отправилась бы туда или нет по своей инициативе? Почему-то так получилось, что Франция стала для нее традиционным местом ссылки. В прошлом году туда ее отправил отчим Даутов. Ныне же лететь в Париж велел Нертов. Алексей не принял всерьез обещания Нины как можно скорее избавиться от акций «Транскросса», поэтому решил сделать это сам, одновременно с этим взяв на себя управление фирмой.

Нина понимала, почему в очередной раз вспомнила своего покойного отчима. Она уже давно собиралась посетить его могилу. Каждый раз находилась какая-то причина, отменявшая затею — то мелкая болезнь у Мити, то занят Алексей… Вчера она сказала ему: «Если ты не можешь, я поеду одна». Он слегка обиделся, но Нина понимала: съездить придется все равно. И непременно сегодня.

Интересно, какие дела у Алексея, обещавшего всерьез заняться «Транскроссом» после того, как Нина покинет Питер? Видно, опять занят сыскным агентством Арчи. Хозяин этой конторы Николай Иванов еще неделю назад отправился по тому же маршруту, к своей возлюбленной, французской сыщице Женевьеве. Агентство он оставил на Нертова, а тот возился с ним, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Впрочем, не надо так, звучит слишком пристрастно. Это для нее, Нины, «Транскросс» — игрушка, в которую она вдоволь наигралась нынешней весной. А вот про фирму Арчи она так же сказать не могла. С ней Алексей не играл — это была работа, которой он занимался почти всю жизнь. Ибо между охраной и розыском разница невелика. Лучший способ победить, не отбить, а предупредить нападение — узнать максимум информации о потенциальном враге.

И сейчас Нина в очередной раз задумалась о будущем. Кем же будет для нее Алексей? Год назад она была «охраняемым объектом», а он — ответственным за ее безопасность согласно поручению Даутова. Потом она унаследовала одну из самых богатых фирм Питера, помирилась с Алексеем, тот снова занялся охраной, а она стала его работодателем. Теперь Нина решила расстаться с фирмой. Кем она будет тогда для Нертова? Невенчанной женой-миллионершей с ребенком на руках? Они договорились после продажи акций, не торопясь, объехать всю Европу. Это бы восполнило так и не состоявшийся в прошлом году их «медовый месяц». Однако можно объехать весь мир. Все равно потом придется возвращаться и решить, чем заниматься дальше: мужу — профессиональному юристу и жене, ставшей профессиональной капиталисткой. Так, чтобы никому не было бы обидно…

Негромко зазвонил телефон. Нина подняла трубку. За последние полтора месяца она излечилась от «телефонофобии», когда каждый звонок ассоциировался с угрозой. Звонила Юля Громова, журналистка, из-за которой Нина недавно чуть было не поссорилась с Алексеем. Но недоразумение выяснилось, Климова поняла, что Нертов не собирался изменять ей с репортером, пусть даже весьма привлекательным, и они подружились.

— Уже одной ногой на Монмартре? — спросила Юля.

— Именно там. Ты так и не передумала? Я же там соскучусь. У меня есть хобби: делать друзьям экскурсии по Парижу. А так как друзей, которым я не доставляла этого удовольствия, почти уже не осталось, тебе пора соглашаться.

— Только не в этот раз. Боюсь, я в Питере застряла надолго. Эти выборы, черт бы их побрал!

— В ЗАГС?

— К сожалению. Я хотела бы принять участие в выборах во Дворце бракосочетаний. Чтобы, как великий корейский пророк Мун, выбирать женихов для невест и невест для женихов.

— И в чем заключается твое участие в выборах? — спросила Нина. — Агитация и пропаганда?

— Пока не предлагали. Просто мне, как журналисту, пишущему о криминале, открылось новое поле деятельности. Надо же сообщить читателю, кто создает избирательные блоки, из кого состоят списки кандидатов, наконец, сколько судимостей имел гражданин Н., обещавший в случае своей победы за год сделать Питер таким же спокойным, как Хельсинки… Извини, пожалуйста, с чего бы это заговорила о такой чепухе? Человек завтра будет в Париже, а я ему про какие-то выборы!

— Что ты, очень интересно. Просто, я в последнее время от всего этого далека. Знаешь, заезжай-ка ко мне вечерком?

— Постараюсь…

Нина повесила трубку и взглянула на часы. Уже было полвторого. Небо за окном хмурилось по-прежнему, но дождь прекратился. А она еще не решила: сделать ли то, что следовало сделать давным-давно. Надо было посетить могилу отчима, но каждый раз находился серьезный предлог, позволявший отложить поездку. Каждый раз завтра оказывалось более подходящим днем. Теперь такая отговорка не проходила: завтра вечером ее ждал аэропорт Орли.

Дождь не располагал к прогулкам. Особенно, если дело касалось столь специфичного парка, как кладбище. Она помнила, когда ее в школьном возрасте привели с экскурсией на Литераторские мостки — погода была такой же, и циничный одноклассник сказал: «На месте покойников я бы вылез, чтоб поискать место посуше». С той поры, каждый раз посещая кладбище, когда и воздух, и деревья, и цветы — все одинаково пропитано влагой, Нина вспоминала эти слова и вздрагивала. Вот если бы вместе с Алексеем… А он, такая незадача, сегодня не может. Однако тотчас же усовестилась. На кладбище съездить придется. И не потому, что дала себе обещание. Девочка, не надо забывать, почему умер Даутов! Сердце слабое — верно. Однако это сердце продержалось бы еще немало лет, не происходи время от времени казусы с приемной дочкой… Ладно, во всем, происходящем в Питере, она была не виновата. Вернее, почти не виновата. Однако, оказавшись на Лазурном берегу, она постаралась наплевать на правила безопасности по полной программе. В результате, отчим получил сообщение о ее смерти. То, что информация была ложной, на этом свете узнать ему не удалось.

Поэтому, поехать придется. Прямо сейчас, чтобы успеть вернуться к шести часам.

Шофер, он же дежурный охранник, заранее знал о поездке. Хотя телохранитель и считался просто «дежурным», его связывало с охраняемым объектом гораздо большее, чем обычная охранная рутина. Василий, как звали молодого человека, даже не значился в штатах службы безопасности «Транскросса», а работал в другой фирме, некогда оказавшей неоценимые услуги для спасения и Нины, и сына, да и самого автотранспортного предприятия. Несколько месяцев назад Василий вместе со своим шефом по единственному звонку Климовой примчался из Югославии на выручку Нины…

Митя был уже готов к путешествию. Казалось, мальчик родился в цыганском таборе: он был рад гулять в любую пору, шел ли мокрый снег или ливень. Конечно, в такую похабную погоду брать ребенка не хотелось. Но за этот год Нина привыкла не расставаться с Митей. Сын был у нее на руках даже тогда, когда она прорвалась к премьеру России, спасая «Транскросс» от расправы налоговиков.

Цветы были заблаговременно привезены с дачи, из Репино. Нине не могло придти в голову купить их на рынке. Пусть на плиту ляжет букет с клумбы, которую еще в прошлом году видел отец.

Нина вышла на балкон. Срезанные левкои можно было бы и не ставить в ведро с водой: хватало воды, лившейся сверху. Нина придирчиво осмотрела большой букет, вынула и положила на перила балкона завядший цветок. «Скончался, не доехав до кладбища, — подумала она. Впрочем, она тут же сообразила, что любой срезанный цветок уже мертв. — Значит, увядший цветок не только мертв, но и…» — сказала она про себя и содрогнулась от отвратительной мысли.

Ладно, нечего перед экскурсией на погост заряжать себя такими идеями! Нина перевязала букет, попросила няню помочь отнести его вниз, взяла на руки заулыбавшегося Митю и пошла к машине.

* * *

Неприятное происшествие, заставившее Нину вспомнить об увядшем левкое, случилось минуты через три, как они отъехали от дома. Машина остановилась перед светофором. Тотчас же к ней подскочил мальчишка и начал размахивать пачкой газет. Шофер-охранник отмахнулся от него, Нина рассмеялась, а мальчишка, не собиравшийся отставать, продолжал махать пачкой, выкрикивая названия сенсационных статей. Наконец светофор замигал, пацан отскочил в сторону, но когда машина двинулась, снова оказался на ее пути. Василий занимался своим ремеслом не один год, поэтому успел тормознуть. И все же Нина с ужасом увидела, как маленькая фигурка исчезла из виду словно поплавок, утащенный рыбкой, а отчаянный крик перекрыл чудовищный скрип покрышек об асфальт.

Василий выматерился, чего на памяти Нины еще ни разу не делал, после чего выскочил на мостовую. Несмотря на весь ужас момента, Нина — как-никак, подруга телохранителя-профессионала — чисто автоматически оценила его действия и сочла, что парень допустил серьезную ошибку. Непосредственной опасности охраняемому объекту не было, а он вышел из машины. Однако эта мысль мелькнула и погасла, ибо возопила ее совесть. Какие там объекты, человека задавили!

Митя плакал на заднем сиденье, а Нина, перегнувшись, пыталась понять, что же происходит перед машиной?

Василий поднял мальчишку.

— Ты шиз, что ли? — скорее удивленно, чем испуганно пробормотал он, рассматривая несчастного паренька.

Тот ничего не отвечал, видимо, был в шоке. Охранник оглядел его, осторожно пощупал ноги и руки, потом заставил немного пройтись. Мальчишка сделал два несмелых шажка, потом зашагал уверенней, чуть не вырвавшись из рук.

Именно в этот момент Нина почувствовала, что к машине кто-то приблизился. Она обернулась. Рядом были двое парней. На одну, ровно на одну секунду ее сердце приостановилось от ужаса: она вспомнила, как ее однажды похитили во Франции. Однако парни то ли поняли, что обнаружены, то ли разглядели охранника, тотчас скрылись.

Василий сунул голову в салон.

— Нина Анатольевна, с ним все в порядке. Даже шишек не будет. Только напуган, штаны намочил, сопляк этакий! Боится, что я его буду бить, и постоянно просит: только не надо в милицию. Я думаю, это и в наших интересах. Гаишники замучают. Дать ему пятьдесят рублей на мороженое и пусть катится?

— Хорошо. Только пятьсот, — Нина, протянула шоферу соответствующую купюру.

Тот укоризненно взглянул на нее, удивленный такой расточительностью, взял банкноту и передал мальчишке. Нина окончательно успокоилась за его судьбу, взглянув, как пацан торопливо сует бумажку в карман и вприпрыжку, почти не прихрамывая, удаляется от места происшествия.

— Пронесло, — вздохнул Василий.

К этому моменту Митя тоже успокоился, видно, почувствовал, что все окончилось хорошо. Он ползал по заднему сиденью, играя с Нининой косметичкой.

Нина оглянулась по сторонам и поняла, что больше всех от произошедшего пострадали цветы. Букет упал с сиденья на пол. «Надо же так, — подумала она, нагибаясь и поднимая букет, — ехали на кладбище, а по дороге чуть человека не угробили. Ему, наверное, таких цветочков бы не досталось. Нет, скорее в Париж! Там местные гарсоны уже не лезут под колеса даже за сто франков».

Цветы были подобраны.

«Надо будет найти воду на кладбище, обмыть их. Впрочем, учитывая такой дождь…».

И тут Нине показалось, что произошла авария. Единственная мысль, успевшая мелькнуть и погаснуть неоформленной, была такова: «Что же случилось? Ведь впереди никакой преграды нет».

«Черт, попал в историю!» — успел подумать шофер грузовика, оглушенный грохотом и ослепленный вспышкой. Он нажал на тормоз, и его «КаМАЗ» замер в пяти метрах перед легковушкой, которая еще секунду назад шла впереди, а теперь превратилась в костер…

* * *

Кафе на Каменноостровском проспекте, начиная с мая, приобретало летнее приложение — шесть стандартных «ромашек» и столики под ними. В жаркий день все, естественно, сидели на улице, однако сегодня под раскрашенным тентом пребывал лишь один посетитель. Дело заключалось не в том, что высокому мужчине лет сорока в пиджаке от Фоспа — бывшая фабрика Володарского — было слишком жарко, косой дождик не пощадил и его. Просто, договариваясь о встрече, он условился, что будет именно на улице. Мужчина не знал, является ли это обстоятельство обязательным, однако не хотел рисковать. Тот, кого он ожидал, платил ему в шесть раз больше обычной оперской зарплаты.

Дождь усилился. Посетитель чертыхнулся и подумал: не стоит ли все же допить пиво внутри? В этот миг рядом скрипнули тормоза. Из притормозившего «форда-лендровера» высунулась рука и махнула: иди скорее! Мужчина встал и быстро нырнул на заранее открытое заднее сиденье.

«Форд» сорвался с места. Минуты через три он остановился на одной из мелких улочек.

— Привет, — сказал парень в джинсовом костюме, сидевший за рулем. — Уверен, что здесь нас не засекут твои коллеги?

— Уверен, — ответил мужчина.

— Тогда к делу. Говоришь, есть новость?

— Вечером задержали одного гражданина, который может быть вам интересен. Это Алексей Нертов.

Опер не мог в полутьме как следует разглядеть лицо собеседника, поэтому не понимал, какое впечатление оказала на него эта информация. Судя по всему, впечатление наличествовало.

— На чем его взяли?

— По подозрению в совершении убийства. В чьей-то квартире. Я подробностей не знаю, вроде, там была крутая «мочиловка».

— Извини, — парень в джинсовке достал мобильник, — ты бы не мог выйти на минуту из машины?

Опер чертыхнулся, однако решил не спорить и вышел прямо под дождь. Его собеседник говорил по «трубе» минуты три. Потом дверца «форда» открылась. Оттуда высунулась рука и махнула: иди!

— Указание вот такое, — сказал он. — Надо узнать про блокнот.

— Какой блокнот?

— Пропавший у покойного депутата Ивченко. Стопроцентной уверенности, что блокнот именно у Нертова, нет. Однако надо постараться. Тебя где высадить?

* * *

«Как всегда припарковавшись возле кафе “Джой”, Чекулаев, решив прогуляться по вечернему Питеру, дошел до Банковского мостика. Неизвестно, какие ассоциации вызвал шедевр архитектуры XIX века у Тимура Фикретовича, однако именно здесь он решил задержаться на минуту. Когда сотрудники РУВД Центрального района приблизились к нему, чтобы поинтересоваться, зачем он совершает деяние, подпадающее под статью о мелком хулиганстве, Чекулаев, не застегивая ширинки, достал депутатское удостоверение. Как было далее отмечено в протоколе…».

Юля Громова призадумалась, глядя на набранный текст. На экране монитора светилось незаконченное предложение, а она уже размышляла, пропустят ли фразу «не застегивая ширинки»? Завотделом Татьяна Борисова, разумеется, посмеется, а потом предложит изменить слово. Или фразу в целом. Чтобы читатель так и не понял, чем же занимался Чекулаев: мочился на грифона, или ковырял в носу? Как всегда, возмутится корректор Лариса Константиновна, которой когда-то сам Жданов пожал руку, и она до сих пор считает это событие главным в своей жизни. И считает необходимым учить всех, кто младше ее. Кроме того, у Ларисы Константиновны странная мания: она — охотно берет под свою защиту любого представителя власти. «Что вы, Юленька, чтобы депутат писал в общественном месте? Не верю». Придется идти в корректорскую, сперва вежливо уговаривать, потом объяснять, что дело корректора — проверять ошибки, но никак не фактуру. А утром явиться в редакцию. И узнать, что статьи под названием «Я достаю из широких штанин» в номере нет. Или есть. Только без фамилии главного героя. Долгий и нудный разговор в кабинете у главного редактора Сергеева. Товарищ Жданов руку ему никогда не пожимал, только товарищ Пастухов, однако он свою сотрудницу тоже называет «Юленькой». «Юленька, я понимаю, конечно, Чекулаев — козел. Но все-таки, вторая по величине фракция в ЗакСе. Недавно он встречался с полпредом… Давай, подождем немного? А потом накроем по полной программе». Юля давно хотела напомнить ему, что и о Собчаке Сергеев давно хотел высказать все, что думает. И высказал. После выборов губернатора…

Раздался звонок. Юля задумалась было, не стоит ли объявить рабочий день оконченным, однако все же сняла трубку.

— Юля, добрый вечер, — услышала она знакомый голос, и мысли о главном редакторе, который, скорее всего, завернет материал о зассанце Чекулаеве, сразу исчезли. Звонил Дима Касьяненко, ее Парень. Они познакомились полгода назад, когда занимались расследованием одного и того же дела о маньяке, убивавшем младенцев. Молодой оперативник по утрам звонил ей, сообщая особо примечательные ночные происшествия, иногда делая любопытные комментарии к сводке ГУВД (разумеется, кроме случаев, касавшихся его дел). По вечерам он тоже звонил, но уже чтобы договориться об очередной встрече.

— Привет, Дима. Извини, мне тут надо еще кое-что докончить. А потом…

— Неприятности, — перебил Дима. Юля сразу поняла, насколько тот взволнован. Ее настроение опустилось.

— Полчаса назад на Охте взорвали машину с Ниной Климовой. Там еще был ее сын.

— Что с ними? — спокойно спросила Юля, точнее, ей показалось, что она спокойно спросила.

— Очень плохо. Тяжелейшие травмы, ожоги. Боюсь, что им не выжить.

— Куда их увезли?

— Климову на Костюшко. Ребенок в Центральной детской.

— Я еду туда.

— Извини, я с тобой не смогу. Позвони вечером.

Юля повесила трубку. Через несколько секунд она уже выключила компьютер, даже не посмотрев, запомнила ли свою писанину, и вылетела из кабинета.

* * *

Подъезжая к больнице, Юля удивилась самой идиотской мысли, которая только могла придти в голову. Она поблагодарила неотложные вечерние дела, из-за которых Дима не смог ее сопроводить. Иначе ему пришлось бы наблюдать трогательную сцену: свою любовь, обнимающую и успокаивающую Алексея Нертова. Недавно у него вышли большие проблемы с Ниной… живой? покойницей? Когда-то Алексею пришлось помочь Юле подобным образом избавиться от стресса. Похоже, все повторялось.

Но, к Юлиному удивлению, машина Нертова перед вестибюлем не стояла. Может, ее отогнали на стоянку? Выяснять времени не было. Через несколько секунд Юля уже находилась внутри.

Благодаря набору различных удостоверений, среди которых главную роль играла аккредитация при пресс-центре ГУВД, Юля без труда добралась до реанимационного отделения. Однако там ее встретила уже другая охрана. Подтянутый мужчина лет сорока в черном костюме показал удостоверение сотрудника фирмы «Кандагар», заявил, что этим вечером прием посетителей окончен. Начался нудный диалог, сопровождаемый демонстрацией многочисленных Юлиных «корочек», а также перечислением статей законов о СМИ и частной охранной деятельности. При этом Громова внимательно разглядывала привратника. Конечно, это не бандит. Нет ни малейшего страха перед словом «ГУВД», скорее даже, мелкое презрение. Видна военная выправка и немного «плывет» в юридической терминологии. И никакая сила, кроме четко выраженного приказа высшего по званию, не заставит его уйти с дороги.

— Хорошо, — согласилась Юля. — Я могу увидеть договор, заключенный с администрацией больницы на оказание охранных услуг?

— У меня такого документа нет, — ответил охранник. — Обратитесь к начальству.

— Зачем? Сейчас я пойду в соседнее отделение и найду пару сознательных граждан, которые помогут мне выполнить свой профессиональный долг. После этого я на их глазах попытаюсь войти в эту дверь, вы примените физическую силу, и я, имея двух свидетелей, подаю в суд на вашу контору, а на вас — персонально в отдел лицензирования ГУВД. Небольшой иск на тысяч на тридцать. Кстати, вы никогда не слышали, что в новый УК внесена статья о превышении полномочий частными охранниками?

— Делайте, как хотите, — равнодушно сказал он. Однако Юля поняла — такой оборот событий был бы ему крайне неприятен.

— А если вы будете бороться со мной слишком активно, один из свидетелей может занервничать и позвонить по «02». Или по номеру, который я ему дам. «Милиция, спасайте. Больницу захватила банда!» Приедут быстро. Кстати, черт с ними, с деньгами. Может, прямо так и сделать?

Охранник еще раз взглянул на Юлю. Выдержка у отставного вояки была, не отнимешь. Громова могла бы держать пари, что нехорошее слово из четырех букв, которым собаководы любители иногда заменяют слово «девочка», так и осталось у него на губах.

— Вы можете обещать, что не войдете, пока я говорю с начальством? — он отступил в глубину коридора и достал мобильник.

— Конечно, — с готовностью пообещала Юля и тоже шагнула назад, не показывая, что стремится проникнуть на охраняемую территорию.

Через минуту охранник занял прежнее место. Из глубины отделения к двери подошел его напарник.

— Вам нужно пройти?

— Да, и поговорить с врачами.

— Хорошо, — второй охранник приблизился. Он несколько секунд внимательно смотрел на девушку, и та поняла: такой профессиональный взгляд заменяет профессиональный обыск. — Идите за мной.

Юля, еще по пути обзаведшаяся белым халатом, поплелась следом. Ей было чуть-чуть стыдно и страшно, как любому здоровому человеку, идущему по реанимационному отделению.

В конце коридора, возле белых дверей без таблички — Юля так и не поняла, что это за палата — стояли медсестра и еще один охранник в черном костюме, на котором топорщился белый халат.

— Вы сделали то, что хотели, и прошли в отделение, — констатировал ее спутник, видимо, бывший старшим. — Дальше вы пройти не сможете.

— Как вы вообще здесь оказались? — проявила недовольство медсестра. — Здесь хирургическое отделение, палата интенсивной терапии, а вы даже бахилы надеть не удосужились.

Юля попробовала предъявить медсестре набор «корочек», но старший охранник прервал эту попытку.

— Шуметь здесь не рекомендуется, надеюсь, вы это отлично знаете. Тем более, нет смысла устраивать обещанный скандал. Если даже и приедет милиция, то заберут именно вас. Поэтому, я рекомендую не стоять под дверью — для вас она не откроется никогда. Возвращайтесь в редакцию. Для криминального очерка материал вы уже собрали.

— Могу я, по крайней мере, узнать о состоянии Нины Климовой?

— Только у главврача, — отрезала медсестра. — Но его сейчас нет. А когда вернется, не думаю, что захочет с вами разговаривать, узнав о вашем поведении. Это же больница, а не конференц-зал. И нечего слетаться, как мухи!

В другое время Юля ответила бы, что мухи обычно слетаются на такие предметы, какие к ведению медицины уже не принадлежат. Еще ей хотелось сказать, что за белыми дверями лежит ее подруга. Но, вспомнив неприятный разговор с охранником, не сделала этого.

Громова повернулась и пошла по коридору. Сопровождающий двинулся следом.

Выходя из отделения, ей пришлось выдержать презрительный взгляд охранника.

— Ну что, убедились? Басаев не ожил и больницу не захватил?

Лишь в вестибюле Юля сообразила, что надо бы позвонить Алексею. Она набрала все имеющиеся номера, начиная с мобильного. Безуспешно, а мобильник был отключен. В этот момент Юлю окликнули. Перед ней стояла медсестра, недавно сравнившая ее с мухой. Она тяжело дышала, видимо, после быстрого бега по лестнице.

— Можете написать в своей газете: Нина Климова скончалась, не приходя в сознание!

Медсестра, возможно, сказала бы еще что-нибудь резкое и обидное, но запнулась на полуслове, заметив, что у журналистки вдруг задрожали губы и она, закрыв лицо руками, беззвучно зарыдала…

Поэтому обе женщины не заметили, как из подъехавшей «Волги» вышел пожилой мужчина с букетом цветов — недавно срезанных роз. Он не знал, что Нина не любит такие букеты, считая их мертвыми цветами. Не знал Юрий Алексеевич Нертов и то, что опоздал навестить будущую невестку.

* * *

Главврач не любил военных. Это выглядело парадоксально, однако Лев Эмильевич специально выбрал именно педиатрию, дабы минимально сталкиваться с военной кастой. Люди, носившие форму, всегда казались ему взрослыми мальчишками, так и не наигравшимися в солдатиков. А такие игры всегда приводят к очень серьезным травмам. Однако нынешний гость внушал уважение: он умел не только говорить, но и слушать. По наблюдениям главврача, этим искусством отличались немногие, большинство разговоров в этой стране происходили по схеме: «Я начальник — ты дурак», или «Ты меня уважаешь?». Кроме того, Лев Эмильевич, к собственному удивлению, понял, что видит в собеседнике такого же профессионала, как и он сам. Главврач был прекрасным хирургом, возможно, одним из лучших в городе. Ему было достаточно взглянуть на руки человека, чтобы догадаться о многом. Тот, кто сидел перед ним, умел хорошо говорить и явно неплохо командовать. Но он еще и умел работать руками. Правда, доктор не представлял специфику этой работы.

— Я сделал все, что был должен, как врач, — развел руки Лев Эмильевич. — Теперь вы хотите потребовать от меня большего.

— Попросить, — поправил собеседник. — Ведь если я заставил бы вас сделать это, то тогда исчез всякий смысл. Стоит только вам сообщить кому-нибудь о нашем разговоре, и все пойдет насмарку. Нет, вы должны выполнить мою просьбу добровольно.

— Я в медицине уже сорок лет. И меня ни разу не просили о такой услуге.

— Такие времена. Десять лет назад я тоже не предполагал, чем буду заниматься нынче. Однако наши задачи совпадают. Необходимо спасти ребенка. Вам придется поверить мне как профессионалу: если вы не согласитесь на мое предложение, то вся ваша сегодняшняя работа, с которой вам удалось справиться, может оказаться тщетной.

Лев Эмильевич задумался. Собеседник был прав. И все-таки, такие вещи в голове не укладывались.

— Даже если бы я согласился… Это очень непросто осуществить.

— Машину и людей я вам выделю. Что же касается вознаграждения…

— Вот это не надо! Тогда я почувствую себя преступником. Переведите деньги на счет больницы. Причем такие, чтобы я мог нормальные лекарства закупить. Я уже понял, что это вы можете.

— Хорошо, — согласился собеседник. — Теперь о деталях…

* * *

Юля заранее готовилась к самому худшему. Она знала, что от профессионально подготовленного взрыва уцелеть невозможно. И все-таки Нина Климова умерла для нее только в тот момент, когда об этом сказала медсестра. Поэтому, трясясь в машине, которая, прорываясь через пелену дождя, несла ее в детскую больницу, журналистка думала только о своей подруге. Теперь — бывшей.

Одна из мыслей была особенно болезненной. Не стоило долго искать причину, по которой убили Климову, причем вместе с сынишкой-наследником. Кому-то все-таки удалось оставить фирму без генерального директора. А ведь Нина уже почти отказалась от этой должности. Может, отказалась бы и еще раньше. Но некоторые подруги, в том числе и она, Юля, шутили за рюмкой коньяка: «Не торопись. Ну, кем ты будешь без “Транскросса”? Свободной художницей. А сейчас ты, как-никак, владелица одной из ведущих фирм Питера». Дошутились!

Конечно, Юля понимала, что сама она в этом не виновата. И все-таки, все-таки… А о чем думать еще? О мести? Но что она, скромная журналистка, сможет узнать о тех, кто смог заказать это преступление? Разве что поможет Алексею, когда он начнет докапываться. А начнет обязательно, в этом она была уверена. Но где же сейчас сам Алексей?

Погруженная в эти мысли, она доехала до больницы, расплатилась и вышла. Здесь в вестибюле охраны из фирмы «Кандагар» не было, однако оказался еще более надежный страж — пожилая вахтерша. Блеск разноцветных и покрытых пленкой Юлиных аккредитаций произвел на нее не больше впечатления, чем если бы ей сунули под нос ворох использованных троллейбусных билетов. Видимо, у старушки был многолетний опыт по укрощению настырных мамаш, поэтому Юля сдалась, но взялась за местный телефон и начала звонить по всем номерам. От неосмотрительной уборщицы Громова узнала, что главврач еще не уходил из больницы, поэтому она звонила в его кабинет снова и снова. Вахтерша издали неодобрительно смотрела на нее, однако документы со словами «Смольный» и «ГУВД», видимо, произвели на нее какое-то действие, поэтому она не решалась оттащить посетительницу от телефона.

Наконец, главврач не выдержал и поднял трубку. Сперва он уклонялся от ответа, в результате чего был вынужден выслушать короткую, но очень динамичную лекцию о правах журналистов и обязанностях должностных лиц. Потом коротко и просто сказал:

— Дмитрий Климов? Он умер полчаса назад. Вас еще что-нибудь интересует?

Юля заранее подготовила пару профессиональных вопросов, но тут же поняла, что не сможет их задать. Она извинилась и попрощалась.

Итак, в живых ни осталось ни Нины, ни ее мальчика, которому не исполнился и год! Юля положила трубку, понимая, что не сможет сдержать слез. И плача, направилась к выходу, желая как можно скорее выйти на улицу, где в такую погоду любой прохожий без зонта напоминает плачущего человека…

— Здравствуйте, вы Юля Громова? — окликнули ее.

— Да, — она пыталась сообразить, где встречала этого человека. Похоже, однажды видела в компании с Алексеем и Ниной. Алексей тогда ляпнул, что это, мол, наш «Главбух», но поправился, перехватив недоуменный взгляд Юли: «Это начальник охранного спецподразделения».

— Я Павел Олегович, директор фирмы «Кандагар», охранявшей «Транскросс». Нам надо поговорить.

«Доохранялись!» — подумала Юля, однако вслух этого не сказала, лишь кивнув головой.

— Тогда давайте сядем в мою машину.

Они вышли из здания и сели в черную «Вольво», припаркованную неподалеку. Павел Олегович протянул Юле пачку «Мальборо». Она поблагодарила и взяла сигарету.

— Мерзкий денек, — сухо заметил Павел Олегович.

— Я их всех знала, — снова всхлипнула Юля.

— Я тоже, — сказал Павел Олегович. Девушка подумала, что он сейчас начнет ей объяснять, как долго знал и Алексея, и Нину, однако собеседник молчал. Наконец он заговорил опять:

— У меня будут к вам две очень трудные просьбы. Я надеюсь, вы сможете их исполнить. Первая: вы должны поверить мне. Понять, что я поступаю так не просто как человек, за деньги охранявший «Транскросс», но и давно знающий Нину. И вторая: забудьте о том, что сегодня посещали больницы.

— Почему? Это действительно необходимо?

— Да, необходимо для вашей же безопасности и безопасности Нертова, — голос Павла Олеговича был сух. — Согласно вашим служебным обязанностям, вам, правда, придется написать о происшедшем. Но необходимую информацию вы найдете в сводке ГУВД.

Юля только всхлипнула в ответ, вспомнив, как недавно разговаривала с Ниной по телефону. «Главбух» расценил всхлип, как знак согласия.

— Хорошо. Так куда вас отвезти?..

Глава третья. ДВА КРЕСТА — НЕ СИФИЛИС

ИВС — изолятор временного содержания, где уже вторые сутки парился Нертов — чем-то напоминал ему давнюю военную службу и гарнизонную гауптвахту. Такое же полутемное сырое бетонное помещение, половину которого занимал обшарпанный деревянный помост, а попросту — нары, тяжелые двери с глазком, гулкие шаги охранника в коридоре… разве что на «губе» в подобную «келью» забивали человек по десять, а то и по пятнадцать служивых, а в ИВС юрист находился один. Сосед, который пытался поговорить «по душам» с сокамерником, так и не получил ожидаемой информации и сегодня утром был уведен…

Тогда, на срочной, Алексея перед очередными учениями прикомандировали к отдельному взводу, расположенному чуть ли не в ста пятидесяти километрах от части, неподалеку от норвежской границы. Командировка, скорее, напоминала ссылку. По сравнению с полным соблазнов Мурманском, где прежде служил сержант Нертов, новое место службы даже не было огорожено со всех сторон аккуратно выкрашенным в теневые квадратики забором со звездочками — все равно справа и слева сопки, идти в самоволку можно только к таежным комарам. Лишь где-то вдалеке маячила пара серых пятиэтажек, приютивших семьи командного состава местного пехотного полка и стройбата.

Звучное название отдельного взвода «ПКП» — передовой командный пункт — могло ввести в заблуждение разве что гражданских родственников и друзей, которым после дембеля бывшие солдаты и сержанты вовсю заливали об ответственности и опасностях службы. На самом деле — обычная армейская рутина от учений до учений, когда взвод выезжал в «поле», где обеспечивал связь и охрану дивизионного командования. За каким фигом это было нужно, Нертов так и не смог понять — начальство квартировалось далеко, а местные части должны были в случае нападения вероятного противника держаться от четырех до пятнадцати минут. После этого их боевая задача считалась выполненной. За такой срок любой, даже самый расторопный комдив, мог разве что вылезти из постели и, приняв стакан чая, сесть в подошедшую машину, но уж никак не проехать на ней полтораста километров до места, откуда надлежало командовать. Впрочем, как говорится, «солдат спит, а служба идет», поэтому «пэкаписты» особо не роптали, находясь вдали от начальства.

Единственная неприятность во взводе существовала в лице его командира. Престарелый старлей, казалось Алексею, некогда прочитал всего одну книжку, а потому был опаснее любого другого, не читавшего вовсе, так как мнил себя очень умным.

«Ха, — подумал Нертов, впервые услышав разглагольствования взводного о своих достоинствах, — умные служат в других точках ЛенВО. А ты, видать, просто или разгильдяй, или “залетчик”».

И добро бы прикомандированный сержант только тихонечко думал. Так нет, умудрился еще пару раз поправить старшего товарища: «не лОжить, товарищ лейтенант, а клАсть; не договорА, а договОры»… В результате старлей не выдержал и, заявив, что раз «блокадник» такой начитанный, то и пойдет сейчас грузить всякие «фУгасы» на гауптвахту, а через пару дней, когда начнутся учения, вместе со взводом отправится в тайгу охранять дивизионное начальство от комаров. Обещание взводный тут же исполнил, так что через полчаса строптивого сержанта уже определили в камеру.

Жизнь на гарнизонной гауптвахте оказалась ненамного хуже, чем рядом с придурковатым комвзвода. Днем часть «губарей» обычно гоняли на работы в кочегарки, где, притащив несколько тачек угля, можно было вволю выспаться у теплых печей. Другим, кому везло больше, доставались склады военторга, под командованием жены «начгуба». Тетка она была стервозная, зато остальные работницы да продавщицы относились к солдатам достаточно тепло и от всей души подкармливали их «излишками» продовольствия. Единственным минусом, пожалуй, были жесткие нары и отсутствие белья. Впрочем, во время службы срочникам приходилось и без «губы» ночевать во всяких условиях. Тем более, если выбирать между «полем» с комарами и какой-никакой крышей над головой… А здесь, говорили местные аборигены, сам Гагарин бывал (каждому вновь попадающему под замок с гордостью показывали камеру, в которой якобы некогда сиживал первый космонавт СССР еще в бытность обыкновенным лейтенантом).

В общем, отоспавшись пару дней, Нертов решил, что спокойно выдержит на «губе» еще недельку, пока идут учения. Это казалось спокойнее, чем охранять дивизионное командование. Потому на ближайшее же построение он вышел в кителе с расстегнутыми на воротнике крючком и верхней пуговицей. Увидев такую «бурость», начгуб даже не заорал по своему обыкновению, а просто хмуро велел застегнуться. Нертов пробурчал, что ему душно, но все же, хотя и демонстративно медленно, начал застегиваться.

— Ты что, ДП не боишься? — недобро осведомился начгуб, видимо, ожидая от арестованного немедленного покаяния и должной прыти.

— Честно говоря, не боюсь, — скромно ответил Нертов. — Все равно придет взводный и заберет меня на учения. Куда комдив без охраны денется?

— Спорим, что не поедешь?.. Трое суток дополнительного ареста!

— Есть трое суток! — обрадовался Алексей.

К вечеру его вызвали в кабинет начгуба. По дороге часовой успел шепнуть: мол, приходил твой старлей, изорался, потом коньяк предлагал, а начгуб уперся и к фигам его собачьим. Представляешь, говорит: «Кру-угом! Ша-агом марш!.. А не то сам рядом сядешь, салага».

Добравшись до кабинета, Нертов окончательно решил, что начальник гауптвахты — мужик нормальный, а потому больше выпендриваться не стоит. И действительно, начгуб, отослав сопровождающего, разрешил Алексею устроиться на стуле, после чего поинтересовался, не специально ли сержант напросился на ДП? Нертов опустил голову: «Специально».

Видимо, взводный сильно допек не только сержанта, но и начгуба, а потому последний спросил, сколько времени Нертов намерен еще сидеть и что он умеет делать кроме как охранять комдива. Алексей, заметивший обшарпанные плакаты на стенах кабинета, впервые за армейскую жизнь признался, что может рисовать и работать плакатным пером.

Вообще-то, художникам всегда жилось на службе неплохо, но Алексей, прозанимавшийся по настоянию отца еще в школе рисованием, считал непорядочным орудовать кистью, пока товарищи убирают дерьмо в каком-нибудь наряде. Сейчас же ситуация была другая. До «дембеля» оставалось полгода, а что касается комдива — пусть его умник-взводный и опекает.

В результате две недели Нертов занимался только писанием-рисованием, свободно уходил с «губы» на почту за письмами и в «чепок» — солдатский магазин, а затем вышел сытый, выспавшийся и довольный. На прощание начгуб предупредил, чтобы сержант в ближайшее время ему на глаза не попадался:

— У меня, понимаешь, проверка на носу. Увижу — не сдержусь, еще на пару недель рисовать посажу. А ведь тебе, небось, еще дембельский альбом доделывать надо? — и чему-то улыбаясь, пошагал в сторону камер.

После окончания юрфака, во время службы в военной прокуратуре, Нертов насмотрелся на множество разных гауптвахт, похожих одна на другую как близнецы-братья. Правда, посещал он эти заведения отнюдь не в качестве «губаря», а либо для допросов подследственных, либо проверяя соблюдение правил содержания арестованных…

Теперь же Алексей снова оказался под замком. Скоро должно было минуть сорок восемь часов с момента его водворения в ИВС. Это значило, что или прокурор дает санкцию на арест, а подозреваемому предъявляется обвинение, или уже через несколько часов он выйдет на свободу.

Казалось, все, что милиция могла отработать, она сделала. А может, и больше: даже мужичонка, бестолково, но усиленно интересовавшийся записной книжкой московского бизнесмена, давно вышел из камеры и, очевидно, отчитался перед своими «работодателями».

«Кстати, интересно, перед кем? — подумалось Нертову. — Ведь про эту книжку я никому не рассказывал. Значит, существует еще один перекрасившийся оперок, столующийся у бандитов, убивших Раскова и мучивших Юрия Александровича. Впрочем, горе-“барабан” сдуру назвал фамилию опера, за которым якобы сидел. Вот с ним-то и поработаем при случае…».

Заскрежетал ключ в дверях. Пожилой милицейский сержант принес скудный ужин. Алексей поблагодарил и, заметив в кармане милиционера газету, попросил, ее почитать. Тот, проворчав, что, дескать, делать арестованным больше нечего, как развлекаться, все-таки газету дал: «Помни мою доброту. В “Крестах” не начитаешься».

Кое-как проглотив жидкую похлебку, Нертов развернул газету. Это оказался сегодняшний выпуск «Питерских новостей». Алексей начал просматривать их с последней страницы. Он сразу же пролистнул рубрику «Дом мод», которой почему-то в последнее время редакция все чаще дразнила своих нищих читателей, наискосок пробежал скрыторекламный репортаж о бесподобном отдыхе одного из руководителей газеты в Египте и содранную с информационных каналов полосу международных сплетен. Надеясь оставить самое интересное — городские новости — напоследок, Нертов несколько дольше задержался на очередной разоблачительной статье некого Гутмана.

Эта фамилия была знакома. Впервые Алексей обратил на нее внимание, начав отрабатывать связи журналистов Бананова и Щучкина, некогда писавших заказные пасквили против «Транскросса».

Тогда юриста через знакомых «подвели» к представителю некоего сообщества. Представитель в доверительной беседе назвал несколько фамилий «журов», с которыми «можно иметь дело». Одним из них и был Бананов.

«Хороший писака, — хмыкнул Представитель, — но с ним накладка вышла. Его “ивченковские” не вовремя перекупили. Всякого компромата понадавали, а он и расписался. Жаль, в редакции вовремя сообразили, шеф там с юристом шибко ушлые, а то бы имели мы теперь еще одну газетенку карманную».

На недоуменный вопрос Нертова, причем здесь «карманная газетенка», собеседник покровительственно разъяснил, что прибрать к рукам прессу можно несколькими способами. Один из них — воспользоваться ошибками журналиста. «Сливаешь какому-нибудь самонадеянному придурку кучу “компромата”, он строчит свои вирши. А обиженные граждане — в суд: “Пожалуйте опровержение. И еще денежки за страдания тяжкие, за вред моральный”. А денежки-то эти редакции взять негде. Вот и приходиться им самим отдаваться. Неужели не слышал никогда?»

К сожалению, о подобных вещах Нертову слышать приходилось. Несколько лет назад одна молодежная газета примерно таким образом несколько номеров подряд восхваляла чудо-ювелиров, да еще и денег им кучу задолжала. А вопрос-то, казалось, был мелочевый. Ну, назвали, одного из ювелиров преступником — кто ж тот номер помнит? Ан нет, обиженный гражданин бросился в суд, заявил, что его опозорили на всю страну («Я же несудимый!»). И вот результат: газета, изваляв себя в грязи, тихо захирела, уже никогда впредь не смея писать на «острые» темы…

А снова кого-то разоблачал, самодовольно заявляя при том, как тщательно он выверяет все факты, как бережно работает с документами… Нертов, «отрабатывая» тогда этого писаку, точно установил, что все его статьи в обязательном порядке проходят через юротдел газеты, безжалостно правятся и нередко возвращаются у на переработку как некондиционные. Что же касается документов, то, по мнению редакционного юриста, журналист может «смотреть в книгу, а видеть фигу», то есть описывать напечатанное даже в официальных бумагах с точностью до наоборот.

«Впрочем, чего я на него вдруг взъелся? — подумал Нертов. — Ну, отрабатывает свои деньги как умеет, удовлетворяет себя любимого. Подумаешь, комплекс Наполеона, ничего особенного…».

Он, наконец, добрался до первой полосы газеты и сразу же натолкнулся глазами на заголовок: «Взрыв по дороге на кладбище».

«Опять очередные “разборки”», — решил Алексей, нехотя начав проглядывать статью. Однако, прочитав первые строчки, он вдруг напрягся и, уже ничего не замечая вокруг, начал вновь и вновь перечитывать заметку, потом, отбросив газету в сторону, застонал и упал ничком на нары…

* * *

Аркадий Викторович Латышев перешел в городскую прокуратуру из района менее месяца назад и потому чувствовал себя несколько напряженно — будь ты хоть семи пядей во лбу, новый коллектив, новая работа все равно будут «притираться» с тобой в лучшем случае полгода. Тем не менее ни один из посетителей нового «важняка» не имел повода усомниться, что хозяин кабинета чувствует себя здесь, как рыба в воде. И уж, тем паче, не мог это сделать очередной визитер — оперуполномоченный уголовного розыска одного из райотделов милиции Филипп Игнатьевич Санькин, «приданный» Латышеву для работы по раскрытию убийства гражданки Климовой, ее охранника и сына.

Филиппа Игнатьевича по имени-отчеству звали разве что подследственные, да и то нечасто, ибо он обычно требовал от них обращения, которое считал официальным: «гражданин следователь». Действительно, до недавних пор Санькин трудился именно в этой должности. Но потом начальство ему намекнуло, что лучше бы он освободил ее по-хорошему, перейдя в ОУР или в участковые. Впрочем, «намекнуло» — слишком мягко сказано — просто поставили перед дилеммой: или — или. Санькину хватило ума согласиться на первое предложение.

В своей неудавшейся карьере он винил не свое инженерное образование (мало ли сегодня в милиции трудится бывших инженеров?), а происки недоброжелателей, всяких начальских блатняков. До сих пор Санькин с дрожью вспоминал недавнюю выволочку в инспекции по личному составу, которую он получил после допроса гражданина Нертова.

Некоторое время назад группа захвата задержала этого гражданина при попытке проникнуть в чужую квартиру, где проживала некая Климова. Кроме того, казалось, предостаточно было оснований подозревать, что Нертов причастен к убийствам нескольких детей. Это мог быть звездный час начинающего следователя, и он решил воспользоваться шансом, чтобы «поднять» серийного убийцу. Санькин и сейчас считал, что поступил правильно, стараясь «расколоть» подозреваемого.

«Подумаешь, угрожал посадить или наручниками его к батарее прицепил! — думал экс-следак. — Что же в этом противозаконного? Да и киянкой по голове этому наглецу следовало съездить. Так нет же: набежали “крючки”-проверяющие, поставили на ковер, сволочи: “Ты, мол, циркач долбаный, как смел права граждан нарушать?!” Посмотреть бы, как эти остолопы приехали заступаться за какого-нибудь бомжа — фиг вам! Из кабинета бы никто свою задницу не высунул. А тут сынок директора завода, да хахаль дочки-миллионерши другого генерального. Небось, прикормил пол-ГУВД — вот целый замначальника главка и пожаловал. “Нарушаете законность, — понимаешь ли. — Немедленно в инспекцию по личному составу!”»

Впрочем, в инспекции, хорошенько «вздрючив» Санькина, все-таки из органов не выгнали, но в другую службу перейти заставили. Начальству же было доложено, что следователь с такой фамилией больше в ГУВД не работает, и все успокоилось.

Неизвестно, каким образом в ОУР, куда перевели опального «следака», узнали о причинах пополнения и разговоре в инспекции по личному составу, но за Санькиным прочно закрепилась кличка «Циркач». Правда, так его называли лишь за глаза, а обращались по-простому — Филя. Санькину и здесь хватило ума не спорить. Он знал, что полуспившиеся и офанателые на своей работе недоумки-опера, каковыми экс-инженер считал новых товарищей, легко могли придумать что-нибудь похлеще.

Теперь же Филю прикомандировали к горпрокуратуре для помощи в раскрытии убийства. Это был знак судьбы — погибшая женщина, насколько помнил Санькин, некогда была в интимной связи с его обидчиком Нертовым.

«Питер — город маленький, — вспомнилось выражение из одного детективного романа, — а раз маленький, то сидеть тебе, блатнячок. И надолго. А что самое приятное — сгноит тебя дядя из горпрокуратуры, и никто не скажет, что это несправедливо. Сидеть тебе, подлюка, в “Крестах”! Правда, два креста еще не сифилис, но сгниешь ты точно», — в предвкушении такого финала Филя задержался на пороге кабинета Латышева.

— Проходите, — тон «важняка» не предвещал ничего доброго. — Я ознакомился с вашими предложениями по проведению оперативных мероприятий. Извините, но это какой-то детский лепет… Кстати, вы в розыске давно?

— Около месяца, — нехотя признался Санькин, но тут же поспешно добавил — а до этого я больше года работал следователем.

— Значит, хреново работали, — оборвал Латышев. — В милицию, небось, из инженеров пришли, после сокращения?

Но, взглянув на собеседника, сотрудник прокуратуры только махнул рукой:

— Ладно, не отвечайте, и так все понятно. Будем учиться. Присаживайтесь и пишите. Во-первых…

Лоб Фили уже покрылся бисеринками пота, а самая противная капля висела на кончике носа, но он не смахивал ее, стараясь успеть записать все, что быстро диктовал Латышев. Основной упор в плане «важняка» был сделан на выявление возможных мотивов преступления и связей потерпевшей.

Аркадий Викторович практически исключал возможность, что столь дерзко и профессионально осуществленное покушение могло адресоваться погибшему водителю-охраннику — таких не убивают подобным образом. А за взрывом машины, очевидно, стояли профессионалы. Они же могли начать действовать, скорее всего, только если дело касалось больших денег.

Что касается этого мотива, он, как верхушка айсберга, был на виду: Климова — гендиректор крупнейшей автотранспортной фирмы с огромными оборотами. А по соседству с таким бизнесом всегда и «черный нал», и махинации, и бандиты. Поэтому Латышев требовал самым тщательным образом проверить имущественное положение погибшей, возможных наследников, претендентов на управление «Транскроссом», найти список акционеров и выполнить еще множество других действий.

Филе вдруг вспомнился фильм, который он смотрел в детстве с мамой, потащившей мальчика через весь город в кинотеатр ретроспективного показа.

«Он вышел сразу после войны, — говорила тогда мама, — мы ходили на него всем классом. Как прекрасно там играла Фаина Раневская! А Золушка… ты даже не представляешь, какая она милая…».

Маленькому Филе имя Фаина еще ни о чем, кроме школьной уборщицы, не напоминало, о «милых» девушках он по-малолетству не задумывался, но кино и правда оказалось интересным.

Сейчас же, слушая «важняка», перед Санькиным вдруг снова всплыл образ предприимчивой мачехи, строго-настрого наказывающей падчерице перед отъездом на бал: «…еще посадишь девять кустов роз. И чтоб к утру расцвели!»

«Когда я все это успею выполнить? — трепетал Филя. — Здесь же работы для целой группы! А этот сидит, важный как ГИП и только указания дает…

Но возражать Латышеву Санькин не решился и, дописав все указания, поплелся исполнять их по мере своих возможностей.

* * *

Алексей, отбросив газету, застонал и упал ничком на нары. Он лежал, не шевелясь, в каком-то оцепенении, а в голове, словно кадры изорванной хроники, крутились образы ушедших. И почему-то под аккомпанемент газетного штампа: «Потерпевшая скончалась, не приходя в сознание».

Первая встреча в «Транскроссе». Генеральный директор: «Знакомьтесь, это моя дочь. А это новый начальник твоей охраны… Общайтесь». Нина: «Ну, хорошо, давайте о своей охране. Только пообещайте, что когда-нибудь мне еще почитаете стихи».

Потерпевшая скончалась не приходя в сознание…

Выстрелы на Лазурном берегу. Испуганное лицо Нины, тянущейся к Нертову, повисшему над обрывом на одной здоровой руке. «Уходите!» — «Нет, я помогу, мы уедем вместе».

Скончалась, не приходя в сознание…

Гул прибрежного прибоя. В красноватой пелене Нина, склонившаяся над раненым: «Я знала, что найду тебя… вас».

Не приходя в сознание…

Офис генерального директора «Транскросса». Снова Нина, вцепившаяся побелевшими пальцами в стол: «Не смей мне никогда звонить!.. Слышишь, никогда!»

Потерпевшая скончалась, не приходя…

Квартира на Захарьевской. В соседней комнате безмятежно посапывает маленький Митя. Нинины глаза, полные слез: «Ты не уйдешь, правда?..» Шепот: «Все будет хорошо, девочка, поверь… все хорошо».

Потерпевшая скончалась…

Начало весны. Сквер у городской больницы. Нинина фигура между деревьев. «Милый… любимый… извини, пожалуйста, я все знаю… Коля и Павел Олегович все рассказали… пропади пропадом эти акции… Бог с ним, с «Транскроссом»… Главное — мы вместе… я дура… какая же я дура!»

Скончалась…

Из оцепенения Нертова вывел грохот в коридоре ИВС. Видно, кто-то уронил на цементный пол металлические миски, из которых кормили задержанных. Алексей рванулся было к дверям, чтобы потребовать немедленного освобождения, но вовремя сдержал себя, снова сев на нары — все равно бесполезно. Только ненормальный будет устраивать здесь истерику, крича о своих неотложных делах и невиновности. Все равно, хоть удавись, никто не выйдет отсюда раньше срока. Никто.

Нертов, стараясь собраться, заходил по камере.

«Сейчас главное — взять себя в руки. Не расслабляться. Только не расслабляться», — как заклинание, повторял он про себя, но перед глазами все равно стояли живые Нина и маленький Митя.

От бессмысленной беготни туда-сюда стало еще хуже. Тогда Алексей применил последний, самый надежный способ. Он сел на пятки, положив руки на колени, закрыл глаза и начал дышать, настраиваясь только на тренировку, как некогда учил его первый тренер-сэнсэй. Затем юрист до одури наотжимался, отработал в ускоренном темпе всевозможные удары, блоки и связки, снова сделал серию силовых упражнений и закончил вынужденную тренировку аутотренингом…

После такого «лекарства» он смог более спокойно мыслить, смотря на произошедшее как бы со стороны. Боец, поддающийся эмоциям, всегда проигрывает. А этот бой еще не окончен. Значит, для эмоций времени нет. Нужен только разум, а не чувства. Только разум.

Он знал, что как только выйдет на свободу, то лично, не доверяя милиции, найдет убийц. Обязательно найдет. А потом…

Что будет потом — неважно. Главное — найти. И начал очередной раз просчитывать последние события.

Как ни крути, выходило, что все беды последних дней возникли из-за органайзера, который Алексей «на всякий случай» прихватил из кармана убитого московского дельца Ивченко. Следовательно, именно в органайзере содержатся или, по крайней мере, могут содержаться сведения, касающиеся неких ныне здравствующих персон. Причем, сведения архиважные, опасные и, как нынче говорят, эксклюзивные. Ради их получения организовано убийство начальника ОУР Раскова (он же успел перед смертью шепнуть, что бандиты искали книжку); чуть не погиб старый оперативник Юрий Александрович; задействован, как минимум, один перекрасившийся опер из местного отдела — не зря же «барабан» в камере пытался поговорить об органайзере (неужели, никого поумнее не нашлось?). А это все значит, что найти убийц должна помочь та же злосчастная записная книжка!

Нертов на днях пытался разобраться в ее электронной памяти, но не смог — на входе стоял пароль. «Следовательно, если у меня дома не было обыска, надо будет дать поработать кому-нибудь из хакеров. Эти спецы что угодно могут вскрыть, причем, даже бесплатно, из спортивного интереса». Но деньги не важны. Алексей готов был все отдать, только бы найти убийц, а главное — организатора.

Другая же часть органайзера представляла собой обычную записную книжку. Но и там записи были странные, хотя, судя по цифрам, было понятно — речь шла о деньгах. Только кто же их получал или должен был получить? Одни аббревиатуры.

Тренированная память, как на фотографии, точно запечатлела странички, испещренные торопливым почерком: «СВ», «КУП», «ПЛАТ», «ОБЩ» — эти сокращения напоминали лишь о поездах дальнего следования. «БТ», «НВ», «ЛМ» — о сигаретах, «ВЫБ», «МОС» — о городах. А может…

Но, не успев родиться, идея была безжалостно уничтожена скрежетом ключа. Дверь камеры распахнулась, и пожилой сержант скомандовал:

— Нертов, с вещами на выход!

Вещей, естественно, у юриста никаких не было, даже шнурки от кроссовок отобрали при задержании, чтоб не было соблазна повеситься. Поэтому Алексей шагнул к выходу.

— Газету тоже с собой забирай, нечего в камере грязь разводить, — на прощанье велел милиционер.

* * *

— В общем так, парень, — оперативник, два дня назад отправивший Нертова в «клетку», сегодня выглядел более благодушным, хотя и таким же невыспавшимся, — ты свободен. Но! К тебе есть разговор, поэтому лучше не торопись убегать…

Алексей кивнул и вытянул под столом ноги, готовясь послушать, что же интересного скажет опер.

— Ты сам в системе служил, — продолжал хозяин кабинета, — думаю, не обиделся сильно за двое суток. Сам должен понять — другого варианта у нас не было. А друг твой, не волнуйся, его недели через две выпишут. Я у врачей спросил. Правда, в сознание он пришел только сегодня. Но очень толково — пока не заставил записать показания о твоих подвигах — больше ни о чем говорить не стал… Ты шибко-то не радуйся. Тебе еще придется потрахаться с прокуратурой, все-таки трое «клиентов» в больнице и один труп. Но скажу по секрету, один сдуру уже «колонулся», что его кореша, дескать, с собой взяли, а в квартире начали хозяина «мочить». Он, якобы, был не при делах. Ну, я про дубинку телескопическую напомнил… В общем, ты пока свободен, но в прокуратуру завтра с утра явишься. Там передопросят.

Нертов слушал не перебивая, ожидая главного вопроса, из-за которого его не сразу выгнали на улицу, а «подняли» в кабинет: «Сейчас начнет про органайзер. Неужели и этот перекрасился?»

А между тем, опер ни о какой записной книжке спрашивать не стал. Он лишь напомнил Алексею, что вся история произошла на его территории, а потому кто бы не вел следствие, расхлебывать все равно ему — старшему оперуполномоченному Федорову. Потому было бы неплохо, чтоб Нертов устно хоть намекнул о том, о чем может «забыть» поведать в прокуратуре.

Нертов не стал посвящать оперативника во все нюансы дела, сказав, что просто хотел зайти в гости к Александрычу и причин нападения на него не ведает, но при случае обязательно расскажет, если что узнает.

— Да, кстати, а с какой грядки были эти бандюки?

— Сие — пока тайна, покрытая мраком. Тот «терпила», по заяве которого ты сел, оказывается, имел фальшивый паспорт. Сейчас его ищут. Другие, которые в морге и в реанимации, неопознаны, шлялись без документов. Проверка по отпечаткам пальцев ничего не дала. Ну, а последний, который начал «колоться», так с ним еще работать и работать. Не сдает даже бригадира, гад…

Уже когда Нертов собрался уходить, Федоров крикнул ему вдогонку:

— Да, чуть не забыл: тебя там внизу, в машине, отец ждет, не потеряйся!

Алексей про себя матюгнулся: «Опять оперские штучки — поговорить, поговорить… А об отце, который и так изволновался якобы забыл сразу сказать… Впрочем, ладно, работа у оперов такая», — и он заспешил вниз по лестнице, а оперативник остался в кабинете размышлять, почему же все-таки при наличии трупа и нескольких «предпокойников» этого Нертова не задержали? Более того, когда в РУВД сегодня позвонил зампрокурора района, то примерно так и сказал: «Завтра пусть зайдет, подписку о невыезде получит. Но завтра. А сегодня не вздумайте его тормозить». Не знал оперативник и тех событий, которые предшествовали этому решению…

* * *

Встреча с отцом была тяжелой. Они молча обнялись. Затем Нертов-старший велел сыну сесть на заднее сиденье машины, тяжело устроился рядом сам и коротко скомандовал шоферу: «К дому!»

— Извини, папа, я не могу сейчас туда ехать, — Алексей постарался говорить как можно мягче, зная, что отец не любит, когда ему возражают. — Мне надо побыть одному.

Нертов-старший достаточно легко согласился с первой частью возражения:

— Хорошо. Тогда сейчас поедем к тебе, на Чайковского. Но только вместе. Так будет лучше.

У сына не было ни сил, ни желания спорить, и он просто отвернулся к окну, смотря на сереющую в сумерках Неву.

Машина мчалась по набережной мимо старых заводских зданий, устремляясь к Литейному мосту, на который надо было свернуть, чтобы добраться до улицы, где жил Алексей. Желтые глаза фонарей пятнами выхватывали из сумерек участки асфальта, похожие на танцплощадки. На одной из таких площадок и правда, словно танцуя, подпрыгивали две девицы, размахивая руками. «Кресты», — Алексей даже не повернул голову вправо, зная, что там за высокой кирпичной стеной скрывается следственный изолятор, а девицы, скачущие на проезжей части, пытаются уверить в своих чувствах его обитателей и ждут, когда им с помощью духовой трубки выкинут очередную записку — «маляву»… Концертный зал — районная администрация, площадь с вождем на броневике…

Казалось, что Нертов-старший заранее предвидел визит в квартиру сына. Во всяком случае, когда машина остановилась у дома на Чайковского, шофер начал доставать из багажника какие-то пакеты, явно набитые провиантом.

Алексей не ошибся. Его родитель, зная характер сына, заранее подготовился к встрече и основательно затарился в ближайшем магазине «24 часа».

— Иди, переоденься и прими душ, — велел Юрий Алексеевич. — А я пока с едой разберусь…

Оказалось, что к встрече отец подготовился лучше, чем думал Алексей. Уже была отправлена под стол первая бутылка коньяка, выпитая родственниками практически молча и без чоканья. Только тогда гость негромко и достаточно коротко рассказал сыну о последних событиях дома.

— С похоронами я все решил, они состоятся послезавтра на Охтинском кладбище. Мама на них поехать не сможет. Она останется за городом с собакой. Так будет лучше. Остальных я предупредил…

Под «остальными», видимо, Юрий Алексеевич понимал оставшийся управленческий персонал «Транскросса» и Нининых знакомых. У самого Алексея, наверное, не хватило бы сил обзванивать их и многократно отвечать на традиционный неуместный вопрос: «Как?! Не может быть… Что с ней случилось?» Поэтому он был благодарен отцу, взвалившему на себя (а скорее, на кого-то из секретарей) тяжкое бремя организации похорон.

Нертов-старший, казалось, угадав мысли сына, сообщил, что оповестил о времени похорон и фирму, и знакомых Нины, чьи адреса нашел в ее записной книжке.

— И еще, когда я ездил в больницу, куда сначала доставили Нину, встретил там какую-то журналистку. Юлю, ее приятельницу… Да, ее фамилия — Громова. Она помогла быстро опубликовать некролог…

На вопрос Алексея, что делала Юля в больнице, Юрий Алексеевич лишь пожал плечами: «Я думаю, она приехала к Нине, узнав о несчастье». После этого Нертов-старший перевел разговор на другую тему.

С какого-то момента Алексею начало казаться: отец что-то не договаривает, он напоминает боксера, вышедшего на первый раунд с неизвестным противником, прощупывает его отдельными ударами, все время перемещаясь по рингу и ожидая ответной реакции. Нертов-младший слишком хорошо знал характер своего родителя и, опустошив очередную рюмку, напрямую спросил, о какой проблеме должна идти речь.

Юрий Алексеевич пристально посмотрел на сына, мелкими глотками выпил свой коньяк, закусил его шоколадкой и только тогда, также медленно и осторожно, как вел предыдущую часть беседы, приступил к главному. Суть его мысли сводилась к тому, что «Транскросс», особенно сейчас, нельзя бросать на произвол судьбы (с этим Алексей был согласен). И управлять фирмой должен свой человек (с этим тоже спорить было неуместно). Только вот сам Алексей для такой должности совершенно не подходит. Не смогут удержаться на этой работе и другие люди. А потому, по мнению Нертова-старшего, возглавить «Транскросс» должен был именно он.

Алексей ожидал чего угодно, но только не этого предложения, а потому старался понять причины, побудившие отца ввязаться в достаточно грязную и опасную историю с фирмой. Но Нертов-старший, очевидно, был слишком хорошо готов к разговору.

— Пойми, во-первых, так или иначе интересы моего комбината и «Транскросса» пересекались. Об этом тебе известно. Во-вторых, «наезжать» на меня, — он сделал ударение на этом, — никто не будет. Со мной проще сотрудничать. Кроме того, извини, ты не управленец. А мои и твои интересы в этой компании совпадают. Я знаю, что вы с Ниной собирались продать акции фирмы. Но я это смогу сделать гораздо лучше и, кстати… не спорь, — заранее прервал он сына, — выгоднее. Поэтому мне нужен приказ о назначении меня исполнительным директором…

А Нертов-младший и не собирался спорить с отцом. Он лихорадочно старался просчитать все последствия, к которым может привести такое назначение. Нина, собираясь уезжать во Францию, своим приказом назначила Алексея исполняющим обязанности генерального директора. Это значило, что сегодня именно он имел право принимать на работу и увольнять сотрудников «Транскросса». Если же сейчас удалось бы взвалить на кого-нибудь заботы, связанные с текущими делами фирмы — тогда можно все свои силы использовать для поиска убийц. К тому же неизвестно, сколько времени займет разбирательство в прокуратуре и, что не менее важно, выполнение просьбы жены Раскова.

Поэтому Алексей согласился с отцом и тут же, взяв чистый бланк «Транскросса», напечатал «задним» числом приказ, в соответствии с которым Юрий Алексеевич Нертов назначался исполнительным директором и наделялся правом первой финансовой подписи.

Новый руководитель, аккуратно спрятав документ в папку, налил очередную порцию: «Давай, Леша, помянем…», а Алексей уже думал о том, что завтра же следует обязательно встретиться с Юлей Громовой, чтобы выяснить у нее, что известно журналистке о последних минутах жизни Нины, а может быть, об обстоятельствах убийства…

* * *

В эти дни оперуполномоченный ОУР Санькин, казалось, превзошел себя. Действуя по составленному Латышевым плану, он для начала выяснил в нотариальных конторах, что завещания Климова перед смертью не составляла. Кроме того, что было гораздо проще, в райотделе ЗАГСа Филе показали документы, из которых следовало, что господин Нертов добровольно признал себя отцом ребенка погибшей. Санькин внимательно перечитал заявление, после чего снял с него копию.

Следующим адресом, куда отправился оперативник, был дом 7 на улице Галерной, где разместилось Городское бюро регистрации прав на недвижимость. Именно здесь Филя заручился справкой, подтверждающей, что Климова была собственником двух дорогих квартир. Правда, одна досталась ей в наследство от умершего отчима, но это не меняло дела — главное, что даже балансовая стоимость хором исчислялась несколькими сотнями тысяч рублей.

Несколько сложнее оказалось с «Транскроссом», где, ссылаясь на отсутствие начальства, Санькина наотрез отказались знакомить с реестром акционеров. Но тут бывший инженер проявил смекалку, пригрозив, что сейчас же посадит нерадивого клерка за неповиновение. В результате струхнувший клерк извлек на свет божий папку с необходимыми сведениями.

Покидая фирму, Филя унес с собой выписку из реестра, согласно которой Климова значилась владелицей контрольного пакета акций «Транскросса», а следовательно, ее наследники могли рассчитывать на солидный куш.

На обратном пути Санькин не поленился добраться до Центрального адресного бюро и Информационного центра ГУВД, после посещения которых выяснилось — родственников у погибшей Нины Анатольевны Климовой нет, правда, нет на нее и никакого компромата.

После этого Филя направился в горпрокуратуру, докладывать об успехах. Он шел и думал, что его временный шеф Латышев большой дурак, хоть и прокурор. «Я же говорил, не фиг здесь искать. Имущество имела, а родственников нет. Значит, все в казну пойдет. Только жаль, что Нертова с этой стороны пристегнуть не удастся — ему “не светит” получить после смерти Климовой ни копейки».

Однако Аркадий Викторович вместо того, чтобы начать аплодировать или хотя бы похвалить, как рассчитывал Санькин, заметил по поводу его рассуждений:

— Почему же наследовать некому? А сын Климовой? Он же умер, помнится позднее…

— Как это — «позднее»? — возмутился Филя. — Его же одновременно с матерью взорвали.

— Я сам прекрасно знаю, что, как вы говорите, «взорвали» одновременно. Но по медицинским документам смерть Климовой наступила на час раньше, чем смерть ребенка. А это значит, что после матери наследовать должен был именно Дмитрий Алексеевич Климов. Родственников, говорите, нет? А что за копию заявления вы мне принесли из ЗАГСа?.. — Филя недоуменно молчал, не понимая, куда клонит Латышев — Так вот, по закону единственным наследником Климовой являлся ее сын, переживший мать пусть даже всего на час. А после смерти сына, даже не вступившего в права наследования, все имущество должен получить его отец. Подчеркиваю, не муж Климовой (у нее брак не был зарегистрирован), а отец ее ребенка. Вам понятно это?

Наконец до Фили начало доходить сказанное «важняком»: единственный, кому из материальных соображений сегодня была выгодна смерть потерпевшей и, затем, ее сына, был не кто иной, как зловредный блатнячок Нертов, на которого у Санькина был огромный ядовитый зуб! Поэтому оперативник вопреки своему обыкновению не стал очередной раз обижаться на Латышева, а радостно заявил, что все понял и будет усердно работать дальше…

«Ничего-то ты не понял, — грустно подумал после ухода Фили хозяин кабинета. — Даже если бы Нертов хотел завладеть наследством путем убийства своей сожительницы и сына — он бы никогда не мог рассчитать, что после взрыва мальчик погибнет позже матери. А значит, если Нертов и причастен, то мотив убийства другой. Впрочем, причем здесь Нертов?..»

Но Аркадий Викторович, размышляя подобным образом, не остановил оперативника, посчитав, что и отрицательный результат — тоже результат. Версии следовало проверять все, какими бы они фантастическими не казались. А вдруг проверка Нертова, и правда, поможет выйти на настоящих убийц Климовой?

Глава четвертая. ВОССТАНОВЛЕНИЕ ИСТЦА ПО ЧЕРЕПУ

Вернувшись домой из прокуратуры, Алексей хотел было еще раз обдумать план поисков убийц Нины, но едва сел за стол, как его работа, не успев начаться, была прервана треньканьем оконного стекла, будто кто-то в него бросил монетку. Алексей слегка отдернул штору, скрывавшую убогий вид питерского двора-колодца, тянувшегося куда-то вверх, к солнечному окошку-небу облупившимися стенами с замызганными окнами. На дне двора красовалась непременная помойка, подле которой постоянно крутился то десяток бродячих котов, то бомжей, выискивающих снедь. Иногда, обычно по ночам, помойка загоралась, и тогда жильцы дома могли насладиться наблюдением за слаженной работой ближайшей пожарной части, заливающей выщербленный асфальт водой, и поднимающими вверх струями пара, дыма и копоти. Последнее время у помойки все чаще можно было заметить не только извечных изгоев общества, но и некогда вполне уважаемых людей, ныне пытающихся влачить существование с помощью редких пустых бутылок, перепадающих им от более удачливых обитателей колодца. Если подобные территории были поделены между бомжами, которые ревностно оберегали свои вотчины, немедленно изгоняя конкурентов, то бывшие инженеры и доценты чаще «охотились», где угодно. Алексей уже не раз видел, как его соседка с верхнего этажа, некогда перспективный доктор химических наук, украдкой подбиралась к этой самой помойке и спешно уходила оттуда, пряча в стареньком преподавательском портфеле стеклотару.

Но в этот раз во дворе было только одно лицо и отнюдь не бич — под окном стоял Иван Гущин, сотрудник из сыскного агентства Арчи, который, заметив хозяина квартиры, знаками показал ему, чтобы тот открыл окно в кухне.

Недоумевая, почему старый знакомый решил так странно воспользоваться гостеприимством, юрист все же кивнул и пошел выполнять просьбу. Еще со школьных лет он порой, забыв ключи, забирался в квартиру через форточку в кухне, благо для нормального подростка бельэтаж, пусть даже в высоком старинном фонде, — не препятствие. Сейчас на окнах были раздвижные решетки, но при желании кухня могла быть запасным выходом для тех, кто вдруг захочет поиграть в шпионов и не будет пользоваться, как все нормальные люди, парадной, выходящей на улицу.

Иван же, когда Нертов открыл решетку и окно, только поманил его рукой во двор. Еще более заинтригованный, Алексей осторожно влез на подоконник и, на всякий случай, притворив за собой раму, выпрыгнул из квартиры.

Выбравшись на соседнюю улицу, друзья зашли в небольшой двор со сквериком, где облюбовали для разговора полуразвалившуюся детскую беседку, забросанную со всех сторон тинейджерскими окурками.

Предупреждая ненужные вопросы, Гущин положил руку Алексею на плечо:

— Я все знаю, Леша, или, точнее, что произошло. Теперь, пожалуйста, послушай меня. Только не перебивай. Во-первых, у твоей парадной — «хвост». Кажется, наши. И серьезные…

Бывший оперативник по старой памяти, упоминая милицию, нередко так и говорил: «наши», забыв, что он уже несколько лет как не служит в уголовном розыске.

Нертов вопросительно взглянул на друга, а тот продолжал:

— Я хотел к тебе нормально зайти, но заметил у парадной двоих бывших коллег. А чуть дальше — машина. Тоже наша. Только не говори, что это все во имя кого-то из соседей — сам понимаешь, они вряд ли кому интересны. Раз «пасут» по-серьезному — могли и к квартире «уши» приделать. Мы это уже проходили. А поговорить надо, и без свидетелей…

— Хорошо. Про «наружку» я понял, — Нертов надеялся поскорее закончить разговор и заняться поисками убийц, поэтому достаточно сухо переспросил: — А что во-вторых? Какие еще будут советы от ветеранов МВД?

— А во-вторых, — Гущин, казалось, не придал значения сарказму друга, — во-вторых, один ты работать не сможешь и не будешь. Дело это не только твое — раз. Одному тебе не потянуть — два. А лично я не хочу в неведении повторить судьбу ни Раскова, ни Александрыча — три. Кстати, последний тебе передавал привет — я только что из больницы. Все твои возражения я знаю наперед, поэтому рассказки об опасностях сыщицкой работы оставь для симпатичных журналисток. Все равно «наездом» на Александрыча наша контора будет заниматься. Только я думаю, здесь пересекаются общие интересы. Может, в «управе» или в прокуратуре и не просекли возможные связи между всеми делами, но для меня они очевидны. Поэтому, Леша, давай по-хорошему работать вместе…

Нертов, ошарашенный напором бывшего оперативника, попытался слабо возразить ему: мол, незачем вам влезать в чужое и довольно паскудное дело, но Гущин, будто полоснул по живому:

— Ты уверен, что тебя завтра не забьют в клетку? (Алексей только пожал плечами). Вот и я тоже не уверен, зная нашу систему.

Иван сделал небольшую паузу и затем, чуть улыбнувшись, тихо попросил:

— Ты только сам себе не вешай лапшу на уши. Хорошо? Давай лучше по плану. У меня есть идея…

Действительно, для сыщиков из агентства Арчи незнание могло оказаться более опасным, чем работа по делу. Если Нертов рассчитал правильно, то они все равно «засветились» перед неведомыми убийцами. А за решеткой и.о. гендиректора «Транскросса», ныне подозреваемый в убийстве, мог оказаться в любой момент. Поэтому Алексею ничего не оставалось, как согласиться на неожиданное предложение.

* * *

Когда Алексей, расставшись с Гущиным, вернулся домой тем же путем, которым выбирался на улицу — через окно, неожиданно зазвонил телефон. Это был Нертов-старший. Справившись о походе сына в прокуратуру, он сообщил, что, к сожалению, отношения у собаки с обитателями загородного дома не сложились. Псина, неосмотрительно оставленная в доме, по словам Юрия Алексеевича, отказывалась общаться, плакала все ночи напролет, отказывалась от еды и требовала, чтобы ее немедленно вернули на Чайковского. Узнав, что ее просьба удовлетворена, она соизволила самостоятельно запрыгнуть в машину…

— Поэтому, сынок, часа через полтора встречай свое сокровище, — закончил Нертов-старший монолог, — мы уже едем с ним в Питер.

Юрист, даже хорошо изучив своего отца, не мог его заподозрить в изуверской хитрости — специально вернуть сыну Мэй, чтобы, занимаясь с собакой, Алексей хоть немного отвлекся от тяжких мыслей. «Кроме того, — справедливо рассудил Юрий Алексеевич, зная характер сына, — ротвейлер в доме не хуже пистолета, да и с псиной из города не убежишь — нечего нарываться на лишние неприятности перед законом».

День, казалось, шел насмарку, поэтому Алексей, повесив трубку, принялся еще раз обдумывать план неотложных мероприятий, который наметил с Гущиным.

Начальные действия сводились к выяснению возможных мотивов убийств Нины с Митей и Раскова, а также — нападения на Александрыча. Друзья приняли за рабочую версию вариант, что все могло быть связано с прошлыми делами. Поэтому следовало еще раз проверить все связи, проходившие в недавней эпопее с попыткой завладения «Транскроссом».

Нельзя было сбрасывать со счетов и другие версии, например, связь нападения с работой самого Леонида Павловича. Поэтому Гущин пообещал связаться с РУВД, а если понадобиться — и с главком, постараться выяснить, какие последние дела курировал Расков, кто из его «подопечных» недавно мог выйти на свободу. Следовало, используя старые связи и не «засвечивая» Алексея, попытаться выяснить у местных оперов, нет ли у них информации, по которой можно работать параллельно с бывшими коллегами Раскова.

Алексей же собирался пройти по связям покойного журналиста Щучкина, столь лихо освещавшего «транскроссовские» дела — ведь до сих пор не было точно известно, кто непосредственно давал заказ продажному писаке на его пасквили.

Были и другие вопросы, ответы на которые следовало поискать. Например, кто помог бывшему исполнительному директору «Транскросса» Цареву выбраться из «Крестов» перед устройством на работу и кто внес за него залог? Кто и каким образом «вышел» на маньяка Акулаева, застреленного Расковым «в пределах необходимой обороны»?

Непосредственно погибший московский бизнесмен Ивченко все это сделать не мог. Да и вряд ли стал заниматься такими делами лично — не того полета птица. Рядовые исполнители тоже не считались: у «гоблинов» — «быков» с мозгами туго, а тут нужны были люди поумнее.

Алексей не стал до поры обсуждать с Гущиным вопрос о найденной записной книжке, решив, что все же лишние знания могут повредить. Потом он надеялся сам ее прочитать и «просчитать», после чего уже решить вопрос о помощи друзей. Пока же было очевидно: нужно выйти на знакомую журналистку Юлю Громову и с ее помощью «отработать» связи Щучкина.

«Знакомую журналистку…» — Алексей вспомнил встречу с отцом, который случайно упомянул, что Юля была в больнице у Нины. Значит, начинать следовало именно с Громовой. Только, к сожалению, не сегодня — вечерняя кормежка и прогулка с собакой рушила эти планы. И кроме того, следовало избавиться от «хвоста». Но только аккуратно, чтобы не изменили меру пресечения.

Еще покидая утром прокуратуру, Алексей недоумевал, почему очередной допрос, по существу, свелся к простой формальности и закончился получением подписки о невыезде, а ничем большим? Казалось, как бы Нертов не был прав, но труп и два человека с «тяжкими телесными» — повод для серьезного разговора. Следователь же, который вел допрос, только посочувствовал, мол много всякой мрази развелось и саму подписку получил, будто извиняясь.

Алексей не знал, что еще до его освобождения из ИВС вопрос о дальнейшей судьбе задержанного решался отнюдь не в районе, а в горпрокуратуре и инициатором избрания меры пресечения, не связанной с лишением свободы, был не кто иной, как Латышев. «Важняку» удалось убедить свое руководство, что, по крайней мере, несколько дней Нертову следует побыть на свободе. Только не просто, а под наружным наблюдением.

«Забить его в клетку, — убеждал Латышев прокурора, — дело нехитрое. Только вопрос: по какому делу? Если по происшествию на Металлистов — там, очевидно, все развалится (я справки навел) — необходимая оборона. Набегут адвокаты, поднимут шум о правах человека — только лишняя головная боль. И по убийству Климовой и ее сына в отношении Нертова доказательств нет. Пусть лучше парень, если он в чем замешан, успокоится или, лучше, как-нибудь “засветится”. В крайнем случае, попытается из города рвануть. Тогда основания будут, и ни один адвокат не докопается. И вообще, у нас в любом случае еще несколько дней впереди, до предъявления ему обвинения…».

На самом же деле у достаточно подозрительного «важняка» были и свои соображения пока оставить Нертова на свободе — уж очень настаивал на аресте подозреваемого прикомандированный оперативник. Даже слишком активно настаивал. Одним словом, перестарался. Разобраться, почему Санькин буквально спит и видит за решеткой гражданского мужа Климовой, времени у Латышева пока не было. Но тоже только пока. Он знал, что просто так ничего не бывает, а потому не исключал, что некто, выйдя на опера, участвующего в расследовании, пытается влиять на исход дела. Но Аркадий Викторович отнюдь не был настроен потакать чужим желаниям и рассчитывал, что если окажется прав, то будет предпринята очередная попытка посадить Нертова. «А вот если будет, то я точно пойму — парень невиновен и его подставляют, — рассуждал Латышев, — это может помочь найти настоящего убийцу. А ежели все будет тихо… В общем, поживем-увидим».

Как бы то ни было, но к мнению «важняка» прислушались. Учитывая, что взрыв у кладбища имел большой общественный резонанс, то и выбить под раскрытие этого дела «наружку» не составило большого труда. Труднее было сторговаться с милицейским начальством о сроках, но и этот вопрос был решен к всеобщему удовольствию…

Обо всех этих перипетиях Алексей не ведал, но интуитивно почувствовал, что играть в открытую с наружным наблюдением не стоит. Не знал он и о том, что произошло сегодня с неким журналистом Банановым, тем самым, которому покойный Щучкин давал задания по написанию «антитранскроссовских» статей…

* * *

— И запомни: если вместо своего поганого досье ты притащишь мне ментов — это будет последняя пакость с твоей стороны, — мужчина сделал паузу и пристально взглянул на собеседника, а его глаза, напоминавшие взгляд побитой собаки, как у героя Сталлоне — Рэмбо, вдруг показались Леониду Бананову мертвыми. Точнее, мертвыми были не сами глаза, а то, что в них — Бананов поежился, поняв, что его гость и правда ни перед чем не остановится, если не получит злосчастные документы. Несколько дней назад журналист готов был отдать заветное досье даже обыкновенным разбойникам, а тут сразу видно — серьезные люди.

Но, хватаясь за последнюю соломинку и стараясь внешне сохранять независимость, Бананов заявил, мол, досье спрятано далеко, за городом, через час у него отходит поезд, на котором он поедет в командировку, в Москву. А поэтому к назначенному сроку привести документы просто невозможно.

— К тому же, почему вы считаете, что я обязан вам что-то давать? — слабо попытался артачиться Леонид, уже смирившись в душе с необходимостью подчиниться странному гостю. — Я вас не знаю, представьте, что бумаг никаких у меня нет и, кстати, если вы попробуете воспрепятствовать законной деятельности журналиста…

Договорить он не успел, так как Рэмбо схватил его пальцами за кадык, а другой рукой сильно толкнул в затылок так, что нос Бананова с размаху ткнулся в стоящую на столе тарелку с остатками яичницы. Журналист захрипел, чувствуя, как пальцы собеседника превращаются в пыточные клещи, все сильнее сжимая шею, но Рэмбо, оттянув другой рукой за волосы голову Бананова назад, еще раз со всей силы ткнул ее в стол так, что на него тут же закапала кровь из разбитого носа.

Не отпуская собеседника, Рэмбо выдавил из себя, даже, точнее, прошипел: «Задавим-м. Ты понял, пис-сака хренов?» — и пальцы, будто выискивая более удачные лады на грифе гитары, пробежались по кадыку, замерев на нем снова.

Журналист теперь чувствовал только ужас, представляя, как эти железные пальцы надавят чуть сильнее. И тогда… тогда очередное дело об убийстве зависнет «глухарем» или, как говорят в Москве, «висяком». И это будет не страшилка из желтой прессы, а самое натуральное дело, возбужденное по факту убийства Леонида Бананова, молодого и талантливого корреспондента, печатающегося в ряде известных газет.

— Моргни, если понял. Только медленно, — потребовал мучитель, и Бананов послушно закрыл глаза…

Оставшись через некоторое время в одиночестве и судорожно, одним глотком вылив в себя недопитый коньяк, Леонид еще раз попытался разобраться в происшедшем.

День начался очень неплохо. Около одиннадцати Бананов, как обычно по дороге на работу, заскочил в кафешку на улице Ломоносова, где поправил здоровье стаканчиком винца. Потом, с потеплевшими глазами, ему удалось проскочить мимо бдительного милиционера в здание Дома печати, и это тоже было удачей, так как на днях Бананов где-то потерял пропуск, а со стражами порядка из вневедомственной охраны обычно фокусы проскочить «на халяву» не проходили. Докладывать же об утере служебного удостоверения не хотелось. По крайней мере сегодня, когда должен был решаться вопрос о командировке.

Но главный редактор газеты, с которой Леонид сотрудничал, предложил съездить в Москву именно ему, чтобы сделать интервью с одним политическим лидером, перебравшимся в первопрестольную из слякотного Питера. Естественно, Леонид согласился — подобную возможность упускать не следовало, тем более, что «эксклюзивное» интервью можно было бы, чуть переделав, отдать еще в несколько изданий.

Он уже собрался убегать из Дома прессы, когда затренькал мобильник. Неизвестный предложил Бананову срочно встретиться, чтобы рассказать о неком грандиозном скандале, который вот-вот грянет на политической арене города. Леонид, прекрасно зная, что из подобных звонков в лучшем случае каждый сотый может принести хоть какую-то пользу, хотел отказаться. Но собеседник заверил, что при встрече передаст «важные документы», изобличающие преступную деятельность…

От услышанной фамилии одного из городских руководителей и последовавшего затем намека на имевшие место события Бананов чуть не поперхнулся. Дело в том, что в бережно собираемом журналистом досье на всяких политиков, подобный факт уже был помечен. Правда, пока бездоказательно, а значит, пускать его «в народ» было нельзя. Теперь же удача, казалось, сама лезла под перо. И журналист согласился.

Встречу назначили через час в одном ночном клубе. Неизвестный успокоил Бананова, сказав, чтобы тот при входе назвал свою фамилию, дескать, его пропустят внутрь, несмотря на неурочное время. И действительно, когда Леонид, постучал в зеркальное стекло обитых старинной бронзой дверей, коротко стриженный «бычок», выполнявший по совместительству роли вышибалы и лакея, без лишних вопросов пропустил его в роскошное заведение.

В небольшой комнатке, куда провели Бананова, журналиста уже ждал похожий на Рэмбо незнакомец. Сначала ничего не предвещало беды. Леониду даже принесли приличную порцию коньяка. Правда, на закуску дали почему-то яичницу, но Рэмбо, улыбнувшись, сокрушенно посетовал, дескать, еще не вечер, а потому кухня не работает. «Но, как говорится, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», — засмеялся незнакомец, — предлагая журналисту перекусить.

В ходе разговора довольно быстро выяснилось, что никакого компромата никто давать Бананову не собирается, а вот от него потребовали неизвестно почему отдать полностью все материалы, бережно собираемые Леонидом на известных людей.

Этими материалами, а точнее, компрометирующим досье, которое Бананов время от времени использовал в работе, журналист чрезвычайно гордился, хотя о существовании досье старался никому не рассказывать. Но оказалось, что Рэмбо достаточно осведомлен о делах Леонида. Например, живо напомнил, что тот недавно участвовал вместе с покойным коллегой Щучкиным в «разоблачительной» акции, касающейся известной в городе фирмы «Транскросс».

От этой акции у Бананова остались самые неприятные воспоминания и шрам на голове, напоминающий о грохнувшейся на нее пишущей машинке. Машинка была последним «подарком» безвременно ушедшего коллеги — Андриана Щучкина. Тогда, перед своим скоропалительным бегством, в доме журналиста именно он набросился на Леонида с кулаками. В результате Бананов врезался в шкаф, с которого и рухнула злосчастная «Украина». Через две недели, когда с головы Леонида сняли швы и он вышел из больницы, то узнал, что Щучкин разбился на угнанном автобусе. От этой новости Бананову полегчало. «Не фиг на людей кидаться, — думал он, — а Бог, Он правду видит, вот и воздал Андрианчику по заслугам».

Теперь же намек незнакомца не вызвал никаких положительных эмоций. И как оказалось, правильно. Оставленный в одиночестве допивать коньяк и останавливать кровь в разбитом носу, Бананов горестно думал, что с досье придется расстаться. Пусть в своих статьях он вовсю ругал бандитов, высказывая к ним пренебрежение и ненависть, но одно дело статьи, а другое — реальность. Он грустно вспомнил недавний инцидент с налетчиками-недоучками, потребовавшими в его квартире вместо пустых бутылок Сокровища, и еще раз подумал, что правильно поступил, не обратившись в милицию: в нынешней ситуации за это можно было поплатиться гораздо серьезней.

«Но потерять просто так документы нельзя, — размышлял журналист, — надо что-то придумать. Что-то придумать…»

Из лихорадочных размышлений его вывел голос появившегося в дверях «бычка»:

— Давай, выходи… Да не сюда, блин, с такой рожей! Давай, топай к черному ходу.

«Надо что-то придумать. Срочно что-то придумать», — продолжал повторять про себя Бананов, двигаясь под презрительным взглядом охранника вглубь подсобных помещений ночного клуба.

* * *

Мэй деловито выискивала в парковом черноземе какие-то корешки, несмотря на укоризненные упреки Алексея, рассуждавшего, что ротвейлер — не землеройная машина и мог бы спокойно бегать вместо того, чтобы тыкаться носом в грязь. Городской парк уже несколько лет, как облюбовали собачники, которым городские власти так и не удосужились сделать мало-мальски приличные места для выгула животных. Вот и сейчас, несмотря на многочисленные запреты, ближе к вечеру сюда, как обычно, начали собираться обитатели ближайших районов со своими домочадцами. Вот по периметру сада чинно прошествовало семейство эрделей, сопровождаемое двумя тетечками, напоминающими учительниц средней школы. Чуть подальше — радостно повисшая на своем спутнике девица, возле которой прыгал, пытаясь привлечь внимание счастливой хозяйки, недоумевающий пудель. У самого забора, еле удерживая на поводке здоровенного овчара, просеменила дородная дамочка, поинтересовавшись по дороге, не видно ли «в том конце» милиции.

— Когда мы там шли — все было спокойно, — откликнулся Алексей.

Он хорошо помнил, как раньше два соседних РУВД чуть ли не в полном составе то и дело выезжали в парк, чтобы разнять толпы дерущихся подростков или подвыпивших курсантов из соседних училищ. Позднее, во время стажировки в уголовном розыске, он сам имел несчастье беседовать с потерпевшими, которых ограбили или пытались изнасиловать под сенью старых деревьев. Тогда никаких собачников здесь в помине не было — только бабушка-сторожиха, обходившая по ночам сад в сопровождении брехливой дворняги. Теперь же, в отсутствие нормальной охраны, ее функции то и дело брали на себя именно собачники, хотя и не по своей воле. Что же поделать, если животные не выносят громких криков и размахивания руками? Даже сумасшедшему не придет в голову пристать к какой-нибудь Красной Шапочке, если поблизости подозрительно клацают зубами несколько волкодавов… Нертов усмехнулся, вспомнив недавно прочитанную книжку. Автор рассказывал о случае, когда в голую попу насильника, промышлявшего в парке, вцепился то ли питтбуль, то ли не более симпатичный бультерьер. Бедный насильник, пробежав приличное расстояние с висящим сзади псом, в результате получил довольно приличный срок вдобавок к группе инвалидности…

Из задумчивости Алексея вывел дребезжащий голос, срывающийся то и дело на фальцет:

— Расплодилась всякая дрянь без намордников!.. Я тебе говорю, остолоп! Здесь детский парк, а ты, гад, скотину притащил!..

Мэй насторожилась и, перестав рыть землю, подняла голову, чуть приподняв уши.

— Стой спокойно, — на всякий случай велел ей Алексей, поворачиваясь в сторону кричавшего.

В полутора десятках шагов грозно потрясал кулачком какой-то старик. Нертов на всякий случай взял собаку за ошейник и потащил ее подальше от скандала. Тем более, по существу прохожий был прав — негоже в одном месте устраивать площадку для выгула и пенсионеров, и животных. А что другой площадки, во всяком случае для собак, нет — какое дело до этого простому горожанину, а тем более, депутатам, принявшим очередной «антипесий» закон? Этот городской закон, кстати, по мнению Алексея, заведомо невыполнимый, породил целый ряд еще более маразматичных документов. Чего стоило, скажем, распоряжение, касающееся опасности различных пород четвероногих, поставившее в один ряд кавказскую овчарку, питтбуля и… безобидного фокстерьера (их даже в местах выгула следовало держать в намордниках), но напрочь игнорировавшее дога?.. Но возмущенному пенсионеру было не до законодательных тонкостей и вслед Нертову еще долго неслось:

— Ты еще попробуй ее натравить! Я — ветеран… Собака!.. Расплоди… мать!.. Совет ветеранов… к стенке!..

Уже выбравшись к выходу из сада и пристегивая к ошейнику поводок, Алексей боковым зрением заметил в отдалении, за кустами сирени, паренька, ненавязчиво шествовавшего в его сторону. Другой праздношатающийся мужчина следовал в том же направлении, но значительно дальше, почти не видимый из-за растительности. Только Нертов заметил первый раз обоих гораздо раньше, когда только начинал прогулку. Затем — во время наблюдений за землеройно-ротвейлерными работами…

В то время, когда Алексей возился с собачьей сбруей, парни тоже остановились, ближайший начал срочно прикуривать. «А ведь, пожалуй, Гущин был прав», — и Нертов направился к дому.

Иван вообще оказался на редкость расторопным — он умудрился после странного визита на улицу Чайковского в течение пары часов раздобыть спеца с аппаратурой и с их помощью обследовать всю нертовскую квартиру. Прощаясь, спец заверил, что никаких посторонних фонов не имеется и совершенно очевидно — квартира «чистая».

— Держу пари, что и через выносные микрофоны пока не пишут, — заявил он на прощание, довольно неуклюже покидая квартиру тем же путем, которым попал сюда — через окно кухни.

«Если так пойдет дальше, то придется приставную лестницу ставить. С перилами и дежурным подавальщиком руки», — грустно усмехнулся Алексей.

Теперь же, возвращаясь с прогулки, он не мог отделаться от чувства, что возмущенный пенсионер прокричал нечто важное. Но не мог понять, что именно. Наконец, уже почти дойдя до парадной, сообразил: «Совет ветеранов»! А что, если аббревиатура в записной книжке Ивченко скрывала именно эти слова?.. Глупость какая-то. Но, если это так, то почему «куп» не означает — купить, «плат» — платить? А «общ» что-то, вроде «общак»?

Нертов продолжал судорожно вспоминать ивченковские каракули: «бт», «нв», «лм»… Может это — «бюджет», «на взятки», «лично мне»? Но что же тогда «выб» и «мос»?.. — Алексей подумал, что выходит какая-то чушь. Следовало с кем-то посоветоваться, а еще лучше — начать работать по другим версиям, пока, действительно, не посадили.

И он решил, что оставит сейчас Мэй дома, а сам, выбравшись к телефону-автомату через окно в кухне, позвонит Юле Громовой — вдруг она подскажет что умное?

Но когда Нертов созвонился с журналисткой, девушка перебила его «здравствуйте», заявив:

— Помните Бананова, ну, который про «Транскросс» всякие гадости писал? Он хочет с вами срочно поговорить…

Распрощавшись с Алексеем, который, как и следовало ожидать, обещал приехать в Дом прессы, Юля села дописывать статью про суд над очередным кандидатом в шпионы. Суд этот, как и ожидала журналистка, развалился, едва успев начаться. Перечитав черновик, Юля мысленно себе поаплодировала: далеко не всякий журналист рискнет рассуждать о тонкостях уголовного процесса. Но у Юли был самый лучший в мире консультант — Дима Касьяненко. Только жаль, что сейчас Дима, наверное, разбирается в своем уголовном розыске с очередным воришкой, утащившим из прихожей соседское пальто или, хуже того, несколько пустых бутылок из-под пива.

Но Юля ошибалась. Касьяненко в этот день вызвали «на труп». Тело только что выловили из воды, осмотреть не успели и никто не знал, что во внутреннем кармане пиджака убитого лежат корочки помощника депутата Государственной Думы…

* * *

Он привык к своей кличке и гордился ею. Но сейчас предпочитал именовать себя по-другому — Паж. Ибо он служил Королеве.

Он ухитрялся быть одновременно господином и вассалом. Он преклонялся перед ее душой и умом, а вместе с тем обладал телом. И пусть она старше его. Это обычную женщину всего лишь не спрашивают о возрасте. Когда ты перед Королевой, о возрасте не думают вообще.

Он часто менял женщин, от девиц-фуфлушек из «Кэндимена», ведущих себя как окончательное исполнение Божьего замысла, до таких же смазливых, но менее притязательных девочек со Старо-Невского. «Я, пацаны, с детства один засыпать не люблю», — часто говорил он друзьям. Королева прекрасно знала о девицах-однодневках, однако настоящая государыня никогда не обидится на Пажа, уединившегося ненадолго в кладовке с горничной. Настоящая Королева может ревновать только к другой Королеве.

Сегодня равенства между ними не было. Паж докладывал, а Королева — слушала.

— Сегодня мне опять звонили из Москвы. Им нужен блокнот. Где он?

В любой другой ситуации, в любой другой компании Паж ответил бы грубо и примитивно, так, чтобы непременно в ответе прозвучала рифма к слову «где». Однако Ей так сказать он не мог.

— Почти у цели. Если бы не недавняя заминка на Металлистов, блокнот сейчас лежал на этом столе. А так придется ждать. Надеюсь, неделю, не больше.

«Оправдание, достойное мужчины», — сказала бы на ее месте какая-нибудь бабешка. Но Королева никогда не опускалась до мелких наказаний — это он понял давно.

— Можешь не торопиться. С москвичами я договорюсь, и Паж облегченно вздохнул: каким бы ты ни был взрослым и крутым, приятно, когда проблему решили за тебя.

— Я каждый раз объясняю им, что если бы блокнот попал в посторонние руки, об этом уже узнали все. Возможно, из первой же программы телевизионных новостей. Но этого бояться не стоит. Он (Паж понял, что речь идет о покойном Ивченко) кое-что смог зашифровать. Любой следователь, которому наш блокнот попадет в руки, следователь… или бывший прокурор, пусть даже военный, прочтет то, что можно. А когда дойдет до закрытой части, то он дальше не дернется. У москвичей есть источник в нашем ФСБ — местным шифровальщикам такая работа не поступала. Кстати, если поступит, проблему решат прямо там. В файле окажется вирус и его придется уничтожить. Восстанавливай потом, как говорится, истца по черепу… Конечно, составят служебную записку, но на этом и успокоятся.

— Я все-таки думаю, что блокнот у бывшего прокурора, — сказал Паж.

— Постарайся вынуть. Но отныне проколы должны быть исключены. Ты помнишь, что случилось на Фурштатской? А на Металлистов?

— Это было мясо, — ответил Паж. — Тупое мясо. Мне нетрудно в любой момент припахать еще десятка два таких (при этом извиняюще взглянул на Королеву — понравится ли ей слово «припахать»?).

Королева не заметила.

— Меня не интересует твое мясо. Но ты сам был неподалеку. Ты тоже мог попасться. Поэтому, больше никаких историй, никаких задержаний.

— Хорошо. Тем более, кое-что я уже придумал. Никакого шума, никаких ментов. Блокнот достанут и принесут.

Они ненадолго замолчали. Деловая аудиенция подходила к концу, начинался вечер Пажа и Королевы. Он наполнил серебряные рюмки золотистым ликером, в очередной раз отметив для себя — единственная дама в его жизни, с которой не стыдно пить сладкое. Когда не хочется демонстративно налить в рюмку водки.

— Я понимаю их, — Королева пригубила напиток. — Я знакома с тем зашифрованным файлом. И тоже бы волновалась, даже зная, что содержание никто не прочтет.

— Что там? — он сам удивился наивности своего вопроса. Любопытный Паж смотрит через плечо повелительницы, когда она перед тем, как возлечь на ложе, подписывает пару государственных бумаг, содержание которых Пажу не понять.

— Там полная инструкция для тебя. — Скоро ты с ней познакомишься.

Опять недолгое молчание.

— Если бы я даже не любила тебя, — продолжила Королева, — все равно, я берегла бы тебя. Тогда ты сможешь сделать гораздо больше.

Вместо ответа он нагнулся к ней, и она милостиво позволила ему осторожно положить руку на шею.

Глава пятая. СОБАЧЬЯ ДОЛЯ

— Ты прикинь, — оперативник отправил в рот кусок принесенной Нертовым буженины, — мы запросы посылаем, а ответ один: «По указанному адресу не значится». А тут, представляешь, повезло: «терпила» не выдерживает и прямиком на прием к бывшему начальнику главка прорывается. Тот, конечно, г… порядочное, но в этот раз нам повезло. Дает команду ехать в командировку. Ну, я с напарником пистолеты — под мышки, постановление о задержании — в карман и прямиком туда, где клиент «не значится». А он, родимый, нам сам дверь открывает! Представляешь, жене сказал, что на нас работать начал, за что его с зоны досрочно выпустили. И никто не должен знать, где он живет: мол, все менты местные продажные, а он их на чистую воду выводит. Так эта дура, даже когда брали его, не верила, пыталась чекистам втихаря позвонить, чтобы, значит, ее «суперагента» освободили. А не пойди «терпила» на прием — хрен бы машинка закрутилась — что, дел других мало? Местные так бы со слов жены этого чудака и отписывались бы: «Не значится»…

Алексей в целом согласился с собеседником, но не склонен был недооценивать обычно неповоротливую правоохранительную машину. Если уж это чудовище начинало работать, ее действие напоминало горную лавину, остановить которую практически невозможно. Так же и в конкретной ситуации, монстр определенно набирал обороты.

«Если уж сподобились выставить за мной наружное наблюдение при хронической нехватке людей и средств, — думал еще утром Нертов, — то не завтрашнее, так послезавтрашнее утро придется встречать за решеткой». А это допустить нельзя, поэтому он решил, пока не поздно, отработать как можно больше из намеченного плана, тем более, если в каком-нибудь кабинете и решалась личная судьба подозреваемого в убийстве, то об этом пока могут не знать в остальных.

«Значит, надо, пока не поздно, переговорить с расковскими оперативниками — вдруг подкинут какую-нибудь толковую информацию», — с этой мыслью Алексей вышел из дома и направился к своей «девятке».

Он решил, что если уж квартиру не удосужились оборудовать «ушами», то и радиомаяк на его «Жигули» вряд ли повесили. «Поэтому можно попытаться уйти в городе от наблюдения. Только аккуратно, чтобы ничего не почуяли», — рассуждал Нертов, прогревая холодный движок и посматривая через зеркало заднего вида на припарковавшуюся на улице машину «наружки». Невзрачная на вид «пятерка» могла, конечно, скрывать под своим капотом форсированный движок и быть вообще «наворочена» невесть каким образом, но подозреваемый рассудил, что из нее все равно «мерс» не сделать, а его «девятка» в городских условиях не должна уступить машине наблюдения.

И действительно, через несколько кварталов Алексею удалось оторваться от преследователей, которые, чтобы не «засветиться», вынуждены были следовать на расстоянии, пропустив между собой и «объектом» несколько других машин. На оживленном перекрестке Нертов не стал тормозить на желтый свет, что вовсе не удивительно для обычного водителя, а «наружка» уже не успела, так как на тот же желтый по перпендикулярной улице с двух сторон навстречу друг другу помчались такие же вечно торопящиеся легковушки, надежно перекрыв дорогу преследователям.

Все-таки, не желая рисковать, от своей машины «объект» избавился, оставив ее уныло коротать досуг на улице, а сам направился к ближайшему метро. В подземке он еще несколько раз на всякий случай проверился, но наблюдения не обнаружил и, наконец, выбравшись на поверхность, пошагал в сторону отдела милиции, где еще недавно служил Леонид Павлович…

Запершись в кабинете, один из бывших подчиненных Раскова, с которым тот некогда познакомил Нертова, поминал покойного и разговаривал на обычные для подобных кабинетов темы. Алексей честно рассказал оперативнику, что по просьбе жены Палыча пытается параллельно искать выходы на его убийц, и встретил полное понимание.

Опер сетовал, что сначала, действительно, весь райотдел, как говорится, «стоял на ушах», задействовали «волкодавов» из главка, но потом навалилась куча других проблем и…

— В общем, сам понимаешь, мы, конечно, работаем, но пока глухо, — оперативник вздохнул и, кажется, о чем-то задумался. — Слушай, Прокурор, у тебя же это единственное дело?

— Единственное, — честно кивнул Алексей, — и я должен найти убийц. Только «выходов» у меня маловато.

— Хорошо, — прищурился опер, — один «выход» я тебе дам. Его никто не отрабатывает. Только с условием: если что накопаешь — всю информацию мне лично сольешь. А повезет — брать вместе будем. Я с Палычем еще в «шмоньке» начинал. Только вот он стал начальником… Вернее, был…

Информация, данная оперативником, оказалась интересной. Конечно, этот «выход» мог оказаться тупиком, но, с другой стороны, это был шанс. Суть рассказа сводилась к тому, что у Раскова с давних пор был очень перспективный «барабан». Причем, перспективный настолько, что осторожный Палыч даже не завел на него дела. Как удалось Раскову завербовать этого человека — было неизвестно, но очевидно, что работал тот на начальника ОУР уже не первый год.

По словам опера, несколько лет назад Расков, тогда еще тоже обыкновенный оперативник, в середине рабочего дня отдал бывшему однокашнику запечатанный конверт и попросил вскрыть его в случае, если не вернется на службу до восемнадцати ноль-ноль. Однокашник удивился, но не стал задавать лишних вопросов и, когда Палыч не появился к назначенному времени, конверт вскрыл. Там лежал рапорт Раскова, в котором значились адрес и паспортные данные «барабана», а также изложение обстоятельств, в связи с которыми Леонид Павлович пошел на свидание (якобы агент обещал лично показать некое место-закладку, служившее почтовым ящиком для наркодиллеров).

Однокашник Раскова только хотел, прихватив пару оперов, рвануть к указанному адресу, спасать коллегу, но тут в кабинет ввалился сам Палыч. Он молча забрал свой рапорт, сжег его в пепельнице и велел другу забыть о прочитанном.

На протяжении последующих лет Расков еще несколько раз, но уже устно, предупреждал однокашника, что отправляется на встречу с человеком, чей адрес был указан в сожженном рапорте, но предупреждал, чтобы этот адрес не назывался никому, особенно начальству.

— Я понимаю, он страховал своего человека. Значит, были для того причины. Но последний раз, — рассказал оперативник, — Палыч был на встрече за день до смерти. Я попытался потом осторожно навести справки о его «барабане» (думал, может, он мне «по наследству» сгодится). Но его и след простыл. Нет человека. Более того, у него осталась взрослая дочь, которая уже подала заяву на розыск папаши. Так что, Прокурор, действуй, но чувствую: ты в большое дерьмо влезть можешь. Я бы тоже в него забрался ради Палыча, но повторяю, не сейчас, а если что прояснится — раз Расков так прикрывал от наших своего человека, значит, там могут быть любые завязки, и любой опер может все испортить. А тебе начать сподручнее, какая бы игра не шла — тебя пока (!) в расчет, очевидно, не берут. Впрочем, боюсь, вместо человека ты в лучшем случае обнаружишь «жмурика». Такие времена…

Алексей не стал рассказывать оперативнику, что именно его-то, Нертова, как раз в расчет и взяли, а лишь поблагодарил за информацию и, распрощавшись, отправился отрабатывать полученную информацию.

* * *

Ребята из сыскного агентства начали спешно «пробивать» по разным каналам полученные от расковского однокашника сведения, и этого времени вполне должно было хватить для очередной прогулки с ротвейлершой Машей, чем Нертов и воспользовался к ее радости.

Отправившись в Таврический сад, Алексей с удивлением отметил, что не замечает вездесущей «наружки». То ли она начала аккуратнее работать, то ли занялась более перспективными делами, но в данной ситуации это было неважно — в прогулке ничего интересного для посторонних глаз не было. Гораздо неприятнее было столкнуться в парке с местным участковым, которому бы пришло в голову улучшить показатели в работе путем выявления «бесповодочных» животных. Впрочем, очевидно, у блюстителей порядка тоже были более важные проблемы, чем отлов собачьих хозяев. Поэтому, Мэй безнаказанно трусила по парку неподалеку от своего попечителя.

Задумавшись, Нертов не обращал внимания на собаку и вынужден был заметить ее, только когда пятидесятикилограммовая тушка с разгона ударила его сзади под колени, радостно пробежав дальше под запоздалое «Ё-ё!..» падающего в дорожную пыль Алексея.

Ну, конечно же, Маша умудрилась познакомиться с очередным «мальчиком», которого хозяин вывел на прогулку в парк. «Мальчик» был килограмм на десять-пятнадцать потяжелее Мэй, но находился тоже в игривом настроении, а потому позволил себе слегка наступить на упавшего Нертова и радостно запрыгать вокруг него, совершенно забыв про новую подружку.

— Джек, назад! — услышал Нертов строгий голос. — Назад, кому говорю!..

«Мальчик» недовольно затрусил по направлению к приближавшемуся хозяину.

Алексей медленно начал подниматься с земли.

— Добрый вечер, — подошедший мужчина с поводком в руке протянул другую, чтобы помочь упавшему встать и улыбнулся: — Бдительность потерял? Первый раз, что ли, гуляешь?

— Да тут хоть первый, хоть сто первый, — проворчал Нертов, отряхивая джинсы. — Просто не могу привыкнуть к манере этих бегемотов тормозить об хозяев.

Подошедший мужчина улыбнулся еще шире:

— Ну, ничего, это наша доля собачья такая. Я тоже постоянно попадаю. А зимой Джек у меня, так, шапку сожрал. Подбежал, тормознул об меня, а покуда я поднимался — он, шельмец, успел ушанку свалившуюся с головы утащить. Отнять-то потом я ее отнял, да поздно. Хотел тогда выдрать, чтоб неповадно было, да куда там: ползет ко мне на брюхе, извиняется, а потом вовсе на спину плюхнулся, лапы поджал, как дохлый: мол, совсем виноватый. Хошь убей, но не мучай… Да, меня зовут Виктор. А я вас что-то не видел. Недавно переехали?

— Недавно, — чтобы не вдаваться в подробности отозвался Нертов. — Я — Алексей. А это — Мэй Квин Лаки Стар о‘Кенел, Маша, говоря проще. Сколько вашему?..

Джек, сообразив, что речь идет о нем, причем не для того, чтобы очередной раз обругать, подхалимски ткнулся носом в руку хозяину, продолжавшему ни к чему не обязывающую беседу с попутчиком. Вскоре время Алексей уже знал, что Джек — чемпион породы, вывезен из Германии, где Виктор закончил службу в звании полковника, уйдя в отставку при выводе группы войск. Сейчас же новый знакомый Нертова держал небольшую автомастерскую, где, кстати, и сам не гнушался выполнять работу автослесаря.

— Будут проблемы с машиной — милости прошу, тут недалеко…

Узнав, что Алексей по профессии юрист, Виктор обрадовался, окончательно перейдя на «ты»:

— Слушай, я понимаю, дел у тебя, наверное, много. Но, думаю, лишнее не помешает. Я еще, так сказать по совместительству, возглавляю питерское отделение Партии социальной справедливости. Слышал о такой? Скоро выборы в Законодательное собрание. Нам твоя квалифицированная помощь не помешала бы… Да не морщись ты, — заметив невольную гримасу Алексея, предупредил его возражения лидер партии, — дел будет немного, скорее, только консультации. Ну, в общем, если что срочное, чтобы я мог позвонить. А если что, наймем адвокатов — это уж моя забота. Согласен?.. Ну, и хорошо. Давай-ка сейчас завернем на горку и обмоем слегка…

«Горка», кафе в Таврическом, уже давно была облюбована собачниками, вырвавшимися от домашних забот, чтобы под марку прогулки пропустить стаканчик-другой. Но у Алексея от упоминания об этой забегаловки возникали только неприятные ассоциации — именно туда некоторое время назад зашла бестолковая няня Мити выпить «мартини», а в это время маньяк задушил оставленного в коляске без надзора соседского ребенка. Кроме того, в планы Нертова сейчас не входило заниматься делами, кроме поиска убийц Нины и сына, да и к политике он относился с определенной настороженностью. Поэтому под благовидным предлогом, что надо срочно идти домой и кормить Машу, от посиделок Алексей отказался, обещав все же обдумать «заманчивое» предложение.

Новый знакомый на прощание оставил свои телефоны («Звони, спросишь Нежданова Виктора Дмитриевича. Это — я») и, тепло распрощавшись, двинулся вышагивать очередной круг по парку.

* * *

Сыщики из конторы Арчи сработали оперативно. Во всяком случае, когда Нертов, вернувшись с прогулки и покормив собаку, через заветное окно на кухне выбрался из квартиры и добрался до друзей, перед ним на стол тут же положили несколько исписанных листов бумаги.

Пробежав глазами содержание документов, Алексей узнал, что «барабан» Раскова — Михаил Назарович Горин некогда работал в системе общепита, но расстался с ней из-за неладов со 156-й статьей. В конце восьмидесятых он сделал определенную карьеру, называя себя борцом с коммунистическим режимом, от которого якобы и пострадал за свои вольные взгляды. Горин даже пытался стать депутатом Верховного Совета России, затем — Ленсовета, но безуспешно. Правда, ему удалось некоторое время «продепутатствовать» в одном из районов и даже принять участие в экспроприации имущества райкома. Но эти заслуги были забыты после президентского указа о разгоне законодательных органов власти и последовавшей за тем скоротечной гражданской войны. В результате Михаил Назарович некоторое время оставался не у дел, но недолго — через пару месяцев он умудрился получить корочки помощника одного из депутатов Государственной Думы.

Нертов, боясь поверить увиденному, всматривался в текст, скорописью записанный на очередном листе, где значилось, чьим помощником был Горин. Но сыщик, наводивший справки, все фамилии писал достаточно разборчиво, печатными буквами, и поэтому ошибиться при прочтении было невозможно. На листе значилось: «Ивченко Семен Львович». Не было никаких сомнений — Горин был помощником того самого покойного Ивченко, который организовывал нападения на «Транскросс», пытаясь завладеть его акциями. Бизнесмена Ивченко, который погиб от руки нанятого им же бандита и маньяка Акулаева, застреленного после этого Расковым. Именно из-за пазухи у мертвого Ивченко Нертов стащил органайзер, ставший, по-видимому, причиной убийства Леонида Павловича. И именно к помощнику Ивченко Расков приходил для секретной встречи за день до своей смерти.

Нертов уже давно не верил в случайные совпадения, поэтому версия, полученная от расковского однокашника, казалась все более реальной. Именно ее проработка могла вывести и на убийц начальника уголовного розыска и, главное, на убийц Нины с Митей…

На последующих листках сообщалось, что Горин проживал в отдельной трехкомнатной квартире на Миллионной улице с дочерью. Дочь — Людмила, двадцати пяти лет от роду, после окончания медицинского института официально нигде не работала, ухаживая за частенько болевшим отцом. Но по некоторым сведениям, молодая врачиха занималась и частной практикой, более подходящей для медсестры — делала уколы и массаж, ходя по вызовам клиентов.

Нертов, читая эти строки, хмыкнул, представив, какую мысль пытался вложить собиравший сведения сыщик в сухие строки документа, но решил, что массаж массажу — рознь, а с этой Людмилой Михайловной лучше познакомиться лично. Именно дочь покойного может помочь найти ту тоненькую ниточку, ухватившись за которую, можно выйти из лабиринта убийств. Только это собачья доля — разговаривать с родственниками умерших. Данный постулат Алексей прочувствовал на своей шкуре еще во времена службы в военной прокуратуре. Тогда его шеф, заботясь о собственном здоровье, ни разу не побеседовал с родителями повесившихся или просто погибших солдат, а все подобные мероприятия наваливал на своего помощника: «Учись с людьми говорить…». И приходилось учиться, то отпаивая собеседников валерьянкой, а то и вызывая «скорую», уклоняясь от готовых вцепиться в лицо ногтей. Предстоящий разговор тоже не обещал быть легким. С такими мыслями Алексей и направился на Миллионную…

* * *

В полутемной парадной юрист без особого труда обнаружил добротную дверь квартиры Горина и, чуть помедлив, позвонил. Он еще не знал точно, с чего начать разговор, хотя по дороге только и думал, как следует построить беседу. В конце концов он решил, что горе объединяет людей и, скрепя сердце, решил искать контакт с дочерью исчезнувшего Михаила Назаровича именно в этом ключе, каким бы циничным он не казался (главное — найти убийц).

«Только бы она сразу открыла, — раздумывал Нертов, когда из глубины квартиры послышались шаги, — только бы не стала интересоваться кто и зачем».

Дверь распахнулась, и на пороге показалась хозяйка квартиры. Отсутствие грима на лице и слегка припухшие глаза отнюдь не делали стройную фигуру менее привлекательной в полутьме парадной. Впрочем, несмотря на недостаток освещения, гость непроизвольно задержал взгляд на высокой груди девушки, достаточно откровенно выглянувшей из-под неплотно запахнутого халата с вышитыми драконами. Алексей поспешно заморгал и попытался изобразить застенчивую улыбку:

— Здравствуйте. Извините, мне необходимо поговорить с вами по вопросу исчезновения вашего отца… — гость сделал движение, будто пытается достать из кармана служебное удостоверение, но тут же отдернул руку. — Разрешите пройти?

— Входите, я давно вас ждала, — девушка, пропуская гостя в квартиру, подвинулась к стене, и Нертов невольно почувствовал слабый, но влекущий аромат далеких цветов. Проскальзывая мимо хозяйки, гость неосторожно наступил ей на ногу, девушка вздрогнула и прикусила губу. Алексей, забыв, что с ноги следовало бы сначала сойти, а уже потом извиняться, остановился и, придержав Людмилу за плечи, словно она могла упасть, забормотал какие-то извинения. В глазах хозяйки появились слезы, и она почти неслышно прошептала:

— Пожалуйста, пройдите в квартиру. Мне больно…

Весь план беседы, тщательно продуманный Нертовым по дороге на Миллионную, шел насмарку.

Он бы никогда раньше не подумал, что через несколько дней после гибели любимой сможет так растеряться при, в общем-то, случайной встрече с незнакомой девушкой, а сейчас ругал себя за нелепое поведение, не замечая, что продолжает действовать, словно вчерашний школьник, волею судеб оказавшийся один на один с прекрасной незнакомкой.

В коридоре Нертов умудрился натолкнуться на стул со стоящим на нем телефоном, отчего аппарат с жалобным звяканьем грохнулся на пол. Алексей тут же присел на корточки, чтобы поднять его, но, вставая, не заметил висящей полки, об которую, охнув, ударился макушкой. С полки вслед за телефоном на пол последовала хрустальная ваза с увядшей розой.

Хозяйка, успевшая захлопнуть дверь, только всплеснула руками: «Осторожнее!..» — и запоздало бросилась к осколкам. Но на этот раз не повезло и ей. Голова Алексея, попытавшегося поймать вазу, оказалась слишком серьезным препятствием, которое не выдержало сонное сплетение девушки. В результате она, в миг задохнувшись, присела на корточки, смотря испуганными глазами на совсем опешившего гостя. Нертов попытался пролепетать какие-то извинения, но, очевидно, это со стороны выглядело так глупо, что хозяйка, несмотря на боль, улыбнулась, кое-как выдавив из себя, чтобы он больше не смел шевелиться. Наверное, в данной ситуации это было не самое лучшее предложение, потому что гость так и застыл в полусогнутой позе, окончательно развеселив понемногу пришедшую в себя девушку. Она, рассмеявшись, подала незадачливому сыщику руку:

— Вставайте. Только, пожалуйста, осторожно. Вы всегда так громко ходите в гости? Давайте-ка, я дам что-нибудь холодное к голове приложить.

Нертов был готов провалиться сквозь землю…

Однако, когда необъяснимая суматоха, связанная с вторжением в квартиру, закончилась, и молодые люди прошли в комнату, они сумели быстро найти общий язык. В немалой степени этому способствовала Мила, умудряющаяся предугадывать вопросы, которые Нертов еще собирался задавать, и более того, по сути, лишившая его необходимости подробно объяснять свой визит.

Алексей решил, что для доверительного разговора необходим максимум искренности, если только в сыске вообще можно о ней говорить. Поэтому он поведал девушке, что с помощью частного сыскного агентства пытается расследовать смерть одного человека, с которым, видимо, был знаком Михаил Назарович Горин. Мила грустно посмотрела на гостя и вздохнула:

— И вы считаете, что был?.. Не отвечайте… Папа обязательно бы дал знать о себе, если смог. А что касается вашего клиента… Может, это поможет найти и папу. Или хотя бы узнать, что с ним произошло… А я-то сначала решила, что вы из милиции, хотя мне и говорили, что они ищут только на бумаге. Ладно, давайте поговорим.

Нертову ничего не осталось делать, как начать задавать многочисленные вопросы…

Когда речь зашла о бумагах Горина («Может, он дневник вел или какие-то записи мог оставить дома, объясняющие его отсутствие?»), сказала, что какие-то бумаги у отца действительно есть, но тут же грустно признала, что, просмотрев их, ничего интересного там не нашла.

— Впрочем, давайте лучше пройдем в комнату папы. Вы там спокойно посидите, а я пока займусь делами, чтобы не мешать. А то после его… ухода, — девушка так обреченно сказала это, что Алексей понял: она имела в виду «после смерти», — после его ухода я и так дома ничего не могла делать.

Нертов поплелся за хозяйкой в соседнюю комнату, где начал просматривать кучу разбросанных по столу бумаг, на которые указала Людмила. Некоторые оказались любопытными. Юрист не мог отделаться от ощущения, что недавно слышал о чем-то подобном и вскоре вспомнил: о таких документах ему рассказывала журналистка Юля Громова.

«Вот, значит, как выглядят предвыборные “рыбы” заказных статей», — Нертов просматривал очередную серию сколотых степлером листов, в которых изобличался какой-то кандидат в депутаты. В следующих бумагах не было даже проставлено фамилии — только прочерк. Кого хочешь, того и вписывай: «Говорят, уважаемый кандидат (ф.и.о.) владеет не одним магазином. Нет-нет, не сам, конечно. В нашей стране достаточно способов делать деньги через подставных лиц. Так и (ф. и. о.) снимает пенки с подконтрольных ему фирм, зарегистрированных на подставных лиц и дальних родственников. А в это время наши старушки мрут с голода…».

Нертов со злостью бросил очередную «рыбу», пожалев, что нельзя попросту набить морду ее творцу. Подобные же пасквили некоторое время назад писала команда Щучкина про Нину и ее «Транскросс». Про Нину… — Алексей, вздохнув, продолжил изучение документов.

Текст одной из бумаг, которую он было отложил в общую кучу, вдруг показался знакомым. Взяв снова этот листок, Нертов еще раз пробежал его глазами: «…и на фоне всей вакханалии единственно подлинно народным избранником выглядит кандидат Партии социальной справедливости Виктор Дмитриевич Нежданов. За его плечами суровая служба офицера, защищавшего Родину. Уйдя в отставку, он тоже не сдался, а встал на защиту слабых и угнетенных. Только Нежданов может…».

Алексей быстро вышел в коридор и залез в карман оставленной там куртки. Он не ошибся — на клочке бумаги, врученном сегодняшним знакомым собачником, значилось именно это имя: «Нежданов Виктор Дмитриевич».

К тому времени, когда Нертов закончил бегло просматривать бумаги, в комнату вернулась Мила.

— Я приготовила ужин, — девушка словно оправдывалась, — вы, конечно, ничего не ели… Папа всегда говорил, что война — войной, а обед вовремя… А потом можете снова заняться делами…

Нертов не знал, насколько тяжело далось девушке это внешне спокойное «я приготовила ужин…». Он не знал, что только несколько минут назад она едва сумела справиться со слезами, но не желая его расстраивать своими проблемами, наскоро умыла в ванной лицо, припудрила покрасневший носик, прихватила сзади лентой рассыпавшиеся по плечам пышные волосы, слегка подвела тушью ресницы, сменила домашний халат на платье и только после этого вышла к гостю.

Ваза, которую умудрился разбить Алексей, была подарена Миле на день рождения и была последней, а потому самой дорогой памятью об отце. Но девушка не могла злиться на неуклюжего гостя — именно он олицетворял ту надежду, ту силу, которая могла бы вернуть родного человека. Людмиле не хотелось верить, что ее папа погиб, но рациональный ум врача то и дело заставлял возвращаться к этой печальной мысли. И все же где-то в глубине души еще теплилась надежда: вдруг гость — молодой и сильный незнакомый мужчина — сумеет помочь, защитить, спасти…

Мила, идя на кухню, конечно, не говорила себе прямо, что защитников нужно кормить. Все это произошло как само собой разумеющееся, чуть ли не на уровне подсознания, которое в иных ситуациях более проявляется как рефлекс материнства.

Но поглощенный работой Нертов ничего не замечал. Поэтому, когда девушка сказала об ужине, он смутился: Алексей собирался уйти, чтобы озадачить ребят из сыскного агентства срочно собрать информацию по Нежданову, с которым следовало пообщаться еще раз, притом по возможности быстро. Кроме того, необходимо было увидеться с журналисткой — именно Юля могла хоть немного разъяснить общую ситуацию, связанную с выборами, в которых Нертов ни черта не смыслил. Политика для далекого от нее человека была как terra incognita — неизвестная земля, скрытый под студеной водой айсберг с верхушкой, загаженной то и дело разгорающимися скандалами. А вот куда эту глыбу могли вынести подводные течения, и что это за течения вообще — в таких вопросах необходима была консультация знающего человека.

Сегодняшний день оказался для Алексея каким-то сумбурным — он то и дело терялся в присутствии девушки, чего раньше с ним не бывало; не находил нужных слов, чтобы ободрить ее или даже ответить по-человечески на предложение поесть. К тому же осколки разбитой вазы, которые дочери Горина пришлось собирать в коридоре…

Он не мог разобраться в своих чувствах и боялся признать, что эта незнакомая девушка ему понравилась. Понравилась неожиданно. Но чем больше он находился рядом с Милой, тем более усиливалось неосознанное чувство влечения к ней. Алексей мимолетом поймал себя на мысли, что хочет сейчас же обнять ее, прижать к себе, погладить по роскошным волосам, шепча какие-то успокоительные слова, чувствовать, как под тоненьким халатиком, успокаиваясь, бьется сердце и, наконец, отрешиться от всех сует, оставшись только вдвоем с такой близкой и далекой незнакомкой.

Но Нертов решительно отогнал столь крамольные мысли. Он не придумал ничего лучшего, чем забормотать что-то о неотложных делах и чуть ли не опрометью выскочил из квартиры, оставив расстроенную и недоумевающую хозяйку одну…

* * *

Для большинства жителей Питера есть один радостный сезон — короткое северное лето, и лишь для журналистов существуют два: лето и выборы. Летом тепло — это известно всем, а на выборы уходит немало денег. И часть из них достается газетчикам.

Автомобили, маргариновое масло и памперсы можно рекламировать исключительно средствами наглядной агитации: огромными щитами и видеороликами, почти не прибегающими к словарному запасу русского языка. С кандидатами в депутаты такой номер не пройдет, народ должен знать своих героев, читать о планах их грядущих подвигов, познакомиться с житиями народных избранников. А такую услугу могут предоставить только профессиональные писаки.

Главным добытчиком денег в каждой редакции считается отдел рекламы (хотя в иных изданиях сотрудники по наивности думают, что он добывает деньги лишь для своих нужд). Но в предвыборные дни отдел политики становится грозным конкурентом рекламной службы. Немалые деньги приходят в редакцию именно через него. Только их часть так до бухгалтерии и не доходит, оседая в карманах у журналистов. Конечно, из любого правила есть исключения, да и вряд ли найдется главный редактор, способный принародно заявить: «Мои сотрудники берут мзду». Тем не менее, судя по материалам ряда газет, дело именно так и происходит. Ну, в крайнем случае, берет сам шеф…

Об этом думала Юля Громова, прислушиваясь к звукам, доносившимся из соседнего отдела. Там пировали, обмывая финансовую удачу одного из сотрудников. Юля тоже заглянула на пирушку, выпила стакан шампанского, съела бутерброд и поспешила удалиться. Она заранее представляла, о чем будут говорить коллеги, когда первые пустые бутылки перейдут со стола на пыльный подоконник, ожидая конца своей участи в редакционном туалете. Сплошные воспоминания о годах спокойствия и иллюзий, а также тупые сетования на нынешние дни. Хотя, кое-кому было бы грех жаловаться.

Недавно Юле поступило заманчивое предложение от Кости Добролюбова — странного и очень характерного дитя гласности. Сперва он подвизался в «Комсомолке», но потом то ли набил кому-то морду, то ли сам получил по ней изрядно, однако покинул столицу и поселился в Питере, на квартире одной из поклонниц его публицистического таланта. С местными журналистами он обращался как циничный миссионер с каннибалами. При этом Костя курил только «стреляные» сигареты и обладал благородной привычкой забывать любые долги меньше пятидесяти рублей. Еще питерские редакторы время от времени узнавали, что он пичкает их материалами, когда-то опубликованными в Москве.

Потом Костя счел Питер исчерпанным для себя (возможно, не вернул несколько долгов больше пятидесяти рублей). Однако в Москву он не вернулся, лишь изредка показываясь там, а начал мотаться по региональным избирательным кампаниям от Пскова до Горно-Алтайска, где и разбогател. После очередной кампании Костя заезжал в Питер, хвастался, гулял и уезжал опять. Из местных журналисток он поддерживал контакт именно с Юлей Громовой, видимо, потому что она давала ему закурить, когда другие уже не давали. Он пытался увлечь ее в дальние поездки, а она так и не поняла, зачем: из чувства симпатии или надеясь переспать с ней в гостиничном номере города Барнаула?

Сейчас Добролюбов намеревался прибыть в Питер, ибо работа подвернулась именно здесь. На днях он позвонил Юле из Москвы, попытавшись внушить, какое значение в столице придают выборам питерского Законодательного собрания. «Огромные деньги выделены. Сам Пожаркин собирается приехать, чтобы кое-кого поддержать, а кое-кого размазать. Ты не связывайся с местными организаторами, все равно они тоже получают из Москвы. Лучше имей дело со мной напрямую».

«Может, зря я такая брезгливая? — подумала Юля. — Денег нет, и в ближайшее время в кассе не дадут. Разве, какие крохи от подписки. А тут каждая страница на вес двадцатидолларовой бумажки. Тем более, писать просто, образцов сколько угодно. “Он первый в этом городе возродил забытые традиции русского меценатства… Куда бы его ни посылала Родина, он везде исполнял ее задания… После этого наш Корейко не побрезговал деньгами даже обездоленных старушек…”».

Юля решила, что все-таки лучше побрезговать. Тем более, ей никогда не достичь таких высот, как Косте Добролюбову. Скорее, ее ждет судьба более мелкого халявщика — Бананова, который уже час сидит в соседнем отделе. Бананов постоянно суетится, получая время от времени то деньги, то оплеухи. Нет, от таких забав лучше быть подальше…

* * *

Нертов не придумал ничего лучшего, чем забормотать что-то о неотложных делах, и чуть ли не опрометью выскочил из Людмилиной квартиры, оставив расстроенную и недоумевающую хозяйку одну. Но, видно, в этот день судьба не хотела, чтобы он уходил с Миллионной: едва Алексей дошел до полуподвального гастронома, приютившегося на ближайшем углу неподалеку от Садового моста, как из недр этого заведения вынырнул помятый мужичонка:

— Приятель, купи вещицу. Недорого. Трубы горят, — и незнакомец трясущимися руками вытащил из-за пазухи хрустальную вазу, точно такую же, что Нертов полтора часа назад столь неудачно расколотил в прихожей Гориных. В другой ситуации юрист ни за что бы не согласился на подобную покупку, заподозрив, что ваза, очевидно, была недавно тайком вынесена из опустевшей квартиры, где наверняка проклинает мужа-алкоголика его несчастная жена. Или, что не менее вероятно, хрусталь мог быть просто украден у случайных знакомых-незнакомых, по дурости пустивших страдающего похмельем гостя в свой дом. Но теперь, увидев вазу, Нертов нарушил свои принципы. Он сунул в руки счастливому продавцу несколько купюр и, забрав покупку, заспешил назад, к дому Милы.

Алексей так и не признался себе, что ваза была лишь поводом вернуться, чтобы извиниться за неожиданный до неприличия уход. Более того, по дороге он пытался убедить себя, что просто нашел повод, дабы иметь возможность получше познакомиться с дочерью Горина, узнать у нее еще какие-нибудь подробности жизни отца, которые могли помочь в поиске убийц.

Но все эти мысли тут же вылетели у Нертова из головы, когда открывшая дверь Мила, тихо сказала: «Я знала, что вы вернетесь», — и тут же осеклась, удивленно глядя на протянутую вазу.

Губы предательски задрожали, на глаза девушки снова навернулись слезы. Тогда Алексей, не зная, что делать, неуклюже поставил вазу на злополучную полку и шагнул вперед, пытаясь как-то успокоить хозяйку. Но она вдруг ткнулась лицом ему в грудь и, уже не сдерживая себя, разрыдалась…

* * *

Пожаркин давно уже стеснялся признаться себе, что с годами стал мизантропом. В частности, это проявлялось в том, что когда ему понадобилось посетить Петербург, он воспользовался не ночным поездом, а экспрессом «ЭР-200». В первом случае пришлось бы знакомиться с попутчиками, может, пить водку полночи, тут же все напоминало самолет — самый индивидуалистичный вид транспорта, позволяющий за все время рейса даже не взглянуть на соседа. Пять часов, и пассажир уже на Московском вокзале.

Александр Пожаркин, не торопясь, вышел на Невский проспект. Он не любил, когда его встречают, впрочем, здесь и встречать-то было некому. Пожаркин неторопливо шел по левой стороне Невского, поглядывая по сторонам. Со стороны могло показаться, будто гость рад встрече с городом, как со старым знакомым. Но это было не так. Пожаркин его ненавидел. Тому, кто додумался делить человеческие воспоминания на приятные и неприятные — повезло. Кроме них, есть еще просто Воспоминания. Отделаться от них можно лишь одним средством — самоубийством.

Это случилось шестнадцать лет назад. Год, месяц и день недели Пожаркин запомнил навсегда. Тогда он тоже прибыл в Ленинград вечерним экспрессом. Были белые ночи, привычные тем, кто здесь родился, и чудесные для гостей, как полярное сияние. Пожаркин так же дошел пешком до Зимнего дворца и встретил на набережной Галю. Они гуляли по улицам, сидели в плавучем ресторане почти до его закрытия. Потом, когда Дворцовый мост временно свели, Саша пошел провожать девушку до какой-то площади Мира, где она жила в коммуналке. В полутемной подворотне проходного двора, сокращавшем путь к дому, молодые люди по настоянию Гали («У меня родители строгие, а я сказала, что с подружкой иду гулять») стали прощаться. Был четвертый час утра. Знакомый, у которого Пожаркин собирался заночевать, жил на Петроградской, но Саше было все равно — успеет он вернуться, пока не развели мосты, или нет. Он думал: существует ли подобный город на свете, или он в сказочном, несуществующем?.. Пуританское прощание незаметно переросло в пьянящие поцелуи, и Саша лишь чувствовал сладость губ, да сумасшедше колотящееся сердечко под легким платьицем, обтягивающим нежную грудь девушки…

Он сразу не понял, что происходит. Кто-то грубо схватил Сашу за шиворот и резко рванул от Гали к противоположной стене подворотни. Пожаркин лишь с ужасом заметил, что двое парней крепко держат девушку за руки, зажимая ей рот. Третий из нападавших молча приставил к подбородку москвича нож.

Сказочный город, по которому Саша витал в своих грезах, мигнул последний раз и погас. Рядом с лицом была только сырая щербатая стена. Откуда-то тянуло мочой, вдалеке светила одинокая грязная лампочка.

Нападавшие не говорили ни слова. Один, продолжая водить ножом возле подбородка Пожаркина, начал свободной рукой шарить по его карманам. Быстро, Саша почти не почувствовал, снял часы, затем вытряхнул из пиджака.

Потом его ударили по чашечке, и Пожаркин опустился на колени, по-прежнему чувствуя нож возле лица. В голове уже не осталось никаких мыслей, никакого легкого хмеля, даже страх за Галю вспыхнул было и погас. Лишь бы скорее! Лишь бы остаться жить, а не умирать, корчась от ножевой раны, в этой темной и вонючей подворотне! «Только бы выжить, — единственная мысль, судорожно стучала в голове. — Только бы…»

Еще он успел услышать тоненький крик Гали: «Не смейте его бить!..», затем — звон пощечины и хрип: «Заткнись, б…!». В этот момент Пожаркина больно дернули за волосы:

— Девочка останется с нами. А ты проваливай, если вместо нее отсосать не хочешь. И не вздумай бежать к мусорам. Ты понял?..

Стоящий на коленях Саша так и не сообразил, почему разбойник был уверен, что, несмотря на нож, у жертвы не хватит мужества защитить если уж не девушку, то хотя бы себя. Молодому человеку казалось, что сейчас с него сорвут скальп, а нож страшно поблескивал у самого лица, и он только прошептал:

— Понял.

— А может, лучше вместо своей прошмандовки отсосешь? — подонок глумился над Пожаркиным, но тому было все равно: «Главное — выжить, убраться отсюда. А потом… Потом обязательно позвонить в милицию, которая всех посадит… обязательно».

— Что примолк, падла? — и жертву снова рванули за волосы. — Отсосешь вместо девочки или пойдешь по хорошему на…?

— Не-ет, — еле выдавил Саша. — Я п-пойду… Я буду молчать…

Волосы отпустили, но тут же ударили сзади ногой пониже пиджака, повторив:

— Пшел вон, псина!..

Пожаркин, кое-как поднявшись, запоздало услышал, как его мучитель обращается к оставшимся:

— Хватит цацкаться. По роже ей двиньте, чтобы не рыпалась, и давайте — вон, в подвале дверь не заперта…

Москвич сначала трусцой побежал к выходу из злосчастной подворотни, а потом припустил изо всех сил. Он мчался, пока хватало воздуха в легких, петляя по недружелюбным, таящим опасность улицам. «Забыть! Ничего не было! Ничего! — стучала кровь в висках. — Ничего-о!..» Когда уже казалось, что сердце не выдержит стремительного бега, Саша буквально упал на ограду поблескивающего антрацитом канала, извивающегося змеей между молчаливых серых домов.

Затравленно оглянувшись и убедившись, что сзади преследователей нет, Саша спустился по ступенькам к воде. Он сунул в нее пылающее лицо, затем прильнул, как пес. Он несколько минут втягивал в себя воду, снова и снова возвращая ее в канал. Однако ужас и запахи грязной подвороти не прошли. К ним прибавился другой кошмар — вкус затхлой воды с бензиновым запашком.

Пожаркин поднялся на набережную, встал на ноги и лишь сейчас стал вспоминать, где он находится. Потом окончательно понял, что же случилось с ним пять минут назад.

В это время у спуска канала притормозил желтый «уазик» с синей полосой вдоль борта. «Милиция!» — понял Саша и рванулся к машине, чтобы рассказать о происшествии и потребовать от стражей порядка немедленно спасать Галю.

Сбивчивый рассказ о том, что где-то кто-то, возможно, кого-то насилует, а сам потерпевший даже приблизительно не может сказать где, кто и кого, поверг старшего машины в веселье. Кроме того, милиционеру показалось, что грязный и взлохмаченный человек, выкрикивающий бессвязные обвинения в чей-то адрес и отчаянно жестикулирующий при этом, перебрал. А не умеешь пить — не берись. Поэтому спасать Галю никто не поехал, а самого Пожаркина не забрали в отделение лишь благодаря тому, что водитель не захотел пачкать свою «ласточку». Видок у москвича и правда был еще тот: белая рубашка стойко хранила все цвета и запахи как подворотни, так и спуска к каналу…

Когда «уазик», громко урча пробитым глушителем, уехал, Саша быстро двинулся вдоль канала, надеясь выбраться к Неве, от которой уже совсем близко Петроградская сторона. Там он переоденется, возьмет свои вещи и немедленно уедет из этого грязного и чужого города!

Около одной из тумб чугунной ограды канала, укрыв нос пушистым, но грязным хвостом, спала бездомная собака. Заметив ее, Саша вдруг понял: он тоже нужен этому городу и его обитателям как бездомная псина — только пнуть и отскочить, боясь испачкаться. Да, он сегодня же вернется в Москву. Сегодня же!

Поравнявшись с собакой, Пожаркин оглянулся и, убедившись, что на набережной больше никого нет, со всей силы ударил собаку ногой и затем исступленно пинал, вбивая в гранитную тумбу окровавленное грязное и совершенно чужое ему тело. Он не боялся испачкаться — этот город и так предостаточно выплеснул на него помоев. Теперь начиналось время расплаты…

С той поры Пожаркин возненавидел этот город, за прекрасными фасадами которого скрывались зловонные дворы с их обитателями, а вода, ограненная набережными, была мертвой. Но все-таки не менее трех лет понадобилось, чтобы окончательно оправдать себя. Он понял, что предел жестокости нельзя ограничивать и нельзя прощать. Поэтому, когда несколько лет назад Саша стал пресс-секретарем очень большого чиновника, то добился изгнания из университета ректора, однажды испортившего ему диплом. Когда же два года спустя он уходил из Кремля в «демократическую оппозицию», Пожаркин тайно скопировал массу «дээспэшных» документов. Некоторое время спустя документы стали попадать в печать, а ответственный за них мелкий чинуша оказался под следствием и скончался от инфаркта. Пожаркин не обратил на это внимание.

Сейчас у него были деньги, связи, одна из мощных московских газет. И теперь появилась возможность отомстить этому городу. Благодаря его трудам, победит избирательный блок «Надежда». А он станет его куратором. И тогда…

Где дома лишь фасады,

А слова — пустоцвет

И свет сгоревшей звезды,

Этот самый проспект…

Насвистывая эту песенку, Пожаркин шел по Невскому. Время сейчас тяжелое. Обанкротить город так же просто, как любой банк или фирму. Было бы желание.

* * *

Хотя у Алексея затекла рука, он боялся ее высвободить из-под шеи Милы. Девушка, уткнувшись носиком в его плечо, спала. Чуть повернув голову, в летней полутьме комнаты можно было увидеть, сколь она красива. Точеный профиль, напоминающий мраморные скульптуры античности, длинные ресницы, на одной из которых поблескивала забытая слезинка, светлые локоны рассыпавшихся по подушке волос, тихонько благоухающих ароматом далеких цветов, чуть припухшие нежные губы, изящная рука, доверчиво покоящаяся на груди единственного человека, на которого можно было надеяться… Дыхание девушки было ровным, и ничего не напоминало о том, что только недавно она в каком-то исступлении обнимала Алексея, а он, задыхаясь от чувств, шептал ей нежные слова под негромкий аккомпанемент диска из «Romantic collection»…

После возвращения Нертова с вазой, Мила разрыдалась у него на груди, но потом, взяв себя в руки, извинилась и, попросив пройти в комнату, скрылась в ванной. Через некоторое время хозяйка квартиры вернулась, неся с собой два фужера и бутылку коллекционного вина, наверное, приберегавшуюся для какого-то большого праздника.

— Извините, после смер… то есть исчезновения папы, я стала слишком эмоциональна. Но это пройдет. Ужин еще не успел остыть, и если вы не против, то составьте мне компанию. Вообще-то, я не большая любительница выпивать, но иногда это необходимо…

Алексею ничего не оставалось, как согласиться, тем более, он вдруг почувствовал какую-то безысходную пустоту в груди и понял: предложение хозяйки выпить может помочь хоть как-то отвлечься от невеселых мыслей.

За ужином они сначала говорили о чем угодно, только не о тех делах, ради которых Нертов появился в этом доме. Каждый, казалось, старался избегать болезненных тем. Но затем Мила, видимо понемногу придя в себя, начала рассказывать о своем отце. Когда Алексей попытался заикнуться, мол, может, лучше не ворошить прошлое, она только махнула рукой:

— Бросьте. Все равно этот разговор необходим. А просто рассказывать, как больной на приеме врачу, собирающему анамнез, я не могу. Так легче…

Потом Мила вдруг спохватилась:

— Я сейчас вернусь, — и действительно вскоре снова появилась в комнате, держа в руках запотевшую бутылку «Абсолюта»: — Настоящий. Папа из Швеции недавно привез.

Нертов удивленно уставился на девушку, подумав про себя, что, вроде, не говорил, как бы хотелось вместо вина выпить чего-нибудь покрепче. Но Мила, словно угадав его мысли, сама предложила закончить с вином:

— Не комплексуйте. Я ошиблась — мне точно сейчас нужно более сильное лекарство. Да и вам, кажется, тоже… Нет, не отвечайте, — увидев, что Алексей хочет что-то сказать, перебила его хозяйка, — если я ошиблась, не пейте. Но поверьте, врачи не хуже всяких сыщиков видят человека. И кстати, давайте перейдем на «ты» — так мне будет проще разговаривать…

Через некоторое время состояние напряжения, в котором последние дни находился Алексей, понемногу прошло. В вечернем полумраке чужая квартира стала казаться более уютной, а ее хозяйка — давней знакомой. Особенно усилилась эта иллюзия, когда Мила принесла в комнату хорошую акустическую гитару:

— Давайте, я вам спою… Папа очень любил эту песню и всегда просил исполнить ее, когда мы вот так сидели вместе… Только это так редко бывало…

Нертову показалось, что на глаза у девушки опять начинают наворачиваться слезы, и он поспешил согласиться. Мила, пробежав длинными пальцами по струнам, взяла первый аккорд и неожиданно запела:

Падает, падает снег,

Тихо в такт вальса кружась.

Радует, радует тех,

Кого пригласили на вальс.

Снег закружил все мосты,

Снег завертел и дома.

Летом мне снился лишь ты,

Ну, а теперь ведь зима…

Чарующе чистый голос завораживал, пробуждая в памяти какие-то забытые образы, ассоциации из прошлой, казавшейся такой далекой, жизни.

Медленно тянется свет

Этого зимнего дня.

Кажется, что пары нет

В вальсе том лишь для меня…

От выпитой водки у Алексея потеплели глаза, ему показалось, что в полутьме комнаты вдруг закружились искрящиеся невесомые хлопья снежинок, он представил пустынную набережную у Университета, себя, приплясывающего от морозца в тоненьких полуботиночках, одноклассницу Лену, которая, неожиданно подбежав сзади, закрыла теплыми ладошками ему глаза: «Узнаешь?..» Потом они долго целовались у какого-то фонаря, подмигивающего сверху влюбленным желтым глазом. Что же было потом?.. Нертов постарался отогнать воспоминания о том, как, проходя срочную службу в армии, он получил письмо от приятеля, где между прочим сообщалось: мол, Петьке Дмитриеву удалось поступить в институт, Олег, наоборот, назло родителям бросил учебу, а Михайлова неожиданно выскочила замуж…

Падает, падает снег,

Тихо в такт танца кружась.

Дня нескончаемый бег,

Детства забытого вальс…

Нертов молча сидел, когда закончилась песня, и Мила, несколько раз тихонько перебрав струны, уже начала следующую, такую же безнадежно грустную:

Почему мы не сказали все слова,

Что звучали сладкой музыкой в сердцах?

Ты был прав тогда, и я была права,

Только сказка оказалась без конца.

Только время оборвало разговор,

Разметало нас по свету, как песок,

И в глазах моих тогда немой укор,

Расставаясь, видеть ты не мог.

Расставания — беда.

Расставания…

Развели нас навсегда

Расстояния.

Не соединить сердца —

Не получится.

Слушать сказку без конца —

Только мучиться…

Эту песню Алексей уже слышал раньше. Однажды он купил в каком-то ларьке диск «Эрмитажа» и принес Нине, надеясь, что ей понравится мелодичная музыка. Нина же, которой было известно, что именно под «эрмитажный» шлягер Алексей чуть не погиб в аварии, как-то странно посмотрела на него и вдруг выдавила срывающимся голосом: «Это… на прощание? Навсегда?..» С тех пор Нертов никогда не слушал при ней этих песен. И никогда уже не сможет…

Мила вдруг прервала песню, резко отложив гитару в сторону:

— Извини. Я больше не буду. Налей, пожалуйста…

Алексей, которому и правда стало не по себе (слишком сильны были ассоциации, слишком близко исполнение настроению), наливая водку, неожиданно еще раз отметил, насколько хорошо хозяйке удается чувствовать находящегося рядом человека. Пожалуй, ни одна женщина, с которыми он был раньше знаком, не могла бы похвастаться, что может предугадать его желания. Ни многочисленные приятельницы, которых у Алексея немало было в прежние времена, ни одноклассница Лена, ни бывшая жена Светлана, ни неизвестно куда исчезнувшая Марина… Даже Нина — и она то и дело либо не понимала, либо делала вид, что не понимает. А здесь все было иначе…

Нертов уже понял, что не хочет никуда уходить из квартиры на Миллионной. Но он подсознательно страшился этой мысли, отгоняя ее подальше в глубь сознания. Он снова начал волноваться, словно старшеклассник, не знающий, как себя вести со взрослой женщиной, злиться на себя за это и оттого нервничать еще больше. Неизвестно, чем бы это закончилось, но Мила, предложив Алексею налить еще, вдруг заиграла задорную студенческую песню:

О, донна Роза!

Мне наплевать на обезьян.

Но, донна Роза,

Ну, почему опять «нельзя»?

О, донна Роза,

Ведь мы с тобой почти друзья.

О, донна Роза!..

Понемногу Алексей пришел в себя и к середине песни уже подхватил припев о тетушке из страны, где много диких обезьян…

Вечеринка неожиданно была прервана металлическим стуком по трубе отопления. Нина, поморщившись, все же прервала пение, пояснив, что ее верхний сосед по лестнице, благообразный старичок, некогда трудился в Мариинском театре. И хотя нынче всем представляется артистом, но на самом деле выше должности машиниста сцены не дослужился. Несмотря на это, сосед гордится своим якобы абсолютным слухом (который на самом деле достоин разве что профессионального акустика-слухача) и регулярно требует тишины, если слышит любую музыку, кроме классической.

— К сожалению, старый дом тоже не полностью звуконепроницаем, — вздохнула Мила. — Ладно, не будем никого дразнить…

Нертов начал подниматься, намереваясь уйти, но хозяйка, и в этот раз угадав его намерения, остановила гостя:

— Я думаю, тебе будет лучше переночевать здесь. Не люблю куда-то тащиться по темному городу среди ночи. И другим не советую. Чистое полотенце в ванной справа. Там же и халат висит. Махровый. Можешь его надеть.

И заметив, что Алексей замешкался, ободрила:

— Иди. Я тут сама со столом разберусь…

Нертов лежал на кровати, ему казалось, что она слегка покачивается, словно океанский лайнер у пирса под тихую музыку «Romantic collection», которую включила Мила, пока гость принимал душ. Захотелось глотнуть сока или, на худой конец, воды. Но шлепать в кухню, чтобы найти питье, было неудобно: не хотелось беспокоить хозяйку, которая, очевидно, тоже собиралась спать в своей комнате. Но гораздо сильнее жажды Алексея мучила другая мысль: он страшно желал оказаться рядом с Милой. И не просто в одной квартире, а именно рядом. Он не очень-то верил во всякие биополя, но казалось, что именно обняв девушку, он сможет обрести хоть капельку так недостающего сейчас душевного покоя. Нертов буквально ощутил нежное тепло тела девушки, которая сегодня безутешно плакала у него на груди, но мысли уносили его все дальше, в запретные дали, где не место для посторонних глаз и ушей, а существуют лишь двое, соединенные единым порывом неистового чувства… Алексея будто обдало горячей волной. Он постарался стряхнуть наваждение и закрыл глаза, стараясь поскорее заснуть.

Неизвестно, сколько так пролежал Алексей, но его размышления прервал тихий скрип двери. Сквозь пелену ресниц Нертов увидел, что в комнату, крадучись, скользнуло видение. Мила, одетая в кружевную ночную рубашку, способную скрыть прелесть фигуры девушки разве что от слепого, осторожно, на цыпочках приближалась к кровати. Вдруг она остановилась и, смутившись, произнесла:

— Ой, извини, я думала, что ты уже спишь. Я только хотела выключить музыку, чтобы не мешала и принести сок из холодильника — вдруг ночью пить захочешь…

Девушка протянула запотевший стакан.

— Будешь сейчас?

Нертов, сев на кровати, как сомнамбула протянул руку:

— Спасибо.

Случайно коснувшись пальцев девушки, сжимающих стакан, Алексей заметил, что они подрагивают.

— Что-то не так? — прошептал он, непроизвольно притягивая Милину руку к себе. Девушка тихо присела на край кровати.

— Извини, мне немного не по себе. Но это пройдет. Я просто очень волнуюсь из-за папы. Ты, правда, постараешься его найти?..

Снова показалось, что девушка собирается заплакать. Она была такой нежной и беззащитной, что Нертову захотелось ободрить ее. Только он не мог найти нужных слов. В конце концов, отставив злополучный стакан, Алексей попытался ободряюще приобнять Милу: мол, не расстраивайся, все будет хорошо. Но вместо этого панибратского приобнимания, его руки вдруг мягко обхватили плечи и талию девушки, а губы наткнулись на сладкий ответный поцелуй, после которого Нертов куда-то «улетел» и, уже ни о чем не думая, захлебываясь от неожиданно накатившего счастья, исступленно начал целовать ее лицо, руки, упругую грудь с небольшими набухшими сосками, опускаясь все ниже к теплым, начинавшим подрагивать бедрам и одновременно освобождая тело девушки от мешающей рубашки. Мила закрыла глаза и отвечала с той же страстью, в полумраке летней ночи их тела напоминали причудливые линии картин сюрреалистов, и уже никто бы не услышал, начни театральный сосед снова колотить по трубе отопления, призывая к сохранению гармонии.

Потом они тихо лежали, обнявшись, и просто молчали. Мила так и заснула тихо на груди Алексея. Через некоторое время сон свалил и его…

Утром Нертов открыл глаза и первым делом запоздало начал корить себя за прошлый вечер. На душе скреблись кошки. Вместо поисков убийц Нины, он напился, переспал со свидетельницей, воспользовавшись ее минутной слабостью, а теперь еще неизвестно, как быстрее ускользнуть из этого дома, чтобы не обидеть ни в чем не повинную хозяйку. В этот момент («Господи, — невольно подумал Алексей, — как же она угадывает?») из кухни донесся звонкий голос Милы, который предлагал идти скорее умываться, пока не остыл завтрак. А потом — на кухню.

Вернувшись из ванной, Нертов не знал, как и что следует говорить хозяйке. Он уже готов был, пряча глаза, ковырять вилкой в тарелке, чтобы затем поскорее удрать из квартиры, но Милы на кухне не было. На столе, прислоненная к тарелке с едой, красовалась записка:

«Я кажется, нарушила все твои планы. Извини. Женщины — все эгоистки. Как, впрочем, и мужики. Сейчас у тебя, думаю, куча дел, но и меня ждет — не дождется клиент. Так что ешь спокойно, убирать ничего не надо. Один ключ от квартиры — в замке входной двери. Не забудь запереть. Ты изумителен. Не комплексуй. Целую. М.

P. S. У меня есть второй ключ, так что вернешь этот, когда сможешь. Если нужно что — то из бумаг — тоже можешь взять».

Если бы на записке не стояла сегодняшняя дата, Алексей мог подумать, что записка адресована не ему. Но дата сомнений не вызывала. Поэтому, смирившись со своей участью, он начал не торопясь завтракать, попутно обдумывая, какие меры по поиску убийц следует предпринять сегодня…

* * *

— Твою мать, Касьяненко, хрен ли ты стоишь, как лом проглотил? Давай, вызывай дежурную бригаду! — заместитель начальника РУВД, который вместе с оперуполномоченным уголовного розыска Дмитрием Касьяненко приехал к заброшенному карьеру, расположенному неподалеку от городского лесопарка, был крайне раздражен. — Какого фига ты сам лезешь смотреть? Пусть прокуратура расхлебывается. А нас и так потом отымеют. Все скопом…

Дмитрий, который еще не столь давно служил в отделе УР, не стал перечить начальству и нехотя поплелся к дежурному «уазику», чтобы по рации вызвать из главка дежурную группу с экспертом и следователем прокуратуры. Молодой оперативник, правда, не понимал, почему вдруг так осерчал замначальника, прочитавший документ, обнаруженный в кармане покойника. Конечно, не каждый день из-под воды вытаскивают трупы, к ногам которых привязан кусок рельса. Но сейчас ведь не семидесятые годы, когда любое убийство — ЧП.

Но у замначальника были свои соображения на сей счет. Он прекрасно знал, что труп трупу рознь. Одно дело, когда найден бомж с пробитой головой — этот мог сам по пьянке оступиться, упасть (пусть даже несколько раз подряд), но другое — помощник депутата Госдумы. А это — большая политика, не сулящая ничего, кроме нервотрепок, журналистов, запросов бесноватых народных избранников и нагоняев от начальства. В удостоверении, обнаруженном в кармане пиджака убитого, значилось: «Михаил Назарович Горин является помощником депутата Государственной Думы Федерального собрания Российской Федерации по… избирательному округу Л.С.Ивченко».

Миле о страшной находке сообщить не смогли — ее домашний телефон не отвечал. Помощнику дежурного, пытавшемуся дозвониться, было невдомек, что дочь погибшего не вернется домой в ближайшее время, так как она, ненадолго попав в квартиру Нертова, там и осталась.

* * *

— Три дня тебе срок, — в голосе Рэмбо зазвенел металл, и девушке показалось, что сейчас собеседник ударит. — Потом пеняй на себя. Ясно?

И не дожидаясь ответа, он отвесил сильнейшую пощечину собеседнице:

— Ясно? Отвечай, когда спрашивают…

Лена, размазывая по щекам потекшую тушь, только и смогла прошептать: «Ясно», после чего удовлетворенный ответом Рэмбо хмыкнул и покинул квартиру.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ