— У неё были враги, она с кем-то ссорилась?
— Часто. Она была несдержанна на язык. Да ты сам видел! Конечно, она не пыталась соперничать с титулованными особами и более влиятельными дамами, но часто вымещала злость на прислуге и новеньких. Впрочем, достаточно было мне приказать, как она прекращала это и извинялась. Она не страдала излишней гордостью и заботилась лишь о своей выгоде. Скажу тебе честно, мой мальчик, я не проявляла к ней особого внимания. Она была послушна и делала то, что я ей велела. Говорить мне с ней было не о чем, она не отличалась умом, да и книг не читала. Она просто была милым личиком, которое всегда можно было усадить за стол с гостями для его украшения. Это не Аламейра, не Селеста и не Аурелия. Это была всего лишь Клодина…
Леди Евлалия уныло уставилась в камин. Марк кивнул и поднялся.
— Я займусь этим делом, и потому буду вынужден побеспокоить ваших дам.
— Как будто тебе когда-то было нужно для этого моё разрешение… — грустно улыбнулась она.
— После того, как вы требовали от Армана вышвырнуть меня из дворца, я предпочитаю проявлять осторожность, — усмехнулся он.
— Теперь ты граф и родич короля, так что можешь соблазнить хоть всех фрейлин разом, — разрешила она. — Для тебя двери этих покоев всегда открыты настежь. Я велела Фрессону не ложиться. Он у себя. И передай Мадлен, что я жду её как-нибудь вечером к себе. Теперь у неё не тот статус, что прежде, мне хотелось бы дать ей некоторые подсказки, чтоб она нечаянно не допустила какую-нибудь нелепую оплошность. Ты же знаешь, как злы люди. Они завистливы и зорко следят за теми, кто более удачлив, чем они, надеясь найти повод для злословия.
— Я благодарю вас за заботу, ваше высочество, — Марк снова склонился к её руке. — Моя супруга будет у вас в ближайшее время.
И оставив королевскую тётку в её печальной меланхолии, он пошёл искать придворного лекаря Фрессона.
Он нашёл Эммануэля Фрессона в его кабинете. Тот, сидя за письменным столом, что-то писал, и его лёгкое стальное перо резво бежало по бумаге. Заметив вошедшего, он улыбнулся и, положив перо на подставку, поднялся. Он был самым молодым из придворных лекарей и всего лишь на пару лет старше Марка. При этом он вовсе не желал следовать заведённому среди его коллег обычаю облачаться в чёрную мантию с широким белым воротником. Эммануэль полагал, что прятать его стройную статную фигуру в этот чехол — кощунство, и потому носил чёрные бархатные камзолы, расшитые серебром и чёрным бисером, которые дополнял воротниками из белоснежного кружева.
Он был бастардом графа Деманкура от фрейлины Агнессы Фрессон. Отец не признал его, и он, словно из мести ему вырос высоким ладным красавцем, унаследовавшем от родителя его лучшие черты: гладкую белую кожу, орлиный профиль, большие, слегка печальные чёрные глаза и пухлые губы, на которых так очаровательно смотрелась его вечная ироничная усмешка.
Марк познакомился с ним в тяжёлый час, когда был первый раз ранен на поле боя. Именно Эммануэль, который был тогда всего лишь одним из учеников знаменитого Фабрициуса, наложил ему швы и выхаживал целую долгую ночь, пока не миновала опасность для жизни. Та война наградила его верными друзьями, твёрдой рукой полевого хирурга и умелого мечника и прядями седины на висках, придававших его и без того привлекательному образу особый шарм. К тому же вернувшись с войском из похода, он тут же направился по приказу короля во дворец, чтоб занять там место придворного лекаря.
Однако он так и не стал придворным хирургом. Его внешность и манеры сразу привлекли внимание дам, именно к нему они обращались со своими, иногда вымышленными недугами, а леди Евлалия очень быстро оценила его умение добиваться доверия пациенток и хранить их секреты. Так Фрессон стал дамским доктором, и вскоре уже имел практику не только во дворце, но и среди богатых аристократок Сен-Марко. К своей роли он относился с известной долей юмора, и пользовался симпатией не только дам, но и их мужей, поскольку унаследовал от графа Деманкура, помимо яркой внешности, острый ум, наблюдательность, отличную память и широкий круг интересов, которые делали его приятным собеседником.
Марк встречался с ним нечасто, но увидев его в толпе придворных, всегда отвечал улыбкой на его галантный и слегка шутливый поклон. Вот и сейчас, завидев на пороге гостя, Фрессон поднялся и, выйдя из-за стола, поклонился и произнёс:
— Как я счастлив, что сиятельный граф де Лорм почтил мой бедный кров своим явлением!
— Не напоминай мне об этом! — воскликнул Марк со смехом. — Я до сих пор не могу придти в себя от этого невероятного счастья.
— То есть ты ещё не понял, как хорошо быть графом? — усмехнулся Эммануэль и присел на край стола. — А я думал, что ты весь такой гордый и радостный. Это же здорово, вдруг стать графом!
— Погоди, однажды, быть может, ты почувствуешь это на своей шкуре! Твой отец так до сих пор и не обзавёлся законным наследником.
— Он ещё довольно молод, — пожал плечами лекарь.
— И обретается при дворе альдора, где не имеет доступа к потенциальной избраннице, способной подарить ему сына. Так что не отчаивайся.
— Я не отчаиваюсь. Мне и так хорошо!
— Как я тебя понимаю!
Фрессон рассмеялся звонко, как мальчишка, и Марк уж в который раз про себя обозвал мудрого посланника Сен-Марко при дворе альдора идиотом из-за того, что тот отказался от такого сына.
— Но ты по делу, не так ли? — вновь став серьёзным, произнёс Фрессон и посмотрел на бумагу, на которой только что писал. — Я уже начал составлять протокол вскрытия, но коль ты пришёл, расскажу тебе, как всё было. Садись, — он указал ему на кресло возле стола и, оставшись в прежней позе, продолжил: — Я пользовал Клодину де Шаброль уже давно. У неё были больные почки, похоже, это был врождённый недуг, но раньше всё обходилось лишь случавшимися иногда коликами. Специально подобранные травы помогали ей. Она пила отвары, принимала пилюли и жила, как ни в чём не бывало. Я прописал ей строгую диету, и она соблюдала её, поскольку от этого зависела её внешняя привлекательность. Около месяца назад её состояние ухудшилось, она жаловалась на частые боли. Я советовал ей поехать на воды, но она боялась, что не сможет вернуться ко двору, а вся её жизнь была здесь. Муж давно не проявлял к ней интереса, подозреваю, что его вообще не интересуют женщины. Впрочем, он её тоже не интересовал. Она продолжала вести свою обычную жизнь, но у неё начали проявляться другие симптомы: рвота, диарея, иногда она задыхалась по ночам, по утрам ей было трудно встать. Потом появились судороги и бред.
— Что за бред?
— У неё были галлюцинации, — уточнил Фрессон. — она слышала голоса. Впрочем, это я связывал с истерией, возникшей на почве страха потерять место при дворе из-за болезни и пережитом потрясении. Не так давно умер её отец, она ходила в его дом и уверяла меня, что наткнулась там на призрака. Она была сильно напугана.
— Может, это тоже было бредом?
— Не могу этого исключить. Я велел ей оставаться в постели и начать серьёзное лечение, консультировался с другими лекарями, но она ничего не хотела слышать. Она умоляла меня не говорить леди Евлалии о её недуге, иначе её прогонят. Поскольку это было весьма вероятно, я согласился исполнить её просьбу. К тому же иногда она была вполне бодра и весела, и в такие дни казалось, что болезнь отступила. Потом случился тот скандал на пиру, и леди Евлалия заперла её в комнате под арестом. Она вела себя странно, то смеялась, то плакала, к утру у неё начались судороги, она кричала от боли, бредила, говорила, что отец пришёл за ней, чтоб забрать домой. Потом начала задыхаться. Я провёл у её постели почти сутки, пытаясь помочь, но ей становилось всё хуже. К утру она уже не могла нормально дышать и к полудню умерла.
— Что тебя смутило, если она была больна уже давно?
— То, что помимо симптомов её болезни, были и другие, с этой болезнью не связанные.
— Ты об этом бреде?
— Не только, хотя и он был довольно странным. У неё были сужены зрачки, к тому же затруднено дыхание, от этого она и умерла.
— А что было странного в её бреде?
— Она говорила, что перед её глазами всё двоится, проплывают яркие цветные пятна. А потом начинала смотреть вокруг с восторгом и говорила, что она маленькая, очень маленькая, из чего можно было сделать вывод, что ей кажется, что предметы вокруг очень большие. Она слышала голоса, в основном своего умершего отца, но и других людей тоже. Это было очень похоже на отравление дурманом и подобными ядами, но в таком случае зрачки были бы расширены. В общем, я пришёл к выводу, что она была отравлена, но определить яд пока не смог. Вскрытие подтвердило, что она умерла от отёка лёгких, хотя налицо было и серьёзное поражение почек.
— Что ещё ты выяснил?
— Я взял на исследование содержимое её желудка. Она почти ничего не ела сутки перед смертью, но я нашёл там кое-что странное. В её желудке была глина, небольшое количество, но тем не менее.
— Глина?
— Само по себе это неплохо, даже хорошо при отравлении, поскольку глина впитывает в себя яд и выводит его из тела. Но я ей никакой глины не давал.
— Что это может значить?
— Пока не знаю, я говорю то, что выяснил. Исследовать на наличие яда содержимое её желудка я пока не успел. Займусь этим утром и сразу сообщу тебе о результатах.
— Спасибо, Эммануэль, — кивнул Марк и поднялся.
— Не благодари, — грустно улыбнулся Фрессон. — Это тоже часть моей работы, пожалуй, самая неприятная. Мне жаль эту глупышку. Она была изрядной стервой, но со мной всегда была так мила и доверчива. Она до последнего момента смотрела на меня с мольбой и надеждой, пытаясь цепляться своими слабеющими пальчиками за мою руку. А я так и не смог ей помочь.
— Ты очень хороший лекарь, Эммануэль, но ты не можешь спасти всех, — произнёс Марк, с сочувствием взглянув на него. — Где она сейчас?
— В мертвецкой. Сходи, если хочешь, но уверяю, что ничего, кроме её растерзанного тела ты там не увидишь. Я осмотрел её весьма тщательно, но всё самое интересное оказалось внутри. И поспи хотя бы несколько часов, у тебя усталый вид.