Дело о продаже Петербурга — страница 5 из 9

Глава первая. ПОЛНЫЙ СТАБИЛИЗЕЦ

Если бы на записке не стояла сегодняшняя дата, Алексей мог подумать, что послание Милы адресовано не ему. Но дата сомнений не вызывала. Поэтому, смирившись со своей участью, он начал завтракать, попутно обдумывая, какие меры по поиску убийц следует предпринять сегодня. Но ни толком разобраться в происходящем, ни поесть не пришлось. Нертов вдруг с ужасом вспомнил, что дома его ожидает голодная, а главное, невыгулянная Мэй! Ругая себя за легкомыслие, Алексей торопливо вымыл посуду и, сунув в карман ключ от квартиры Милы, помчался на улицу Чайковского.

Когда он влезал в заветное окно своей кухни, то, вопреки ожиданиям, не услышал предупреждающего собачьего лая. Это было удивительно, так как Мэй обычно грозно выскакивала на каждый посторонний звук, а тем более, в квартире. Алексей вмиг собрался и, ожидая любой пакости, стал осторожно продвигаться вглубь жилища. Предчувствия его не обманули: по просторной прихожей, используемой дореволюционным владельцем квартиры — холостякующим сыном хозяина дома — под бильярдную, будто Мамай прошел: на полу валялись сорванные с вешалки куртки, разбросанные и изодранные газеты, невесть откуда вытащенные тряпки. Нижние полки книжного стеллажа, встроенного в стенную нишу, были распахнуты, а валявшиеся поодаль старинные книги, доставшиеся Алексею в наследство еще от прабабушки, напоминали живую иллюстрацию картине, подобной «Аресту пропагандиста».

Стараясь двигаться бесшумно, Нертов переместился в сторону большой комнаты, заменявшей гостиную, и осторожно заглянул внутрь. Первое, что бросилось в глаза — безвольно вытянутые лапы большой черной собаки с рыжими подпалинами. Рядом с собакой вперемешку с какими-то осколками по полу растеклась уже подсохшая сверху лужица. Любой мало-мальски толковый следователь, составляя протокол осмотра, обозначил бы ее как «пятно темно-бурого цвета, напоминающее кровь»…

* * *

Ни Алексей, ни сотрудники сыскного агентства еще не знали, что еще со вчерашнего дня из дома на Чайковского можно было бы выходить нормальным способом, а не через окно кухни, распугивая кормящихся у ближайшей помойки бомжей — наружное наблюдение было снято.

Латышев, которого поставили перед этим фактом по телефону, только матюгнулся, а затем хмуро продолжил чтение раскопанной в недрах стола газеты многолетней давности с броским заголовком: «Стабилизец для правосудия».

Дочитав статью, Латышев в сердцах бросил газету на дальний край стола и, достав из сейфа дело, возбужденное по факту «убийства гражданки Климовой и др.», начал его листать.

«Стабилизец, полный стабилизец! — приговаривал “важняк”.— Везде стабилизец, куда ни сунься…».

* * *

Рядом с собакой по полу растеклась уже подсохшая сверху лужица. Любой мало-мальски толковый следователь, составляя протокол осмотра, обозначил бы ее как «пятно темно-бурого цвета, напоминающее кровь». Казалось, Нертов был готов ко всему. Но то, что он увидел в собственной квартире — это было уж слишком! Шагнув в комнату и в легком ужасе думая, что он скажет Арчи, а главное, Женевьеве, юрист присел на корточки и еще раз взглянул на бездвижную собаку. Но она вдруг сонно приоткрыла один глаз и, зевнув, так же лежа на боку, сладко потянулась всеми четырьмя лапами, даже не удосужившись привстать.

Алексей понял все и резко поднялся:

— Ах ты, скотина бессовестная! Я все бросаю, бегу, чтобы ее накормить и выгулять, а она напакостила и дрыхнет без задних конечностей!.. Сейчас кто-то получит по короткому хвосту и по наглой черной морде!..

Когда он начал говорить, Мэй, казалось, с интересом слушала хозяина квартиры, как кот повара из известной басни. Но затем резво вскочила и последние слова разгневанного Нертова достигли лишь задних окорочков хитрющей псины, живо спрятавшейся под старинной кроватью. Вытаскивать оттуда животину за эти окорочка, чтобы устроить подобающую выволочку, было рискованно. Поэтому Алексей, вдосталь наругавшись, поплелся за совком и шваброй, а затем начал убирать остатки разбитой банки с вареньем, пока они окончательно не засохли. Что же касалось наведения порядка в прихожей — этим решено было заняться все-таки после собачьей прогулки. Впрочем, данным планам не суждено было сбыться.

Когда Алексей, пройдясь по Таврическому саду, вернулся домой и Мэй с виноватыми глазами снова уползла переживать под кровать, затренькал телефон. Звонила Юля Громова, напомнившая Нертову, что с ним хотел срочно встретиться журналист Бананов. Подробно поговорить следовало и с самой Юлей (очевидно, она могла более-менее толково рассказать расклад предвыборных сил в городе, прекрасно известный прессе). Да и Бананова, пока у него не пропало желание, хорошо было потрясти, дабы выяснить пикантные подробности из жизни заказчиков пасквилей о «Транскроссе» и Нине. Поэтому Нертов немедленно направился в Дом прессы, очередной раз распугав помоечных бомжей неожиданным выпрыгиванием в окно кухни.

* * *

Примерно в то же время, когда Нертов отправлялся на свидание с журналистами, Иван Гущин запер изнутри дверь сыскного агентства и старательно задернул шторы на окнах.

— Ну, хватит играть в разведку, — прервал его старания человек, удобно расположившийся в мягком кресле, в котором обычно сидел директор агентства. — Все равно твои мероприятия ничего не дадут. Если боишься, что нас могут прослушивать — следовало бы валить куда-нибудь подальше. Но, честно говоря, я в это не верю. Насколько разумею, вы еще не успели достаточно засветиться в нертовской истории. Кстати, давай-ка проговори ее еще разик, только подробнее. Что там Алеша изволил задумать для поисков злодеев?.. А то, чудится мне, он слишком активно начал действовать, как бы голову не потерял.

— А может, не стоит? — попытался слабо возразить Гущин, но собеседник довольно резко прервал его, велев не только подробно рассказать о происшедшем немедленно, но и впредь регулярно сообщать о действиях, предпринимаемых Нертовым, а также сотрудниками агентства, по просьбе бывшего телохранителя Нины Климовой.

Гущин, потупившись, начал рассказывать о событиях последних дней. Когда рассказ был закончен, человек решительно поднялся из кресла.

— Так, предупреждать тебя о конфиденциальности разговора лишний раз не надо. Иди, продолжай выполнять задания Нертова, а я думаю, что настало время пообщаться с ним самим.

Человек повернул ключ в двери и, не прощаясь, вышел из сыскного агентства.

* * *

По настоянию Юли, встреча с Банановым состоялась в небольшом баре на улице Ломоносова. Сюда по утрам некогда любили заглядывать некоторые журналисты, чтобы унять жажду перед началом рабочего дня. Но в конце концов любители опохмеляться вынуждены были покинуть свои редакции, перейдя в разряд «фри ланс» — ни один нормальный редактор не мог долго вытерпеть, когда на него с утра пораньше скорбно дышат перегаром. Поэтому, нынче в баре вряд ли можно было нарваться на знакомых. Впрочем, журналистской братии всегда не было дела, с кем и по какому поводу беседует их коллега за кружкой пива или даже стаканом вина, а потому заведение на Ломоносова вполне подходило для встречи.

Алексей, поджидая Бананова за столиком у входа, задумчиво разглядывал фотографии известных баскетболистов, которыми в изрядном количестве были завешаны стены. Но журналист не заставил долго терять время — он пришел на встречу, опоздав всего на пару минут и сразу же подсел к Нертову. Как не был антипатичен этот тип, но Алексей решил внимательно выслушать его и не раскаивался позднее, что согласился на свидание.

Бананов сначала пытался говорить полузагадками, по возможности сохраняя лицо, так что Нертову пришлось цыкнуть на него, потребовав или говорить «б», произнеся «а», или идти по своим темным делам. Очевидно, собеседник был крайне напуган, так что с видимым облегчением начал рассказывать более толково.

И нападение на банановскую квартиру, и заморочка в элитном клубе не оставляли сомнений: щелкопер располагает какими-то документами, имеющими отношение к предвыборной борьбе. Бананов, речь которого стала напоминать исповедь, подтвердил, что действительно на протяжении ряда лет собирал компромат на известных политических деятелей и массу мелких депутатов. Только по его словам выходило — об этом досье никто не мог знать.

Но Нертов, все время думая о своем, насторожился, заподозрив связь между, казалось бы, разными делами. Он прикинул: если было известно о работе Леонида Бананова на группу покойного Ивченко, то некие темные силы запросто могли предположить, что органайзер бизнесмена мог попасть и в руки продажного журналиста. Сколь фантастическим это предположение не было, сбрасывать его со счетов не стоило. Если же дело обстояло так, значит одним из лиц, причастных к нападению на Александрыча, является человек из ближайшего окружения Семена Львовича Ивченко. И видимо, этот человек так или иначе намеревается принять участие в нынешней избирательной кампании, либо влиять на нее.

К сожалению, Леонид не мог ничего сказать о заказчиках пасквилей о «Транскроссе» — всю фактуру он либо получал от своего коллеги Адриана Щучкина, для которого недавно междугородний автобус стал гробом на колесиках, либо подбирал самостоятельно. Тем не менее, Бананов, хотя и с трудом, но дал некоторые приметы человека «с глазами и фигурой как у Рэмбо» — именно с ним однажды журналист случайно видел Адриана. Причем, что оказалось не менее интересным, кроме Рэмбо тогда со Щучкиным беседовал еще один мужчина.

— Я тогда торопился в Дом прессы, а разговор у них происходил на «Ватрушке» — ближайшей площади… Ну, на площади Ломоносова. Потом я спросил Адриана, мол, как разговор прошел? Ну, просто так, подначить решил, будто знаю его собеседников…

Нертов с неприязнью подумал, что его визави «просто так» вряд ли чего сделает, скорее всего, хотел быть, как говорится, «в курсе», дополнительную информацию о связях коллеги подцепить. А Бананов между тем продолжал:

— А Щучкин-то мне и говорит: «Ты кого имеешь в виду, Игоря Борисовича?» Я сдуру поддакнул: дескать, конечно, его, с рэмбовскими глазами. Лучше бы промолчал! Адриан понял, что я его просто «на пушку» взял, и разговор перевел на другую тему, выкрутившись, что это были случайные знакомые. Только я понял: тот, который здоровый — Рэмбо, — у него другое имя. А Игорь Борисович — он главный. Но мне от этого не легче — в клубе-то именно Рэмбо требовал у меня документы… Ой, а может, это Адриан им что наврал про меня, как вы думаете?

Бананов напоминал жирного опарыша, грязного и липкого от страха. Было очевидно: дело не в том, что «Адриан им что-то наврал». Просто, серьезные люди ведут серьезную игру, в которую, сам того не ведая, влез этот Лелик…

Когда-то Юля Громова со слов очередного бандюгана, с которым делала интервью, рассказывала Нертову об отношении криминалитета к прессе. Интервьюируемый считал, что в принципе журналистов терпят, как оперативников — они неизбежное зло. Даже если жур сотворил разгромную статью, а опер повязал целую банду — их не трогают, понимая: работа такая, одним — разбойничать, другим — разоблачать (перестрелки с операми при задержаниях не в счет). Но если журналист пишет «заказуху», то есть берет деньги за нужную кому-то статейку — считается, что щелкопер «вписался в тему», а значит, «отвечать за базар должен по понятиям». Опер, взявший единожды «на лапу», тоже «вписался». И разговаривать с ним впредь будут иначе. Просто так гибнут крайне редко.

«Подумай! — горячилась Юля. — Вон, пресса то и дело пишет о побитых да убитых журналистах. Глупости чаще всего это. Один по пьянке начал перед милиционерами на вокзале выстебываться и получил по морде; другая, в дорогущей шубе, поздно вечером кекс до дома не донесла — отняли; у третьего якобы документы искали — весь дом перерыли, а мы все это — как сенсацию, на первую полосу: “Пострадали за правду!” Да любой нормальный человек знает: нет у журналиста документов и чаще всего быть не может. Только копии, которые восстановить — раз плюнуть. “Слили” заинтересованные лица информацию одному — еще десятку сольют. Ксероксы, слава Богу, не перевелись. Так на кой ляд взламывать квартиру какого-нибудь господина а, чтобы поискать там бумаги? Гораздо проще прихватить его у входа в собственную халупку, войти культурно вместе внутрь. А дальше и документы забрать, и шею свернуть. Бывают, конечно, и другие ситуации. Только крайне редко — все больше байки наших «правдоискателей» с хорошими концами».

Нертов тогда про себя согласился с девушкой, хотя не сообразил о чьих «концах» вещала Юля — баек или правдоискателей. Но потом решил, что еще немного набрать ей опыта — мог бы неплохой аналитик для пресловутых спецслужб получиться…

Сейчас, слушая Бананова, Алексей все время пытался прикинуть, где тот говорит правду, а где просто красуется. Но как ни крути, а выходило все очень складно — парень явно попал как кур в ощип: не играй в чужие игры по неизвестным правилам.

Когда журналист уже устал от собственной откровенности, начал повторяться и все чаще уходить в дебри рассуждений, Нертов понял: больше из него выжать ничего не удастся — пора закругляться. Пообещав Бананову «при случае» поддержку неких структур, Алексей дал совет, которого продажный писака уже давно ожидал: с документами следует расстаться и, по возможности, в ближайшее время держаться подальше от всяких политических игр. Ну, хотя бы на месячишко уехать в теплые Арабские Эмираты. Правда, и тут Бананов заныл, лепеча что-то о финансовом и дороговизне путевок, но Нертов довольно невежливо его оборвал, сказав, что если выбирать между собственной задницей и несколькими сотнями баксов, первая явно предпочтительнее — новая не нарастет.

— Да, а насчет документов… — Алексей сделал многозначительную паузу. — Думаю, что ты уже нашел приличный ксерокс, использовав его по назначению.

По тому, как тревожно забегали глазки Лелика, Нертов понял, что угадал — проныра уже успел снять несколько копий со своего досье.

— Так вот, — юрист продолжал пристально глядеть в лицо собеседнику, — пока ты будешь отдыхать, наши люди поработают с информацией. А сейчас мы вместе отправимся к тебе, и один экземпляр ты отдашь мне. Для работы. Наши аналитики все проанализируют и пустят в разработку…

Нертов специально ввернул последнюю фразу, зная, сколь некоторые писаки любят подобие профессионального сленга, ощущая свое величие от иллюзии к причастности понимания этого языка. Однако расковский принцип «Что не сказано — пусть дофантазируют сами» не сработал. Услышав «наши аналитики» Бананов суетливо закивал головой, но по стойке «Смирно!» не встал, а начал снова юлить. Якобы никакого серьезного компромата нет и в подтверждение своих слов вытащил из замызганного дипломата прозрачную папку. В ней лежал лишь десяток ксерокопий старых статей, возможно, написанных профессионально стилистически, но Нертову абсолютно не нужных. Юрист со злости лишь зловещим шепотом еще раз напомнил журналисту, чтобы тот не вздумал болтать и, расставшись с ним, отправился к Юле.

К несчастью, нормально поговорить с Громовой не удалось. Едва только Алексей начал задавать наводящие вопросы о грядущих выборах и раскладе политических сил, как журналистку позвали на планерку. Нертов в дверях наудачу попытался закинуть удочку последний раз, спросив, не известно ли девушке что-нибудь о партии социальной справедливости и ее лидере, но Юля лишь мотнула головой, дескать, вопрос долгий. Алексею ничего не оставалось делать, как отправится домой читать банановский компромат и разбирать последствия учиненного Машей квартирного разгрома.

А Юля, сидя на занудной планерке, не слушала членов редколлегии, нравоучительно вещавших, как и что надо писать об очередных стабилизационных перлах правительства. Эти дневные совещания только напрасно отнимали рабочее время. Все равно завтра многочисленные старенькие читательницы с пенсией в три тысячи очередной раз узнают из газеты, как следует носить бальное платье от Кардена, готовить суп из крокодилов, насколько понравился очередному шеф-редактору Израиль или Таити, куда тот на халяву слетал отдохнуть… Все это будет щедро сдобрено рекламой дутого негосударственного вуза, ну «самого-самого лидера», или книжки, вроде «Кто ест кого в Питере». А на закуску обязательно нечто доброе, про кошечек. Или поучительное, вроде советов, как выращивать траву на балконе. Однажды, зайдя в гости к Нертову, Юля увидела у него «лениздатовскую» книжицу сорок второго года выпуска. Там тоже давались советы о выращивании травы, только в условиях блокады…

Слушать обо всем этом не хотелось. Поэтому, Юля очередной раз прокручивала в голове сегодняшнюю встречу с Алексеем. Только, в отличие от Бананова, она не дофантазировала несказанное, а умудрилась достаточно четко просчитать ситуацию. По прикидкам журналистки выходило, что Алексей (насколько она знала его характер), не мог смириться со смертью любимой женщины и сына. Следовательно, он должен был заниматься поиском убийц, причем самостоятельно или, скорее, с помощью своих друзей. А это значило, что выборы и всякие политики могли интересовать Нертова только в рамках его расследования.

«Да, да, да! — мысленно аплодировала себе за догадку Юля. — Леша ищет убийц! И он знает, что дело связано с выборами! И я помогу ему!.. Нина, обещаю тебе, что помогу…».

* * *

А между тем, вернувшись домой и разбирая последствия Машиной «революции», Нертов запоздало вспомнил предупреждение, данное ему Николаем перед отъездом во Францию. Тогда Арчи заметил, что по натуре ротвейлеры вообще и Мэй в частности — твари обидчивые и злопамятные. В качестве примера сыщик рассказал, как однажды достаточно невежливо отмахнулся от подошедшей приласкаться собаки, которая, надувшись, скрылась с глаз долой. Когда же хозяин, удивленный подозрительной тишиной, прошелся по квартире, то увидел, что Мэй-Маша обиженно дожевывает вторую из «найковских» кроссовок, купленных накануне чуть ли не за триста баксов.

Но в квартире Нертова Мэй превзошла себя. Заждавшись возвращения Алексея, она активно выразила презрение не только к интерьеру комнаты, но и прихожей. Досталось и нижним полкам книжных шкафов. А, вдоволь порезвившись, собака уснула сном праведницы.

Нертов решил, что дружба — дружбой, но больше подобные безобразия терпеть нельзя и следует постараться уговорить Гущина или выздоравливающего Александрыча взять на себя заботу о попечении этой твари. «Правда, старый опер почти наверняка откажется, зная Машину натуру, хотя можно постараться убедить его, мол, собака пригодится вместо пистолета…».

Но нертовские размышления были неожиданно прерваны приходом Гущина. Сыщик торопливо сообщил, что переговорил с бывшими коллегами, стараясь понять, откуда надуло «наружку». Выяснилось, что наблюдение было инициировано горпрокуратурой в связи с расследованием обстоятельства взрыва машины Нины.

— Только, — Иван грустно усмехнулся, — или там очередной раз стабилизец финансированию пришел, или опять все силы бросили на более громкие дела (я не понял), но за тобой наблюдение сняли. Так что можешь пользоваться дверью, как все нормальные люди. А я пошел — еще дел невпроворот…

Наведя некое подобие порядка в квартире, Нертов надеялся заняться изучением банановского досье, но в квартиру снова позвонили. Мэй вылезла из-под кровати и, ощерившись, загавкала, перегородив Алексею своим куцым хвостом дорогу к дверям. С грехом пополам перебравшись через злобную собаку, Алексей открыл замок. На лестничной площадке стояла Мила. Она тяжело дышала, будто после хорошего кросса, под глазами виднелись подтеки туши, платье было разорвано на груди, и девушка пыталась удержать на месте лоскут ткани подрагивающей рукой. Это было явно неудобно, так как в этой же руке Мила судорожно зажала связку ключей. Нертов молча шагнул в сторону, пропуская неожиданную гостью, загнал в ближайшую комнату беснующуюся псину и запер двери.

* * *

Иван Гущин, уйдя от Алексея, сел в машину и коротко доложил по мобильнику: «Он дома. Один. Никуда не собирается». Затем сыщик запустил двигатель и погнал в сторону Васильевского острова, туда, где располагался отдел милиции покойного Раскова.

Первое, что увидел Иван, войдя в райотдел — плакат с фотографией милицейского капитана в черной траурной рамке. Гущин задержался у него, читая казенные фразы «трагически погиб при исполнении служебных обязанностей». Сыщик не знал этого капитана в лицо, но фамилия была знакома — однокашник Раскова, с которым намедни встречался Алексей Нертов, был мертв!

Гущин поднялся по лестнице наверх и заглянул в один из кабинетов. Хмурый человек, сидевший там, оторвался от бумаг:

— Привет сыщикам! Каким ветром в наши края?

Иван, перебросившись несколькими малозначащими фразами, вроде «просто мимо пробегал», поинтересовался, что за напасти творятся в «конторе»? Дескать, сначала в газетах пишут, что начальника ОУР убили, теперь еще чей-то некролог внизу…

Хозяин кабинета матюгнулся.

— Не бери в голову. Все там будем. А некролог не чей-то, Егорыч нормальным опером был. А сегодня утром невесть почему на «Удельной» оказался. Под электричкой. Час пик. Никто ничего не видел. То ли оступился, то ли толкнули. Да только Егорычу не легче. Давай-ка лучше по сто, чтобы ему земля пухом — все равно уже вечер, работы не будет… — и знакомый Гущина потянулся к сейфу.

Но сыщик, сославшись на занятость, а также на необходимость крутить баранку, распрощался и отправился в сторону проспекта Металлистов — если уж не вышел разговор с однокашником Раскова, то с дежурным адвокатом, собиравшемся защищать Нертова, встретиться следовало до того, как он попадет под поезд или иным способом расстанется с жизнью.

Еще днем сыщики установили адрес, по которому был прописан этот адвокат. В последнее время узнать подобную информацию — не проблема: аналоги справочной базы ГУВД давно продаются чуть ли не на любой толкучке среди CD-дисков с пиратскими записями «стрелялок», вроде «Quake» или «Half live». Только справка оказалась никчемной — дверь в квартиру правоведа никто не открыл.

Пока Гущин переминался на лестничной площадке с ноги на ногу, раздумывая, что делать дальше, из квартиры напротив выглянула востроносенькая старушка. Очевидно, она перед этим успела внимательно разглядеть Ивана через дверной глазок, сделала вывод о его благонадежности и, что не менее важно, причастности «органам». Гущин, стараясь перехватить инициативу, потянулся к нагрудному карману и махнул перед носом старушки корочками с золотым тиснением. Конечно, прочитай соседка их внимательно, она лишь убедилась бы, что господин Гущин является частным сыщиком. Но, видно, красное с золотом еще производило на граждан некое магическое действие. Кроме того, бабуле не хватало собеседника. Поэтому она, замахав руками, затараторила:

— Да убери ты свой докУмент. Я органы и так вижу. Ходите всегда в пинджаках и при галстуках. Только энтот пинджак утюжком погладить не мешало бы. Небось, времени-то нет?..

Гущин некоторое время дал старушке поговорить на общие темы, а потом поинтересовался ее соседом. Выяснилось, что адвокат бабуле знаком («Только шибко важный»). А третьего дня к нему приходили неприятные гости. Соседка заметила (Иван понял — из своего наблюдательного пункта, через дверной глазок), как они удалялись. Но в это время у нее варилась каша, и что происходило на площадке до или после того — она не знала. Только после ухода гостей соседа не видела тоже. И это было странно, так как адвокат обычно каждое утро регулярно бегал трусцой.

Больше ничего интересного выяснить у бабули не удалось.

Гущин, отогнав машину подальше от дома адвоката, вернулся назад пешком и прогулялся внутри усаженного деревьями квартала, осторожно посматривая на окна. Форточка в квартире правоведа была открыта. Ивану пришла в голову сумасшедшая мысль. Быстро вернувшись к машине, он достал из багажника припрятанную там по случаю дымовую шашку, а затем снова прошел к дому адвоката.

На счастье, среди зелени тополей и акаций, которыми щедро был засажен квартал, никто не маячил. Тогда Гущин, скрываясь за стволом толстого дерева, запалил «дымовуху» и, сильно размахнувшись, кинул ее прямо в открытую форточку. Навыки, некогда полученные в армии, не пропали даром — из квартиры повалил густой дым. Иван сразу же набрал по «трубе» пожарников.

Через несколько минут к дому уже подъехали машины. А еще минут через пять Гущин благополучно отправился в сыскное агентство, узнав перед тем все об обстановке в заветной квартире…

Пожарные лихо вынесли дверь и ворвались внутрь жилища. Сыщик, ожидавший этого момента этажом выше, предварительно залепив куском жевательной резинки дверной глазок любопытной старушки, проскочил следом. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь что-то в спешке искали, или хозяин также стремительно удирал: часть вещей, вытащенная из шкафов, валялась на широкой кровати, бумаги в беспорядке — на столе и на полу. Когда один из пожарных, увидев в клубах дыма Гущина, поинтересовался, не он ли хозяин, Иван ответил, что он — просто сосед, мимо проходил да увидел выломанную дверь. Затем, бросив взгляд на кухню, убедился, что трупа нет и здесь и заспешил к выходу. При этом сыщик рассудил, что не зря сегодняшний гость агентства столь интересовался деятельностью Нертова — горе-телохранитель явно заигрался с огнем.

* * *

— Я никогда не думала, что это так страшно, — зубы Милы выбивали дробь о край стакана с валерьянкой, щедро накапанную Нертовым гостье, — я никогда не думала…

Как понял юрист из сбивчивого рассказа, после работы Мила вернулась домой. У дверей ее квартиры стоял какой-то мужчина. Думая, что это кто-то из знакомых отца, Мила спокойно подошла к дверям и, уже достав ключи, спросила, кого разыскивает незнакомец. Тот осведомился, не приходится ли девушка родственницей Горину, и, получив утвердительный ответ, сразу же набросился на свою жертву, для начала разорвав ее платье. Все происходило молча и чего в конечном счете добивался нападавший было неясно: если он был обычным насильником, то не мог знать фамилии хозяина квартиры. Если же нападение было связано с исчезновением помощника депутата — зачем же сдирать одежду с его дочери? Но, во всяком случае, девушке удалось вырваться и убежать…

Гостья успокоилась только после того, как Алексей сказал, что никуда ее не отпустит, пока не станет ясна причина нападения, а пока Мила будет жить здесь под надежной охраной. Причем, это обещание прозвучало уже после того, как сильные руки осторожно притянули девушку к груди и Мила, изредка всхлипывая, надежно спряталась здесь ото всех напастей, слушая, как учащается биение сердца мужчины.

Алексей почему-то не сомневался, что сегодняшнее происшествие на Миллионной как-то связано с его делом, точнее даже с ним самим — слишком много странных неприятностей и даже смертей происходило вокруг в последнее время. Нина с Митей, Расков, Александрыч, банановские проблемы, разговоры вокруг да около органайзера, исчезновение Горина — отца Милы… А теперь вот нападение на нее саму. Поэтому, чувствуя свою вину и старательно отгоняя подленькую мысль, что просто хочет остаться вместе с девушкой, Нертов успокаивающе шептал гостье о «надежной охране». Когда шепот вот-вот должен был плавно перейти в страстные поцелуи, неожиданно зазвонил телефон. Словно отвечая ему, в соседней комнате загавкала Мэй. Алексей, осторожно отстранившись от Милы, шепнул ей, мол, посиди немного, и пошел в глубь квартиры — разыскивать невесть где брошенную «трубу».

Звонил новый знакомый — лидер Партии социальной справедливости Виктор Дмитриевич Нежданов. Он не терпящим возражений голосом сообщил, что завтра необходимо встретиться, назвал место и время.

— Ты, если что — позвони. Но учти: «если что» быть не должно. Вопрос крайне важный, — рокотало в трубке. — В общем, привет Маше и до встречи. Пока!

Юрист и сам собирался придумать повод увидеться с Неждановым, так что звонок оказался кстати. Размышляя таким образом, Алексей вдруг услышал крик Милы. Даже скорее не крик, а какой-то сдавленный всхлип:

— Помоги-и!..

Нертов опрометью бросился в комнату, где находилась его гостья.

Милы уже не было на диване — она, поджав под себя ноги, скрючилась в самом углу комнаты на старинном мраморном камине, оставшемся здесь в качестве наследства дореволюционного владельца квартиры. А у камина, приноравливаясь, как бы половчее туда запрыгнуть или хотя бы просто достать ногу гостьи, охотилась Мэй. Вид у нее был явно недружелюбный, даже более чем.

Юристу с трудом удалось успокоить собаку, которая, прежде чем ее выгнали в прихожую, пыталась огрызаться и даже клацнула зубами на Алексея. Но он, памятуя инструкции Арчи, ухитрился схватить животину за шиворот и заднюю лапу. Затем, стараясь увернуться от страшных зубов, со всей силы рванул Мэй вверх и, словно щенка, просто выкинул из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Мила, которую с таким трудом недавно удалось успокоить, снова была на грани истерики. Еще с большим трудом удалось уговорить ее слезть с камина, но на большее у Алексея не хватило сил, поэтому следующие двадцать минут он только слушал судорожные всхлипывания. В конце концов, Нертов пообещал Миле, что запрет недружелюбную собаку на ключ в дальней комнате, и пошел исполнять это обещание.

Но едва юрист вышел в прихожую, ожидая очередной пакости от бессовестной животины, как она неожиданно резво выскочила из кресла, на котором до того обиженно жрала случайный тапок и с лаем бросилась к входным дверям, чуть не сбив с ног оказавшегося на дороге Нертова. «Легче остановить нападающего носорога…» — вспомнил он цитату из английского учебника по содержанию ротвейлеров, когда в прихожей раздался звонок. Мэй бросалась на дверь, странно подпрыгивая на всех четырех лапах. При этом она больше напоминала не собаку Баскервиллей, а глупого щенка-переростка, радующегося в предвкушении игры.

Убедившись, что комната, где находилась Мила, закрыта достаточно плотно, Алексей отпихнул коленом скачущую собаку и приоткрыл входную дверь, после чего был буквально вбит в стену — Мэй изо всех сил отпихнула хозяина квартиры в сторону и бросилась на человека, стоящего у порога квартиры Нертова…

* * *

— И все-таки я лучше знаю, где мне следует находиться! — в голосе говорившего зазвучал металл. — Или ты забыл, что Александрыч — мой сотрудник, а значит, и разбираться с его проблемами мне?

Алексей хмуро молчал, глядя на собеседника. Николай Иванов — Арчи, так неожиданно нагрянувший из Франции в питерскую квартиру юриста, был прав. И с эти следовало считаться.

Мэй, прощенная по случаю возвращения хозяина за все прегрешения, устроилась рядом с руководителем сыскного агентства, время от времени преданно заглядывая ему в лицо. Она даже не выказывала недружелюбия к оправившейся от недавних потрясений Миле, которая теперь колдовала на кухне, пытаясь из ничего соорудить ужин нежданному гостю.

— И еще, — Николай нахмурился, — ты переоцениваешь себя. Я вернулся в город еще утром, разговаривал с Гущиным, посмотрел материалы, собранные в конторе. Так вот, что скажу тебе, Леша: либо ты работаешь по-честному, либо…

Нертов хотел возразить, но Арчи махнул рукой, мол, не мешай, завраться еще успеешь.

— Не считай всех бывших оперов идиотами. Для начала можешь показать мне органайзер и документы, которые ты припрятал (на этих словах Нертов чуть не поперхнулся — Иванов не мог ничего знать о «наследстве» покойного Ивченко!).

Вдруг начальник сыскного агентства расхохотался — слишком смешным ему показалось выражение лица юриста, неожиданно узнавшего, что кто-то еще осведомлен о его страшной тайне. Не желая затягивать ненужные убеждения, Николай напомнил Алексею, что спасенный им Александрыч уже давно прилично себя чувствует и прекрасно помнит, зачем к нему в квартиру забирались бандиты — именно за документами.

— Тебе дальше всю логическую цепочку раскладывать, или сам «расколешься» по-хорошему? — Арчи снова рассмеялся. — Ну, артист, старых оперов хотел обвести вокруг пальца! Пожалел, называется…

И вдруг, резко оборвав смех, придвинулся к Нертову.

— А ты, умник не подумал, что из-за твоего героизма люди страдают? Что ты всех заставляешь «втемную» играть? Что ты ответишь, когда узнаешь, что опер, с которым ты в отделе Раскова беседовал, вдруг под электричку попал? Да не смотри так, мне это Гущин доложил, а ты ему сам о визите в райотдел рассказывал. Сегодня хотели проверить человека, и вот… А что адвокат, только случайно рядом с тобой оказавшийся, куда-то сгинул, а перед тем у него какие-то «отморозки» побывали, тоже не знаешь?.. Так вот, запомни: с тобой или без тебя, но все это дерьмо моя контора поднимет. И убийство Раскова, и нападение на Александрыча. Только лучше тебе быть с нами. Смирись с этим, хоть как с неизбежным злом. А пока пойдем-ка поужинаем…

Действительно, в этот момент со стороны кухни раздался голос Милы, сообщившей, что еда уже на столе. Нертов вслед за другом поплелся есть.

Арчи за обе щеки уплетал скорое кулинарное изобретение, похваливал повариху, а про себя отметил, что не грех еще раз, так сказать, независимым взглядом пройтись по последним местам «боевой славы» товарища — слишком много там осталось непонятного. И начать, пожалуй, следовало с оперов, с которыми Алексею пришлось столкнуться после его задержания.

Но этими намерениями Арчи вслух делиться не стал. Вместо этого он передал юристу привет от оставшейся на Лазурном берегу Женевьевы, соврав, что ее не отпустили в Россию неотложные дела. На самом же деле бывший оперативник слишком любил свою Женьку, чтобы втягивать ее в смертельно опасное мероприятие.

Глава вторая. «КОЗЭЛЬ»

Сергей Иванович, хозяин бежевого «пежо» 1998 года выпуска, знал, что никогда не останется без клиентов. Всякий раз среди пассажиров рейса «Париж — Санкт-Петербург» находился патриот французской национальной промышленности, выбиравший именно его машину. Вот и на этот раз к машине подошла, нет, конечно, подпорхнула, по наблюдению Сергея Ивановича такие девочки умеют именно порхать как бабочки, длинноногая блондинка.

— Это такси? — с легким изящным акцентом спросила она и, не дожидаясь ответа, приземлилась на переднее сиденье, заполнив салон машины ароматом «Герлини». — Мне на Петроградскую, — растянуто произнесла она, как все европейцы проговаривают трудные русские прилагательные.

Сергей Иванович, недовольный такой бесцеремонностью, кивнул головой. Согласно его наблюдениям, большинство французов, приезжающих в страну непуганных медведей, долго и тупо ищут машины с интернациональной надписью «Taxi». То, что любой легковой автомобиль в этой стране легко превращается в таксомотор, является их первым российским открытием.

Однако эта девчонка явно была знакома с местными реалиями. Не прошло и минуты, как она познакомилась с шофером, представилась Женевьевой и принялась задавать различные вопросы.

— Скажите, вы уже построили «Газпром-сити»?

— Построим, — буркнул шофер. Эти дни запомнились ему, но не потому, что он проникся участием к судьбе небоскреба. Просто, недавно толпа каких-то протестующих придурков, перекрыла очередную дорогу более серьезно, как если бы в Питере шли баррикадные бои. В результате если кто и пострадал, так это таксисты, недополучившие денег и опаздывающие на работу граждане.

— А прокуратура все еще копает под Березовского?

— Вам лучше знать. Он сейчас живет у вас, в Париже.

— Не в Париже, а в Лондоне. Но ведь прокуратура копает в России.

Раздосадованный такой логикой, Сергей Иванович со злости поддал газу, думая, насколько же «зарядить» эту пассажирку? Пусть она сама живет в своем Париже или Лондоне, все знает про нашу прокуратуру, или новостройки — сейчас она в его власти! И сколько продлится эта власть, зависит исключительно от него, Сергея Ивановича. Ей надо на Петроградскую? Замечательно! Давай-ка проедем через проспект Славы.

Предвкушение мелкой пакости так охватило шофера, что он не заметил ухабину.

— Это, как у вас говорили, большая работа? — улыбаясь, спросила Женевьева.

— Она самая, — Сергей Иванович решил, что ей экскурсию по всем дорожным работам! Причем, с дополнительными удобствами. Эти европейцы, говорят, бросили курить. Пусть мадмуазель убедится, что мы все еще глухи к предупрежденим Минздрава.

Сергей Иванович сунул руку в бардачок и скомкал пустую пачку. Черт! Впрочем, можно сделать остановку. Пусть покукует минуту-другую.

Он свернул в «карман» и притормозил в двадцати шагах от киоска.

— Вы сломались? — удивлилась Женевьева.

— Но. Ун момент, — Сергей Иванович направился к торговой точке.

Уже пару минут спустя ему стало стыдно. Сергей Иванович собирался всего лишь приобрести пачку «Мальборо», но этот процесс бессовестно затянулся. Сначала одуревшая от жары и истязуемая похмельем продавщица тупо шарила пальцами среди коробок, выискивая нужные сигареты. Она долго не могла сообразить, сколько же стоит «Мальборо». Затем таксист с ужасом осознал, что самая мелкая купюра у него — пятьсот рублей. Опасения оправдались: продавщица с огромным трудом нашла четыре сотни, и тут дело застопорилось окончательно — других бумажек не было. Шофер, для упрощения дела, решил приплюсовать еще одну пачку, тем самым окончательно все запутав. Продавщица пыталась удариться о прилавок опухшей мордой, приговаривая: «Ни… ничего не понимаю». Наконец она вяло протянула Сергею Ивановичу сдачу, пачку «Мальборо» и пачку «Лаки Страк», а тот выругался и зашагал к машине, рассовывая по карманам приобретения.

Однако, когда он приблизился к «пежо», лихорадочно думая, как извиниться перед француженкой не зная французского, сразу стало ясно, что сейчас возникнут проблемы другого рода. Возле машины топтались двое очень несимпатичных крепышей, бритых наголо, почти лысых, в дорогих, но давно не стиранных рубашках. Неподалеку стояла «бомба» выпуска десятилетней давности.

— Мужик, — обратился один из них к Сергею Ивановичу, — ты тут встал, а нам не проехать.

Сергей Иванович понял сразу, что речь идет о наглой заводке. Объехать его машину особого труда не составляло.

— Ребята, никаких проблем. Сейчас дам вам дорогу.

— «Сейчас!» Мы из-за его драной жестянки на крутой сходняк опоздали! Мужик, если хочешь дальше ехать со своей прошмандовкой, плати компенсацию.

Сергей Иванович затравленно оглянулся. Ни милиции, ни даже гаишников, которых он не считал нормальными ментами, вблизи не было. Надо же, сам выбрал такое местечко, сигареток купить, перед француженкой повыеживаться!

— Ребята, давайте разойдемся. Тогда проблем не будет. У меня в машине гражданка Франции.

— О, мамзель француженка? Петь, давай это проверим. Она должна знать триста двадцать третью позу Кама Сутры. Знает — отпустим.

Однако, второй крепыш был сегодня в особо плохом настроении.

— Какие проблемы? Какой Фигянции? Ты, вообще, тупой мужик, знаешь, кто мы такие? Ты, вообще, про «тамбовских» хоть раз слыхал?

— Я знать, кто ты такой, — послышался мелодичный голос.

Крепыш прервал свою краткую лекцию о роли «тамбовской» группировки в преступной жизни Петербурга и удивленно уставился на француженку, выходящую из машины.

— Ты, как это по-русски, козэль, — мило улыбнулась девушка.

Лысый мальчик недоуменно посмотрел на нее.

— Какой я, блин, козэль? Я — Петр.

— Ты козэль, — снова улыбнулась француженка, для убедительности изобразив обеими руками два рожка на своей голове и громко крикнув: — Мэ-э!

— Да я тебя, иностранная гадюшка!.. — не очень зло, немного даже растерянно вякнул Петя, но тут девушка шагнула вперед.

Позже Сергей Иванович долго вспоминал эту сцену, пытаясь расставить эпизоды в правильной последовательности. В итоге, это ему удалось.

Сперва Петя согнулся от удара в пах. Его небритая морда медленно двинулась в направлении асфальта, а потом ускорилась от сильного удара по затылку. Когда орущий Петя согнулся окончательно, то получил каблуком в бок. Пете относительно повезло: его голова оказалась на газоне.

Его другу повезло значительно меньше. Секунды полторы тот тупо смотрел на расправу, потом шагнул к француженке, вытянув руку. Сергей Иванович так никогда и не узнал, хотел ли бандитишка ударить Женевьеву или схватить за волосы. Ничего глупее этого он придумать не мог, ибо был за эту руку мгновенно схвачен. Девушка нырнула под крепыша. Послышался зловещий треск, который раздается обычно в туристском лагере, когда готовят валежник для костра. Впрочем, треск тотчас прервал чудовищный вопль, заглушивший Петины стенания. Не выпуская руку, которая уже утратила все возложенные на нее природой функции, кроме как являться источником боли, Женевьева повернула бандита лицом к его «бомбе» и заставила уложить лицо на бампер. Сергею Ивановичу на миг показалось, что он присутствует на съемках сериала типа «Полицейской академии», и сейчас девчонка с криком: «Полиция Нью-Йорка!», — наденет на парня наручники, хранящиеся в ее сумке. Однако она ограничилась тем, что отошла на шаг и дала Петиному другу мощный пинок, угодив носком туфли между ног. Тело издало особенно громкий вопль и прекратило звучать.

Такая же грациозная, как полчаса назад, когда она в «Пулково-2» садилась в машину Сергея Ивановича, Женевьева обратилась к шоферу:

— Мы будем звать ментов?

— Как хотите, — растерялся тот. — Лучше не надо.

— Тогда едем. Пусть с ними трудится врач или тот, кто в России лечит животных. Я забыла. А, Айболит!

— Да-да, им нужен Айболит, — Сергей Иванович послушно повернул ключ зажигания.

— Не огорчайтесь. Во Франции тоже есть «отморозки», — успокоила Женевьева.

Ближайшие три минуты их спасало только отсутствие постов ГАИ. Сергей Иванович продолжал дрожать и вел машину как пьяный. Потом, правда, взял себя в руки и старался наметить маршрут, чтобы прибыть на Петроградскую сторону как можно скорее. Пассажирка продолжала болтать про французских правонарушителей, однако Сергей Иванович слушал невнимательно. Ему все еще было непонятно, сон это или явь.

* * *

— У меня есть предчувствие, что сейчас произойдет еще какая-нибудь неприятность, — констатировал Нертов.

— Почему? — зевнул Арчи.

— Я целое утро промучился с этим Банановым. Никаких результатов. Судя по всему, у этого кретина навсегда отбиты мозги. Говорит только как «наезжают» на него. «Наезжают» на него все. И ничего больше.

Больше о Бананове поговорить им не удалось. На пороге кабинета Иванова появился растерянный дежурный:

— Александр Иванович, к вам дама. Из Франции.

Арчи профессионально подавил чуть было не вырвавшееся некрасивое ругательство. Женевьева вошла в кабинет и кинулась ему на шею. Нертов отвернулся. Он никогда не любил подобных сцен, к том же недавно у него появились некоторые личные причины их не любить. Правда, Женевьева все прекрасно понимала. Она прервала серию коротких, но интенсивных поцелуев, освободилась из объятий Арчи и подошла к Нертову.

— Алекс. Я все знаю, — печально сказала она, и Нертов так и не понял, идет ли речь о прекрасной игре, или она и вправду думала всю дорогу о судьбе несчастной Нины.

Женевьева элегантно уселась в конторское кожаное кресло и заявила, что хочет кофе. Алексей, осознав, что рабочий день на сегодня закончился, направился в туалет с колбой из-под кофеварки.

— Женька, — осторожно начал Арчи, когда кофе был выпит, — тебе, наверное, надо отдохнуть после дороги, душ принять. А я сегодня постараюсь пораньше освободиться.

— Коля, ты думаешь, что я ехала в грязном вагоне? Я брала душ утром в Париже. Я не хочу сидеть в твоей квартире. Я приехала, чтобы работать.

Алексей сделал вид, будто пытается вытряхнуть в свою чашку из колбы несколько последних капель, и задумался. Да, француженка не раз помогла им в прошлом и позапрошлом году. Однако, вспоминая те времена, он был вынужден признать: Женевьева появлялась в тот момент, когда наступала пора действовать: уходить от преследования, брать противника или бросать свое тело под нож, предназначенный для другой женщины. Грубее говоря, она была не ищейкой, а боевой собакой. Здесь же игра только начиналась. Интересно, сколько часов и дней уйдет на то, чтобы объяснить ей нюансы избирательной кампании в Питере? Ведь, судя по всему, все повязано именно на выборах.

Арчи тоже промедлил с ответом, и тут произошло то, что всегда выручает в подобной ситуации: телефонный звонок.

Нертов снял трубку. Звонила Юля. Лишь только журналистка узнала о приезде Женевьевы, она тотчас попросила ее к аппарату. Пока гостья тянулась к трубке, Алексей съехидничать звонившей:

— Возьми у нее интервью заодно. Расспроси про трудовые будни простой французской сыщицы. Я уже название придумал: «Шерше ля фам».

К удивлению и Нертова, и Арчи, шутка через несколько минут перешла в реальное дело. Положив трубку на стол, Женевьева повернулась к своему жениху:

— Коля, я вижу, у вас есть много дел. Я не буду вам мешать. Юля хочет видеть меня. Я — Юлю. Пусть кто-нибудь из вас привезет меня к ней на работу, и я исчезну до вечера.

Арчи начал мямлить, что он несказанно рад ее визиту, однако Алексей поторопился заметить, что у него есть дело неподалеку от Дома прессы, поэтому он готов отвезти Женевьеву хоть сейчас. Она не возражала, тем более, весь ее багаж составляли небольшая сумка и чемодан. Сумку француженка оставила при себе, а чемодан Арчи пообещал отвезти домой.

* * *

Всю дорогу Женевьева болтала про Францию. Алексей слушал вяло, а временами обрывал собеседницу. Каждый из этих рассказов напоминал ему про Нину.

Наконец они остановились возле огромного здания на Фонтанке. Проникнуть внутрь труда не составило: весь первый этаж Дома прессы заполняли граждане, пришедшие дать объявления в рекламную газету. Однако Алексею с его спутницей требовалось подняться наверх, в редакцию «Городских новостей», а это было не так-то легко — перед лестницей находился пост вневедомственной охраны. Нертов процедил сквозь зубы некрасивое французское ругательство, попутно лишний раз отметив, какую роль играют в жизни непредусмотренные мелочи.

Его наихудшие опасения сбылись тотчас же. Ни продемонстрированная куча корочек, ни изящное грассирующее воркование Женевьевы не произвели на милицию впечатления. Усатый толстяк, почему-то дежуривший в бронежителе (хотя Алексей не представлял, кто отважится в Питере покуситься на скромные конторы местных газет), заявил, что из всех документов он признает один — пропуск утвержденной формы. Правда, потом смилостивился и добавил, что пропуск заказывают в соответствующем бюро после звонка из редакции.

Нертов попытался вспомнить телефон Юли Громовой, но тут его осенила более простая мысль. Юрист нашел в настенном справочнике телефон бюро пропусков, после чего подошел к местному аппарату, видно, еще хрущевских времен. Аппарат висел на расстоянии четырех шагов от бюро.

— Алло. С вами говорят из криминального отдела «Городских новостей». Будьте добры, выпишите два пропуска на следующие фамилии…

Здесь Алексея настигло разочарование. Он был уверен, что бабушка-дежурная обязательно спросит, кто он такой, и уже успел сочинить убедительную легенду о юном стажере, назначившем встречу с важными сотрудниками из органов и французским полицейским, находящимся в Питере по обмену. Легенда не понадобилась. Бабушка спокойно записала имена визитеров, лишь переспросив фамилию Женевьевы.

Выждав из приличия три минуты, юрист подошел к окошечку и сунул туда паспорта. Почти сразу же они вернулись с вложенными в них листочками бумаги. Алексей показал их равнодушному постовому и поднялся с Женевьевой по лестнице…

Нертов, небезосновательно предполагая, что разговор затянется, поспешил распрощаться. Как-никак, Женька в России уже в третий раз и в Питере не заблудится. А дел сегодня и вправду хватало.

После его ухода подруги проболтали полчаса. Потом Юля поинтересовалась, какие у гостьи планы на вечер.

— Они появятся, когда Коля и Алексей закончат работать. Или захотят предложить какую-нибудь работу мне. Но пока они не хотят.

— А что, если я попрошу тебя оказать мне одну серьезную услугу? Она не имеет прямого отношения к тому, что сейчас ищет Алексей, но результаты могут пригодиться.

— Что я должна делать?

— Войти в роль журналистки. Сейчас я занимаюсь предвыборной кампанией в городской парламент. В отличие от ряда коллег стараюсь предложить читателям те эпизоды из биографий, которые кандидаты стараются скрыть. А просьба такая: есть избирательное объединение «Братцы-ленинградцы». Лидер Александр Чекулаев. Он называет себя настоящим промышленником, который научился работать при коммунистах и готов научить весь город, как хозяйствовать теперь. Во всех интервью охотно рассказывает о своей биографии до 1991 года и начиная с 1993-го. Между этими годами туман. Все, что можно понять из его слов, он имел отношение к Речному порту. Но, подозреваю, нынешняя кампания проходит именно на деньги, которые Чекулаев заработал в тот промежуток. Четыре судна типа «река-море» были зафрахтованы какой-то фирмой, пришли в Таллин, тут договор был расторгнут, и они вернулись. По моим сведениям, они были заполнены цветными металлами. От тебя требуется одно: немного поговорить с ним. Он очень болтлив, и если ты его спросишь, чем он занимался в 1992 году, уверяя, что интервью выйдет в газете «Монд», скажет то, что от него никогда бы не узнали наши репортеры.

— Хорошо, — Женевьева любила браться за новые дела, — давай позвоним ему прямо сейчас.

— Я беспокоюсь лишь об одном, — забеспокоилась Юля. — Вдруг он захочет посмотреть на твое удостоверение?

— Я знаю, как трудно у вас жить без «корочек». Поэтому я захватила с собой и удостоверение сотрудницы полицейского журнала.

* * *

Виноват — не виноват,

Пересадим всех подряд.

Пред законом все равны —

Все в тюрьме сидеть должны…

Филипп Санькин уже который раз повторял про себя этот стишок, раздумывая, как бы убедить прокурорского «важняка» арестовать Нертова. По мнению Фили, улик, указывающих именно на этого зловредного гражданина как на главного подозреваемого во взрыве «транскроссовской» машины, хватало. Поэтому бывший инженер, которого незаслуженно «попросили» из следственного отдела, никак не мог понять, почему «важняк» до сих пор не задержал Нертова. Более того, когда Санькин в очередной раз заикнулся об этом, Латышев сунул ему под нос номер «Калейдоскопа»:

— Прочитаете, а потом доложите свои соображения.

Филя, недоумевая, захлопал белесыми ресницами, но следователь прокуратуры, уточняя свое требование, ткнул пальцем в черно-белую фотографию, на которой красовался заголовок, набранный из стилизованных под готику букв: «Бухенвальд по-российски».

— Это читайте…

Будучи человеком исполнительным, Санькин несколько раз перечитал статью, пытаясь понять, куда же клонит «важняк». Но это для Фили оказалось довольно мудрено. Смысл журнального материала по разумению экс-инженера сводился к попытке обелить всяких негодяев, при этом заклеймив позором честных борцов с преступностью. Чего стоило лишь одно рассуждение журнального щелкопера: «Следственный изолятор “Кресты” был построен для 1100 заключенных, нынешняя официальная норма — 3300, фактически содержится более 10 тысяч человек. Но помнят ли сейчас, что в фашистской тюрьме Эрбах, рассчитанной на 595 человек, в 1945 году содержалось от 1400 до 1600 заключенных, что было вменено в вину фашистам как преступление против человечества»?

После третьего прочтения статьи Санькина вдруг осенило: да этот Латышев ведь заодно с Нертовым! Ведь главный подозреваемый тоже работал в прокуратуре, причем, военной. Нет, не зря говорят, что рука руку моет. Поэтому следовало еще раз постараться уговорить Латышева арестовать убийцу. А ежели «важняк» откажется…

И Санькин снова забубнил себе под нос стишок:

Пред законом все равны —

Все в тюрьме сидеть должны.

* * *

Удостоверение полицейской журналистки не пригодилось. Не прошло и часа, как Женевьева убедилась в очередной раз, какой магический эффект производит в России слово «француженка». Чекулаев не стал ждать, пока она прибудет к нему в контору, а прислал машину на угол Гороховой и набережной Фонтанки.

Избирательный блок «Братцы-ленинградцы» базировался в старом здании на Каменностровском проспекте, переделанном благодаря капремонту под десяток-другой офисов. Женевьева решила, что Чекулаев занимает самое большое помещение.

Лидер блока оказался высоким круглолицым мужчиной, одним из тех, на которых не любят сидеть костюмы. Он без пиджака, в несвежей белой рубахе развалился в кресле. С шеи Чекулаева свешивался галстук, как язык выдохшейся от продолжительного бега собаки. Еще с порога француженке показалось, будто она чувствует борьбу пота с дезодорантом.

Когда гостья представилась Чекулаев вскочил с кресла, взял руку девушки и пожал ее. Наступила короткая пауза. Женевьеве показалось, будто он размышляет: на каком языке общаться? Он бросал отчаянные взгляды через плечо гостьи — нет ли там секретарши? Но секретарши не было, и Чекулаев заговорил по-русски. Правой рукой он отчаянно жестикулировал, а левой время от времени поднимал и швырял телефонную трубку.

— Мадам, вы впервые в нашем городе?

— Нет, но я впервые хочу брать интервью про русские выборы («Главное, поменьше врать, а пока я еще не вру»).

— А я, к сожалению, еще не был в Париже. Говорят, это тоже очень красивый город. А главное, мадам, там нет таких проблем, как у нас. Кстати, что вы знаете о наших проблемах?

— Я знать очень мало. Раньше у вас был мэр Собчак, потом им стал Яковлев…

Услышав первых постсоветских градоначальников, Чекулаев пришел в легкое возбуждение.

— Вам повезло, что Собчак жил в Париже как гость, не претендуя на пост парижского мэра! Конечно, он умел устраивать праздники и презентации. Но кроме праздников есть еще и будни. Что же касается Яковлева… Из него получился бы неплохой мэр Самары, Воронежа, может, даже Москвы. Но он не понимал, что возглавлял великий город, который не может жить без великой идеи. Править этим городом должны люди, умеющие отличать будни от праздников. Вы понимаете меня?

Женевьева кивнула, сознавая, что первый раз врет собеседнику.

— Те, кто будут писать новые законы для Петербурга, должны подходить к городу комплексно. Нельзя назвать Питер городом музеев или городом заводов. В первую очередь — это город людей. Помните, у вашего Сент-Экзюпери есть книга «Земля людей»? Так вот, наш город должен быть городом людей. Тот, кто хочет в нем работать — должен работать, тот, кто хочет учиться — учиться. Главная задача будущих депутатов — заткнуть дыры, через которые вытекают бюджетные деньги. И тогда их хватит всем на достойную жизнь. Лишь тогда можно наладить производство и отреставрировать Эрмитаж…

— Скажите, почему ваш блок называется «Братцы-ленинградцы»?

— Есть песенка с такими словами, — Чекулаев встал, вдохнул полной грудью и познакомил Женевьеву со своими вокальными данными. — Мы все, кто родился в этом городе, должны объединиться. Но не во имя какой-нибудь политической абстракции, а потому что живем здесь и намерены жить дальше. Хотя, как вы прекрасно понимаете, в последнее время жить здесь стало очень трудно.

«Неужели он сам верит во все то, что говорит? — подумала Женевьева. — Судя по всему — да.

— К великому счастью, Париж забыл о таких проблемах еще в средние века, — продолжал с пафосом лидер, — но наш блок сможет решить их, если, конечно, нас поддержат избиратели…

— Господин Чекулаев, — снова перебила его Женевьева, — ведь вы не считаете себя профессиональным политиком (лицо собеседника исказила гримаса отвращения, будто кому-то пришло в голову, что он профессиональный гей). Расскажите о вашей биографии. Почему она так изменилась в этом году, и вы занялись новым для себя делом?

— Родился на брегах Невы! Как и подобает талантливому человеку, в школе получал двойки и был заводилой. Это, как бы сказать, неформальный лидер. Закончил институт, работал. Как говорится, все мы вышли из КПСС, я тоже. При Горбачеве начал заниматься бизнесом.

— Расскажите о том, как вы начинали ваш бизнес, — попросила Женевьева. — Я слышала, это было очень трудно.

Чекулаев не успел ответить на вопрос. Дверь раскрылась, в кабинет заскочил невысокий мужчина. В отличие от своего начальника, он был застегнут на все пуговицы.

— Александр Борисович, я до вас дозвониться не смог, поэтому сразу приехал. Нам уже пора.

Чекулаев впервые за время беседы бросил взгляд на электронные часы, украшавшие стену. Выражение его физиономии напомнило гримасу пилота, узнавшего о разгерметизации аэробуса.

— Извините, мадам. Совсем забыл. Сегодня вечером именины у моего старого друга и партнера. Разумеется, по бизнесу. Поэтому, интервью придется отложить. Впрочем, может быть, вы согласитесь поехать со мной? Он живет на небольшой вилле, недалеко. Вы побываете в настоящей русской бане и увидите, как мы умеем отдыхать.

Женевьева задумалась. Если она откажется, то день пройдет полностью впустую, не считая одной сломанной руки. Тем более, о русской бане она много слышала. Настала пора и увидеть.

— Я дать согласие, — очаровательно проворковала она.

Чекулаев хотел было рассказать Женевьеве, кто такой нынешний именинник и что такое русская баня, однако в кабинет влетела целая толпа сотрудников, которая буквально вытащила лидера избирательного блока из кабинета и поспешила с ним к машине. Женевьева шла рядом и замечала, с какой злостью смотрят на нее две секретарши, сопровождающие своего шефа.

* * *

Вилла именинника располагалась в Озерках и занимала немалый кусок побережья Нижне-Суздальского озера. От Выборгского шоссе ее укрывал высоченный забор.

Чекулаев опоздал. Гости — человек двадцать — были уже в сборе и успели начать празднование. Они сидели прямо на берегу, вокруг длинного импровизированного стола. От мангалов поднимался шашлычный аромат. Жаркое еще не было готово, и в ход шли более простые закуски. Садясь на предложенный ей стул, Женевьева опрокинула ногами две пустые водочные бутылки. Они со звоном покатились под столом в разные стороны.

Француженке пришлось туго. Разумеется, ее попытались напоить, причем водкой. Она сумела отбиться и тщательно следила, чтобы ей наливали только столовое вино. Наливать пытались часто, и гостью утешало лишь одно: на долю остальных гостей выпало гораздо больше испытаний.

Рядом с Чекулаевым ей сесть не удалось. Сосед слева — муниципальный депутат — постоянно расспрашивал про Францию, про Жака Ширака и Алена Делона. Когда он узнал, что собеседница никогда не брала интервью у обоих, огорчился. Сосед справа — телевизионный клерк — напротив, рассказывал ей о современной России. Оба были пьяны и под конец стали спорить друг с другом через голову Женевьевы — о Шираке или России, она так и не поняла.

Когда были съедены шашлыки, гости разделились на несколько групп. Чекулаев о чем-то беседовал с хозяином, невысоким увальнем с чуть раскосыми глазами. Он пообещал француженке поговорить позднее, а пока поручил ее заботам обеих секретарш. Они уже напились и перестали ревновать француженку к своему шефу, зато пытались выяснить отношения между собой. Александр Борисович их примирил и предложил попариться в бане.

Женевьеве и ее новым спутницам пришлось долго ждать, пока парилка освободится. В парной сидели одни мужчины, и хотя они то и дело приглашали девушек зайти внутрь, те отказывались. Пришлось сидеть в предбаннике, продолжая выпивку.

Уже стемнело, когда Женевьева смогла познакомиться с русской баней. Однако подходящих экскурсоводов не оказалось. Пьяные секретарши шатались по парилке как лабораторные лягушки, выскочившие из колбы со спиртом. Немного помахав друг на друга вениками, они вышли из парилки, Женевьева — за ними.

Одевшись, француженка вышла на улицу. Она все еще не решила, стоит ли уходить, так и не закончив интервью? Поблизости Чекулаева не было видно: он, как и большинство гостей, ушел в дом. Женевьева вышла на пирс, все еще мокрый после того, как голые гости сперва прыгали с него в озеро, а потом вылезали на сушу. Но любоваться первыми звездами пришлось недолго. Сзади послышались шаги. Телевизионный чинуша хотел познакомиться с француженкой поближе, однако уже был в состоянии, когда человек не понимает, о какой близости идет речь. Женевьева терпела его минут пять, пока он не пустил в ход руки. После этого она просто толкнула его, как следует.

Телевизионщик, как кабан, навернулся с мостков в тину. Тащили его всем миром, прибежав из дома. Женевьева оказалась в выигрыше: она снова встретила Чекулаева и на этот раз от него уже не отстала. Покуда мокрый кавалер рассказывал спасателям, как поскользнулся на мостках, Чекулаев и «журналистка» сели за опустелый стол.

Женевьева уже поняла, что ее собеседник в том состоянии, когда можно задать любой вопрос. Поэтому, выслушав очередной минимонолог про «город людей», Женевьева наконец-то спросила:

— Александр Борисович, как я помню, нас прервали на том, когда вы мне начали рассказывать о вашем бизнесе после падения коммунизма.

— Вы неправильно меня поняли! — хохотнул Чекулаев, которого выпитая водка рассмешила необычайно. — Никакого своего бизнеса у меня тогда не было. Я работал на государственном предприятии, в Речном порту. Там я и постиг азы рыночной экономики.

Получить ответ на вопрос, что такое «азы» Женевьева не успела. К Чекулаеву подошел именинник:

— Александр Борисович, с вами хотят поговорить.

— Что, не видишь, я на интервью!.. — язык у Чекулаева заплетался.

Собеседник шепнул ему что-то на ухо, и лидер «Братцев-ленинградцев» сразу стал серьезным, и даже трезвым. Попросив Женевьеву подождать, он куда-то направился. Француженка пошла следом.

Дойдя до крыльца, Чекулаев столкнулся с женщиной, выходящей из дома. Рядом стояла машина с открытой дверцей. Вслед за дамой на крыльцо выскочил именинник, что-то сказал ей, будто завершая разговор, потом опять скрылся в здании. Теперь женщина говорила только с Чекулаевым.

«Журналистка» сидела на одиноко стоящем стулике, изображая пьяную девицу, которая не может разобраться с косметичкой. Подойти ближе возможности не было, она сразу же попала бы на освещенный участок. Между тем, разговор ее интересовал: судя по интонациям дамы, Чекулаев получал строгий выговор.

Наконец Женевьева справилась со своей сумочкой, достала оттуда фотоаппарат, а также предмет, который большинство граждан приняло бы за приемник. Однако, когда она вытянула антенну и вставила в ухо миниатюрный наушник, то сразу же услышала разговор на крыльце.

— Не хочу больше слышать таких выражений, как «совсем замотался». Саша, вы должны были уже сегодня организовать концерт. Да, у этого придурка есть свой менеджер, однако агитационная часть лежит на вас. На вас и только на вас!

— Завтра все будет в порядке, — уверил Чекулаев.

— Теперь еще. Здесь уже мое упущение, потому что я должна была сказать это вам раньше. К вам не обращался некто Алексей Нертов?

— Нет. А кто это?

— Бывший начальник охраны фирмы «Транскросс». Если он захочет поговорить с вами, не вступайте с ним в контакт. Лучше перенесите встречу на другой день и заранее предупредите меня.

Ответ Женевьева не расслышала. Кто-то положил ей руку на плечо:

— Откуда ты взялась, любопытная девчонка?

Женевьева обернулась к человеку, столь внезапно прервавшему ее наблюдения. Это был высокий парень в костюме. Француженка сразу же поняла, что в отличие от всех остальных гостей вечера, он был совершенно трезв.

— Я есть журналистка из Франции.

— А лицензия на использование направленных микрофонов у тебя есть?

— Это назвать обычная аппаратура, — Женевьева, протянула незнакомцу свой прибор. Она уже поняла, что имеет дело с профессионалом и второго шанса выкрутиться из этой ситуации он ей не даст.

Парень недоверчиво взял из ее рук «приемник» и на секунду опустил на него глаза. Женевьева подняла фотоаппарат, будто желая тоже отдать ему, но внезапно нажала спуск. Вспышка в темноте ослепила парня, и его партия была проиграна.

Когда он опускался на гравий, после мощного удара ногой в солнечное сплетение, Женевьева добавила ему по затылку. Потом она быстро нагнулась, вытащила из обмякших рук противника диктофон, кинула его в сумку с фотоаппаратом и поспешила к воротам.

Охранник с удивлением взглянул на гостью, которая прибыла без машины, однако ворота открыл. Через минуту Женевьева голосовала на Выборгском шоссе.

Первой машиной, остановившейся перед ней, оказался бежевый «пежо». Не желая тратить лишние секунды, Женевьева села рядом с водителем. Им оказался Сергей Иванович, только что отвезший из «Пулково» очередного пассажира на Суздальский проспект! Ее недавний знакомый полминуты хлопал глазами, потом пришел в себя и, ни слова не говоря, прибавил газу. Сергей Иванович явно шел на рекорд: не прошло и четверти часа, как Женевьева покинула виллу, а она уже была на Петроградской стороне, возле дома Арчи.

Глава третья. РЫБКИН АНГЕЛ

— Ну, и что было дальше? — Юля последние двадцать минут слушала рассказ Женевьевы о ее приключениях на вилле Чекулаева. Больше всего ее заинтересовало финальное происшествие.

Француженка уже проявила фотопленку, на которой запечатлела злополучного парня за секунду до того, как получил физические травмы. Естественно, его не очень симпатичная физиономия оказалась журналистке незнакомой, и Юля решила пока оставить ее у себя — вдруг пригодится.

На этот раз Женевьеву в Дом прессы часам к четырем дня доставил Арчи, ворча, что вместо работы он вынужден заниматься организацией не только развлечений своей непослушной, хотя и любимой подруги, но также вкалывать во благо «Городских новостей» — сыщик уже слышал о похождениях Женевьевы в роли корреспондентки. Вчерашняя беготня вымотала ее порядочно, и она отсыпалась почти до полудня. Исполнив роль таксиста, Арчи отбыл в контору. Юля же тщательно выслушала Женевьеву, продолжая разглядывать ее фотографический трофей.

— Жаль, на этой фотографии оказался тот безобидный паренек, а не ночная гостья. Ты говоришь, Чекулаев прогибался перед ней больше, чем перед именинником?

— Он стоял перед ней, как солдат у Вечного огня, — подтвердила Женевьева.

— Любопытно. Я надеялась, что ты разгадаешь одну загадку, а теперь появилась дополнительная. Ведь Чекулаева с его «братцами» никто не принимает всерьез. Кроме социологов. Согласно одному из опросов, желающих проголосовать за него немного, но многие хотели бы видеть эту фракцию в ЗакСе. Еще недавно я была уверена, что представляю всех чекулаевских спонсоров, из которых главный он сам. Но теперь вся прежняя конструкция ни к черту не годится. За ним стоит кто-то посерьезней.

— Да, ты стала политиком, — усмехнулась Женевьева. — Может, тебе тоже надо пойти в Смольный?

— В Мариинский, — Я уже думала, мне предлагали. Нет, как-то неохота. Захочешь потом написать о них, а тебе скажут: «Да ты такая же!» Лучше буду и дальше заниматься криминалом. Я же не виновата, что в него все чаще лезет политика. И я тоже.

Зазвенел телефон, спаренный с соседним отделом. Помедлив минуту, Юля взяла трубку и секунд пять слушала невидимого собеседника. Потом она внезапно несколько раз повторила слово «алло» тем самым растерянным тоном, когда разговор прерывается короткими гудками. Сказав «алло» в четвертый раз, журналистка столь же растерянно положила трубку на аппарат и недоуменно посмотрела на Женевьеву.

— Звонил Бананов. Говорил, что его держат заложником в каком-то «творожке» и при этом пытают.

* * *

Новые неприятности Бананова, как это нередко происходит в жизни, вытекали из старых. После похабного происшествия в Москве, когда неизвестные дяди провели с ним короткую, но запоминающуюся воспитательную беседу, Лелик решил на время отдохнуть от криминальных тем. Родная редакция охотно пошла ему навстречу и предложила поработать в жанре городского репортажа. Разумеется, Бананову, как журналисту со стажем, надлежало не носиться по городу в поисках сенсаций, а возглавить целый отдел, благо к этому в газете не стремился никто.

Штатных сотрудников под командованием Бананова не оказалось. Зато в его подчинение перешли пять-шесть юнцов и девиц, имевших отношение к журфаку. Одни из них еще не окончили кузницу журналистских кадров, другие же сделали это пару лет назад. Объединяло их одно: все они сейчас мыкались по Питеру, желая где-нибудь напечататься.

Конечно, касса «Городских новостей» не была открыта с утра до вечера; даже штатные сотрудники заглядывали в это приятное место с трехмесячным опозданием. Но, во-первых, «Новости» когда-нибудь да заплатят. Это не многотиражный компьютерный прайс-лист, наобещавший сотрудникам гонорары по сто баксов за страницу, а потом тихо канувший в Лету. Во-вторых, кто часто и альтруистично печатается в газете, имеет шанс попасть в штат. После чего ждать, когда наступят более жирные времена. Да и, наконец, оставалась мелкая человечкина гордыня. «Городские новости» были основаны в незапамятные времена. Газета, правда под другим названием, выходила и в блокаду. И напечатав в ней маленькую заметку, даже про изменение трамвайных маршрутов или новые правила отлова кошек, всегда можно было перед кем-нибудь похвастаться. Поэтому, несознательная, но энергичная молодежь роилась вокруг отдела городского репортажа, как пчелы вокруг улья. Бананову же, подобно пчелиной матке, оставалось следить, чтобы нектар был высокого качества. Кроме того, Лелик иногда позволял себе слизнуть немного нектара. Скажем, забегая вперед, что вот на этом-то…

Особенно хорошие отношения сложились у Бананова с отвязным пай-мальчиком Славой. Перед тем, как выпустить его в большую жизнь, семья научила юношу хорошим манерам. Поэтому, несмотря на серьгу в ухе и сумку, разрисованную непонятными значками, он всегда почитал старших и начальство. Лелик, которому едва исполнилось сорок, давно уже зачислил себя в старшее поколение и каждый раз, обнаруживая у современной молодежи преклонение перед мудростью взрослых, прощал юнцам все. Даже сережку. На днях Слава предложил сделать репортаж про архитектурный вандализм. Бананов с радостью дал ему добро и даже, чего редко бывало с другими стажерами, обещал поставить материал в тот же день, как только он окажется у него в руках.

О своем обещании временный начальник отдела пожалел, когда статья «Дикие художники» оказалась у него в руках в шестом часу вечера. Однако редакционный фотограф уже сделал иллюстрационную съемку, место было зарезервировано, поэтому Бананов с грустью констатировал — сегодня на работе придется задержаться.

Сперва он прочел материал по своей обычной манере: достаточно увидеть первое предложение абзаца и уже понятно, о чем идет речь. Фанаты «Зенита» «Спартака», политиканы с баллончиками краски, просто гопники со своей незатейливой трехбуквенной математической формулой. Что-то про «Алису». Замечательно! С этими черно-красными мальчиками Лелик сталкивался лет десять назад и был рад всегда сделать небольшую гадость поклонникам Константина Кинчева.

Теперь материал предстояло править. Бананов вчитался в первый абзац и начал препарировать текст. Сходство с этим хирургическим процессом усугублялось жирными красными пометками, которые он оставлял на бумажном листе — когда дело касалось правки молодых, Бананов предпочитал использовать любимые чернила советских учителей. Сперва он перевел на русский слово «граффити». Потом он, наморщив лоб, расправился со словом «андерграунд», а, столкнувшись со словом «сублимация», зарылся с головой в словарь Даля. Поиски успехом не увенчались, пришлось бродить по редакции, советуясь со всеми подряд: как проще всего переложить на живой великорусский язык этот фрейдистский термин?

Так Бананов оказался в отделе спорта. Там отмечали чей-то день рождения, и Лелика немедленно пригласили к столу. После прошлогоднего происшествия, когда на голову Бананова свалилась пишущая машинка, многие сотрудники прониклись к нему жалостью и симпатией, в том числе такие незатейливые души, как спортсмены. Отказываться от халявной выпивки Лелик не мог, поэтому тотчас оказался за столом, причем скоро сместился в самую дальнюю его часть. Сотрудники заходили и выходили, однако гость, лишенный свободы маневра, только наливал и наливал.

В девятом часу Бананова наконец нашла дежурная по номеру, и тут выяснилось, что уже сверстанная вторая оперативная полоса простаивает лишь из-за отсутствия «Диких художников». Икая и пожимая твердые спортивные руки, Лелик выбрался из-за стола. Притащившись в свой кабинет, он около минуты вглядывался в листки, разбросанные по столу, — так как, по мнению Маяковского, коза должна глядеть на советский паспорт. В его душе клокотала злость, смешанная с алкоголем: какая еще работа, если уже вечер и пора домой?! Бананов все же сел за стол, вчитался в исчирканный первый абзац. Потом решительно исправил «сублимацию» на «похоть», два раза заменил слово «находится» на слово «пребывает» и даже слово «поэтому» переменил на слово «посему». Подобную операцию он провел в следующих двух абзацах и, желая сделать свой труд более гармоничным, принялся за три замыкающих. Когда он переправлял в предпоследней строчке слово «этот» на «оный», дежурная Татьяна Борисова буквально вырвала из его рук материал, изрядно подправленный и сверху, и снизу, однако девственно-нетронутый в середине.

Последующие десять минут Бананов ругался с Татьяной Борисовой, которая никак не хотела признать «похоть» синонимом «сублимации». Наконец, дежурная победила, после чего пронеслась глазами по всему материалу. Она была образованнее и умнее Бананова, однако страдала той же привычкой: в девятом часу читала материалы лишь по одной строке из абзаца. Единственное, на что она обратила внимание — статья не подписана.

Бананов счел, что в данном случае речь идет о совместном творчестве — ведь ему пришлось потрудиться не меньше, чем негодному мальчишке, к тому же его труд был более ответственен, как труд любого работника в конце конвейра. Поэтому, не задумываясь, поставил под материалом свою фамилию.

Теперь следовало приписать: «Вячеслав Антонов». Однако завотделом медлил. Согласно общепринятым правилам, ему придется поместить свою фамилию, пусть даже начинающуюся на вторую букву алфавита, под соавтором. А это было бы несправедливо. Мальчишка, тусующийся в газете лишь второй месяц — и над ним, известным журналистом! Подспудно Бананова терзала еще одна мысль. Согласно договору, он должен был опубликовать 1500 строк в месяц. Месяц кончался, норма не выполнялась…

«Ладно, выпишу на него половину гонорара», — подумал он, протягивая Борисовой подписанную статью. Та пристально посмотрела на него, но промолчала и побежала в корректорскую, откуда уже полчаса, как доносилась ругань.

Старший корректор Лариса Константиновна опять воевала с Юлей Громовой, разумеется, не из-за орфографии, а по содержанию. Старшему корректору не нравилось выражение «ментовский синдром». Наконец, корректора в очередной раз поставили на место, она печально вздохнула и принялась за «Диких художников», став первым человеком в редакции, который честно прочел материал от начала и конца. В процессе чтения она хмыкала, ее лицо сводили гримасы, казалось, какие-то слова рвутся с языка. Однако Лариса Константиновна решила, что свою порцию унижений за этот вечер она уже получила, указания преданного газете человека никому не нужны, а значит, она смолчит и все стерпит. Погоняемая скрежетом стенных часов, она внесла профессиональную правку и отдала материал Борисовой, которая чуть не вырвала его из рук.

Никто больше «Диких художников» не читал. Со всей второй полосой, сверстанной с диким нарушением графика, обращались в тот вечер как с пассажиром, прыгнувшим в уже отходящий поезд.

* * *

Людям нередко снятся предметы собственного труда. Ангелку Фадееву, а проще говоря Максу, снились шлягеры.

Мы простились на вокзале,

В бесконечном белом зале-е-е,

И залившися слезами,

Все друг другу мы сказали-и-и…

Фадееву приснилось, что его заставили петь на Московском вокзале, сняв на время с постамента то ли Ленина, то ли Петра (он уже не помнил, ибо в зале не был давно) и подняв туда его самого. Аудитория — две-три сотни старушек — сидела на багаже и громко аплодировала сморщенными ладошками.

Все это очень не нравилось Фадееву. Во-первых, он не любил старушек. Во-вторых, он не любил вокзалы, предпочитая аэропорты. В-третьих, его сны всегда отличались рационализмом, и любое отступление от правила означало, что предыдущий вечер был полон злоупотреблений, последствия которых неизбежно должны проявиться с утра.

Открыв глаза, Фадеев сразу же объяснил себе вокзальную тему. Он находился в гостиничном номере, а в этом городе, в центре, потолки очень высоки. Вечер он тоже вспомнил. Клуб «Бой-энд-герл», девчонки в прозрачных туалетах, держащихся на теле как осенний лист, мужской стриптиз, маленький кабинетик директора, где столь именитый гость мог без помех втянуть в обе ноздри белое удовольствие. И «мартини», «мартини»… В сочетании с кокаином — мощный эффект!

Фадеев, особенно себя не утруждая, спел пяток шлягеров, после чего оттянулся по полной программе. В результате — небольшая ссора с Аглаей (он нарушил их старое соглашение — не изменять за вечер больше, чем с одной девицей), путешествие по ночному Питеру, и вот теперь номер в какой-то очень хорошей гостинице.

Макс мог вспомнить ее название, но любой труд привел бы к усилению головной боли, чего не хотелось. Он швырнул одеяло на пол, встал, чуть не поскользнувшись, ибо наступил на собственные брюки, брошенные с ночи на благородный паркет. Подошел к окну. На площади стояла лошадь, а на ней кто-то сидел.

«Не х… себе, что за отель напротив Медного всадника? А этот коричневый гроб напротив, как там, Сенат или Синод?.. Но где тогда Нева?»

Еще раз приглядевшись к всаднику, Макс понял, что он не Медный.

«Николай Какой-то. Ага, значит “Астория”», — даже от такой незначительной мыслительной работы, боли в голове прибавилось. Макс отвернулся от окна и подошел к зеркалу, величественному, как щит великана. Собственно, оно предназначалась для того, чтобы отражать важного дипломатического чиновника или банкира во фраке. Другой на месте Фадеева устыдился бы того, что увидел в зеркале: взъерошенные волосы, заплывший взгляд, съехавшие по правому бедру трусы, уже дня три требовавшие стирки. Однако Фадеев смотрел в стекло уверенно. Как-никак, человек, зарабатывающий в месяц сотню тысяч долларов, имел на это право!

Максу Фадееву везло необычайно. Он олицетворял собой одно из правил московской и музыкальной тусовки: раскрутить и забросить на вершину можно все, что угодно, были бы деньги и длинный хвост! Деньги у его родителей — скромных хозяев почтенного банка — имелись. К тому же у матери — завзятой поклонницы советской эстрады — была мечта: вдруг, взлетев на Олимп, сынок отобьет Аллу Пугачеву у Киркорова? Голосишко у Макса имелся, мордашка была подходящей, музыку и тексты он скупал на корню, причем, последние уже давно не только называл своими, но искренне своими считал. Он давно примелькался в самых дорогих клубах и на элитных радиостанциях, так что находились журналисты, иногда называвшие его «культовой фигурой», даже не получая за это деньги. Фадеев надеялся, что его рано или поздно назовут «знаковой фигурой десятилетия».

Сейчас «знаковой фигуре» было попросту плохо.

«Зачем же я притащился в Ленинград? — думал он. — А, предвыборный концерт!»

Менеджер Фадеева, человек не менее везучий, чем его клиент, уже несколько раз подбрасывал ему работу в избирательных кампаниях. И всюду, куда бы ни приезжал Макс — в Нижний Новгород, Красноярск или загадочный Бурятстан, — верх одерживал его кандидат. Тем самым, из обычного певца Фадеев стал победным талисманом, и менеджер это постоянно подчеркивал. Вот и сейчас, сегодня, какой-то концерт в пользу какого-то избирательного блока.

Но ни о каких концертах думать не хотелось.

«Ну их к черту! Сейчас надо часок полежать в ванной. Интересно, кстати, какой сейчас час? Потом помириться с Аглаей. Чего-нибудь придумать на вечер. А сначала принять от головы…».

Дверь номера открылась, и этот звук показался Максу противоестественным. Каким бы пьяным и одуревшим его не приносили в номера, но он никогда не забывал приказать администрации: не беспокоить! После чего запирался на ключ. Не даром Фадеев специально требовал самые дорогие отели: лишь бы местная администрация была готова выполнять любые указания клиента.

На этот раз дверь открыли решительно, можно сказать, распахнули, и Макс, не успевший даже поправить трусы, увидел целую процессию. Впереди были менеджер и Аглая. Они двигались неуверенно, казалось, их подталкивали в спину. Через минуту стало ясно, что их действительно подталкивают. Этим занимались двое могучих парней в безупречных костюмах. Сзади них шел третий, как пастух идет за стадом и собаками.

— Извини, Макс! — воскликнула с порога Аглая. — У тебя же концерт…

— В шесть часов. А уже первый час, — закончил менеджер, уставившийся в паркет.

— Ребята, концерт переносится, — сказал Ангелок. — Кажется, я заболел.

Тут слово взял «пастух». Это был не лишенный изящества мужчина, похожий на Сильвестра Сталонне в роли Рэмбо. Он подошел к Фадееву и сунул ему под нос бумагу, причем, на такое расстояние, которое психологи называют «нарушением субъективного ареала».

— Я не понял, мужик? Ты должен сегодня петь с четырех до шести часов. Я не вижу проблем, которые тебе могут помешать.

Фадеев разозлился. Его, которого великий музыкальный критик Отари Жвания назвал самым крутым из раздутых пузырей современной эстрады, обозвали «мужиком»! И кто? Мелкий музыкальный деляга провинциального городка, который для удовлетворения тщеславия аборигенов иногда называют «Северной столицей»!

Однако Ангелок не хотел разрушать свой имидж, ввязываясь в тупую перепалку.

— Проблема только одна, — он держался с достоинством. — Я хочу спать. Потом приму ванну, и мы поговорим о концерте. Только вежливо.

С этими словами Фадеев демонстративно повернулся спиной к гостям, посмотрев перед этим презрительно на Аглаю и сурово — на менеджера, поднял одеяло и лег в постель, не забыв им укрыться и поправить трусы.

Покоя ему выпало не больше пяти секунд. Затем одеяло снова оказалось на полу. Ангелок увидел растерянное лицо менеджера и напуганную Аглаю, которые, однако, не смели вмешаться.

Его протащили по коридору, и Ангелок влетел в ванную, брошенный мощной рукой Рэмбо. Другой незнакомец, вошедший прежде в ванную и уже включивший воду, подхватил его, не позволив голове соприкоснуться с фаянсом. Вслед за этим туда же вошел и Рэмбо, закрыв за собой дверь.

Аглая и менеджер удивленно смотрели друг на друга, силач в костюме курил, стряхивая пепел на ковер. Все трое прислушивались к происходящему в ванной. Сперва оттуда доносился шум хлещущей воды. Иногда из-под него вырывались чье-то бульканье и хрип. Его перекрывал свирепый голос Рэмбо: «Еще, еще»!

Через пять минут струю убавили. Опять Рэмбо: «Ты знаешь, почему в роддоме тебя не спустили в унитаз? Не потому, что это запрещено какой-нибудь инструкцией, просто туда не прошла бы твоя жопа. Ты понял»? В ответ раздался на удивление вежливый и спокойный голос Ангелка. Последний раз так он, наверное, говорил в школе — и то в начальных классах:

— Извините, я все понял. Пожалуйста, больше не надо.

— Ты проснулся?! — рявкнул Рэмбо.

— Да-да, — Макс отвечал громко и торопливо.

— Ты будешь сегодня петь?

Снова вежливое «да-да». Потом дверь медленно открылась. К удивлению Аглаи, оттуда не вылетело облако пара, из чего следовало, что включена была лишь холодная вода!

На пороге стоял Фадеев, притихший и печальный, однако выглядевший более бодро, чем пять минут назад. Помощник Рэмбо заботливо вытирал ему голову полотенцем.

— Мы будем… — несмело начал менеджер.

— Кому и на что? — угрюмо спросил Рэмбо, делая шаг к нему.

— Все в порядке, — заторопился Фадеев. — Я буду петь…

Прошло полчаса. Ангелок сидел в кафе на втором этаже «Астории», мрачно пил кофе и жрал пирожные. Николай по-прежнему мозолил ему глаза, и Макс вспомнил из школьного учебника, что это был беспощадный тиран. Благополучно вытянув четверку по истории, Фадеев потерял всяческий интерес к самодержцам, но теперь он возник снова. Хорошо было царям! Если на душе неуютно и не помогают веселые напитки, всегда можно кого-нибудь послать на конюшню. Или затравить гончими… У Ангелка сохранились обрывистые сведения о тех суровых временах, вроде, тогда так и поступали.

Больше всего Максу хотелось затравить ублюдка с лицом Рэмбо. Или, на худой конец, его помощника, оставленного для наблюдения за певцом. Охранник-надсмотрщик сидел за соседним столиком и смотрел на каждое пожираемое Ангелком пирожное так презрительно, будто хотел на него плюнуть. А Фадееву хотелось плюнуть ему в рожу. Но выместить обиду на такой твари было опасно. Поэтому, Макс стал приглядываться к более подходящим и проверенным объектам: менеджеру и Аглае. Лучше расправиться с Аглаей. Менеджер все-таки наемник, а она — его женщина, пусть и вынужденная прощать ему семь измен в неделю. Все равно, должна была налететь, как кошка, вцепиться в глаза тех, кто тащил его по коридору как дохлую овцу! Сейчас она будет наказана. Лучше всего кричать на нее минуты полторы, а потом, еще раз откусив от пирожного, размазать о симпатичную мордашку. Ничего. Умоется и помирится…

Однако осуществить намеренное Ангелок не смог. Аглая оторвалась от недопитого кофе:

— Макс, я не хотела тебя огорчать. Но все равно ты об этом узнаешь и без меня.

«О чем узнаю? — растерялся Фадеев. — С Лагутенкой мне изменила, что ли?»

Аглая положила на стол газету и показала на статью, называющуюся «Дикие художники». Название было подчеркнуто.

Фадеев уставился в недоумении на первый абзац, где говорилось о привычке троглодитов выражать свои эмоции рисунками на стенах пещер. Аглая указала чайной ложечкой на середину публикации, где десяток предложений тоже был подчеркнут. Ангелок начал чтение.

«Времена, когда стены пачкали только поклонники “Алисы” или “Кино” — проходят. В городе появилось новое племя музыкальных вандалов, точнее вандалок. Обычно это привлекательные, но незамысловатые девочки, не вышедшие из возраста, в котором первой любовью должен стать не прыщавый Вася из соседней парадной, а как минимум, принц. Милые глупышки считают, что принцы сохранились лишь на эстраде, и охотятся на своих кумиров, особенно тогда, когда те стараются максимально облегчить им это веселое занятие.

К примеру, знаменитый Ангелок Фадеев (в миру — Максим). Известно, что любая раздутая бездарность всегда старается отличиться от других бездарей. Вокальных данных для этого не хватает, а музыка и тексты — чужие. Но у Ангелка есть свои ходы. Исполняя хит “Летучая рыбка”, он каждый раз кидает в толпу девчонок игрушечную рыбку. Несчастные дурехи дерутся за этот трофей: переломы и сотрясения случаются не реже, чем на футбольном матче. Зато счастливица может потом придти с рыбкой на пресс-конференцию. Потом “звезда” и “избранница судьбы” уединяются в соседней комнате…

Механизм подобной “рыбалки” действует безукоризненно. В Питере уже накопилось три-четыре десятка счастливиц, подержавших в руках рыбку. В сопровождении такого же количества подружек, надеющихся на такую же удачу, они, как тени, следуют за Фадеевым, готовые кинуться под его автомобиль или простоять ночь перед гостиницей. За последние пару лет он вовлек в этот клуб больше девчонок, чем какая-нибудь тоталитарная секта.

“Но при чем здесь изгаженные стены?” — спросит читатель. Дело в том, что стены здания, в котором проходит пресс-конференция, а также стены десятка домов вокруг музыкального клуба покрыты изображениями крылатых рыбок и инициалами “героя”. Когда вы увидите на одном месте несколько подобных водоплавающих, знайте: недавно здесь тусовался гарем Ангелка».

— Мерзкая «заказуха»!.. — почти крикнул Фадеев.

Аглая взяла последнее пирожное с блюдца, но ела без аппетита. Ей тоже не позавидуешь. Одно дело — знать, что твой гениальный бой-френд то и дело живет с другими. И другое дело, когда об этом гудит целый город, пусть даже и не родной.

Потом Ангелок опять поднял газету и стал рассматривать фамилию автора.

— Какой-то Бананов… Морду бы ему набить!

— Обязательно надо набить, — поддержала Аглая.

Фадеев тут же поостыл. Набить морду — хорошая идея. Однако свою кандидатуру на роль исполнителя он отмел сразу, тем более, самого Бананова еще не видел. Как всегда, выручил менеджер: «Макс, тебе надо думать о концерте, а не о разных кретинах. Тем более, всегда найдется, кому сделать такую работу». При этом он взглянул на крепыша за соседним столиком. Однако Фадеев отмел эту мысль сразу же. В таких делах одалживаться нежелательно. Тем более, перед этими людьми.

Но отомстить хотелось! Это чувство объяло всю его натуру, как человека, задержавшегося в пивной, переполняет желание пойти в туалет. Никакие судебные решения, никакие извинения и даже самые крупные суммы не смогут его удовлетворить. Только месть, старая, как соль и вино! Та самая месть, когда трогаешь шпорами труп врага и вдыхаешь аромат обеими ноздрями. Что же делать?

И тут Ангелка поразила гениальная идея. Он до того обрадовался, что расплескал остатки кофе.

— Ха! Этот Бананов мне просто завидует. Он хотел бы иметь такой же гарем. Хорошо, его мечта исполнится! Я организую встречу. Игорь, — менеджер подобрался, ожидая приказа, — узнай телефон редакции газеты… Аглая, свяжись с девчонками и объясни, в чем дело. Обещай им бесплатные «проходки». Скажи, что час и место они узнают чуть попозже.

Аглая удивленно взглянула на него. По негласному договору, она не должна была знать про «гарем», хотя отлично знала — девчонки сами по себе вряд ли догадались бы требовать от него употребления презервативов. Скорее всего, она покупала их сама и выдавала почти под расписку. Однако Аглая была оскорблена статьей не меньше кавалера. Обида, нанесенная ее другу и кумиру, требовала отмщения. Поэтому, она тотчас же понеслась в номер — названивать по телефону знакомым «рыбкам».

* * *

Бананов был счастлив — все обошлось. Когда он впервые взглянул на свежий номер газеты, то пришел в легкий ужас, ожидая разговора с начальством. Однако Главный с утра был в прекрасном настроении; то ли вчера сыграл в теннис с вице-губернатором, то ли газете простили типографский долг. Поэтому, когда на планерке речь зашла о «Диких художниках», он хохотал, цитируя статью, и лишь под конец посерьезнел:

— Ну, ладно, Леня, с тобой все понятно. Ладно, Таня тоже вчера умаялась. Но почему я не слышал воплей Ларисы Константиновны? Она же всегда обращает внимание на такие штучки… Ладно. Если он подаст в суд, то вычтем из твоей зарплаты, Леня!

У Главного это была самая любимая шутка, поэтому Бананов понял: гроза миновала. Правда, его собственная гроза чернела впереди. Предстояло поквитаться с сопляком, решившим устроить на страницах газеты вендетту с этим, как его, Фадеевым. Девочек-рыбок он не поделил с ним, что ли?

В отделе зазвенел звонок. Бананов снял трубку, надеясь, что это Вячеслав. Однако голос оказался незнакомым: «Здравствуйте, Леонид Сергеевич. Я Максим Фадеев, о котором вы упомянули во вчерашней статье».

Бананова настиг приступ интенсивной потливости. Капли свободно сползали по ногам, как ленивые муравьи. Он ждал продолжения.

— В целом, статья мне понравилась, — продолжал собеседник. — Однако о некоторых вещах вы неверно информированы… Нет-нет, речь вовсе не идет об опровержении, скорее о небольшом дополнении. Разумеется, обговорив ваши условия. Мы должны встретиться, причем, желательно, сегодня. Как вы относитесь к четырем часам?

— Вообще-то… В принципе, я согласен, — вяло произнес Лелик. После этого уставился в настенные часы, пытаясь определить: сломаны ли они, или на них и правда двадцать минут третьего?

Промедление оказалось не в его пользу, ибо было истолковано как согласие.

— Так мы договорились?

— Сейчас, одну секунду, — Бананов лихорадочно задирал рукав, освобождая наручные часы. На циферблате была половина третьего. — Да, согласен.

— Предлагаю встретиться в клубе «Творожок». Это в конце Садовой улицы. Пожалуйста, постарайтесь не опаздывать. Жду.

Трубка издавала короткие гудки, Бананов продолжал ее сжимать, будто надеясь получить еще какую-нибудь информацию. Но это было бесполезно. Мысли Бананова метались, как тараканы, застигнутые хозяйкой в буфете. Когда он понял, что с ним намерен говорить герой вчерашней статьи, то подготовился к худшему. Конечно, говорить с обиженными ему приходилось, людей обижал он часто. И отвечать им по телефону приходилось немало. С одной стороны, не западло было бы применить тактику «Дядюшка, прости засранца»: «Извините, это техническая ошибка. Наше издание всегда вас уважало и будет радо напечатать опровержение». Бананов прекрасно понимал, что в четырех случаях из пяти опровержений писать не придется, «звезды» капризны, но отходчивы, не проконтролируют. Или по-другому: «Да, это я автор. Что дальше? Суд? Пожалуйста, валяйте. Кстати, информация к размышлению. Однажды на нашу газету “наехал” сам Коржаков. И что вы думаете? Как наехал, так и отъехал». Конечно, Коржаков никогда не “наезжал” на банановскую газету, скажем больше, он вряд ли был в курсе ее существования. Однако немало знаменитостей покупалось на дешевый блеф.

На этот раз Бананов был в замешательстве. Никогда еще обиженные не говорили с ним настолько дружественно и многообещающе. Здесь скрылась загадка. Впрочем, Лелик ее быстро разгадал. Конечно, главную роль сыграло его имя. Если бы статья была подписана каким-нибудь Славой Антоновым, разумеется, обиженный музыкант обозвал бы сперва его козлом и был бы прав. Нечего щенкам начинать свою карьеру с подобных «наездов»! Другое дело он, Бананов, журналист с именем. Фадеев верно смекнул, что здесь не все просто. Раз против него выставили артиллерию таких калибров, значит дело слишком серьезно. И захотел узнать, в чем дело. Или перекупить. Раз речь идет об условиях, значит именно так!

Натянув куртку, Бананов подошел к зеркалу и улыбнулся сам себе. Надо же, такой поворот! К чертям собачьим предвыборные блоки и депутатские списки — отныне он будет музыкальным журналистом. И покажет разным Жваниям, как надо писать об этом! Ибо научиться хорошо писать (а он-то умеет), труднее, чем въехать в любую тему.

* * *

Удивляясь своей точности, Бананов оказался в конце Садовой без десяти четыре. Без особого труда он обнаружил нужный дом. Дальше начались трудности. Музыкального клуба под аппетитным названием «Творожок» нигде не было видно.

Лелик задумчиво бродил по огромному двору, наполовину занятому причиндалами капитального ремонта. Пахло краской, уныло скрипела лебедка. У заказчиков, видимо, недавно кончились средства, поэтому рабочих нигде не было видно, и строительный вагончик выглядел безжизненно.

Бананов уже хотел уходить, решив, что ошибся номером, когда увидел между двух высоченных куч песка парадную с большим белым листком на ней. Он приблизился и прочел надпись, сделанную синим фломастером: «Музыкальный клуб “Творожок”». Чуть выше, над козырьком парадной, виднелись силуэты каких-то букв, будто недавно снятых. Похоже, здесь было написано то же самое.

«Непонятно. То ли “Творожок” закрылся, то ли его открывают», — подумал Лелик, входя в парадную. Там никого не было. Лишь горела лампочка и бумажный обрывок, плохо прилепленный к стене, указывал дальнейший путь посредством маленькой синей стрелки. Следуя ее направлению, указывающему на подвал, Бананов спустился по почти невидимым ступенькам, прошел столь же полутемным коридором и оказался в большой комнате, скорее, даже зале.

Зал был освещен значительно ярче. Напротив находилось полуразобранное деревянное возвышение — видимо, площадка для музыкантов. Всюду стояла различная мебель, целая и сломанная, какие-то коробки, металлические конструкции. С первого взгляда можно было понять, что до концертов и танцев здесь далеко, зато ремонтникам есть, чем заняться.

Впрочем, это все Бананов разглядел чуть позже. Сперва же он заметил девушку в изящном розовом джемпере, сидевшую в относительно целом кресле возле эстрады. На ее груди висела маленькая картонная раскрашенная рыбка.

— Это вы Леонид Бананов? — нежно проворковала она.

— Это я, здравствуйте, — ответил он, пытаясь организовать на своем лице такую же симпатичную улыбку. — Мне назначил встречу Максим…

Лелик, уже вошедший внутрь зала шагов на пять, услышал сзади шорох и оглянулся. Вдоль стен стояли, затаив дыхание, еще полтора десятка девушек от шестнадцати и старше, одетых более крикливо и безвкусно. У них были две общие приметы: такая же картонная рыбка на груди и свежий номер «Городских новостей» в правой руке. Бананов успел подумать, что так обычно начинаются встречи почитателей со своим кумиром. Больше он не успел ни о чем подумать. Все пятнадцать особ ринулись на него одновременно, вздымая тучи строительной пыли, как табун породистых лошадок…

Бананова били все. К счастью журналиста, большинство делало это свернутыми в трубочку газетами, к тому же одновременно, затрудняя работу друг дружке. Правда, нашлось несколько стерв, которые пинали его ногами, а потом, отбросив газеты, начали колотить кулачками, щипать и рвать за волосы. Одна зараза пыталась даже выбить правый глаз, но промахнулась и угодила пальцем в переносицу.

Лелик решил, что хуже происходящего ничего быть не может. Но ошибся. Несколько девиц (он не считал) совершили с ним половой акт, возбуждая несчастного посредством тонкой веревки. При этом одна из уже удовлетворенных девок стояла у него над ухом и гадким голосом сообщала, что гораздо приятнее иметь дело с трупом. Потом картина переменилась. Более благоразумная половина, считая, что экзекуция может зайти слишком далеко, прекратила бить и трахать Бананова, попыталась даже уговорить остальных отказаться от этого занятия. Те не слушались, продолжая дергать Лелика за уши и награждать пощечинами. Наконец, девушка, сидевшая в кресле — видимо, координатор, сочла нужным вмешаться.

— Хватит с него! — громко крикнула она.

Еще три-четыре секунды ушам и волосам Бананова грозила опасность быть оторванными от головы, потом его отпустили. Лелик понял, что лежит на грязном полу со спущенными брюками, и радовался минутному покою. Ни о чем другом он не мог думать, хотя все-таки соображал: неприятности только начинаются.

Девушка в джемпере открыла дамскую сумочку, из которой извлекла экземпляр «Городских новостей» и поинтересовалась, «зачем, г…, ты это написал»? Бананов, которого к этому времени успели приподнять и поставить на колени, начал сбивчивый рассказ о вчерашнем тяжелом вечере в редакции, о гнусном юном писаке Антонове, о своей любви к музыкальному творчеству Макса Фадеева и легком сердечном приступе, настигшем утром, после прочтения чужого материала под своей фамилией.

Когда он дошел до описания беготни по редакции в поисках валидола, собеседница прервала его:

— Слышали, девочки? В грудь его больше не пинать. А ты заткнись! Хватит про свою историю болезни. Скажи, от кого ты узнал про наш клуб?

— От вашего Фадеева, — сказал Бананов, что привело к новым побоям.

Только через минуту он понял, что под словом «клуб» девицы имели в виду собственную компанию. Легче от этого не стало, ибо говорить было нечего. До сегодняшнего утра о существовании клуба «рыбок» Бананов не знал, а ссылки на Антонова приводили к новым невзгодам. С каждой минутой девки становились все изощренней. Предводительница, поудобнее устроившись в кресле, громко читала выдержки из статьи «Дикие художники». Когда она дошла до описания порчи шедевров архитектуры, «рыбки» вынули маркеры и начали рисовать свою символику на замечательной кожаной куртке (стоимость — 260 долларов, сезонная скидка 10 процентов + 5 процентов скидки предъявителю рекламного талончика). Потом их энергия немного иссякла. Этому способствовало сообщение одной из них, что до концерта Ангелка осталось чуть больше часа.

— Ладно, — подытожила предводительница. — С Этим разберемся потом. Лена, Зоя, Лида, Маха — остаетесь сторожить. Вернемся и разберемся. Может, с нами и Макс подъедет.

Четыре девчонки, которым выпала роль часовых, пытались протестовать, но авторитет девушки в джемпере был непререкаем. Откуда-то принесли наручники. Бананов был уверен, что его прикуют к какой-нибудь трубе. Однако трубы поблизости не оказалось, и его прикрепили к ручке огромного контейнера, длинного, как гроб. Потом почти «рыбки» удалились.

К этому времени Бананов являл собой настолько печальное зрелище, что охранницы не стали над ним издеваться. Некоторое время его расспрашивали о трудностях журналистской профессии, и почему она превращает людей в уродов. Собеседник им попался никудышный: опасаясь новых неприятностей, Лелик мямлил в ответ что-то неинтересное.

Наконец, пленник девчонкам надоел. Две из них отправились за пивом, оставшиеся, чуть подождав, тоже куда-то удалились.

«Надо выбираться отсюда», — подумал Бананов. Мысль была здравой, но невыполнимой, ибо ключ от наручников унесла девушка в джемпере. Что же касается огромного контейнера, то сдвинуть его с места не представлялось возможным. Однако Бананов изловчился и откинул крышку. Сразу стала ясной причина неподъемности ящика — внутри лежали какие-то металлические конструкции. Лелик вынул одну из них, но не удержал и она упала на пол.

Его охватил ужас: сейчас девки прибегут и, возможно, побьют его этой крепежной деталью. Однако девки не возвращались. Не зная, зачем он это делает, Лелик, уже более осторожно, опустошил ящик почти наполовину и дернул. Тот стал явно легче. Тогда пленник вынул из ящика почти все. Стало ясно, что его, хотя и с трудом, можно тянуть за собой. Не зная, зачем он это делает, Бананов потащился в сторону ближайшей двери. Вдруг фарт продолжится, и там удастся найти ацетиленовый резак? Правда, он не знал, как с ним обращаться, но вдруг там лежит еще и инструкция к нему?

Резака в соседней комнате не оказалось. Зато на полу стоял подключенный телефон. Бананову удалось до него дотянуться и он набрал «02». Долгое ожидание и заветное: «Милиция, 276-я».

— Меня схватили и насилуют в «Творожке»! — запричитал Лелик.

— Кто насилует?

— Девочки-«рыбки».

На другом конце трубки нетактично выругались и послышались короткие гудки. Бананов не очень любил литературные цитаты, но вспомнил Ивана Бездомного, позвонившего в милицию из психушки.

«Что делать? Как объяснить? И кому?» — думал перепуганный журналист. Он набрал номер редакции, надеясь, что трубку возьмет Слава Антонов и его удастся заманить сюда. Однако в кабинете никого не было.

Бананов лихорадочно задумался. Лишь один телефон мелькнул в его гудящей голове: рабочий номер Юли Громовой… К счастью, в криминальном отделе трубку подняли почти сразу. В эту секунду вдали послышались удивленные, а потом возмущенные голоса. Девчонки вернулись с пивом и обнаружили побег.

— Юля, это я, Бананов! — крикнул несчастный. — Спасай, я в «Творожке». Меня взяли в заложники и пытают…

Больше ничего сказать он не успел. Трубку вырвали из рук и бросили на аппарат, перед этим огрев ею Бананова по уху.

Дальнейшие минуты были печальны. Журналиста гнали пинками, заставляя тащить за собой контейнер, на который уселась одна из девок. При этом Лена, Лида, Зоя и Маха хором утверждали, что Бананова еще не пытают. Пытки — впереди!

* * *

Алексей приехал в Дом прессы для того, чтоб задать Юле пару вопросов об избирательном блоке нового знакомого, а заодно забрать Женевьеву. Войдя в криминальный отдел, он застал обеих подружек в глубоком раздумье.

— Чертовщина какая-то, — удивлялась Юля. — Часа полтора назад звонил Бананов. Говорит, его кто-то поймал и держит заложником.

— Надо было обратиться в Службу спасения, — хмыкнул Нертов. — В тот отдел, который занят судьбой животных, попавших в беду.

— Еще он сказал, что находится в каком-то «Творожке», — продолжила журналистка. — Сперва я решила, что у него неприятности с молочным комбинатом, потом позвонила в одну дружественную контору с приличной базой данных. Так вот, «Творожок» — музыкальный клуб.

Алексей округлил глаза или сделал вид, что округлил. Юля протянула ему сегодняшний номер, показывая ногтем, что надо читать.

Нертов пробежал глазами текст, мгновенно уловив его смысл.

— За такие шутки морду бьют. Я бы не удивился.

— Я бы удивилась, — ответила Юля. — Я уже навела справки у Жвании. Ангелок-Фадеев — такое явление, которому набил бы морду сам Бананов. Кроме того, будь все так, Лелик позвонил бы и сказал, что ему набили морду. И как он оказался в этом «Творожке»? Я звякнула и туда. Трубку подняла какая-то пигалица и путано объясняла, что клуб переехал. Точно, врет…

— Я никогда не была в конце Садовой улицы, — вмешалась Женевьева, которая, несмотря на знание костоломных приемов, была очень доброй девушкой. — Давайте, поедем туда на прогулку, если мы не знаем, как развлекаться этим вечером.

— Не думаю, что поездка окажется развлечением… — задумалась Юля. — Черт меня дернул поднять трубку! Но коллегу-то жалко… Алеша, давай туда быстро смотаемся?

— Ладно, — сдался Нертов. — Я заправлюсь на проспекте Газа и «Новости» оплатят мне бензин.

Уже выходя из редакции, он проворчал, что Женькиных развлечений ему и так по горло хватает, а Бананов просто говнюк. Но, как говорится, лекция попала в неподготовленную аудиторию.

* * *

Уже стемнело, когда Алексей, Женевьева и Юля прибыли по нужному адресу. Жвания заранее объяснил Юле, как добраться до «Творожка», поэтому они, несмотря на полутьму, нашли подъезд, с которого уже была сорвана бумажка-указатель. Тут они остановились, не зная, куда двигаться дальше. В этот момент снизу донеслись звуки, которые Юля не могла спутать с другими — вопли Бананова.

— Нет, я готов… Опровержение… Денег дам!.. Не надо!

«У вашего друга проблемы», — заметил юрист, после чего уверенно двинулся вперед. Следом шла Женевьева. Поколебавшись, Юля двинулась за ними.

Впереди показался свет, а вопли усилились. Внезапно они сменились не менее трагичным мычанием.

Еще несколько шагов, и наши герои оказались в зале, в который четыре часа назад имел неосторожность придти Бананов. Обстановка почти не изменилась, только девочек было уже штук двадцать. Пленника, по-прежнему со спущенными брюками, освободили от наручников — совершенно излишних, ибо в его глазах читалось полное отсутствие воли к сопротивлению. Он сидел на полу, две девчонки держали его руки. Еще одна поливала из двухлитровой бутыли «кока-колы» экземпляр «Городских новостей», а другая совала писаке в рот намокший кусок. Судя по огромной стопке газет, лежащей на стуле по соседству, Лелику предстоял тяжелый вечер.

Внезапно в глазах казнимого зажглась надежда. Он увидел троих человек, стоящих на пороге. Впрочем, надежда тут же угасла: во-первых, потенциальных освободителей было лишь трое, во-вторых, не собираются ли они присоединиться к палачам? — Прежние отношения Лелика с Громовой допускали и такой вариант. Что же касается девочек-«рыбок», то они настолько были поглощены экзекуцией, что ничего не заметили.

— Отставить! — во всю глотку гаркнул Нертов.

Девицы замерли, недоуменно тараща глаза на вошедших. Это позволило Алексею со спутницами пройти половину зала и добраться до Бананова, застывшего с обрывком газеты во рту.

— Всем стоять. Ждать приказа! — рявкнул еще раз Нертов. Юля подошла к Лелику, схватила за воротник, подняла на ноги и повела за собой.

При виде того, что их жертву пытаются выкрасть, «рыбки» вышли из транса. Они двинулись к пришедшим, а девчонка лет четырнадцати подскочила к Нертову: «Ты тоже журналист»?!

— Тебе папа гулять позволил? — рявкнул Алексей. — Сейчас за уши домой отведу!

Однако девчонка была или слишком пьяна, или возбуждена недавним лицезрением кумира. Поэтому, взвизгнула и прыгнула на юриста, целясь ногтями в лицо. До этого Нертову приходилось бить женщин лишь раз в жизни и занятие это не понравилось, однако деваться было некуда. «Рыбка» не успела затормозить и, наткнувшись животиком на указательный палец Алексея, осела на пол.

Оглянувшись по сторонам, юрист понял, что удар не будет последним. Девки завизжали и навалились все разом. К счастью, Женевьева не испытывала предрассудков. От удара ногой в челюсть, ближайшая «рыбка» отлетела метра на три в сторону. В тот же миг француженка нанесла удар правым локтем, и другая девка схватилась за разбитый нос. Перед Женевьевой возникло пустое пространство, и она прыгнула вперед, ухватив за оба уха сразу какую-то растерявшуюся девицу, рванув изо всех сих. Подобный прием достиг цели: своды подвала огласил истошный вопль, заставивший отступить остальных. Лишь единственная вцепилась одной рукой в Юлю, а другой — в Бананова. Журналистка выхватила «Удар» и выстрелила. Получив хорошую дозу аэрозольного перца в сочетании с остатками пороховых газов, «рыбка» отлетела на ближайший стул.

Девки завизжали, готовясь перейти в новое наступление. И тут Алексей вспомнил метод, к которому прибег Илья Муромец, оказавшийся в стане царя Калина. Первая из побежденных им девок только пришла в себя, пытаясь подняться. Он нагнулся, ухватил ее за обе руки, оторвал от пола и стал вращать вокруг себя, как крысу. Девчонка визжала, крутясь, словно на центрифуге, ее подружки разбегались по сторонам, стараясь не попасть под удары мелькающих ног. Кому-то не повезло, и «рыбка» полетела к стене, как сбитая кегля.

— Уходим! — закричал Алексей, руки которого начинали неметь.

Его спутницам такая команда не требовалась. Юля тащила Лелика, движения которого затрудняли спущенные штаны, к выходу. Женевьева шла рядом, отбрасывая точными ударами фанаток. У двери одна все-таки добралась до Юли, но та еще раз применила «Удар».

Скоро Алексей понял, что эвакуация завершена. Тогда он поставил обалдевшую девчонку на ноги, дал отеческого, впрочем, мощного шлепка и бросился наутек. За спиной орали «рыбки».

Все трое выскочили во двор и остановились, ослепленные автомобильными фарами. Во дворе только что затормозила белая «Волга». Рядом стояли двое пассажиров, шофер возился на своем сиденье, а потом и он встал, погасив фары.

В полутьме Алексей все-таки смог разглядеть обоих прибывших. Первый — невысокий парень в костюме, традиционный офисный тип. Зато его спутник, высокий худой юноша с кудрявой по-овечьи головой и неземной рассеянностью во взоре, запоминался надолго. По сторонам он глядел так, как будто хотел спросить окружающих: «Извините, на какую планету мы опустились?» В правой руке он сжимал газету.

Пока юрист разглядывал незнакомцев, Женевьева даром время не теряла. Она стояла возле узкой двери и наносила удар за ударом всем, кто пытался выскочить во двор. При отсутствии сильных противников и небольшом везении, такую позицию можно было оборонять долго.

Между тем Бананов решил поискать себе дополнительных покровителей. Он подскочил к незнакомцам (те посторонились, лишь только увидели его вблизи) и заорал:

— Пожалуйста, увезите меня отсюда. Меня преследуют!

— В чем дело? — спросил шофер, самый спокойный из этой троицы. — Кто преследует?

— Ляди-фанатки! Меня сюда Фадеев заманил, — возопил Лелик.

Взгляд парня стал менее отрешенным.

— А вы не из «Городских новостей»?

— Да! Я ведущий журналист Бананов. Со мной хотят расправиться за правду о подонке-певце!

Взор юноши с овечьей головой стал еще более осмысленным. Он шагнул к Бананову и размахнулся, однако бить не стал. Казалось, ждал, пока за него это сделает кто-нибудь другой.

Шофер и парень в костюме одновременно кинулись к Бананову. Менеджеру пришлось ради этого оттолкнуть Юлю. Последнее не понравилось Нертову: перед ним были здоровые мужики, а не сопливые девчонки!

Шофер рухнул сразу от мощного удара в голову. Менеджер попытался махнуть рукой, но юрист успел ухватить его за ногу и, крутанув, швырнул на капот.

Тотчас же Нертов почувствовал, что его схватили сзади его за шею и даже попытались сделать что-то, похожее на зажим. Экспериментировать Алексей не стал. Классическим приемом он придержал руку соперника и, резко поджав ноги, присел, чуть повернув корпус в сторону. Напавший не удержал равновесия, полетел через голову. Однако опустился не на асфальт, а в ремонтную люльку.

В этот момент Бананов совершил единственное активное действие за последние часы. Он подскочил к лесам и дернул первый попавшийся под руку рычаг на распределительном щитке. Послышался ленивый скрежет, и люлька медленно поползла вверх. Из нее доносились истошные вопли Ангелка. Фадеев понимал, что медленно приближается к крыше, но испугался выпрыгнуть, пока еще не перевалил за первый этаж. После этого его решение остаться в качающейся люльке можно было признать более чем обоснованным.

Алексей оглянулся. Шофер сидел на грязной земле, менеджер скрючился, сползая с капота. Оба глядели в небеса, куда неторопливо поднимался их босс.

Между тем, Женевьеве надоела пассивная оборона, и она отскочила от парадной. Оттуда одна за другой стали выскакивать «рыбки». Несомненно, они хотели продолжать битву и во дворе, но тут их внимание привлекли знакомые, милые сердцу вопли. Одни девчонки таращились наверх, другие, с риском для здоровья, полезли по лесам, чтобы спасти своего кумира.

Юля с Алексеем подхватили Бананова, как уставшего сынка после долгой лесной прогулки, и потащили на улицу. Женевьева прикрывала отход, впрочем, никто и не преследовал…

Лелик, скрючившись на заднем сиденье нертовской машины, дрожал. До него, видимо, только сейчас дошел смысл недавнего происшествия, и он то начинал торопливо благодарить спасителей, то нервно хихикал, то всхлипывал. Пару раз Бананову становилось дурно, но все обходилось.

— Надо снять стресс, — решила Юля. Нертов остановился возле круглосуточного магазина, где купил для себя «Байкал» и бутылку коньяка остальным. Юля отхлебнув, угостила Женевьву, а потом почти насильно раздвинула челюсти Бананову. Тот зачмокал, не отпуская горлышко, пока не высосал половину бутылки.

К всеобщему огорчению, коньяк породил побочный эффект. Истерику Бананов прекратил, однако тут же попытался сесть на асфальт.

По просьбе Юли, пожалевшей коллегу, Лелика пришлось везти домой, на проспект Маршала Жукова, предварительно запихав банановское туловище в машину.

К счастью, свой дом Бананов сразу узнал. Женевьева осталась в машине, а Юля и Нертов доставили бедолагу на этаж и помогли открыть дверь. Беглый осмотр показал отсутствие серьезных повреждений. Да и оказавшись в родных стенах, Бананов стал быстро поправляться. Он беспрерывно повторял слова благодарности, чем порядком утомил своих спасителей. Пока Юля возилась со сложным дверным замком всхлипывающий и икающий Бананов направился в свою комнату. Наконец, дверь поддалась. Юля уже вышла за порог, как услышала сзади торопливые шаги хозяина квартиры.

Она и Алексей обернулись. По его щекам Лелика стекали слезы, а в руках была белая папка.

— Юля, я не хочу больше этим дерьмом заниматься! А ты меня спасла. Может, тебе пригодится? На, держи…

Глава четвертая. ОХОТНИКИ ЗА КОМПРОМАТОМ

«Надо садиться на диету. Во-первых, бутерброды без масла. Или с маслом только один, за весь день. Остальные — без. Во-вторых, заходить в “Норд” только раз в неделю. Корзиночки брать с фруктами, на худой конец — со взбитым белком. Но не с кремом. И кстати, на кой черт класть в кофе две ложки песка? Не более одной». Юля не меньше трех раз в месяц давала сама себе клятву подвергнуть себя самой строгой диете. На этот раз подобные обеты выглядели особенно актуально: журналистка поняла, что в ближайшие дни ей предстоит преимущественно сидячая работа. А это располагает к правильному питанию.

Подарок Бананова — толстенная папка — был честно поделен с Нертовым. Разумеется, весь процесс дележа свелся к получасовому мучению возле копировального аппарата. Секретарша (единственный на всю редакцию ксерокс стоял в приемной) постаралась сделать как можно более выпученные глаза, увидев, насколько толста папка, однако Юля постаралась этот взгляд не заметить. Она не услышала также вздохи секретарши относительно дороговизны порошка и истощения запасов писчей бумаги. Более того, запихивая листик за листиком под крышку, Громова рассуждала вслух, что на несчастном аппарате печатают и курсовые работы, и рефераты, и даже рассказики, типа «Приключений сестры Гризельды», хотя такую порнушку давно полагается читать прямо с монитора, не оскверняя ею бумажные носители. Она же копирует исключительно рабочие материалы.

Утомленная звуками ксерокса, напоминавшими ее собственные вздохи, секретарша ушла в буфет. Юля закончила работу без нее, мрачно раздумывая: насколько эти материалы окажутся рабочими и готова ли родная редакция дать им место на страницах «Городских новостей»?

Со следующего утра у нее началась Большая работа. Надо было пересмотреть каждый лист, определить, насколько он ценен, и принять решение: что делать с ним дальше? Ну, вот куда, скажите на милость, пристроить такую бумажку, как справку из вытрезвителя?

Итак, смотрим. Год 1986. В таком случае наш герой — просто принципиальный борец со знаменитым указом Горбачева. Кстати, кто же он? Митрофанов Георгий, старший технолог «Электросилы». «Оскорблял сотрудников милиции нецензурными словами, пытался ударить дежурного нарколога… Размахивал партбилетом, кричал, что органы давно не чистили… (“Интересно, где сейчас этот партбилет?”) Утром обвинил работников вытрезвителя в хищении четырех рублей пятидесяти двух копеек». На оборотной стороне был приклеен маленький бумажный ярлык: «Представляет большую ценность. Подлинная запись в регистрационном журнале вытрезвителя уничтожена». Однако с точки зрения Громовой, ценность как раз была небольшой — вершиной политической карьеры Митрофанова оказался Московский райсовет. Ныне от власти он отошел окончательно, благо напитков стало больше, не в пример 1986 году, да и милиция либеральничает с их потребителями, не мешает валяться, где попало.

Что у нас дальше? Выписка из постановления первичной ячейки. В далеком 1984 году Ленинский комсомол, в лице пятнадцати своих членов, обсуждал неподобающее поведение студента первого курса истфака института имени Герцена Миловидова Сергея в отношении студентки Анны Семеновой… Ага, все понятно, «картошка»! Грубо приставал, подкараулил после окончания работ, порвал джемпер (надо же, какая сила!), повалил возле силосной ямы… Вмешались товарищи по «картошке». Учитывая глубокое осознание, поставить на вид с занесением в учетную карточку.

Миловидов — депутат первого призыва, баллотируется в ЗАкС и сейчас. Но куда пришьешь порванный джемпер студентки Ани? Разве расклеить копии протокола по его округу, с припиской: «Девушки, голосуйте за вашего защитника!». Впрочем, пусть этим занимаются конкуренты. Наше дело — писать или не писать. В данном случае — второе…

Юля заочно пожалела Нертова. Вдруг он также сейчас сидит за столом, перелопачивая ворох подобного бумажного дерьма?

* * *

В этот день Нертова охватили жажда действия и легкое возмущение своей ленью. Уже две недели прошло, как он собирался расшифровать содержание дискеты, завалившейся за кожаную подкладку органайзера. И все еще не сделал это!

Юрист включил компьютер. На дискете был только один файл: «cobra.zip». Компьютерные познания Нертова (к слову сказать, минимальные) ситуацию не прояснили — файл никак не желал разархивироваться. Более того, архиватор показывал, что надо ввести пароль. Минут десять так и этак помучившись, Алексей понял, что настало время прибегнуть к более сильному средству — Боче.

Вообще-то, в Университете профессора звали Семен Бочков, но друзья обращались к нему не иначе, как «Боча». Он был невысокого роста, обладал добродушным нравом и совершенно не обращал внимания на мелкие подтрунивания. Еще в школе он мог починить любой магнитофон, а потом, вместе с техническим прогрессом, перешел на компьютеры. Причем, оплату с друзей брал только бартером — пивом. Сперва просто каким-нибудь. Потом «Балтикой». Поднаторев, начал требовать «Пилзнер». Последние несколько лет Бочков работал сетевым администратором в крупном издательстве. Жена и дети видели папу только поздним утром и ранней ночью. Остальное время уходило на работу и Интернет (не считая упомянутых услуг друзьям).

Алексей набрал номер на своей «трубе»:

— Боча, выручай. У меня проблемы. Друг оставил важный файл и уехал. А пароль, зараза, сообщить не удосужился!

— Подъезжай, что можем, то решим. Заодно и в «Кваку» порежемся…

Уже поднимаясь по лестнице, Алексей понял, что компьютерная битва была в самом разгаре. Точнее услышал. В этот вечер геймеры, среди которых были корректор, начальник компьютерного центра и даже генеральный директор издательства «Талант», самозабвенно резались в «Quake». Семен, конечно, принимал в битве активнейшее участие.

— Здорово, любезный, — пробурчал Боча, с неохотой оторвав взгляд от экрана, и протянул руку к пачке «LM». — Ребята, перерыв десять минут… Ну, давай сюда свою проблему.

Диагноз был поставлен за полторы минуты.

— С одной стороны хорошо, что твой друг по старинке пользовался Pkzip, — выдыхнул дым Боча. — Горячие финские парни придумали систему защиты данных BestCrypt NP. Если бы твой друг догадался ею воспользоваться, то для расшифровки пришлось бы арендовать на несколько дней вычислительный центр ФСБ вместе со всем штатным персоналом. А недавно я «скачал» из Интернета программку FZC105, призванную бороться со склерозом такого «пэказишного» типа. Кстати, надеюсь, твой друг не страдает манией преследования?

— Надеюсь, не страдал, — Нертов отметил для себя, что делает непроизвольный упор на прошедшую форму времени. — А что?

— Если длина пароля шесть знаков, то мой «пятисотый пень» («Pentium с процессором 500 мегагерц», — догадался Алексей) разгадает ее, максимум, за пять секунд. Но это, если одни цифры. Если будут вперемешку строчные и заглавные буквы, то может потребоваться больше суток. Ну, а если смесь строчных, заглавных букв, цифр и спецсимволов — ну, всяких там «собак», «баксов», восклицательных и вопросительных знаков, — может повезти через месяц. Но это не самое страшное, — Бочков чуть подался вперед. — Максимальная длина пароля в этом архиваторе — двадцать четыре знака. А теперь прикинь, сколько времени надо, чтобы разгадать пароль, если твой друг впал в маниакальное депрессивное состояние. К тому времени человечество к звездам полетит!

Лоб Алексея покрылся испариной.

— Ладно, не вешай нос! Если твой шпион не полный шизофреник, он никогда такого не сделает. Ты сам подумай, каково каждый раз набирать более двадцати знаков?

Боча застучал по клавишам соседней машины.

— А сейчас я попробую определить пароль с использованием большого словаря. Машина должна его распотрошить минут за тридцать. А уже потом, если будет все плохо, пойдем в «брут форсе».

— Куда-куда пойдем? — Алексей старался говорить негромко, но все равно боялся, что его услышат. Дело было не в конспирации, просто он не хотел, чтобы в компьютерном центре его знали, как «ламера».

— «Брут форсе», — Боча улыбнулся, — это не название соседней фирмы или итальянского ресторанчика. Американцы так называют лобовую атаку. Компьютер будет перебирать комбинации, пока не остановится на правильной. О сроках я тебе уже говорил. А ты пока садись и думай о его любимых женщинах и музыкальных группах.

— Над чем?!

— Мужики, Леша, обожают использовать в качестве пароля короткие слова из ненормативной лексики. Иногда пишут названия музыкальных коллективов, а особо сентиментальные — любимых женщин или детей. Вспомни о нем все, что можно. Я пока поставлю соседний «пень» на работу, пусть он «грабит» словарь. Пока это все, чем я могу помочь. А нам еще полчаса осталось резаться. Мне надо замочить Rippera, у меня с ним старые счеты. — Боча снова уткнулся в свой монитор, и схватка с дикими кровожадными криками продолжилась. Нертов безнадежно уселся рядом.

Боча явно переоценил информированность своего друга по части пристрастий покойного Ивченко. О его музыкальных пристрастиях Нертов не имел никаких представлений. То же самое относилось к женщинам. Алексей не знал даже, какому матюгу бывший депутат отдавал предпочтение (если матюгался вообще). Конечно, неплохо было бы узнать номер паспорта Ивченко. Может, номер кредитной карточки или машины. Выяснить, когда он родился… А вдруг, это знает Александрыч, намедни удравший из больницы? Ведь именно он был с Расковым в квартире, в которой арестовали маньяка, зарезавшего… подругу депутата! Вот, хотя бы одна женщина.

Александрыч поднял трубку сразу.

— Привет, — недовольно буркнул он, услышав нертовское «алле». — Нормальные люди сейчас футбол смотрят. Кубок чемпионов, как-никак.

— «Гаси» его, гада! — крикнул во всю глотку один из верстальщиков. Голос Александрыча тотчас сменился на испуганный:

— Леша, говори адрес скорей! Сейчас приедем.

— Не надо, — успокоил его Нертов. — Это взрослые люди играют в электронных солдатиков.

— В такие игрушки играют в психушке, — скаламбурил Александрыч. Видимо в отместку, он прибавил громкости у телевизора. — Ну, какая проблема, если гада без тебя «погасили»?

— Помнишь, весной была история с депутатом Ивченко? Когда маньяка пристрелили при необходимой обороне?.. Как звали женщину, в квартире которой это все случилось?

— С какого черта все помнить… Блин, бей, лудила! Ну, чего попой кверху валяешься?

— У тебя проблема? Может, приехать? — участливо осведомился Алексей.

— Не издевайся! Он же должен был сам бить, а не выеживаться с мячом… Ну, чего сейчас-то валяться? Фиг тебе дадут, а не пенальти!

— В каждой избушке свои погремушки. Слушай, будь человеком, оторвись от телика.

— Сейчас перерыв будет, — заметил Александрыч. — Знаешь, я свои старые мозги насиловать не стану. Позвоню лучше Касьяненко. Помнишь того шустрого парнишку, который все бегал по маньячным делам?.. Ну, пока.

Минут через десять в кармане заблеял мобильник. Нертов машинально взглянул на часы: по обычному футбольному расписанию уже пять минут, как был перерыв.

— Повезло тебе, юрист, — доложил Александрыч. — Касьяненко на месте оказался. Зовут ее Кристина. А теперь скажи, какого хрена тебе она понадобилась?

— У Арчи собака родила. А он не знает, как щенка назвать, — Алексей, отключил трубку. Он знал, что пожилые джентльмены, вроде Александрыча, готовы долго общаться. — Боча, надо имя попробовать…

Слово «Kristina» компьютер не принял.

— Бабешка оказалась левой, — заметил Боча. — Какого года рождения твой шпион?

— Пятидесятых, — Нертов был неуверен.

— Обязательно введи «Beatles».

— Сомневаюсь. Лучше начать с Зыкиной, — начал злиться Алексей. Потом быстро отстучал на клавиатуре слово «Kris» и нажал на Enter.

Экран мигнул и вдруг наполнился текстом.

— Маму твою! — ахнул Боча. — Полный порядок.

* * *

Ранним утром Женевьева получила то, что ожидала, да впрочем, что и заслуживала — добротную выволочку от Арчи. Не ограничившись банальными упреками, тот разыгрывал целые сцены в лицах, описывая, как в два часа ночи его будит телефонный звонок и он мчится в отделение выяснять, каким образом его знакомая-француженка избила несовершеннолетних девчонок. Арчи сперва изображал недоумевающего начальника РУВД, потом еще более недоумевающего чиновника из консульства и рассвирепевшую мамашу одной из девиц. Женевьева согласно кивала: да-да, не очень хорошо получилось.

Мэй издали наблюдала эту словесную экзекуцию и решила помочь Женевьеве наиболее доступным способом: начала жрать хозяйский ботинок, стараясь издавать при этом как можно больше звуков. Арчи отобрал у нее свою обувь, схватил сложенный поводок, после чего уже Женевьеве пришлось защищать собаку.

— Все вы, бабы, заодно, — грустно заметил частный сыщик. — Короче, запомни, Женька! Наказание будет простым. Сегодня будешь под домашним арестом. Погуляй с собакой, а дальше — ни ногой. Узнаю — отправлю в Париж.

Женевьева, понимая, что ее Николя не шутит, только прижалась к Мэй и просидела на стуле, положив на колени ее мощную морду, минут десять. Потом дверь звучно захлопнулась — Арчи удалился. Собака тихонько заскулила.

— Не плачь, Маша, — француженка продолжала перебирать жирную холку своей подружки. — Сейчас мы устроим хорошую релаксацию.

С этими словами она открыла холодильник, вынула оттуда копченый окорок и, отделив от него увесистый шмат, протянула Мэй. Та с достоинством приняла угощение с ладони, после чего легла рядом, неторопливо работая челюстями. Себе Женевьева заварила кофе, налила рюмку «Бейлиса» и вынула из буфета неприкосновенный запас Николая — большую подарочную коробку грильяжа в шоколаде. Сев в кресло возле журнального столика, она наконец-то решила познакомиться с содержанием большой папки, на которой была наклеена фотография самой Мэй Квин Лайки Стар о’Кэнел, из чего француженка заключила, что там родословная и фотографии, повествующие о некоторых этапах собачьей жизни.

Однако она ошиблась. С каким-то садомазохистским удовольствием ее Николя на протяжении последних лет собирал все, что городская «белая», «полужелтая» пресса и таблоиды в чистом виде писали о ротвейлерах. Подумав, Женевьева решила не отказать себе в удовольствии, а заодно проверить, хорошо ли она читает по-новорусски. «Псы-убийцы в поле» — бросилось в глаза название первой статьи. «Собака бывает кусачей даже от жизни с Версаччи» — гласило следующее. «Растерзанного бомжа не смогли съесть даже друзья»…

«Наверное, друзья бомжа были, как это по-русски, с большого бодуна», — решила Женевьева.

«После того, как милиционеры истратили два магазина пистолета Макарова, черное чудовище продолжало метаться по ним. Пришлось завести “газик” и раздавить собаку» («Неужели вместе с несчастными милиционерами?» — Ужаснулась читательница).

— Что, Маша, с вами без танка справиться нельзя? — Женевьева, погладила собаку. — Как можно победить маленького ротвейлера, если в милиции нет своего маленького танка?

Мэй согласно проворчала, мол, иначе не справиться никак, особенно если представить добродушную собаку эдаким монстром-выродком, расстрелом которого можно оправдать непрофессионализм и просто людскую подлость. В подтверждение этой мысли Мэй ткнулась холодным носом в ладонь Женевьевы и щекотно лизнула ее за запястье. Француженка засмеялась

Совсем некстати, пробудился аппетит, который не смогла утолить пара съеденных конфет. Она пошла на кухню, сделала себя несколько бутербродов, опять заварила кофе. Потом она отрезала еще один достаточно солидный ломоть ветчины для Маши, чтобы та получила некоторую компенсацию за перенесенные моральные страдания. Но в компенсации не было нужды. Когда Женевьева вошла в комнату, то сразу же услышала удовлетворенное чавканье. Мэй что-то ожесточенно жрала. Француженка решила, что собака доедает конфеты, однако тотчас поняла, что ошиблась — Маша перекусила злосчастной папкой, в которой находились газеты, полные клеветы на почтенное семейство ротвейлеров.

* * *

Подозрительность Пожаркина к женщинам возникла давно. Ему казалось, чем активнее баба занимается чем-то, кроме главного бабского дела — любви, тем искуснее скрывает свои тайные замыслы. Если успешно делает карьеру — лишь ради желания возвыситься над несостоявшимися и потенциальными любовниками. Когда женщина идет в политику, она хочет удовлетворить два подспудных желания: обладать или оскопить. В идеальном мире Пожаркина высшей должностью, которую имеет право занять женщина, был бы пост старшей секретарши. Разумеется, при наличии трех достоинств: умения заваривать кофе, начинать смеяться над шутками начальника на одну секунду раньше гостей и затыкаться даже не тогда, когда он прикажет, а когда просто посмотрит. Возможно иные, на месте Пожаркина, хотели бы увидеть в девушке-секретарше еще одно, четвертое достоинство. Или, вернее сказать, одно-единственное вместо трех остальных. Но Пожаркин понял еще пятнадцать лет назад, что он в женщинах не нуждается.

На этот раз приходилось терпеть. Ибо в кураторы Пожаркину на время предстоящей работы была определена именно женщина. Причем очень серьезная. Он угостил ее стандартным московским комплиментом: немного посетовал на питерскую погоду, понадеялся, что нас сегодня не затопит наводнение и всем посетителям этого ресторанчика не придется, подобно пушкинскому герою, забираться на Медного всадника. Женщина сухо заметила, что безумец сидел на спине льва.

Впрочем, Пожаркин и без этого пожалел бы о своей шутке. Ему не нравилось место, в котором была назначена встреча. В Москве тоже немало замечательных кабачков, стилизованных под старину. Ковры, бамбуковые циновки, закопченные бревна, черепица — они так мило смотрятся, когда ими покрывают бетонные стены ресторана, построенного десять лет назад.

Каменные своды заведения были возведены во времена, когда даже мудрецы не знали слово «железобетон». Казалось, потолки влажны от подземных вод, бродящих вокруг первых зданий Петербурга. И еще казалось, в любой момент из-за фигуры ряженого официанта выглянет иная, бесплотная фигура, в мундире и парике. Или послышатся стоны и мольбы обреченных. Настоящие камеры были в этом подвале, и люди когда-то смотрели здесь на огарок свечи так же, как сейчас на него глядит сам Пожаркин.

Журналист оглядел своих собеседников. Здоровый парень — этакий гусарский капитан. Шарахнет канделябром партнера в час карточный игры — наповал, дуэли не потребуется. Другой собеседник, Игорь Борисович, потянет на министра тайной полиции. А с женщиной, которая будет им руководить, все просто — Матушка-Государыня, и ничего другого!

Кто же в этом случае он? Иногда на Пожаркина нападали минуты просветления, и он становился беспощадно-логичным по отношению к собственной персоне. Да, однажды после его публикации в отставку ушли федеральный министр и два президентских советника. Но материал для статьи нашел не он, да и день, когда надо выпалить этим компроматом, ему сообщили по телефону, причем в два часа ночи. Нет, среди этих стен XVIII века Пожаркин честно признавался хотя бы самому себе: «Я — наемный писака. Или писец, как в те времена. Только, хорошо оплачиваемый…».

— Александр Николаевич. Я познакомился с вашим пакетом предложений, — начал Игорь Борисович. — Мне показалось, я уловил его суть. Она основано на том, что сейчас в Питере, как и по всей России, девальвируются не только деньги. Девальвировался человеческий труд. И за сто долларов можно заставить человека сделать то, что он раньше не согласился бы сделать и за пятьсот.

— Именно так, — поддакнул Пожаркин. — Идея проста. Мы создаем пирамиду, но не финансовую, а политическую. В каждом из округов — от пяти до десяти инициативных групп. Один из координаторов — вершина, вербует несколько человек, которые обязуются проголосовать за нужного кандидата. Каждый из них получит деньги только в одном случае — если привлечет пять человек. С ними — то же самое.

— Неплохо задумано, — сказала женщина. — Но что будет, если явка окажется стопроцентной? И где гарантия, что человек, взявший деньги, укажет именно нужную фамилию?

— Когда в наше время человек держит в руках сто тысяч рублей, то он не может не понимать некоторых вещей, — начал Пожаркин. — К тому же деньги можно все сразу не давать. Скажем, до выборов процентов двадцать, а остальное — после. В качестве премиальных. И только в случае ожидаемого результата голосования.

— Все гораздо проще, — перебил Игорь Борисович. — Во-первых, мы всегда можем прекратить строительство пирамиды, как только станет ясно, что в данном округе у нас есть контрольный пакет голосов. Во-вторых, что касается обязательности наших электоральных клиентов, то с ними поработает Дима, — Игорь Борисович указал на парня. — Довольно нескольких бесед с людьми, находящимися на вершине, как сработает закон пирамиды. Кстати, мне понравилась идея добиться отсутствия кабин на участках. Нетрудно пустить слух, что все под контролем тайных телекамер. Уверяю вас, героев немного. И человек, взявший хорошие деньги, будет в итоге вести себя хорошо. Впрочем, и в идее премирования есть рациональное зерно.

— Мои ребята проконтролируют, — подтвердил Дима, сжимая кулак и опуская его на стол. Однако перед скатертью кулак разжался, и удара, который уже предчувствовали уши Пожаркина, не последовало. Дама уважительно посмотрела на верзилу.

— Кстати, я хотел передать на вашу экспертизу идею одного из местных имиджмейкеров — Ужастикова, — кашлянул Игорь Борисович. — Идея в следующем. Возле фамилий наших опасных противников окажутся их двойники, полные тезки.

— Кто такой этот Ужастиков? — спросил Пожаркин.

— Главный питерский имиджмейкер. — Правда, не только местный. Не раз хвастался, будто именно он делал Лебедя победителем в Красноярске.

— А еще он избрал Нельсона Манделлу президентом ЮАР! — усмехнулся Пожаркин. — Чепуха. Конечно, найти полных паспортных близнецов и купить их за небольшие деньги или даже за идею нетрудно. Однако в итоге это вызовет мощную ответную агитацию.

— Согласен, — кивнул Игорь Борисович. — Не надо нам ни ужастиковых, ни кошмаровых. Не будем пугать друг друга. Вам, Александр Николаевич, предстоит задержаться здесь на пару недель. Кто будет вами руководить и направлять, вы уже поняли. Так что, до встречи…

Когда Пожаркин вышел из зала, Игорь Борисович обратился к даме:

— Парень мерзкий, спорить не буду. Но некоторые вещи приходится принимать, как есть. Дуб мне буквально его навязал. Он объяснил, что не представляет серьезную кампанию без Саши Пожаркина. Не представляет — и хорошо. Работа для него уже нашлась. А сейчас о более серьезном… Сергеич!

К столику подошел невысокий мужчина в дорогом, но слегка помятом костюме и с небольшим кожаным саквояжем в руке. В таких сумках разбойники любят уносить сокровища из ювелирных лавок. Впрочем, свои, особые сокровища были и в этом саквояже.

— Игорь Борисович. Я проверил зал. Все в порядке. Любой «жучок» находится не ближе, чем за полкилометра.

— Это так, Саша? — спросил Игорь Борисович.

Саша посмотрел на него почти возмущенно — как можно было не поверить в профессионализм! Однако тотчас же в его глазах мелькнуло понимание. Все слишком серьезно. И проколов не должно быть, потому что не должно быть.

— Вы можете говорить, о чем хотите, и не беспокоиться, — заверил он.

— Тогда начнем разговор, — приступил к делу Игорь Борисович. — Речь идет о тех самых инструкциях.

* * *

Юля начинала жалеть себя: сколько времени зря потрачено! Все это напоминало излюбленный сюжет советских прозаиков, режиссеров и либреттистов: в развалинах старинной усадьбы ищут клад, а когда находят, выясняется, что он состоит из банкнот уже не существующих государств. Возможно, ворох бумаг, лежащих перед ней, и сейчас представлял для кого-то ценность. Но не для нее.

Вот «великий правозащитник» (великий, правда, в масштабах нашего города) употребил в свою пользу целый грузовик с гуманитарным шоколадом — почти три тонны. «Кишки слиплись, пока жрал», — подумала Юля. Был под следствием, но как-то отвертелся, может, доказал, мол, брал не так много на фоне прочих распределений «гуманитарки».

Опять особенности национальной… Полковник милиции, сперва стрелял лосей, когда же егеря захотели узнать, есть ли у него лицензия, начал стрелять и в них. К счастью, был пьян, потому не попал в обоих случаях. Сейчас вошел в блок с очень справедливым названием.

Юля решила передохнуть, попутно рассуждая, стоит ли дальше возиться с этим хламом? Что с ним делать? Шоколад давно съеден, станки переплавлены, а пули так вообще мирно просвистели мимо егерских шапок. Конечно, можно что-нибудь выдать на криминальной полосе. Полковника Ерофеева не удастся точно: третьего дня на глазах Юли он выходил из кабинета главного редактора. Судя по всему, мимо рекламного отдела заключен договор на оказание ненавязчивых агитационных услуг целому блоку сразу.

Хорошо, обойдемся без полковника. Итак, шоколад, станки, приватизированный детский садик. Предположим, это выйдет. Сразу звонки, будут ругаться, пригрозят судом. Суда она боится меньше всего, опыт есть. Хотя неприятный разговор с Главным — обеспечен.

Но все это не важно. Важно, что через пару дней в двух-трех питерских газетах, не считая предвыборных многотиражек, появятся глубокомысленные версии, посвященные тому, кто и зачем проплатил перед выборами «гнусные инсинуации про достойнейших профессионалов». Добрейший Маршак в стишке про Нюрнбергский процесс был совершенно неправ, говоря, что нельзя вычеркнуть пером то, что вырублено топором. Вычеркивается, да еще как! Набрали побольше чернил, а еще лучше эфирного времени, и бандюк, державший «общак» чуть ли не двадцать лет, выручен из американских застенков искусством российских адвокатов да молитвами попика-расстриги, объявлен жертвой заговора западных держав. Или известный московский журналист, кстати, занимающий в своей газете должность «профессионального антифашиста», ведет интервью с местным князьком-губернатором, избранным при стопроцентной явке в сельских районах (если кто-то не дошел, пополнили бюллетенями с кладбища). Губернатор говорит о своих оппонентах: «В натуре, достану козлов», москвич же кивает — да, Женя, понимаю твои проблемы.

Юля, проработавшая в журналистике добрых двенадцать лет, прекрасно понимала, что при желании объяснить можно все, даже необъяснимое. Любой жур имеет право на собственную версию. И пользуется этим правом без колебаний. Даже после заказного убийства, из двух десятков коллег по профессии обязательно найдется мразь, которая выдвинет гипотезу, что жертва хотела в рекламных целях отстрелить себе ухо, да пуля угодила в затылок. Или развлекался человек с гранатами в своем кабинете, пока себя не подорвал до смерти. Поэтому Юля предвидела последствия, которые вызовет подборка из банановской папки. Она уже представляла первую полосу, скажем, «Слова Петрограда», где рассказывается, как она отдыхала на одной турбазе с майором, который вел дело о похищенном шоколаде. Будут намеки про криминально-интимные беседы на лесной опушке — за такие намеки проще дать десяток пощечин на каждом Балу прессы, чем выиграть суд. Дальше в статье сообщат, что майор ныне стал полковником, имеет отношение к другому избирательному блоку, а значит…

Юля не заметила, что снова начала листать папку. По большому счету, устарелая дрянь. Бананову пришлось бы торговать ей исключительно в розницу. Причем, постараться на этих выборах распродать всю. Потому что на следующих ее купили бы лишь на вес. В пункте приема макулатуры.

Она лениво взяла маленькую кипу аккуратно сшитых листов. Уже через минуту посторонние мысли ушли в сторону. Это уже не банкноты упраздненной державы. Это, скорее, увесистый золотой самородок, который праздный турист нечаянно обнаружил, пнув на экскурсии по заброшенному прииску неприметный камешек!

Листкам предшествовала краткая аннотация. Сюжет Юля поняла сразу. В городе существовал мощный благотворительный фонд, занятый защитой неблагополучных зданий и одновременно неблагополучных детей. Фонд размещался в неприметном особнячке на Петроградской. Единственное, что слышала Юля про этот особняк, что евроремонт сделали там еще в 1992 году.

Чтобы спасать Питер, у Фонда были небольшие таможенные льготы — провозить европейские продукты без пошлины, да и то в ограниченных количествах. Воды на Северо-Западе много, но она не очень качественная, поэтому Фонд поставлял в город минералку. Однако минералка была минералкой лишь в накладных. На самом деле, это был обычный кондитерский спирт, качеством чуть хуже «Рояля». В Питере его не употребляли, он шел исключительно вглубь России. Зато у нас оставались денежки. По первым подсчетам — этак, пятьдесят миллионов «зеленых» за год. Это вам не грузовичок с дешевыми гуманитарными шоколадками!

Потом правительство ограничило спиртовой поток. Да и Фонд лишился покровителей. В последние месяцы своей минерально-спиртовой деятельности фуры с «огненной водой» несколько раз попадались. Однако каждый раз скандал заминали, а протоколы изымали. Потом неизвестно куда исчез исполнительный директор фонда со своей любовницей, а по совместительству — с бухгалтером.

Какой-то честный сотрудник таможни, не надеясь добиться по начальственной линии, видимо, передал несколько протоколов знакомому журналисту. Интересно, остался ли после этого жив?

«Надо бы поговорить с Банановым. Узнать от него, как он все это раздобыл. Отдавал ли себе отчет, какая штучка пылилась у него несколько лет под шкафом»?

Юля взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Этак могла зачитаться до закрытия метро! Может, перед уходом поделиться новостью с Алексеем?

Обладая неизъяснимой привычкой жалеть «мобильники» своих знакомых, она позвонила по домашнему номеру Нертова. Тот поднял трубку почти сразу, и Громову поразил его немного отрешенный, почти торжественный голос.

— Слушай, Леша, надо бы завтра встретиться. Я тут такое накопала, ты даже…

— Нет, мы встретимся сейчас, — ответил Нертов. — «Такое» накопал я.

* * *

В душе Нертова засела какая-то ретроградная жилка, проявлявшаяся в обращении с компьютерами. Скажем, он мог читать на мониторе инструкцию или протокол, а роман не мог. Чего проще: купи электронную библиотеку, в которой десятка два собраний сочинений, но он предпочитал в некоторых случаях старую добрую бумагу, а не мерцающий экран.

Сейчас был именно такой случай. Еще в компьютерном центре, видя, что Боча и компания погружены в «Кваку», он быстро вывел на принтер весь файл. Потом подозвал Бочу, в очередной раз извинился за свой профанизм и спросил: может ли тот с гарантией стереть директорию из памяти машины? «Ты же уже все стер», — удивился Боча, недовольный, что его оторвали от решающего этапа вечерней битвы. Но старый друг заставил чуть ли не матерью поклясться, что это так, и удивленный Боча даже начал расспрашивать его: может, ему после визита отправить жену с детьми в Самару?

«Не надо. Если ты ничего не видел, то значит все в порядке. Надеюсь, нынешний “Quake” тебе удался. Что же касается меня — извини, когда-нибудь в следующий раз…».

Сейчас перед Алексеем на столе лежали листки бумаги. Рядом стояла бутылка «Бифитера» и двухлитровка тоника. Юля, только что окончившая чтение, курила. Ее правая рука чуть-чуть подрагивала, и струйка дыма неровно поднималась к потолку.

— Не верю, — наконец сказала она.

— Придется поверить. Иначе следует, что депутата Госдумы полгода назад прирезал маньяк только ради того, чтобы я сегодня вечером расшифровал дискету, стащенную у трупа. Если кто-то хотел, чтоб информация вышла в свет, не стал бы ждать шесть месяцев, пока я не раскрою тайну у своего приятеля за пять бутылок пива.

— Тогда я абсолютно ничего не понимаю, — Юля плеснула в стакан джин. Тоником она его разбавлять не стала.

— Понимать придется все равно. Лично я представляю ситуацию следующим образом. Ивченко был одним из приближенных Дуба.

— Кого? — спросила Юля.

— Дубинского. Этот москвич, думаю, в представлении не нуждается. Судя по всему, покойный имел доступ к информации, о которой имели понятие, дай Бог, десять наших соотечественников. Ивченко набросал план для шефа. Ты заметила такой момент в начале: «Между началом июля и серединой сентября следует ждать крупную финансовую ж…»?

— Значит, эти миляги еще в феврале 98-го думали о том, о чем я узнала лишь семнадцатого августа, — отметила Юля.

— Ко мне относится то же самое. Но главное — вывод. «На кампанию типа “Голосуй!” денег может не хватить. Значит, она не нужна».

— Дуб хотел отменить те президентские выборы и не успокоится перед новыми? — удивилась Юля.

— Похоже. Хотелось бы думать, что речь идет о гигантской подставе. Но против фактов не попрешь. А факты таковы. На ближайшие месяцы нашему городу предстоит немало интересных моментов. Создание двух мощных конкурирующих блоков. Под конец выяснится — в них ребятки с одной грядки. Четверть подписей окажется поддельными, но это выяснится лишь по окончании. Самое же главное — аккомпанемент. Сперва планируется грохнуть трех-четырех депутатских помощников, причем, от всех крупных партий. Потом пару политиков покрупнее. Отдельный пункт — «вандализм мирового значения». Кстати, прямо так и написано. Дальше пояснение — взрыв в Эрмитаже. То есть, история покруче, чем с «Данаей». Правда, у нашего Ивченко хрущевский взгляд на культуру, и он настаивает, чтобы осколочная хлопушка сработала в зале с импрессионистами. Дать реставраторам работу на пару лет, а телеканалам — тему на два месяца.

— Бред, — выдохнула Юля.

— В теории — да. А представь, как вышло бы на самом деле. Ну, и главный пункт. Операция «Николаев». Я думаю, понятно всем. Она должна состояться между первым и вторым туром.

— А какая конечная цель? — поинтересовалась журналистка.

— Судя по всему, Дуб хочет покончить с избирательной системой в России. Конечно, здесь это не говорится, но я понял так, что ему не хватит денег на президентскую кампанию. Проще, если введут некий «Совет выборщиков» из депутатов и министров. Когда подведут итог таких «выборов», сразу станет ясно, кто из наших партийных политиков работал за идею, а кто — на Дуба. Думаю, будет немало сюрпризов.

— Ну, а что дальше?

— Не знаю, — пожал плечами Нертов. — Пока могу сказать одно. Во-первых, это сунуть в стол я не смогу. А во-вторых, теперь мне очень хочется познакомиться с охотниками за органайзером.

Глава пятая. ПРЕЗУМПЦИЯ ВИНЫ

«Да пошли вы все на…» — как заклинание, повторял про себя Николай Иванов, ведя свой автомобиль от больницы к дому Нертова.

Если уж день начался паскудно, то не удивительно, что так же он и продолжится. Сначала Арчи вдрызг переругался с Алексеем, который явно полагал, что центр вселенной — Нина Климова, и все напасти только из-за ее акций. Бывший оперативник пытался облагоразумить друга, говорить, что отрабатывать следует и другие версии. Например, никто не удосужился просчитать линию шофера, управлявшего злополучной машиной. А вдруг, это именно он «кинул» каких-нибудь кредиторов, за что и получил бомбу под сиденье, а Нина с Митей пострадали случайно? Вдруг именно водителя хотели убить и, кстати, успешно, так как от парня остались лишь одни ошметки?

На этот пассаж Алексей что-то начал кричать о презумпции вины, мол, нельзя же подозревать каждого водителя или дворника в «кидках», отводя тем самым подозрение от убийц Нины. Когда же Арчи попытался возразить, дескать, ты сам предполагаешь эту вину, только в другой плоскости, а умысел-то убийцы мог быть направлен совершенно не в ту сторону, юрист обиделся окончательно. Он заявил, что все равно будет искать тех, кого считает нужным. А всякие умники, пусть даже бывшие опера, пусть занимаются, чем душе угодно.

Николай, рассерженный упрямством друга не меньше, чем тот возражением о «презумпции вины», подлил масла в огонь, заявив, что с такими нервами, как у Алексея, ни то, что охраной людей заниматься не следует, но нельзя сторожить даже кроликов. И вообще, не следует близко ни к чему подходить, где хоть капля выдержки нужна.

— А я подойду! — яростно возразил Нертов. — Я уже сейчас отправляюсь в Дом прессы. И там, кстати, получу нужную информацию. А ты занимайся, чем знаешь. Только не умничай…

В результате (о чем Николаю еще не успела похвастаться Женевьева) Нертов ввязался в драку с малолетними «рыбками». Сам же сыщик, предварительно наведавшись в свое агентство и надавав кучу указаний подчиненным, отправился в больницу, куда доставили пострадавших от взрыва.

Бывший оперативник хотя и мало, но надеялся, что сумеет выяснить в приемном покое и у кладовщиц судьбу вещей погибшего шофера. Конечно, было вероятно, что эти вещи давно забрали на экспертизу или попросту выкинули, но при нынешнем разгильдяйстве шанс оставался — всю верхнюю одежду могли отдать в больничную дезинфекцию или, еще проще, просто хранить в мешках «до выздоровления». Тогда, глядишь, в кармане остатков шоферской куртки и обнаружится записка наподобие: «В моей смерти прошу винить дядю Хренькина».

В такую удачу верилось с трудом, но в любом случае в документах приемного покоя должны сохраниться сведения о личности погибшего, если у него, конечно, были с собой хотя бы водительские права. Впрочем, эти сведения легко можно получить и в «Транскроссе», но ни сам Нертов не удосужился этим заняться, ни сыщикам не поручал, а Николаю идти на поклон в фирму не хотелось. Но, рассчитывал руководитель сыскного агентства, еще более вероятно, что в больнице могли сохраниться сведения о родственниках, приходивших за вещами покойных. Если же у шофера была любознательная родня, то и она вполне могла поинтересоваться гипотетическим «дядюшкой Хренькиным», а это — очередной шанс.

Как бы то ни было, но после ссоры с Нертовым Арчи собирался досконально отработать все версии, которые его друг, видимо, упустил…

В приемном покое, когда Арчи небрежно махнул корочками сыскного агентства, принятыми аборигенами за милицейские, сразу засуетились. Дежурная санитарка побежала за журналом регистрации и пообещала поискать вещи. Но на этом лучшие ожидания кончились.

Через несколько минут в покой решительно вошел высокий седой врач. Не терпящим возражений тоном он заявил, что является главным в этой больнице, любые сведения может дать только по официальному запросу и при том потребовал для ознакомления документы Николая. Зная, что «корочки» частного сыскного агентства не выдержат этой проверки, Арчи заявил, что не намерен трясти документами по двадцать раз.

— Но поскольку у вас тут дурные порядки, я привезу запрос из главка. Только потом, если что, пеняйте на себя — представление в комитет по здравоохранению вам обеспечено.

Главврач, на удивление, не стал спорить и пообещал лично подготовить все необходимые данные к завтрашнему утру:

— Вам хватит времени, чтобы получить нужную бумагу?

— Естественно, — уверил Арчи. — Возможно, даже к сегодняшнему вечеру.

И понимая, что больше здесь ловить нечего, направился к выходу, повторяя про себя: «Да пошли вы все на…».

Он не знал, что сразу же после его ухода из больницы главврач сначала мимоходом похвалил санитарку за бдительность. Потом поднялся к себе в кабинет и, найдя в визитнице нужную бумажку, начал названивать по телефону. Когда, наконец, связь наладилась и сообщение было принято, на другом конце провода только переспросили:

— Во сколько часов он обещал приехать?.. Постарайтесь задержать визитера хотя бы минут на двадцать.

И напомнив, чтобы врач никому не говорил лишнего, повесили трубку.

* * *

Ссора-ссорой, а дело все-таки было общее, и негоже лаяться по пустякам. Поэтому, после неудачного визита в больницу, Арчи поехал к Нертову, чтобы на его компьютере «слепить» запрос для бюрократических медиков. Только и здесь получилась накладка.

Когда Николай заскочил в старинную парадную, увенчанную некогда позолоченными лепными купидонами, то услышал, что здесь он не один. Со стороны входной двери юриста, располагавшейся на первой лестничной площадке, доносился слабый скрипящий звук, будто кто-то осторожно пытался поворачивать старинную металлическую ручку и подергивать при этом дверь.

Николай в три прыжка преодолел широкие мраморные ступени, ведущие наверх, и нос к носу столкнулся с жмущейся у нертовских дверей женщиной:

— Что вам угодно, сударыня?

Сударыня, увидев выскочившего сыщика, вздрогнула от неожиданности и, отпустив ручку, залепетала:

— Извините, я только случайно… я одноклассница… в гости… Я звонила, а Леши нет…

При этом бочком-бочком женщина проскользнула мимо Арчи, и он только услышал, как зацокали каблучки вниз по ступеням, а потом хлопнула дверь парадной.

Николай пару раз тоже нажал кнопку звонка, но в квартире не было никакого движения. Подождав немного, сыщик еще несколько раз безуспешно потренькал кнопкой, подергал ручку, а потом невесело хмыкнул и закурил.

«Вот, наверное, так же и эта одноклассница, — подумал он. — Пришла в гости, никого не застала и начала ломиться в квартиру… Стоп! — оборвал себя Николай. — А на фиг она-то ломилась? Я сейчас взвинчен, у меня дело горит, надо срочно делать запрос. А просто гостья, ей-то чего психовать?.. Надо было остановить, хоть имя спросить… Да нет, она, бедняга, и так перепугалась от вида подскочившего на полутемной лестнице здорового мужика…».

Арчи еще раз хмыкнул и решил, что придется отправляться «липовать» запрос в свое агентство, потеряв на этом лишний час. Но на работу сыщику попасть тоже не пришлось, так как при выходе из парадной он наткнулся на спешащего домой Нертова. Под мышкой у юриста находилась пухлая папка, и вид был хотя и несколько всклокоченный, но явно довольный.

Действительно, Алексей, заполучив от Бананова вожделенные документы, был настроен благодушно. От утреннего настроения не осталось и следа.

— Я достал то, что хотел, — на ходу бросил Нертов. — Пойдем разбираться. Может, что в папочке есть…

Когда друзья вошли в квартиру и Николай уже готовился переобуваться, Алексей вдруг схватил его за плечо, едва слышно выдохнув:

— Тихо, кажется, здесь чужие…

* * *

— Арестовывать, арестовывать… А с чего это вы взяли, что это именно Нертов заложил взрывное устройство в машину? — следователь по особо важным делам городской прокуратуры Аркадий Викторович Латышев, словно насмехаясь, вопросительно посмотрел на Санькина. Давайте-ка лучше, попытайтесь обосновать свою мысль еще раз…

Филя, поражаясь непониманию важняка, начал снова загибать пальцы:

— Во-первых, Нертову была выгодна смерть Климовой. Вы же сами говорили про наследство. А что ребенок умер на полчаса позднее матери, и потому папаша фиг что получит — Нертов же не мог это предусмотреть. Во-вторых, (заключение экспертов у вас перед глазами) взрыв был направленного действия, а устройство самодельное. Если учесть, что Нертов служил в военной прокуратуре — он легко мог научиться собирать такие штучки, и, кроме того, не прохожих же на тротуаре он хотел убивать, а именно сидящих в машине. В-третьих, Нертов уже показал свою сущность, когда покалечил безвинных граждан в квартире своего дружка. Один, как-никак, в морге. В-четвертых, преступник…

Санькин сделал эффектную паузу и победно взглянул на Латышева, рассчитывая поведать ему, как Нертов скрывался от наружного наблюдения, что честному человеку, по разумению Фили, делать не следовало.

Но «важняк» понял паузу по своему и перебил «приданного» оперативника, не оставив камня на камне от логических изысканий экс-инженера. Латышев заявил, что, во-первых, «протеже» Санькина никакой не преступник, так как установить сей факт можно лишь вступившим в законную силу приговором суда. А «безвинные» граждане — вопрос не менее спорный, чем виновность Нертова. Во-вторых, ни самодельное взрывное устройство, ни направленность взрыва никоим образом не подтверждают причастность фигуранта к преступлению — в прокуратуре, пусть даже военной, не учат закладывать бомбы. Кроме того, санькинскому «протеже» должно было быть известно, что Климова и ребенок не ездят на переднем сиденье автомобиля.

— Посмотрите-ка лучше еще раз, что пишут эксперты. Да, взрыв был направленным внутрь транспортного средства, но лишь постольку, поскольку эта направленность была на место водителя. Вы, кстати, выяснили хоть какие-нибудь подробности из его биографии?.. Я так и думал. Теперь в-третьих: Нертову не менее выгодно было жить со своей женой и ребенком. Вы никогда не любили? Впрочем… — Латышев, не закончив фразу, махнул рукой. — Бог с ней, с любовью. Важнее, что Климова собиралась через пару дней уезжать во Францию, что вам, кстати, известно. А в Питере всей фирмой оставался управлять именно Нертов. Вы никогда не слышали выражения «ключик к неучтенному налу»?.. Так вот, речь в нем идет об исполнительном руководстве любой фирмы. А Нертов и был этим руководством, причем, неконтролируемым, по сути, никем. Так, скажите, на фига ему было взрывать машину посреди города? И, наконец, я что-то никак не могу взять в толк, почему вы все время исходите из презумпции вины, стараясь насобирать компромата, чтобы засадить этого Нертова за решетку. Он вас что, лично обидел?

Последнего вопроса Аркадию Викторовичу задавать не следовало. Филипп Санькин и так был абсолютно уверен в своей правоте. Только он, как ни силился, не мог понять, почему Латышев столь усердно защищает преступника. Филя очередной раз убедился: да, рука руку моет! И Латышев, и Нертов считают себя некой элитарной кастой. А остальным сотрудникам уголовного розыска просто веры нет и не позволено вторгаться за красную черту прокурорской корпоративности.

— Я буду писать рапорт, — Санькин решительно поднялся.

У Латышева заходили желваки на скулах.

— Вы будете делать, что вам поручат, или пойдете на… Ясно? Идите!

После ухода Фили, важняк решил, что настало время переговорить лично с подозреваемым. Конечно, он не причастен к взрыву. Но опер прав в одном — Нертову должны быть известны факты, которые помогут раскрыть преступление. Анализируя материалы, касающиеся последних событий в «Транскроссе», собранные Санькиным, Аркадий Викторович живо сопоставил их с картиной расследуемого дела. Вывод мог быть только один: скорее всего, здесь все взаимосвязано. Тогда тем более непонятно, почему Нертов молчит? И Латышев принялся листать дело, чтобы найти там адрес, а главное, телефон Алексея Юрьевича Нертова…

* * *

Алексей, войдя в квартиру, вдруг схватил сыщика за плечо, едва слышно выдохнув:

— Тихо, кажется, здесь чужие…

Но юрист ошибся. Чужих в его жилище не было. Точнее, уже не было. Когда друзья осторожно проверили все помещения, готовясь каждую секунду к неожиданной атаке, то убедились лишь в том, что недавно некто старательно похозяйничал в жилище. И на этот раз это были не проделки ротвейлерши Маши, скучающей сейчас на Петроградской, дома у Арчи. В нертовских апартаментах похозяйничал кто-то более серьезный, перевернув все вещи, начиная с хранившихся на верхних полках шкафов. В некоторых местах даже пытались отдирать обои, видимо, надеясь за неровностями стен найти потаенный сейф или еще Бог знает что!

При более внимательном осмотре Арчи обратил внимание, что окно кухни, выходящее во двор, не заперто. Алексей сказал другу, что окно оставил в таком виде он сам, когда последний раз пользовался им вместо двери, на что Николай ехидно добавил:

— И не закрыв его плотно при этом, когда вернулся в квартиру.

— Закрыв, — возразил Нертов и осекся, увидав широченную щель между оконной рамой и ее обвязкой. — Хорошо, ты — самый умный, признаю. Но скажи тогда, что это за сволочь здесь шарилась?

В это время Арчи, присев на корточки, задумчиво начал разглядывать рассыпанные на полу фотографии. Очевидно, когда производился обыск, их просто вытряхнули из пакета, где они прежде хранились. Сыщик не спешил отвечать другу, и не потому, что хотел позлить его. Просто голова — не компьютер, а для осмысления некоторых фактов требовалось хотя бы несколько секунд.

Наконец, поднявшись с корточек, Николай сунул под нос Нертову один из снимков.

— Знаешь, кто это?

— Конечно, это Ленка Михайлова, мы с ней в одном классе учились. Но я тебя не об этом спрашиваю. Как думаешь, кто напакостил?

Арчи пропустил мимо ушей начальственное «я тебя не об этом спрашиваю» и, как бы между прочим, заметил, что именно эта самая одноклассница находилась в весьма взволнованном состоянии у дверей квартиры незадолго до возвращения Нертова. Причем, неизвестно точно, что именно она делала, когда попалась на глаза сыщику: входила, выходила или стояла «на шухере»…

Уже в машине, по дороге на Ржевку, к дому Михайловой, Алексей по просьбе сыщика рассказал ему историю своих отношений с Леной. Не стал скрывать и о последней встрече со своей юношеской любовью. Николаю история очень не понравилась. Слушая друга, он лишь хмурился и, уже подъезжая к дому Михайловой, заявил, дескать, все надо еще раз обмозговать…

Лена встретила гостей заплаканная. Узнав от Алексея, что его друг — сыщик, не дожидаясь вопросов, поведала следующее.

Некоторое время назад она, потеряв работу инженера, устроилась торговать в какой-то ларек. Но через несколько дней это заведение обворовали. Хозяин предъявил новой продавщице претензии, заявив, что кража произошла по ее вине (мол, плохо заперла замки, это якобы видели продавцы из соседнего ларя). В результате хозяин стал требовать у Лены деньги, а потом «включил счетчик», угрожая, что в противном случае и Михайловой, и ее ребенку не жить: «Рэзать будем живьем. Па кускам рэзать. И папробуй к мэнтам идти — рэбенка зарэжэм».

Лена достаточно была осведомлена о нравах рыночных торговцев и в реальности угроз не сомневалась. Но денег, естественно, у нее не было. И взять их было негде. Тогда-то и появился Он.

Он, мужчина с глазами, похожими на американского Рэмбо, зашел в ларек, когда хозяин угрожал Лене и требовал в качестве «штрафа», чтобы та немедленно удовлетворила похоть бизнесмена. Лена только плакала и просила дать ей хоть небольшую отсрочку. Торговец все больше распалялся, глядя на несчастную женщину: «Прамо сдэсь. Пад прилавок ставай. Сасать будэшь…».

При появлении Рэмбо хозяин засуетился и начал кивать на Михайлову, дескать, это именно она виновата, что гость не получил вовремя денег. На это пришедший выяснив, сколько должна продавщица, коротко бросил: «Я покупаю ее». И, взглянув на Лену, добавил: «Покупаю ее… долг».

После Рэмбо иногда приезжал к Михайловой домой, привозил дорогие продукты, иногда оставался ночевать… Уходя, оставлял деньги. Единственным условием было — чтобы Лена постоянно находилась у телефона, отлучаясь лишь в определенные часы в магазин. Иногда звонили какие-то люди, оставляли для Рэмбо непонятную информацию, которую она передавала своему знакомому лично или по тому же телефону (он всегда звонил сам).

Однажды в магазине Михайлова встретила знакомую, которая некогда была ее сменщицей в ларьке. Та поведала, что хозяин очень злился на Рэмбо, обещал «навэсти порядок», а потом «поыметь Лэну». С перепугу Михайлова рассказала об этой встрече Рэмбо, но тот только усмехнулся: «Уже не поимеет». И правда, вскоре ТСБ прокрутила сюжет об очередных рыночных разборках. Взглянув на окровавленный труп одного из торговцев, красиво запечетленный оператором, женщина с ужасом узнала своего бывшего хозяина.

Она догадывалась, что новый знакомый — бандит, но старалась не думать об этом. Ей было сказано не работать — Лена и не работала. Сказано было сидеть дома — она и сидела.

Все закончилось примерно неделю назад. В этот день Рэмбо, как обычно, развалился на диване, ожидая, пока хозяйка накроет на стол. От нечего делать гость достал с полки альбом с фотографиями и начал листать. Затем он буквально ворвался с этим альбомом в кухню и, показывая на один из снимков, потребовал, чтобы Лена рассказала, кто на нем изображен. Это было фото Алексея, присланное им в Ленинград незадолго перед увольнением со срочной службы. Конечно, на снимке Нертов выглядел моложе лет на пятнадцать и был одет в спецназовскую форму с краповым беретом, но узнать его было не трудно: с тех пор он не настолько изменился, не располнел, не обрюзг, не спился… В общем, возмужал, но сходство с фотографией бравого сержанта было несомненным.

Когда Лена, недоумевая, сказала, что на снимке изображен ее бывший одноклассник Алексей Нертов, Рэмбо задумался, а потом отправился в комнату, плотно закрыв за собой дверь. Как поняла хозяйка, он кому-то звонил по телефону. Но самое страшное случилось после.

Позвав Лену в комнату, Рэмбо в приказном порядке велел ей завтра же встретиться с Нертовым, попытаться уложить его в постель и, главное, выяснить один интересующий бандита вопрос. Женщина попыталась было возразить, но Рэмбо вдруг неожиданно и хлестко ударил ее по лицу: «Не смей перебивать, когда я говорю!» Затем он сухо напомнил о долге, который он купил у торговца: «Деньги не возвращены. Ты, надеюсь, понимаешь, что счетчик не выключался? А что касается последствий — ты о них и от покойничка, наверное, наслышана. Поэтому, готовься! Завтра вечером».

На следующий вечер Рэмбо приехал не один. С ним был похожий на здоровенного хряка детина.

«Ты что, еще не готова? — в голосе гостя звякнул металл. — Десять минут на сборы. А это, — он кивнул в сторону хряка, — нянька. Он с ребенком до нашего возвращения побудет. Так что, смотри…».

Как известно, первый визит к Алексею оказался неудачным. Рэмбо ждал Лену у парадной на Чайковского, затем отвез домой и, отправив восвояси хрякообразную «няньку», расчетливо избил женщину, вымещая злобу.

Несколько дней после этого Рэмбо не появлялся и не трогал свою жертву, пришел лишь вчера. Лене удалось подслушать телефонный разговор, и по обрывкам фраз она догадалась — сегодня что-то должно произойти в квартире на Чайковского.

Рэмбо не знал, что его подслушивают, как не знал и того, что сегодня утром бывшая Ленина свекровь должна была взять своего шестилетнего внука и уехать с ним в Краснодарский край к родне. Обратись свекровь с таким предложением в другой раз — Лена бы ни за что не отдала ей ребенка даже на время. И не потому, что бабушка была плохая, напротив, свекровь с малышом ладила. Просто Михайлова считала, что сын должен расти рядом с мамой. Но сейчас ситуация была другая. Поэтому утром скорый поезд увез очередных пассажиров в сторону Анапы, а Лена, которой надоело жить в страхе за себя и за ребенка, отправилась к Алексею. Но безуспешно — его не оказалось дома.

— А тут еще вы выскочили, — Лена шмыгнула носом. — Я-то перепугалась, думала — это от Него кто-то. А он все равно придет сюда. Только поздно, часам к двенадцати. Он вчера обещал…

Рассказ одноклассницы Алексея и буря эмоций, бушевавшая внутри его, были прерваны звонком «трубки». Звонила Мила. Алексей про себя матюгнулся, так как забыл ее предупредить, чтобы не пугалась погрома в квартире. Но Мила, если и волновалась, то совершенно по другому поводу.

— Если можешь — немедленно приезжай, у меня очень важный документ! — Записка от моего отца…

Закончив разговор, Нертов посмотрел на заплаканную Лену:

— Сколько тебе времени надо для сборов к сыну?..

* * *

Человек, сидящий в «мерсе», бросил телефонную трубку на соседнее сиденье, и машина, резко газанув, сделала крутой вираж.

— Ушел, гад! Ушел… Леха, мы где-то лопухнулись, — Арчи, опустив бинокль, зло сплюнул.

Перед этим они стояли на темной лестничной клетке дома Михайловой у окна и внимательно рассматривали подходы к дому, ожидая гостей. Михайловой ничего не угрожало — «Стрела» уже уносила ее в сторону Москвы, откуда бывшая одноклассница Нертова должна была пересесть на другой поезд, направляющийся к теплому Краснодарскому краю…

Записка, которую Мила получила, заглянув в почтовый ящик на своей лестнице («Я же говорил тебе — и близко не подходить к собственному дому», — вначале попробовал озлиться Нертов, но потом махнул рукой: все, что не делается — к лучшему) была странной. Набрана она была на компьютере, но внизу стояла подпись Горина — ее Мила сразу же узнала. Послание почему-то было адресовано даже не Миле, а Алексею. В нем говорилось, что отцу Милы по определенным причинам приходится скрываться, но, оказывается, у него есть определенные общие интересы с господином Нертовым. Поэтому, тот должен завтра сесть на определенный поезд, доехать на нем до некой станции, а там, мол, «вас встретят». Естественно, ехать предлагалось одному, иначе «информации о своей жене вы не получите».

У юриста не было ни времени, ни желания разбираться с вопросами, которые ему попытались задать Мила и Арчи — следовало быстрее возвращаться к квартире Михайловой и брать там Рэмбо. Поэтому, прямо от Нертова, отзвонившись в сыскное агентство и запросив подмогу на всякий случай, друзья оставили растерянную Милу одну, а сами помчались назад на Ржевку.

Когда подъехал злополучный «мерседес», из него вышел плечистый мужчина.

— И правда, на Сталлоне похож, — Алексей передал сыщику бинокль.

Но тут мужчина остановился, о чем-то поговорил по трубе и, бросив ее на сиденье автомобиля, быстро скрылся.

— Мы где-то лопухнулись! — в сердцах бросил Николай.

— Да при чем здесь мы? — не согласился Нертов. — Твои ребята в квартире — тихие, как мыши, мы — на пару этажей выше и без света. На улице — никого. Наверняка, какие-нибудь бандитские разборки. Приехал-уехал… Давай, засаду оставим, а утро вечера мудренее: я завтра с отцом Милиным пообщаюсь, ты — безуспешно полдня потеряешь, надеясь с больницей разобраться… Кстати, наверное, ты прав, с утра позвонишь в кадры «Транскросса», спросишь от моего имени данные шофера. Да и пособие какое-нибудь надо бы, наверное, его родственникам выплатить…

— Нет, Леша, ты опять горячишься, — бывший оперативник укоризненно мотнул головой. — Этот Рэмбо (я видел) перед тем, как сесть в свою «тачку», на окна взглянул. Причем, совсем не задумчиво, скорее, испуганно. У меня предчувствие, что он пронюхал о засаде.

Юрист не стал спорить, решив, что «пуганная ворона куста боится», и договорившись с сыщиками о том, что они еще некоторое время покараулят гостей дома у Михайловой, отправился домой, где его ждали запоздалый ужин и Мила, не меньше самого Алексея взволнованная странной запиской отца.

* * *

Состряпав необходимую справку, Арчи на следующее утро появился в больнице. Умудренный вчерашним визитом, он сразу попросил, чтобы из приемного покоя позвонили главврачу. Тот появился через несколько минут и, ознакомившись с запросом, удовлетворенно закивал:

— Да-да, конечно, вам все подготовят. Только, извините, я кастеляншу отпустил на час-полтора домой — ей соседи позвонили, говорят, трубу прорвало. Вас не затруднит немного подождать?.. Если хотите, я попрошу, чтобы приготовили кофе.

Бывшему оперативнику не понравилась сегодняшняя суетливость главврача, но Николай отнес это на последствия ознакомления с грозной бумагой, увенчанной сверху российским орлом на фоне щита с мечами. Наверняка главврач корил себя за вчерашний бюрократизм и теперь ожидал неприятностей. Арчи стало противно, так что от кофе он отказался, больничные запахи напоминали больше о бренности жизни, чем располагали к ожиданию. Поэтому Николай сказал, что лучше покурит на улице, а когда придет эта кастелянша — то пусть кто-нибудь из санитаров его позовет. Главврач суетливо закивал головой:

— Да-да, конечно. Я думаю, это недолго и попрошу кастеляншу поторопиться.

Однако на улице сыщику долго прохаживаться не пришлось. Он едва успел выкурить сигарету, как неподалеку остановилась «скорая помощь».

«Ну вот, опять какой-то бедолага попался в лапы к костоправам», — грустно подумал Арчи, выкидывая на газон окурок и смотря на трех дюжих санитаров или фельдшеров, выбирающихся из «скорой». Один из медиков достал из кармана халата незажженную сигарету и, обратясь к Николаю, попросил прикурить.

Арчи полез в карман за зажигалкой и не обратил внимания, что двое других санитаров оказались от него по обе стороны чуть сзади. Последнее, что успел заметить сыщик перед тем, как потерять сознание — вытянутую руку одного из санитаров. С легким шипением из зажатого в руке баллончика вырвалось легкое облачко, в миг накрывшее лицо Николая. Он хотел шагнуть в сторону, но ноги подкосились, и Арчи потерял сознание.

Санитары, подхватив падающее тело, быстро затащили его на носилки, стоявшие в «скорой», плотно закрыли двери машины, а затем сноровисто привязали руки и ноги сыщика к этим носилкам. Меньше, чем через минуту медицинская машина начала выруливать с территории больницы, увозя Арчи в неизвестном направлении.

Один из санитаров, проверив надежность фиксации, заметил своему напарнику:

— Славно сработали. А я думал, что придется по голове стучать.

На что другой медик сухо бросил:

— Тебе бы шеф тогда так настучал — своих бы не узнал. Сказано ведь было: живым и здоровым…

И нащупав ниточку пульса на шее у пленника, удовлетворенно добавил:

— Вот именно — живым. Что и требовалось доказать…

* * *

А у Нертова в то утро были свои заботы: следуя инструкции, данной в записке Горина, Алексей сел на пригородную электричку, отправляющуюся на Мгу. Хотя в глубине души он и не исключал подвох, но только теоретически. Пусть у отца Милы были основания опасаться кого-то из собственного окружения, отчего он и сбежал, но Нертов здесь был ни при чем — в то время ни о Миле, ни о ее родителе он ничего не слышал.

Алексей допускал, что каким-то образом (скорее всего, от скрывшей это Милы) Горин узнал о близости дочери с ним и решил воспользоваться этим. В тех кругах, в которых вращался отец Милы, вполне могли знать или, скорее, предполагать о «транскроссовских» проблемах и даже о некоторой причастности Нертова к смерти Ивченко, чьим помощником был Горин. Но раз сейчас помощник скрывается, то Алексей, скорее, нужен ему, как союзник…

Рассуждая таким образом, Нертов отказался от предложенного ему Ивановым негласного сопровождения, боясь спугнуть человека, который пойдет на контакт.

«Если я кому-то нужен, — убеждал юрист вечером сыщика, — меня должны были брать в городе — это не сложнее, чем придумывать спектакль с выездом на природу. И не надо переоценивать мою личность. Я неуловим, как тот Джо из анекдота, которого просто никто не ловит…».

Алексей вышел из вагона на небольшой станции, где сходили обитатели многочисленных садоводств, некогда щедро организованных посреди болотных хлябей. В этих местах могли выжить разве что комары. Но суровая природа не сломала российских обывателей, старательно выкорчевывающих гнилые пни на своих шести сотках и возводящих сарайчики, называемые дачами.

«В будний день народа на этих дачах должно быть мало», — Нертов заметил невзрачного мужичонку, нервно озиравшегося по сторонам и, судя по всему, не решавшегося подойти поближе.

Когда же этот мужичонка все-таки решился и направился в сторону Алексея, тот облегченно отметил про себя еще раз, что был прав: ни о каких провокациях с таким «персоналом» речи быть не может — человек явно не профессионал. А потому, когда подошедший окликнул его и торжественно предложил проследовать «на секретную квартиру», Нертов только еще раз усмехнулся про себя: «Ни депутаты, ни их помощники, ни помощники помощников угрозы не представляют. Только, как в солдатиков дети малые, играют в тайны».

Километра через полтора впереди замаячили первые домики, и мужичонка, прекратив тараторить что-то о темных играх недемократично настроенных политиков, махнул рукой: «Вот, мы почти у цели»… И действительно, вскоре указал на калитку, ведшую к одной из дач:

— Пожалуйста, проходите сюда.

Нертов отметил, что дача кажется необжитой. Краска на ее стенах облупилась, двор зарос травой, в которой валялись редкие проржавевшие консервные банки. Мужичок, подозрительно поозиравшись, открыл дверь строения простым ключом, который вполне мог быть заменен и гвоздем. Затем он шагнул внутрь, пропустил туда Алексея и, снова подозрительно глянув на пустынную улицу, запер дверь изнутри.

Нертову порядком начала надоедать эта игра в секретность, но он молчал, не желая до времени обострять отношения с этим, видимо, хозяином дачи. А тот снова попытался продолжить рассказ о происках врагов демократии, предлагая одновременно гостю проходить в комнату. Но едва Алексей шагнул из полутемной прихожей на свет, как этот свет тут же померк — юрист попался также, как недавно «браток»-часовой в квартире Александрыча.

Тогда Нертов, спасая своего друга, рубанул расслабившегося бандита по шее, а затем разобрался с остальными гостями. Сегодня же непозволительно расслабился сам. Тщедушный хозяин дачи, только что несший всякую чушь из области политики, вдруг очень профессионально ударил сзади…

Сколько раз Алексей зарекался не верить первому впечатлению о человеке, которое бывает обманчивым! Теперь, лежа связанным в подвале дачного домика, он мог повторить про себя это еще раз. А между тем «хозяин», сидя на ступенях, ведущих вниз, уже не придуриваясь, монотонно излагал пленнику его дальнейшую судьбу. По его словам выходило, что труп папы-Горина уже давно гниет в окрестностях Питера. А теперь также будет гнить и сам Нертов. Или не гнить. Причем, никакой органайзер никому больше не нужен. Поэтому выторговывать жизнь в обмен на информацию не надо. И вообще торг неуместен. Готовиться надо только к смерти.

— Ты уж не обессудь, — «хозяин», словно оправдываясь, пожал плечами, — но ты — профессионал, я — профессионал, поэтому каждый должен делать свое дело. Мне велено тебя убрать именно таким способом. И я выполню задание. А что разговариваю с тобой — так это только из уважения. Старость, наверное…

Рот у юриста был заклеен скотчем, так что он не мог прервать монолог киллера. Но тот, словно угадав крутившийся в голове пленника вопрос, ответил, что не знает, кто и за что убил Нину Климову.

— Там вообще дело темное. Меня заказчики тоже спрашивали, что думаю об этом, но что им сказать? Не мой профиль… А тебя велено спалить. Только ты, парень, шибко не бойся. Когда я дачу подожгу — дым вниз пойдет. Так что ты быстро уснешь… Пожарные, сам понимаешь, километрах в сорока, даже не поедут, а местные — им тоже не светит в огонь прыгать и там по подвалам шарить. А из одной колонки на все садоводство и костер-то с трудом зальешь. Ну, прощай, что ли… — и киллер полез из подвала.

Юрист увидел, как хлопнула крышка наверху и его последняя тюрьма погрузилась во тьму. Еще он слышал, как наверху двигают что-то тяжелое. «Наверное, на всякий случай какой-нибудь ящик сверху ставит», — понял приговоренный.

Вскоре потянуло едкий запах дыма, начавшего просачиваться сквозь щели люка подвала. Нертов непроизвольно рванулся, но веревки были завязаны профессионально — даже встать возможности не было. «Все, отвоевался. А труп папы-Горина уже гниет в окрестностях Питера», — вспомнились некстати слова киллера…

* * *

— Что они говорили вчера?.. Куда уехал Алексей? — Женевьева продолжала настойчиво требовать ответа от Милы, несмотря на то, что собеседница уже раза три подробно рассказала все, что могла. — И все-таки, постарайся мне объяснить, почему ты думаешь, что Николя и Леша поссорились?

— Да потому, что я — профессиональный психолог, и, кроме того… — Мила на секунду запнулась, но решительно продолжила: — Кроме того, я люблю Алексея и поэтому чувствую его состояние…

— А я — профессиональный сыщик, — парировала Женька, — хотя и из Франции. И кроме чувств, мне нужны хоть какие-нибудь факты, намеки. Ну, цепочки ассоциаций, что ли. Эта-то терминология тебе понятна?

— Мне и так все понятно, — Мила встала с дивана. — Алексей и твой друг в беде. Надо срочно связываться с профессионалами… нашими профессионалами, — подчеркнуто сухо взглянув на разгоряченную Женевьеву, закончила разговор Мила, направляясь к телефону…

Когда в квартиру на Чайковского ввалились Гущин и умудрившийся сбежать из больницы Юрий Александрыч, обе девушки были настроены не менее решительно. Выслушав их повествование, Александрыч по привычке, на правах старшего, проворчал, что теперь мужчины будут думать, а женское дело — разобраться с чаем на кухне. На это Женька демонстративно уселась в кресло поближе к старому сыщику, закинув ноги чуть ли не на спинку и заявив, что она — тоже сыщик, причем не менее опытный, чем некоторые, так как еще не получала в собственной квартире по голове. Александрыч недовольно кхекнул, но связываться с фурией в мини-юбке не стал. А Мила, меж тем, тихо вышла на кухню ставить чайник.

Затренькал телефон. Александрыч, проворно схватив «трубу» и услышав голос абонента, сник. Оказалось, это звонила вдова Раскова, которая тоже хотела поговорить с Алексеем, но не могла его разыскать.

Закончив неприятный разговор, Александрыч буркнул, что в следующий раз пусть это делает Женевьева, раз уж считает себя великой сыщицей, а он — старый опер и не в состоянии слушать больше женские истории…

Когда Мила вернулась с кипящим чайником, то положение не прояснилось — никто не понимал ни куда исчез Арчи, ни почему Нертов, поехавший на встречу, хотя бы не отзвонился.

Между тем, время до грядущих выборов в Законодательное собрание сократилось еще на один день.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ