Доктор Руфус Боттомли запечатывал письмо, когда зазвонил телефон.
— Алло, — он прислушался и разразился экспансивным приветственным рёвом. — Отлично. Рад снова тебя слышать. Поднимайся.
Он немного привёл себя в порядок. Теперь, когда он стал Признанным Писателем и останавливался в Нью-Йорке в «Алгонкине»,[20] следовало соблюдать приличия тщательнее, чем будучи врачом той самой О. В. П. — общей врачебной практики — в Ватерлоо, штат Айова. Он стряхнул с жилета пепел. Затем взял расчёску и небрежно воздал должное усам и эспаньолке. В дни общей практики их не было. Он был достаточно современен, чтобы осознавать негигиеничность растительности на лице. Понимал он и то, что его коротенькое пузатое тело смотрится абсурдно, если над ним произрастают столь замысловатые орнаменты; но эта сторона дела его не заботила. Вследствие некой причины всю жизнь он мечтал об эспаньолке — и веских доводов против её отращивания не было.
Когда он натягивал пиджак, в дверь постучали. Он не стал расправлять складки костюма и открыл дверь с быстротой, сохранившейся с тех дней, когда стук мог означать что угодно, от удара у старой миссис Уайетт до нового ребёнка у Хоббсов.
— Гордон! — проревел он. — Рад видеть! Заходи. Виски, прежде чем станем нарезать круги по Нью-Йорку?
Гордон Уизерс был по природе более сдержан, но приветствовал друга не менее искренне.
— Неплохо, Руфус. Я бы выпил, если не возражаешь.
— Отлично, — доктор Боттомли принялся разливать напиток. — Как дела дома?
— Неплохо. Даже не представляешь, какое благо — киноиндустрия. Графики съёмок и нервные срывы почти что устанавливают причину и следствие сами собой.
Доктор Боттомли усмехнулся.
— Не жалеешь о тех спокойных днях, когда мы вместе практиковали?
— Ничуть, Руфус. О, я знаю все твои представления об истинном призвании медицины. Читал твою книгу и бог знает сколько слышал это от тебя. Но если честные люди не займутся нынешним поколением невротиков, это сделают шарлатаны. Моя совесть чиста — и это больше, чем можно сказать о совести большинства из нас, живущих за счёт паствы.
— Странное место этот Голливуд, судя по всему, что я слышал. Мрмфк! Интересно, понравится ли он мне?
— Тебе, Руфус?
— Мне. Руфусу. Лично — а не, прости господи, на киноэкране. Вот, бери стакан.
— Но что может занести тебя…
— В твои владения? Вопрос великой важности, Гордон. Опа! И ещё вот! — он протянул приглашение от Ф. Х. Вейнберга.
— Да?.. Что ж, буду рад тебя там видеть. Не знаю, что ты собираешься делать…
— Но приятно проведу время, Гордон. Можешь быть уверен. Сигару?
Доктор Уизерс с отвращением посмотрел на коробочку с коротенькими чёрными предметами.
— Всё ещё их? Похожи на торпеды, но, насколько помню, куда более смертоносны. Нет, спасибо, — он зажёг сигарету. — Но скажи мне — как твоя книга?
— Превосходнейше. Лежит впереди на всех прилавках. Ожидаю, что Лига американских писателей со дня на день начнёт выписывать рецепты — вполне справедливый обмен. Мрмфк. Да, все в бессовестном восторге от «О. В. П.» — кроме тех немногих заблудших и, должно быть, недоношенных, что решили, будто это история русской тайной полиции.
Доктор Уизерс медленно подошёл к столу и легко положил руку на огромную калабасовую трубку, стоявшую на особой подставке.
— Тёплая, — мягко проговорил он.
Руфус Боттомли выглядел почти пристыженным.
— Да, — признал он.
— Я знаю тебя двадцать лет, Руфус, и знаю, что единственная причина, которая может заставить тебя переключиться с твоих проклятых торпедок на почтенную трубку — беспокойство, причём довольно серьёзное. Что на сей раз?
— Чему ж ещё быть? — беспомощно взмахнул пухлой рукой доктор Боттомли.
— Энн?
— Конечно. Знаешь, два года не уменьшают боли.
— Знаю.
Лицо доктора Боттомли посерьёзнело — настолько, что даже дурацкая эспаньолка смотрелась серьёзно.
— Как она?
— Моя очередь давать беспокойный ответ. Какой она может быть?
— Конечно, я приду повидать её. Для меня это главная причина столь беспечно принять приглашение мистера Вейнберга. Наверное, ты догадался?
— Да.
— Думаешь… есть хоть какая-то вероятность, что она узнает меня?
Доктор Уизерс покачал головой.
— Если бы я только знал… — пробормотал Руфус Боттомли. — Если бы я только знал, кто…
Зубы его плотно стиснулись под развевающимися усами. Рука сжала чёрную сигару и медленно её раскрошила.
«МЕТРОПОЛИС-ПИКЧЕРЗ»
26 июня 1939
Профессору Дрю Фернессу,
Факультет английского языка,
Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе,
Лос-Анджелес, Кал.
Уважаемый профессор Фернесс,
Мисс ОʼБрин сообщила мне, что ознакомила вас с нашими планами пригласить «Иррегулярные силы с Бейкер-стрит» в качестве неофициальных советников при постановке «Пёстрой ленты» и что вы как член «Иррегулярных» рады этой идее.
Тем не менее позвольте мне воспользоваться представившейся возможностью и лично пригласить вас быть моим гостем на этот период.
Надеюсь, что этим кинокомпания «Метрополис» сможет хоть в малой доле компенсировать вам неудобства и унижения, испытанные на днях в моём кабинете. Я повторяю заверения, уже переданные вам мисс ОʼБрин, что не имею никакого отношения к этому позорному происшествию и охотно принял бы карательные меры, если бы только имел возможность это сделать. Однако наш юридический отдел уверяет меня, что это не так. Надеюсь и верю, что вы примете через меня самые искренние извинения от кинокомпании «Метрополис».
Искренне ваш
Ф. Х. Вейнберг
Шенандоа-роад, дом 11471
Западный Лос-Анджелес
27 июня 1939
М-ру Ф. Х. Вейнбергу,
«Метрополис-Пикчерз»,
Лос-Анджелес, Кал.
Уважаемый мистер Вейнберг,
Ваши планы, насколько их изложила мне мисс ОʼБрин, в самом деле радуют. Прошу вас быть уверенным в моём искреннем содействии вашему предприятию.
Ваши извинения, хотя и принятые с благодарностью, едва ли необходимы. Естественно, я понял, что вся ответственность лежит на Стивене Уорре. Будем считать, что этого эпизода не было.
Искренне ваш
Дрю Фернесс
Покончив с этой запиской, Дрю Фернесс встал из-за стола, расположился, вытянув длинные ноги, в моррисовском кресле и взял последний номер «Журнала английской и германской филологии».
Маленькая старая леди на диване оторвалась от вязания.
— Кого ты писал, Дрю?
— Кому, тётя Белль, — автоматически произнёс он.
— Не знаю, почему ты ожидаешь, что я буду так говорить только оттого, что ты учитель английского. Уверена, твой дедушка не выдержал бы и минуты столь высокопарных разговоров. Помню, как…
Дрю Фернесс спокойно читал, пока знакомый анекдот не был завершён и тётушка не повторила свой вопрос:
— Чьё письмо?
— Ф. Х. Вейнберга. Помнишь, тётя Белль, это тот кинопродюсер, что ставит «Пёструю ленту».
— О, — на круглом личике тёти Белль появилось лукавое выражение. — Скажи мне, Дрю, это один из них?
— Откуда мне знать, тётя Белль? Думаю, он еврей, если ты об этом.
— Ты очень хорошо знаешь, что я имею в виду не это. Я имею в виду, — пояснила она, — это один из Них?
— Ну же, тётя Белль, не будем опять это начинать.
— Это он тебя ударил? Ты пошёл с ним встретиться и вернулся домой весь фиолетовый. Ты меня не обманешь. Что он пытался дать тебе сказать ему, Дрю?
— Прошу тебя. Тут интересная статья Бретериджа об авторстве «Владения похоти».[21] Кажется, он разрушает некоторые из предвзятых мнений.
По-видимому, это сдержало тётю Белль. Она хранила молчание. Но Дрю Фернесс не вернулся к «ЖАГФ». Вместо этого он вспомнил тот день на студии и нелепо унизительную сцену в магазине, куда очаровательная мисс ОʼБрин отвела его освежиться. Он опасался, что, должно быть, произвёл очень жалкое впечатление на эту юную леди — едва ли достойное одного из ведущих специалистов по проблеме Уильяма Айрленда[22] и источников его поддельных пьес. Он задумался…
— Дрю…
— Пожалуйста, тетя Белль. Оставь меня одного. Мне нужно заниматься.
— Заниматься! Как будто ты всё ещё школьник, а не профессор. Но ты просто так от меня не отделаешься. Дрю, я видела сегодня на улице человека.
— Это не слишком удивительно, не правда ли?
— Он прятался, Дрю. Прятался прямо перед этим домом. Ты не можешь говорить, что это ничего не значит. Они повсюду. Это Они. Человек даже у себя дома не в безопасности, Они шпионят повсюду.
— Прошу тебя. Вернись к своим спицам и позволь мне почитать.
— Таковы мужчины, — фыркнула она. — Не могут отличить спицы от крючка. А ты столь же слеп ко всему, что происходит вокруг тебя. Но когда-нибудь ты узнаешь. Когда Они придут к власти, ты поймёшь. Тогда ты узнаешь, что твоя бедная старая тётушка пыталась сказать тебе, пока ты даже не…
— Да к чёрту всё это, тётя Белль! — раздражённо воскликнул Дрю Фернесс.
Покорная хмурость набежала на старое лицо.
— Хорошо. Я знала, что когда-нибудь до этого дойдёт. Давай. Ругайся на меня. Используй свой глупый язык — ведь ты учитель английского. Когда-нибудь ты пожалеешь. Иди вперёд — не думай над моими словами. Но ты ещё пожалеешь, Дрю Фернесс, когда Они придут…
Коренастая маленькая Кассандра собрала своё вязание и величественно вышла из комнаты, оставляя за собой шлейф рока. Дрю Фернесс какое-то время сидел неподвижно, пытаясь разобраться в запутанных таблицах текстуальных сравнений Бретериджа, но, в конце концов, отшвырнул журнал в сторону.
Эти сцены, вызванные непонятной фобией тёти Белль, случались довольно часто; но он не мог к ним привыкнуть. Ссора со старушкой, пусть даже невинная, каждый раз огорчала его. Кроме того, в последнее время ей стало хуже. Он уже почти задавался вопросом, не происходит ли с ней что-то серьёзное.