Елизавета, как сомнамбула, мелкими шажками двигалась к противоположной от них двери в холл. Пока что – закрытой. Но ручка ее уже ходила ходуном, будто что-то или кто-то уже налегает на нее с другой стороны. Девушка протягивала руку. Еще чуть-чуть – и она впустит незваного гостя за дверью.
– Лиза, стойте! – вскричал Раневский. Прежде чем кто-то опомнился, корнет рванулся к девушке, встал перед ней и заградил путь к двери. Елизавета натолкнулась на него, отшатнулась – и пришла в себя.
– Корнет? Что вы?.. Что я?.. – удивленно спросила она.
– Кажется, вы ходили во сне, но проснулись, – обрадованно улыбнулся Раневский. – Должно быть, лекарство доктора продолжает действовать. Я рад, что теперь с вами все хо…
Дверь за его спиной открылась. За ней, вместо знакомого вестибюля, виднелся бесконечно длинный темный коридор с одинаковыми рядами дверей по обе стороны. В нем не горел ни единый источник света, но, по какой-то странности, он все равно казался различим.
Раневский обернулся на звук распахнутой двери, но это оказалось последним, что он успел сделать. Невидимая воля дернула его с такой силой, что тело корнета сложилось пополам – и втянулось в коридор. Дверь за ним мгновенно захлопнулась.
– Мы уезжаем, сейчас же!
Макеев говорил тихо, но по голосу было заметно, что возражений он не потерпит. Однако Волков все же решил попытаться:
– Вы же видели, что творится снаружи! Там не пройдет ни пеший, ни конный! Ни дорог, ни ориентиров! Вы сгинете там, не пройдет и десяти минут!
– Простите, Леонид Георгиевич, но лучше там, чем здесь, – спокойно ответил Макеев. – Велите выдать нам одежду и запрячь коней.
– Господин Волков прав, – со всей возможной уверенностью сказал Постольский. Он видел, что отставной статский советник – человек рассудочный, а не эмоциональный. Значит, и аргументы нужно подбирать соответствующие. – Пытаться выйти наружу сейчас – верная смерть, и вы это понимаете. Никакая одежда, никакие кони не выдержат такого холода, а пока вьюга не прекратится, вы не поймете, в каком направлении двигаться. Здесь же у нас есть шанс. Нужно держаться вместе. Не выпускать друг друга из виду и не поддаваться гипнозу. А главное – позволить мне работать.
– Работать? – переспросил Макеев. – Что же это за работа такая у вас, поручик?
– Объяснять необъяснимое, – безапелляционно ответил Постольский, вспомнив слова, которые при первой встрече сказал ему Корсаков. – Я уверен, что мой коллега жив. И он дал нам подсказку. Нужно только ее расшифровать.
– Сон – это ключ, а ключ – это сон, – снова напомнила им Елизавета.
– Как эта глупость может быть подсказкой? – бесцветным голосом спросила Анна Ивановна.
– Может, нужно просто еще раз проанализировать все, что мы знаем об этой комнате, – отрезал Постольский.
– Ну, мы знаем, что со времен моего прадеда она ест людей, – нервно хмыкнул Волков.
– Не смейтесь, вы абсолютно правы, – сказал Павел. – В комнате исчезают люди. Всегда зимой, в декабре. Это – правила игры. То, с чем мы столкнулись сейчас, им не соответствует. Значит, что-то изменилось.
– Если несчастный корнет был прав, то изменилось все после того, как ваш друг решил доказать, что проклятья не существует, – заметил Макеев.
– Резонно. Но мой друг как раз исчез именно в тех обстоятельствах, которые нам известны. Изменения начались потом, с пропажи доктора. До этого правила игры были те же. Корсаков исчез из комнаты, зимой, ночью.
– Ночью! – прошептала Елизавета. Но для Постольского это слово прозвучало, словно «Эврика!».
– Именно! Ночью! – воскликнул Павел и повернулся к собравшимся. – А что люди обычно делают ночью?
– Спят! – понял Волков.
– Господа, никуда не уходите, мне нужно в комнату доктора! – решительно заявил Постольский.
– Зачем? – требовательно спросил Макеев.
– Затем, что сон – это ключ, – ответил Павел. – Люди, кроме корнета и доктора, исчезали во сне. При этом Елизавета чуть было не разделила их судьбу дважды – под действием капель господина Комаровского, а затем – будучи завороженной шепотами из комнаты. Наш противник набирается сил, раз проклятье начало распространяться на весь дом. И Корсаков пока не смог одолеть его в одиночку, потому и передал мне послание через Елизавету. Ему нужна помощь.
– То есть вы хотите намеренно уснуть и исчезнуть, чтобы помочь своему коллеге… – начал Макеев, но замялся, безуспешно подбирая нужное слово. – Там, где он сейчас находится.
– Звучит странно, но так и есть, – кивнул Павел.
– Не страннее, чем то, что мы наблюдали все утро, – пожал плечами Волков. – Меня только пугает, что вы решили нас оставить.
– Другого выхода нет. Повторюсь – держитесь вместе, следите друг за другом, не ходите в одиночку, не приближайтесь к комнате и не слушайте шепоты. Поверьте, если кто-то и может справиться с этой напастью, то это мы с Корсаковым. Нам просто потребуется время. Дайте нам его.
Как назло, ни в чемоданчике Комаровского, ни на склянках с его лекарствами не нашлось инструкций по применению. Павел нашел лауданум и вернулся в гостиную, найдя оставленный им утром стакан воды у камина. Некоторое время Постольский неуверенно буравил его взглядом.
– Позвольте мне, – внезапно сказал Макеев. Он подошел, взял флакон из рук поручика и на глаз накапал средство в стакан.
– Вы уверены? – спросил его Постольский.
– Надеюсь, ничего не напутал, – ответил отставной статский советник. – Это средство принимала моя жена. Единственное, что помогало ей уснуть. Ночные кошмары Елизавете достались от нее.
– А если вы что-то напутали?
– Тогда вы можете не проснуться, – бесхитростно сказал Макеев. – Но, как вы правильно заметили, разве у нас есть выход?
– Пожалуй, нет, – согласился Павел. – Ваше здоровье!
В несколько глотков он выпил горчащую жидкость и улегся на предусмотрительно освобожденный остальными диван.
– Сколько времени пройдет перед тем, как лауданум подействует? – спросил Постольский.
– Быстро, хотя организм у вас крепче, чем был у жены, – ответил Макеев.
– Что ж, тогда постарайтесь не шуметь, – сухо улыбнулся Павел.
– Удачи, поручик, – пожелала ему Елизавета.
– Мы рассчитываем на вас, – добавил Волков.
Постольский закрыл глаза и попытался очистить голову от роящихся в ней нехороших мыслей. Он принялся мерно и спокойно дышать, памятуя о том, что подобная гимнастика помогает уснуть. Подумал было, не стоит ли начать считать овец, но нашел это излишним. Счет времени быстро потерялся. Мысли принялись путаться. В мозгу застряла лишь одна фраза: «Сон – это ключ, ключ – это сон». Сколько времени он так лежал? Минуту? Пять? Пятнадцать? По ощущениям, вокруг него ничего не поменялось. Наконец он открыл глаза и расстроенно заявил:
– Кажется, не подействовало.
Однако по тому, как прозвучал его голос, Постольский понял, что ошибся. Он все еще лежал на диване в гостиной, но люди вокруг него исчезли. За окнами вместо пелены снега царила непроглядная густая тьма. В зале повис уже знакомый сумрачный полумрак – такой же, как в коридоре, что проглотил корнета Раневского. Потолок с лепниной терялся где-то на недосягаемой взгляду высоте, а синие обои сменил слабо колышущийся черный дым.
Павел встал и осмотрелся.
– Ну, и что мне делать дальше? – мрачно поинтересовался он у пространства. Оно, конечно же, не ответило.
Постольский прошел к двери, которая в реальности вела в коридор с гостевыми комнатами. Вместо него там обнаружился огромный квадратный лестничный пролет, ведущий и вниз, и вверх. Марши шли вдоль стен, огражденные чугунными перилами с диковинными орнаментами, смахивающими на античные. В центре пролета зияла бездна.
– Владимир, ты здесь? – крикнул Павел.
Такое огромное пространство обязано было дать эхо, но вместо этого проглотило голос поручика, словно его накрыло плотным одеялом.
– Черт знает что! – вновь пробормотал под нос Постольский. Он посмотрел вверх и вниз, пытаясь решить, куда двигаться. Выбрал первый вариант – хоть он и не был уверен в том, что это место подчиняется обыкновенным законам, но все же предположил, что на первом этаже должен найтись выход или что-то подобное.
Спуск казался бесконечным. На лестницу не выходили ни двери, ни коридоры. Чтобы хоть как-то измерять пройденный путь, Павел пожертвовал форменным кителем, принявшись отрывать от него куски ткани и привязывать их к перилам. Через какое-то время он понял, что попытка найти дно лестницы провалилась, и развернулся, начав подниматься обратно. Тут Павла так же ждал неприятный сюрприз – куски кителя на перилах внезапно закончились, а дверной проем, через который он сюда попал, отсутствовал.
– Да что же это такое! – воскликнул Постольский, чувствуя, как в его голос закрадываются нотки паники.
Он повернулся обратно – и столкнулся лицом к лицу с человеком. Вернее, человеком это существо назвать было сложно. Павел понял, что именно этих существ Елизавета называла «другими». Перед ним стоял иссушенный, невозможно худой мужчина, одетый по моде прошлого века. Его глаза заменил черный пляшущий дым, вроде того, что покрывал стены гостиной. И где-то далеко внутри теплились два тусклых, едва заметных огонька. Другой протянул к Постольскому изломанные костлявые руки и издал хриплый жадный всхлип. Павел вовремя понял, что если он сейчас же не побежит, то пропадет. Поэтому он отчаянным броском разорвал дистанцию между собой и жутким призраком и припустил вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
Павел пребывал в отличной спортивной форме, как и полагается по службе, но какие бы усилия он ни предпринимал, другой следовал за ним, отставая буквально на два пролета. Кажется, ему вообще не требовались силы или воздух, чтобы двигаться. Он просто шел – вытянувшись по струнке и механически поворачивая голову вслед бегущему поручику. Несколько минут такой гонки – и Постольский начал выдыхаться, а иссушенный покойник – сокращать дистанцию. Павел понимал, что проигрывает, но продолжил бежать, пока не наткнулся на еще одного гостя. Это уже оказалась женщина, столь же худая и изможденная, как и его преследователь. Ее глаза также скрывала живая темнота. Она скривила рот в хищной усмешке, словно говорившей: теперь-то Постольскому никуда от нее не деться. Он обернулся назад – и увидел, что первый мертвец настиг его, отрезав путь вниз. Павел рванулся было к перилам, но понял, что перепрыгнуть бездну не сможет. Осознавая тщетность своих усилий, он прижался обратно к стене посреди пролета и приготовился сражаться. Другие обступили его с обеих сторон. Голову вновь, как и совсем недавно, в гостиной, наполнил полубредовый шепот, в котором вычленялись лишь отдельные слова: «сюда», «дай», «голоден».