Дело Романовых, или Расстрел, которого не было — страница 7 из 10

КУЗЕН

КОРОЛЬ ГЕОРГ ЗАХЛОПЫВАЕТ ДВЕРЬ

Я всегда остаюсь Вашим настоящим и преданным другом…

Король Георг V — царю Николаю, март 1917 г.

«Для меня совершенно ясно, что в Екатеринбурге происходили какие-то неизвестные события, и вероятность того, что одна из дочерей императора избежала расправы заслуживает доверия… Они чего-то боятся, что может быть нарушено, как будто при расследовании может вскрыться, что-то неудобное и даже опасное для них…» Эти слова Великого князя Андрея, родственника Романовых, к тому же юриста по образованию, размышлявшего о деле Анастасии, содержат ключ к тайне настоящей судьбы Романовых.

Под словом «они» Великий князь подразумевал те мощные силы в Европе, которые объединились, что бы дискредитировать Анну Андерсон. Они приложили немало усилий в деле Романовых, чтобы закрыть его. Познакомившись поближе с этой историей, Великий князь добавил: «Я совершенно убежден, что это расследование выведет меня в Екатеринбург, Тобольск, событиям 1917 года и даже дальше». И он был совершенно прав — истина тесно связана с двумя высокопоставленными родственниками, с их отношением к Романовым задолго до жутких событий в Екатеринбурге.

Когда царь отрекся весной 1917 года, только два иностранных государства могли повлиять на его судьбу — Великобритания и Германия. Из этих двух Германия была противником России в войне в течение трех лет. Поэтому только от одной страны Романовы могли ожидать реальную помощь — от Великобритании. Она была союзником, с которым царь непрерывно поддерживал связь в течение всей войны, страна, которая была к тому же должником России.

Романовы, вероятно, никогда не узнали, как Англия ответила им, когда возникла необходимость в ее помощи, может это и к лучшему. Поведение Англии было бесчестным, и началось это с короля Георга V, который вел себя неопределенно и даже грубо. И только когда жизнь императорской семьи буквально повисла на волоске, Великобритания приняла запоздалые секретные меры для их спасения, о которых и сейчас мало что известно.

Король Георг и Николай II были двоюродными братьями, поскольку их матери, две датские принцессы, были сестрами. Царица к тому же была кузиной Георга, так как ее мать и его отец оба были детьми королевы Виктории. Король и император были не только кузенами, но и близкими друзьями, настолько близкими, как могли бы быть близкими главы государств, которые значительно удалены друг от друга.

За двадцать три года до того, как Георг отказался дать убежище бывшему императору России, он приезжал в Россию на свадьбу Николая и Александры и писал домой: «Я думаю, что Ники счастливый человек, он имеет такую красивую и очаровательную жену… Ники был самым добрым по отношению ко мне, он — все тот же милый мальчик, каким был всегда…»

Два монарха поддерживали тесный контакт в течение многих лет. В 1909 году, когда русское императорское семейство посетило Англию в последний раз, их приглашали приехать снова. Однако, из-за опасности террористических актов со стороны революционеров-эмигрантов, министерство внутренних дел высказывалось против приезда императора в Лондон. Царь не мог бы даже покинуть свой дом, в котором он бы жил, тщательно охраняемый полицией в целях безопасности, что было беспрецедентным в то время.

Как только разразилась война, не могло быть уже никаких дружеских встреч на борту роскошных яхт, но два монарха обменивались письмами, тем более, что их объединяла общая борьба против Германии.

Когда новость об отречении Николая достигла Георга весной 1917 года, его реакция была быстрой и предсказуемой. Через 4 дня, 19 марта он телеграфировал свое соболезнование: «События прошлой недели глубоко обеспокоили нас. Мои мысли — постоянно с Вами, и я остаюсь вашим настоящим и преданным другом, каким, как Вы знаете, я был всегда». Символично, что Николай так и не получил это дружеское сообщение.

Русское Временное правительство было против того, чтобы передавать ему эту телеграмму, поскольку это «могло быть понято неправильно и использовано как повод для ареста». В Лондоне короля вежливо попросили показать содержание этой телеграммы премьер-министру Ллойд Джорджу; было решено, что ее содержание имеет политический оттенок, и британскому посольству в Петрограде было приказано убедиться в том, что эта телеграмма не была передана.

Все изменилось с тех пор, когда Николай в последний раз был в Англии. Наступление социализма доносилось до Англии, начиная с 1917 года. Лондон давно уже был прибежищем для русских революционеров и анархистов, и многие из них остались, чтобы способствовать недовольству за границей, даже тогда, как их товарищи уехали обратно в Россию.

Но и помимо этого британский народ начинал чувствовать свою собственную силу, волнения выплескивались на республиканских съездах в Альберт-холле и на демонстрациях в промышленных центрах, вроде Глазго и Ливерпуля.

Прежде чем война была закончена, возникла проблема в вооруженных силах; подозревали, что в течение двух лет мог возникнуть вооруженный мятеж 3000 солдат, марширующих в Уайт-холле, с возможностью государственного переворота. И это было на фоне того, что Букингем и Уайт-холл, имели обязательства перед Романовыми в 1917 году.

В течение многих лет после исчезновения Романовых считали, что король Георг сделал все возможное, чтобы спасти их, но британское правительство, боясь революции, отказалось помогать царю. Но Георг был бессильным конституционным монархом, способным делать только то, что ему говорили.

В 1971 году лорд Маунтбэттен, ближайший из живущих родственников царя, находясь в Великобритании, говорил о роли Георга: «О да, в начале этого периода он обсуждал это с моей матерью, он очень хотел предоставить им приют здесь, но правительство, премьер-министр Ллойд Джордж, ссылались на политические интересы во время войны, я думаю, что трудно было идти против них…» Лорд Маунтбэттен, конечно, говорил честно, но письменные материалы говорят о другом. Это «настоящий и преданный друг», король Георг, а не его министры, возражал против предоставления убежища царю в Великобритании.

Из государственных документов и личных воспоминаний возникает картина действительно случившегося — вырисовываются события, которые могли повлиять на судьбу Николая II и его семьи. В лондонской драме главными актерами были король Георг V, либеральный министр Ллойд Джордж, и его министр иностранных дел Артур Белфур. В Петрограде главными были Александр Керенский, министр юстиции Временного правительства и Павел Милюков, министр иностранных дел. Британским послом, действующим в качестве посредника был сэр Джордж Бьюкенен.

В течение нескольких первых дней после того, как в Великобритании была получена информация об отречении царя, казалось, что серьезно рассматриваются планы спасения царя. Запросили мнение генерала Велькурта Ветерса, личного друга короля Георга и царя; Ветерс довольно долго был британским военным атташе в Петербурге и совершенно правильно предсказал, что умеренный режим Керенского будет очень скоро заменен экстремистами.

Он сказал, что хорошим способом освобождения было бы «если бы быстрый миноносец и несколько отрядов британских моряков были бы посланы в Финский залив», недалеко от того места, где Романовы содержались. Дипломатический Лондон сделал «предупредительный выстрел».

19 марта Иностранный комитет телеграфировал сэру Джорджу Бьюкенену, уполномочив его сказать: «Любое насилие, причиненное императору или его семье даст прискорбный эффект и потрясет общественное мнение в этой стране». Но Временное правительство не хотело причинять какой-либо вред Романовым.

В этот же день сэр Джордж Бьюкенен сообщил о предварительном разговоре с министром иностранных дел Милюковым: «…император…попросил правительство отправить его в Царское Село, чтобы он оставался там до тех пор, пока оправятся от кори дети, а потом отправить его в порт Романов. Его превосходительство дал мне понять, разрешение это будет предоставлено и просил меня это передать. Я знал, что будет сделано все, что бы отправить Его Высочество в Англию».

На следующий день, даже прежде, чем Лондон ответил на эту телеграмму, сэр Джордж Бьюкенен сообщил, что русский министр иностранных дел положительно настаивал на отъезде царя и попросил, чтобы Великобритания выслала корабль, что бы вывезти его из России. Но 21 марта Иностранный комитет дал осторожный ответ, отметив, что пока не было никаких приглашений и высказался, что для царя будет лучше, чтобы он выехал в Данию или Швейцарию, а не в Англию. Когда эта новость достигла Милюкова, он сделался «сильно озабоченным», и задал прямой вопрос: «Хочет ли король и его правительство предоставить императору убежище в Англии?» Это прямой вопрос заставил Британию задуматься.

22 марта собрался кабинет, состоящий из премьер-министра, министра финансов, юристов лорда Стеймформхэма, личного секретаря короля и лорда Хардинга, заместителя министра в Иностранном комитете. Было принято твердое решение — Англия должна предложить царю убежище. Это сообщение было передано в Петроград через Джорджа Бьюкенена: «В ответ на просьбу русского правительства, король и правительство Его Величества готовы предоставить императору и императрице приют в Англии на время, пока идет война».

Кабинет чувствовал, что в Англии царю будет безопаснее, чем стать пешкой в руках мятежных генералов, которые свергли его и пытались устроить контрреволюцию, и тем самым отдать Лондон прямо в руки немцев.

Так что бывший царь мог приехать в Англию, но Бьюкенену было приказано поставить условие: «Для того, чтобы избежать возможных сомнений в будущем относительно причин приюта, оказанного… Вы должны подчеркнуть, что приглашение было сделано по инициативе русского правительства». Другими словами, немного сомнительное «приглашение», но все-таки приглашение. Было даже немного неудобным то, что при богатствах британского королевского семейства возник финансовый вопрос к Временному правительству: «Могли бы Вы сообщить о финансовых возможностях императора? Желательно, что бы его величество и его семья имели достаточные средства жить так, как полагается жить членам императорского семейства».

Но пока Лондон беспокоился о деньгах, Временное правительство в России было чрезвычайно обеспокоено тем, чтобы ускорить удаление Романовых из враждебной по отношению к ним обстановки за пределы России. Когда Иностранный комитет узнал об этом, он телеграфировал сэру Джорджу Бьюкенену (23 марта): «Вы должны немедленно и безотлагательно потребовать от Русского правительства, чтобы оно обеспечило безопасный проезд всего императорского семейства в порт Романов как можно быстрее… Мы надеемся, что русское правительство обеспечит личную охрану его величества и его семьи».

Однако, по словам министра иностранных дел, задержка объяснялась давлением экстремистов, не желающих выпускать царя из России. К тому же были проблемы с болезнями. Дети императора болели корью, и отъезд задерживался до тех пор, пока они не станут чувствовать себя лучше. Однако задержка оказалась фатальной.

В конце концов, не корь и не экстремисты повлияли на судьбу Романовых, а его собственный кузен, король Георг. Британский монарх резко изменил свое решение предложить убежище своим родственникам в Англии и прекратил всякие переговоры между Лондоном и Петроградом на эту тему.

30 марта, всего через неделю после твердого британского решения предоставить приют бывшему российскому императору, король послал министру иностранных дел Временного правительства письмо через своего личного секретаря, лорда Стеймформхэма: «Король много думал о предложении правительства пригласить императора Николая и его семью приехать в Англию. Вы, несомненно, знаете, что король лично дружит с императором и готов сделать все, чтобы помочь ему в его тяжелой ситуации. Но его величество не может не высказать сомнений не только из-за опасности рейса, но, и по соображениям целесообразности пребывания императорской семьи в этой стране. Король был бы рад, чтобы доложили об этом своему премьер-министру, поскольку никакое решение не может быть принято без российского правительства».

Британское правительство было озадачено этими сообщением короля, и Белфур ответил 2 апреля: «Министры вашего величества понимают трудности, о которых Вы говорите в Вашем письме, но они не думают, что если ситуация не изменится, возможно взять назад свое приглашение, которое было послано, и они полагают, что король согласится придерживаться прежнего решения, которое было послано Советом министров его величества». Король Георг принял этот аргумент, но неохотно. 3 апреля его секретарь ответил, что если это желание правительства, то «он должен признать вопрос улаженным».

Но Георг не сдержал своего слова. В течение недели король получил два письма — одно от лорда Кэмока, а другое от лорда Бересфорда, оба попытались привлечь внимание к тому, что в обществе установилось мнение против приезда Романовых в Великобританию. 6 апреля король сделал экстраординарный шаг, поручив своему секретарю отправить два письма министру иностранных дел по одному и тому же вопросу в тот же день.

Вот что говорилось в первом письме:

«Король с каждым днем становится все более заинтересованным в вопросе приезда императора и императрицы в страну. Его величество получает письма от различных людей, известных и неизвестных ему, в которых они пишут, что этот вопрос обсуждается не только в клубах, но и в рабочей среде, и членами лейбористской партии в палате общин и общее мнение является отрицательным.

Как Вы знаете, сначала король думал, что присутствие императорской семьи (особенно императрицы) в стране вызовет некоторые осложнения, и я уверен, что Вы поймете, насколько бестактным это было бы для нашей королевской семьи, которая тесно связана с императором и императрицей.

Вы, вероятно, также знаете, что этот вопрос стал достоянием общественности, и люди или считают, что это инициатива самого короля, или осуждают несправедливую ситуацию, в которую попадет его величество, если эта договоренность будет выполнена.

Король пожелал, чтобы я спросил Вас, не следует ли после консультации с премьер-министром сэру Джорджу Бьюкенену предложить российскому правительству, чтобы оно приняло какой-либо другой план относительно будущего мecтa жительства их императорских величеств.

Искренне ваш Стеймформхэм».

И постскриптум: «Большинство людей, кажется, думает, что приглашение было сделано королем, тогда как оно было сделано его правительством».

К концу дня король разволновался еще больше. Он снова позвал секретаря и продиктовал ему второе письмо, отосланное в тот же день Бэлфуру: «Король хочет, чтобы я снова написал по поводу того предмета, о котором говорилось в утреннем письме. Он должен просить Вас представить премьер-министру, который слышит и читает в прессе, что вопрос предоставления местожительства в стране экс-императору и императрице вызывает сильное неудовольствие в народе и, несомненно, поставит под угрозу положение короля и королевы… Проинструктируйте Бьюкенена, чтобы он сказал Милюкову, что оппозиция приезду императора и императрицы здесь настолько сильна, что мы должны отказаться от своего согласия на предложение российского правительства».

Теперь король зашел так далеко, как может зайти конституционный монарх в споре со своими министрами. Точка зрения Букингемского дворца была совершенно ясна и на этот раз сообщение ушло по назначению. В течение двадцати четырех часов министр иностранных дел отправил письмо короля, написанное его секретарем, добавив: «Нам, вероятно, придется предложить Испанию или юг Франции, как более Подходящее место для жительства царя, чем Англия».

Белфур даже попросил секретаря кабинета «проследить за тем, чтобы какие-либо действия кабинета не задели самолюбие короля». Он уверен, что премьер-министр не имеет ни Малейшего желания оскорбить короля, и если это произошло, то только по неосторожности… Насколько было известно в Лондоне о царе Николае, он будет обижен.

В России до того момента, когда король Георг изменил свое решение, у Британии была возможность помочь царю. Временное правительство говорило о задержке отъезда, пока письма из Англии не были получены и надеялись, что не будет никаких требований ускорить отъезд. Это как нельзя лучше устраивало англичан. После 13 апреля о предоставлении убежища царской семье уже не говорили.

Ллойд Джордж повторил аргументы короля кабинету, почти слово в слово, не упоминая об их источнике. О прямой причастности к отказу от приглашения никто не должен был знать. Бьюкенену была послана телеграмма «лично и строго секретно» с указанием избегать разговоров о приглашении царской семьи в Англию, и предлагать вместо этого переезд во Францию.

Спустя четыре дня лорд Хардинг написал конфиденциально лорду Бертье о том, что английский посол в Париже спрашивал, согласны ли французы принять царя. Он честно добавил: «Ситуация представляет значительные трудности для короля, преданного императору, и не желающего оказывать ему холодный прием». Секретарь короля также написал частное письмо лорду Бертье, задав ему тот же самый вопрос, намекнув прозрачно, что король Георг был против идеи предоставления убежища русскому императору с самого начала: «Это было твердое убеждение короля, который никогда этого не хотел, но правительство согласилось с предложением Милюкова об их приезде в Англию и люди думают, что это была идея самого его величества».

Нет никакого сомнения насчет отношения англичан к Романовым, здесь их ждал бы холодный прием.

Лорд Бертье ответил из Парижа 22 апреля: «Мой дорогой Чарли, я не думаю, чтобы экс-императора во Франции встретили с радостью. Императрица — немка не только по рождению, но и по своему воспитанию. Она сделала все, что могла, чтобы заключить мирный договор с Германией. Ее называют преступницей и сумасшедшей, и бывшего императора, по скольку он по своей слабости подчинялся ее указаниям, так же считают преступником».

Но даже прежде чем было написано письмо лорда Бертье, Англия полностью отказала царю в приезде. В начале мая £Эр Джордж Бьюкенен конфиденциально сообщил русскому министру иностранных дел: «… мы не сможем, вероятно, $ать разрешения любому из членов императорского семейства на проживание в Англии во время войны».

Из-за внутренних разногласий русское Временное правительство это устраивало, но оно не отказалось от высылки Романовых за границу, и к неприятным намекам британского посла не отнеслось серьезно. Через некоторое время, когда обстановка слегка успокоилась, русские решили снова вернуться к вопросу о предоставлении в Англии убежища для царской семьи. По словам Керенского, они снова спросили, когда Лондон смог бы послать крейсер для того, чтобы забрать бывшего царя и его семейство. Керенский получил ответ из Британии, от сэра Джорджа Бьюкенена, который получил его из Лондона, и это его потрясло.

Керенский вспоминал: «Я не помню, точно было ли это В конце июня или в начале июля, вызвали Британского посла, который пришел явно обеспокоенный… Он показал мне Висьма от одного из высших чиновников Иностранного комитета, который был связан со двором. Со слезами на глазах, едва сдерживая свои чувства, сэр Джордж рассказал русскому министру иностранных дел об отказе британского правительства дать убежище бывшему императору России… Я могу сказать определенно, что этот отказ был сделан исключительно по соображениям внутренней британской политики».

Спустя годы, когда этот рассказ появился в воспоминаниях Керенского, поднялась волна отрицаний в Англии. Прежний премьер-министр Ллойд Джордж, и прежний британский посол сэр Джордж Бьюкенен, оба выступили против Керенского, утверждая, что Британское предложение предоставления убежища бывшему русскому императору всегда было открыто.

В 1927 году генерал сэр Альфред Кнокс запросил у Иностранного комитета документы, чтобы навсегда уничтожить ложь. Иностранный комитет сначала назвал заявление Керенского ложью, и привел в качестве подтверждения самую раннюю телеграмму, предлагающую убежище, но игнорируя последующие сообщения об «отказе». Когда бывший первый секретарь британского посольства в Петербурге попытался сказать, что он помнит сообщения об «отказе», поступившие в Россию, Иностранный комитет, уличенный во лжи, сослался на то, что у посла плохая память.

В 1932 году дочь посла Мария Бьюкенен, наконец, разбила официальную версию. Она сказала, что отец вынужден был написать в своих мемуарах ложь, чтобы прикрыть произошедшее в действительности. У него не было выбора, как он сказал дочери, поскольку Иностранный комитет угрожал лишить его пенсии.

Расследование этого давнего дела можно завершить одной фразой из бумаг Иностранного комитета: «Я понимаю…, что м-р Ллойд Джордж не сам придумал это решение, но кто его придумал, вряд ли стоит об этом говорить» — сухое историческое примечание о целесообразности королевской власти.

Британское правительство могло закрыть дверь для Романовых, но это сделал именно король Георг, который захлопнул эту дверь.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЙОНАСА ЛИЕДА

Когда императорская семья была в Тобольске у короля Георга и у других были планы…

Великий князь Владимир, предполагаемый наследник Романова, 1974 г.

Поведение короля трудно объяснить, разве только тем, что он не понимал, какая реальная опасность угрожала Романовым весной 1917 года. Но время шло, большевики пришли к власти, и для всех стало ясно, что положение императорской семьи стало вопросом жизни и смерти. Можно бы было ожидать, что это будет отражено в дальнейшей переписке между дворцом и министерством иностранных дел, возможно показывая изменение взглядов.

Но есть необычный и очень невероятный перерыв в переписке. В течение трех месяцев после того, как предложение убежища в апреле 1917 года было взято назад, вопрос об этом предмете исчезает из всей официальной корреспонденции. В 1932 году майор Хардинг, новый королевский секретарь, принял дела и был настолько озадачен, что написал в Министерство иностранных дел, интересуясь «перерывами в переписке».

Министерство иностранных дел нечем не могло помочь, И Хардинг пришел к выводу: «Кажется необычным, что корреспонденция перестает поступать к концу апреля и не возобновляется до конца июля, когда поступают сведения о ссылке императора в Тобольск». Это было подтверждено в 1974 году королевским архивариусом Робертом Маккуортом-Кэнгом, который написал: «…боюсь, что мы не сможем объяснить это».

В августе 1917 года отмечается появление одного письма, в котором король спрашивает министерство иностранных #ел, верно ли, что Романовы перевезены из Царского Села в Тобольск, в Сибири. Сведения о ссылке подтвердились, перерыв в переписке продолжается в течение следующих девяти месяцев до мая 1918 года, когда король выражает беспокойство по поводу жизни семьи. После этого снова тишина до июля, месяца, когда Романовы исчезли.

Мы можем дать двоякое объяснение этому бумажному феномену. Или король потерял всякий интерес к судьбе Своего кузена, что совершенно невероятно, или же документов было значительно больше, но они были изъяты из архива. Имея горький опыт в этом расследовании, мы склоняемся ко второму варианту.

Немного людей в Великобритании слышали о «чистильщиках», чиновниках, которые решают, какой материал является пригодным для публикации, а что должно быть скрыто. Все же такие люди существуют — испытанные и проверенные чиновники государственной службы, которые целыми Днями перебирают тонны документов, которые отбираются каждый год для рассекречивания, в соответствии с 30-летними установками.

Как ни странно, их деятельность определяется условиями «Public Record Acts» от 1958 и 1967 годов, которые были Изданы для того, чтобы гарантировать получение людьми информации о прошлой деятельности собственного правительства.

Старые документы находившиеся в Public Record офисе, просматривались «чистильщиками», как их называли в правительственных кругах; бумаги, которые могли компрометировать или быть неудобными для отдельных людей или целых отделов, даже, если они относились к первой половине столетия или касались людей давно умерших, удалялись.

Документы, которые признавались неподходящими для всеобщего обозрения, передавались в офис лорда Чанкеллора, который должен был решить — сохранить их в тайне или уничтожить. Что-либо спорное действительно могло достичь общественности или потому, что это была безопасная информация, или потому, что кто-то из «чистильщиков» оказался слишком снисходительным. Отчеты секретных служб, конечно, никогда не увидят свет. Бумагами королевской семьи занимаются королевские архивариусы, подчиняющиеся только королю.

Было бы наивностью ожидать, что власти в нашем полускрытом обществе выбросят из шкафов бумажные скелеты, или некоторые документы ускользнут от «чистильщиков». Нереально найти в бумагах короля или министерства иностранных дел что-либо, проясняющее вопрос, который когда-то сильно волновал англичан — роль Британии в трагической судьбе российской императорской семьи.

Система работает против историков, хотя и является идеальной защитой для какого-либо сокрытия, от предательства до простой некомпетентности; на почве, обработанной «чистильщиками», слух, как источник «самой точной» и «объективной» информации всегда будет существовать.

В случае с Романовыми мы должны предположить, что полная информация о событиях 1917 и 1918 годов, скомпрометировала бы или королевское семейство или правительство, или обоих.

Однако мы знаем об одном документе, который, возможно, был изъят из королевской документации. В декабре 1917 года из Тобольска Романовы послали секретно просьбу о помощи королевской семье в Лондоне. Понимая, что прямое сообщение могло быть перехвачено, царица просила английского наставника Гиббса послать скрытно письмо от нее мисс Маргарет Джексон, бывшей гувернантке, живущей в Лондоне, которая была одной из ее преподавателей в детстве. Целью этого письма было — помочь людям, которые захотят их спасти, описав расположение комнат в тобольском доме и даже приложив грубо нарисованный план. В письме содержалась скрытая просьба передать его британской королевской семье, и Гиббс позднее подтвердил, что это был тщательно замаскированный призыв о помощи.

Однако мы знаем о письме только потому, что Гиббс сохранил его копию; оригинал был отправлен в Лондон через Петроград дипломатической почтой, и нет никаких причин, почему он не был получен в Букингемском дворце. В королевских архивах это письмо отсутствует. Причиной может быть или беспорядок в архиве, или сокрытие позорного поведения короля, не сделавшего ничего реального в ответ на просьбу царицы.

Но, возможно, рассматривались и какие-то планы спасения, следов которых в архивах не осталось. Мы нашли следы секретных планов спасения царя в документах видного норвежца, загадочно вызванного в Лондон весной 1918 года для переговоров с чиновниками, занимающимися информацией. В эту историю оказались вовлеченными высшие политические деятели и непосредственно Король Георг V. Результатов никаких не было, но это показывает, до какой степени британские учреждения были готовы рассматривать серьезные планы спасения царской семьи.

Норвежец по имени Йонас Лиед был замечательной фигурой. В 1918 году ему было всего 36 лет, но он уже успел сделать выдающуюся карьеру. Большую часть своей службы он провел в России, в частности в Сибири, где он заработал много денег, занимаясь древесиной и минеральными концессиями. Его бизнес привел его и в политику, и Николай И, которому Лиед был лично представлен, предоставил ему почетное российское гражданство.

Как консул в Сибири, он имел норвежский дипломатический статус. Во время Первой мировой войны он предусмотрительно налаживал контакты с теми, кто должен был захватить власть после революции. Позже он стал алюминиевым магнатом, а также основателем советской авиационной промышленности.

Он нашел свое место в истории с Романовыми из-за своей деятельности в России еще в молодости: в 1913 году он руководил созданием нового торгового маршрута из Сибири в Западную Европу и Америку. Со своим британским партнером Лиед создал сибирское пароходство и производственную фирму, обеспечивая транспортировки по речным и морским каналам, которые часто замерзали, из-за чего этот проект вначале сочли непрактичным. Лиед лично путешествовал и исследовал каждую милю своих территорий на пароходах, от самого северного пункта, выхода в Карское море, и хорошо знал пути по воде, ведущие на юг к Тобольску в Сибири. Тобольск был как раз тем городом, где Романовы жили в начале 1918 года, и, именно в это время Лиед получил вызов в Лондон.

В течение всей своей жизни он вел дневник, большая часть которого была написана на английском языке и именно из его дневника мы взяли описание того странного эпизода, о котором рассказывается ниже.

«26 февраля 1918 года: «Телеграмма от Армитстеда в Криа (Осло) с вопросом, смогу ли я, в случае, если он сделает нам визы, приехать в Лондон для обсуждения экспедиции из Англии в Сибирь. Я телеграфировал, что согласен…»

Четыре дня спустя Лиед уж спешил на пароходе через Северное море в Абердин, и 3 марта записал в дневнике: «Прибыл в Лондон. Полковник Браунинг организовал номера в гостинице «Савойя». Встретился с Армитстедом, обсудил вопрос об экспедиции. Видел Саула, управляющего компании «Гудзонов залив»».

Полковником Браунингом, устроившим его в «Савойе», был Фредерик Браунинг, старший офицер британской разведки, бывший личным помощником Мансфильда Кумминга, возглавляющего МIiС, зарубежную ветвь британской секретной службы, известной теперь как MI6.

Спустя два дня после прибытия в Лондон, Лиед записал в дневнике: «5 марта: Виделся с Митчеллом-Томпсоном, который оказался не слишком полезным. Беседовал с министром иностранных дел Артуром Белфуром. Завтра увижусь с лордом Робертом Сессилом».

Для норвежского гостя открылись большие возможности. Белфур действительно был министром иностранных дел, а лорд Сессил был высшим должностным лицом, связанным с делом Романова. Именно он рассматривал проблемы, связанные с королевской семьей, включая постоянные просьбы о британской помощи от сестры царицы Виктории.

Три дня спустя Лиед встретился с главой военно-морской разведки: «8 марта: обедал у сэра Реджинальда Халда вместе с его женой, дочерью и Армитстедом. Что за этим скрывается?» Йонас Лиед встречается не только с министром иностранных дел, но и с главным шпионом. Сэр Реджинальд Халл был начальником отдела и, вполне вероятно, что именно он разрабатывал операцию по спасению Романовых.

Он уже был живой легендой как руководитель Военно-морской разведки, работая вместе с MIiC. Именно империя Халла создала огромный авторитет, который приобрела британская разведка в течение Первой мировой войны, который сохранился и после его смерти. Его личная репутация была настолько высокой, что о нем говорили как о будущем министре иностранных дел, он имел большое влияние в высших сферах.

Халл встречал царя в 1914 году, посетил Россию в звании капитана, находящегося на службе ее величества вооруженных сил Великобритании королевы Марии, при официальном посещении кораблями Королевского флота Санкт-Петербурга. В российской столице два судна оставались на причале, пока команда танцевала в огромном зале и участвовала на банкете, вместе с императорской семьей. Во дворце Царского Села Халл представлял царю и царице подчиненных его брата. С политической точки зрения это был правильный выбор; и неудивительно было бы, что бы его привлекли к плану спасения Романовых, не нашлось бы более ответственного и настолько информированного исполнителя.

Находясь в центре власти в Лондоне, Лиед продолжал встречаться с влиятельными людьми: «13 марта. Пообедал с Е. Чаклетоном в его клубе «Марлборо»; во время обеда к нашему столу подошел принц Уэльский и мы перекинулись с ним несколькими словами о Сибири».

Неделю спустя Лиед в своем дневнике уже говорит о планах спасения Романовых, возникших в последнее время: «20 марта. Виделся с сэром Френсисом Бэркером и Великим князем Михаилом в доме Уискерса по поводу вывоза Николая II из Тобольска через Карское море на скоростном моторном катере, Сэр Френсис был очень заинтересован, но, попросил, чтобы я не упоминал его имя в связи с этим делом. В другом офисе меня познакомили с Майклом (он был директор в J800). Он сразу понял, зачем я приехал, но, попросил, чтобы я не упоминал его фамилию!»

«Майклом» был Великий князь Михаил Михайлович, кузен царя. Как и для Николая жить в Англии для него было более удобно, он был выслан из России царем, поскольку он заключил морганатический брак. И у него не было ни малейшего желания помогать родственникам.

«Виккерс» в 1918 году была одной из фирм, занимающихся поставкой оружия и сделавших миллионы во время войны, поставляя оружие в Англию и Россию. До революции одним из ее агентов был никто иной, как Сидней Рейли — «король шпионов» — один из наиболее известных агентов в революционной России.

Эта запись в дневнике свидетельствует о появлении плана спасения, о котором Лиед рассказывал другим людям в поисках поддержки, поскольку этот план являлся частной инициативой, но нет никаких сомнений в том, что официальные лица вызывали его для консультаций и относились к нему серьезно.

Много лет спустя он откровенно рассказывал близкому другу Ральфу Хевинс, писателю и бывшему дипломату, специалисту по Скандинавии, корреспонденту газеты в 1939 году. Он знал Лиеда в течение шестнадцати лет, и он помнил историю норвежца: «Он рассказывал мне, что его спрашивали в Metropolitan-Vickers (или кто-то оттуда), можно ли причалить британский корабль около его лесообрабатывающего завода в устье Енисея и перевезти царскую семью в одном из его грузовых судов из Тобольска вниз по реке. План был реальным. Быстроходный катер должен был плыть на север в арктические воды, к Новой Земле, чтобы избежать минных полей и большевистского преследования».

Было ясно, что этот план, родившийся от отчаяния, был чреват проблемами как военными, так и политическим, хотя в техническом отношении он был вполне выполним. Март, за два месяца до таяния льда на реках, был тем временем, когда Лиед был в Лондоне и когда этот план создавался. С его знанием маршрута, его влиянием, и его связями в России он оказался тем самым единственным человеком, который мог дать совет. По словам Хевинс, план провалился: «Король Георг поддержал план. Но премьер-министр Ллойд Джордж отказался использовать его для спасения царя». Независимо от того, почему план был изменен, Ллойд Джордж фактически убил царя. Лиед всю свою жизнь считал, что на его совести лежит то, что это план не был осуществлен». Роли в этой драме полностью изменились. Весной 1917 года именно Ллойд Джордж считал, что Великобритания должна сохранить предложение убежища Романовым, а король Георг требовал взять назад это предложение. Теперь, поняв наконец смертельную опасность, в которой оказался его кузен, возможно, привел доводы в пользу попытки спасения — однако время значительно уменьшило надежды на успех операции.

Весной 1918 года британское правительство заигрывало с большевиками, было похоже, что может быть достигнут какой-то компромисс, и отношения нормализуются. Вмешательство союзнических антибольшевистских сил задерживалось до лета. Ллойд Джордж, возможно, чувствовал, что вмешательство в судьбу царской семьи могло раскачать дипломатическую лодку, а этого следовало избегать. Король, как конституционный монарх, должен был подчиниться решению своего премьер-министра.

Но в другом случае, когда королевский родственник был захвачен революционерами, Георг действовал совсем по-другому, как нам рассказал лорд Маунтбэттен: «Он действительно усвоил урок и когда его другой двоюродный брат греческий принц Эндрю (отец принца Филиппа) был арестован и чуть было не был расстрелян революционерами в Греции в 1922 году, он, лично, послал капитана Талбота и звонил в Адмиралтейство, чтобы послать крейсер «Калипсо» в Афины, вывезти его оттуда. В тот раз он действовал независимо от правительства, и правительство не возражало».

Мы задали вопрос лорду Маунтбэттену — возможно ли было, чтобы король с помощью секретной службы провел секретную операцию по спасению Романовых. Он ответил: «Я не говорю, что это было бы невообразимо. Но, в свете отношения правительства и того факта, что король Георг V был конституционным монархом, это было практически невозможно».

В 1974 году мы спросили престолонаследника Романовых Великого князя Владимира, были ли у союзников какие-либо планы спасения царя. Владимир сначала уклонился от ответа, но потом признался, что он знал об этом: «Были планы, кроме монархистского заговора, в то время как императорская семья была в Тобольске, и они вовлекали Георга V и других…»

Безотносительно к тому, что произошло в действительности, план Йонаса Лиеда вызывал интерес. Спустя четыре недели после переговоров норвежца с британской разведкой, царь был быстро перевезен далеко от Тобольска. Это была одна из серьезных попыток спасти царя, но все это до сих пор покрыто тайной.

МИССИЯ ЯКОВЛЕВА

Насколько тонка грань между приключением и тяжким испытанием, и побег из ссылки.

Гарольд Николсон, биограф короля Георга V

В апреле 1918 года Николай уже второй год проводил в качестве заключенного. Внешне он выглядел невозмутимым, окунулся в бесконечную рутину во время холодной зимы в Тобольске. Он работал насколько мог в саду, проводил бесконечные вечера, играя с Александрой в безик или пытался осилить Конан Дойля. Но, несмотря на свое самообладание, Николай, вероятно, уже понял, насколько он был одинок. Связь с внешним миром была слабой, но царь всегда знал, как жила его страна во время гражданской войны.

Как будто для того, чтобы заставить его пожалеть об отречении, усиление власти большевиков означало, что его собственной семье угрожала опасность еще больше, чем раньше. Николай знал, что было несколько монархистских спасательных заговоров, но, вероятно, он уже понял их безнадежность.

В январе к наблюдающим за Романовым в Тобольске присоединяется новая неоднозначная фигура. Это был молодой человек с усами в виде зубной щетки по имени Борис Соловьев, сын священника, обучавшийся в Берлине. Он баловался гипнозом, провел некоторое время в армии. Когда императорская семья переместилась в Сибирь, он сблизился с легковерной подругой царицы Анной Вырубовой, и к тому же женился на дочери Распутина Марии, которая жила недалеко от Тобольска. Находясь рядом и ничем не выделяясь из окружающей среды, он стал как бы сторожевым псом императора.

Он вступил в контакт с Романовыми с помощью женщины, которая приносила хлеб, и поддерживал надежды у императорской семьи, как только мог. Он организовал так, что царю шептали: «Поверьте нам, ваше величество!» когда царь становился на колени во время церковной службы. И, конечно, это он передал царице, а та рассказала тем, кто с ней находился о том, что «300 преданных русских» были в городе и только ждали подходящего момента, что бы начать действовать.

Историки считают Соловьева опасным тройным агентом, оплаченным немцами, чтобы поставлять информацию в союзе с большевиками, играя роль монархистского героя. Лояльные чиновники, прибывшие в Тобольск, были проинструктированы, чтобы связаться с Соловьевым, и сразу же попадали в ловушку. По крайней мере, трое из них были захвачены и расстреляны ЧК, сразу же после того, как они встретились с Соловьевым и высказали подозрение о его деятельности.

До сих пор усилия помочь императорской семье срывались из-за нерешительности и неорганизованности, теперь же появилось и предательство. Но, на второй неделе апреля 1918 года, действия Соловьева были резко оборваны. Человек по имени Бронард, присланный сверху якобы для консультаций, используя откровенный обман, настроил местных большевиков против Соловьева, и те бросили его в тюрьму по обвинению в контрреволюции. Позднее Бронард был разоблачен как французский агент, и его драматическое вмешательство означало окончание опереточной фазы в попытках спасти Романовых. Это был признак того, что союзники подключились к попытке увезти царя подальше от большевиков и вообще из Сибири.

22 апреля, как раз после того, как Соловьев был нейтрализован, тихий, засыпанный снегом Тобольск был разбужен появлением незнакомца во главе 150 всадников. Это был Василий Яковлев. Тридцати лет, с черными, как уголь волосами, высокий, неразговорчивый и энергичный, в военно-морской форме, он производил впечатление образованного и аполитичного человека.

Первое, что он сделал — посетил полковника Кобылин-ского, который был официально назначен для охраны Романовых, и попросил собрать охранников. С этого момента семья была под охраной солдат, подчиненных большевикам. Однако к весне 1918 года среди большевиков возникло соперничество из-за права охранять бывшего императора. И Омск в Западной Сибири, и Екатеринбург на Урале прислали своих представителей для охраны.

Омская делегация действовала относительно миролюбиво, а Екатеринбург прислал отряд красногвардейцев, потребовавших поместить Романовых в «Холм», местную тюрьму. И именно в этот напряженный момент появился Яковлев. Он представился как комиссар с чрезвычайными полномочиями, предъявив внушительный мандат, который подтвердил, что он прибыл от большевистского правительства в Москве.

Яковлев показал три документа, из которых следовало, что он наделен чрезвычайными полномочиями вплоть до расстрела не подчиняющихся ему. На бумагах были подписи Янкеля Свердлова, председателя советского Центрального Исполнительного комитета, и главы государства Ленина. Но этого было недостаточно для того, чтобы убедить охрану, смотревшую на внушительные печати с подозрением. Яковлев не стал создавать проблему, и оставил их, пусть подумают.

При второй встрече он убедил приехавших из Екатеринбурга, настроенных агрессивно против бывшего царя, помириться с командой из Омска, и напряженность уменьшилась.

Руководитель екатеринбургской команды резко выражал протест, ссылаясь на то, что в городе распространились слухи о заговорах с целью спасения царя, и покинул собрание. После этого Яковлев встретился с комитетом, образованным охраной и объявил им о цели своей миссии — вывоз Романовых из Тобольска. После его признания, напряженность, казалось, сильно ослабла, и комиссар договорился о встрече с бывшим императором. Разозленный екатеринбургский представитель послал домой сообщение, в котором рассказал о происходившем в Тобольске.

Попав в губернаторский дом, Яковлев поклонился, назвал Николая «ваше величество» и сказал, что он должен быть готов к отъезду ночью. Бывший царь ответил: «Я отказываюсь ехать». Яковлев предупредил его, что он должен или взять его силой или оставить свой пост: «В этом случае комитет пришлет менее гуманного человека для моей замены. Будьте спокойны. Я отвечаю своей жизнью за вашу безопасность. Будьте готовы, мы уезжаем завтра в 4.00».

Яковлев совершенно ясно дал понять, что время является существенным; хотя маленький Алексей чувствовал себя очень плохо для того, чтобы выдержать поездку, Яковлев все же был настроен ехать немедленно вместе с царем, а за царевичем приехать позже. Он поклонился и ушел. Следующие несколько часов императорская семья провела в мучительных обсуждениях, кто должен ехать вместе с бывшим царем, а кто должен бы остаться с Алексеем, все еще прикованным к постели после последнего его кризиса. Их решение сильно зависело от предположения об истинных намерениях Яковлева, и от указаний, данных ему.

Императорская семья пыталась разгадать эту загадку. Кобылинский отметил, что Яковлев сказал, что он вернется за Алексеем, и подсчитал, что путешествие туда и обратно займет около одиннадцати дней, включая остановку в пути к месту предназначения. Предполагалось, что это должна быть Москва. Тем более что Яковлев сам говорил, что его послала Москва. Царица, подозревая, что увоз царя преследует какие-то политические цели, решила поехать с ним, оставив сына на попечение трех его сестер.

В два часа утра внутренний двор губернаторского дома был заполнен лошадьми, которых запрягали, санями, и солдатами, суетившимися с багажом. В половине четвертого царь, царица и их дочь Мария вышли, одетые в меховые шубы, что бы занять места в санях. Царица хотела сесть вместе с мужем, но Яковлев не разрешил. Он настаивал, чтобы Николай сидел непосредственно с ним, а царицу и ее дочь посадил в другие сани. Все время Яковлев вел себя с большим уважением к царю, чем другие комиссары из тех, которых Романовы видели.

Один из сопровождавших царя позднее вспоминал: «Он не только хорошо относился к императору, он был полон внимания и доброты. Когда он увидел, что царь на сильном морозе был одет только в шинель, он воскликнул: «Как! Вы одеты только в шинель?» «Я всегда ношу только шинель», — ответил царь. «Но это не имеет сейчас никакого значения», — ответил Яковлев, и приказал, чтобы его солдаты принесли шубу и постелили ее на скамье в санях». Когда царь занял свое место, Яковлев приветствовал его.

Ехать нужно было до Тюмени, ближайшей железнодорожной станции. Это была тяжелая 24-часовая поездка, почти без остановок и по подтаявшему снегу. Несколько раз менялись лошади, Яковлев двигался так, как будто за ним гнался дьявол. Он действительно имел врага, того самого руководителя из Екатеринбурга, которого он разозлил; не контролируя Яковлева в пути, он становился все более и более подозрительным к его действиям.

В Тюмени его ждал специальный поезд, под парами, готовый ехать. После того, как Яковлев посадил Романовых в поезд, он пошел на телеграф. Он считал, что его перемещение должно быть секретным, и возил с собой собственного телеграфиста. Мы не знаем, с кем он разговаривал, но, можно предположить, что он разговаривал с большевистским руководством в Москве и рассказал об угрозе из Екатеринбурга. Яковлев разговаривал несколько часов, и когда он вернулся на станцию, объявил о намерении ехать в Москву, но не через Екатеринбург, а через Омск. Это требовало отклонения от намеченного маршрута на 500 миль, а затем нужно было свернуть к линии, которая проходила к югу от Екатеринбурга.

Яковлев, конечно, сделал все, чтобы обмануть руководство Екатеринбурга. Когда поезд выехал утром в пять часов, он действительно начал движение в направлении к Екатеринбургу, затем вернулся с полностью погашенными огнями в Тюмень, а потом направился в Омск. Но новость о планах Яковлева с помощью телеграфа быстро достигла Екатеринбурга. Поскольку поезд перемещался в восточном направлении, Екатеринбургский областной совет объявил Яковлева преступником и предателем революции и просил омских товарищей вернуть поезд в Тюмень. Это была гонка за временем, но телеграммы перемещаются быстрее, чем паровозы.

Перед самым Омском Яковлев узнал от железнодорожных рабочих, что враждебный ему комитет уже ждал его. Он остановился, отцепил паровоз, и, оставив Романовых, въехал в Омск, чтобы обсудить ситуацию с местными большевиками, и снова воспользоваться телеграфом. Но к этому времени Яковлев исчерпал весь запас своих хитростей. Перед ним не было никакой альтернативы, кроме как везти семью в Екатеринбург. Поскольку его обвинили в предательстве, ему пришлось приложить максимальные усилия, чтобы спасти свою собственную шею.

Яковлев заявил, что он повиновался приказам, и в доказательство показал телеграфные ленты с записью бесед с советскими руководителями, показывающие, что у него действительно был приказ отвезти бывшего царя в Москву. Председатель Уральского Облсовета Белобородов и военный комиссар Голощекин отнеслись к этому скептически, но они получили то, что хотели. Бывшие царь и царица были заперты в Доме Ипатьева, и Яковлеву разрешили свободно уйти. Через несколько дней он послал краткое сообщение тем членам своего отряда, которые остались в Тобольске: «Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю. Яковлев». Две недели спустя, когда Алексей чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы ехать, он и его сестры были привезены, чтобы присоединиться к их родителям в Екатеринбурге.

Яковлев потерпел неудачу, но это была сложная и смелая операция. Он попробовал увезти царя прямо из-под носа его врагов, и проехал много миль, чтобы сделать это. Но что за этим скрывалось и кто такой был Яковлев?

Единственная советская книга пробует объяснить все это, говоря, что Яковлев действительно прибыл как чрезвычайный представитель Москвы, присланный чтобы передать бывшего царя Екатеринбургу. Но нарушил приказ в середине операции и, «зная, что Романовых ждал расстрел, решил спасти их, вывести их к Самаре и спрятать временно в горах…» Другими словами Яковлев превращался в предателя. Признать это было неудобно для большевиков, и советское объяснение уклоняется от ответа на множество вопросов.

Не в последнюю очередь — непонятно, как это Москва рискнула назначить Яковлева ответственным за такую жизненно важную миссию, если он не был на 100 % надежным. А если он был предателем, то почему?

Наиболее популярное объяснение этой загадки, которое дают историки — немецкий сценарий. Предполагается, что кайзер и его правительство были сильно встревожены перспективой международной революции, которая из России могла распространиться на весь мир. Борясь с революцией, Германия готовилась к восстановлению российского императорского дома. Первым шагом германского посла в России было сблизится с большевистскими лидерами и заставить их вывезти царя из опасной Сибири в сравнительно безопасную Москву. По данной гипотезе, Москва, соглашаясь на это, фактически пошла на гигантский обман.

Яковлеву действительно приказали привезти царя в Москву, но в то же время предупредили екатеринбургских большевиков, чтобы помешать выполнению этого плана, так, что Николай оказался бы, в конце концов, в их руках. Тогда Москва была бы в состоянии сказать немцам: «Мы старались изо всех сил», и в то же время убрать царя подальше от Берлина. Яковлев был просто марионеткой.

Эта теория кажется нам неправдоподобной. Прежде всего, обман мог быть легко обнаружен, и, вследствие этого, потерпел бы неудачу. Действительно, Яковлев был настолько сильным, что почти вывез бывшего царя из Сибири, а это могло не устраивать большевиков.

Рассмотрим другую возможность — Яковлев был всего лишь винтиком в договоре, в соответствии с которым большевики согласились на вывоз царя за границу, взамен каких-либо жизненно важных для них уступок со стороны немцев, или англичан, или тех и других. Предположим на мгновение, что спасительные договоренности появились на некотором этапе, но затем они провалились.

Некоторые свидетельства подтверждают это. В частности, это подтвердил командир отряда, охраняющего царя в Тобольске, полковник Кобылинский, который присутствовал при встрече Яковлева с царем. Он и позже казался оптимистом и опроверг слух, что царя забирают в Москву для того, чтобы предать его суду. «Суд!» — воскликнул он. — «Не будет никакого суда. Из Москвы их повезут в Петроград, затем в Финляндию, Швецию и Норвегию».

Адъютант царя князь Василий Долгоруков, рассказывая о поездке в Екатеринбург, говорил своим сокамерникам в Екатеринбургской тюрьме, что он верил, что Яковлев «вез царя в Ригу». В апреле 1918 года в Риге, балтийском городе, находились немцы, таким образом, на слова Долгорукова обычно ссылаются, утверждая, что Яковлев был немецким агентом, пытавшимся вывезти царя на немецкую территорию. Но Рига — порт, весьма удобный для вывоза царя, если бы его хотели увезти в Скандинавию. Это не противоречит плану, о котором говорил Кобылинский.

Но есть еще большее доказательство роли Яковлева, связывающее его с вывозом в Англию. После встречи Яковлева с Николаем в доме, доктор Евгений Боткин торопливо рассказал своим детям: «Яковлев наконец объявил, что он приехал, для того, чтобы вывезти нас всех в Москву… Как ни странно, Советы обещали Германии освободить императорскую семью. Но немцы побоялись вывезти императорскую семью прямо в Германию. Было решено, чтобы нас вывезли в Англию…» Сын доктора Боткина, Глеб, вспомнил все это подробно, и Англия, кажется, выходит на первое место. Он и его сестра Татьяна провели день, упаковывая вещи, в которых они будут нуждаться в Англии, и мечтали об английском лете с играми в теннис и долгими ленивыми днями.

_{Доктор Е.C. Боткин}

Татьяна подтверждает, что после встречи царя с Яковлевым все чувствовали себя более счастливыми, определенно ожидая, что их вывезут за рубеж. Глеб вспоминал, что доктор Боткин написал этой ночью прощальное письмо: «Это казалось наиболее веселым из всего того, что я слышал от него после революции. Очевидно, он был совершенно уверен, что мы все действительно отправимся в Англию, и именно нашей предстоящей поездке и нашему будущему пребыванию в Англии большая часть его письма была посвящена…» Доктор Боткин был, возможно, самым уравновешенным человеком среди всего императорского окружения, был преданным другом царю и был, вероятно, хорошо информирован о разговоре императора с Яковлевым.

Но действительно ли все это был жестокий обман? Кто же такой был Яковлев? И это остается самым неясным на сегодняшний день. Соколов считал, что он немецкий агент, но не привел ничего в качестве доказательства — только любопытный факт, что тобольский предатель Соловьев отметил в своем дневнике дату, когда операция перешла к Яковлеву. Другой российский источник описывает Яковлева как бывшего дезертира императорского флота, который бежал в Канаду в 1905 году. Там он находился под английским влиянием, и возвратился в Россию в 1917 году, после отречения Николая от престола.

Он, как тогда говорили, был помощником в Чрезвычайной комиссии, назначенной Керенским для расследования действий царя; прикрываясь революционными лозунгами против старого режима, он фактически использовал свое влияние для защиты императорской семьи от прямого насилия. Яковлев, таким образом, был заинтересован в Романовых с самого начала революции, и не было никого лучше, чтобы послать в Тобольск, если речь шла о вывозе царя за границу. Из всего этого следует, что он был британским агентом с хорошим прикрытием, которое обнаружилось только тогда, когда операция провалилась. Все это — всего лишь догадки, но его поведение в Тобольске говорит о его личных симпатиях, и о том, что он имел сильных защитников.

Позже, в 1918 году, после того, как союзники вмешались в войну против большевиков, Яковлев дезертировал из большевистской страны. Он тогда дал уклончивое интервью одной монархистской газете, в котором, не касаясь подробностей об его миссии в деле Романовых, пояснил, на чьей стороне были его симпатии: «У меня сложилось впечатление, что он [царь] был хорошим человеком, очень религиозным, и он очень любил семью… Мы с ним разговаривали о жизни людей, простых людей, к которым он чувствовал симпатию и интерес. Царь и царица, а также великая княжна перенесли поездку мужественно… Они никогда не жаловались».

Ясно, Яковлев, кем бы он ни был, был ключевой фигурой в расследовании судьбы Романовых. Ирония судьбы — он был пойман, но затем загадочно исчез, прежде, чем его допросили. Из неопубликованных материалов официального досье теперь известно, что белогвардейские следователи знали точно, что Яковлев был в Белой армии. Военному министру Колчака были сделаны два запроса, которые были опубликованы. На запросы не было ответа, и только в июне 1919 года, после шестимесячной задержки, военная контрразведка признала, что они проследили Яковлева и снова потеряли. Их сообщение звучит неубедительно.

Яковлев был арестован по распоряжению генерала Шеника и направлен в Западный военный штаб, а оттуда в Омск, в соответствии с инструкциями старшего квартирмейстера в штаб Верховного главнокомандующего. Но, из-за ошибки конвоиров, Яковлев был передан отряду полковника Зайчека 2 января 1919 года, после этого его следы теряются. Согласно тому же сообщению, Яковлев предложил 500 000 рублей за свою свободу. Столкнувшись с такой неразберихой, даже Соколов задался бы вопросом, что же творилось в Омске, где его руководитель генерал Дитерихс принимал все жизненно важные решения в деле Романовых. Это последнее, что известно о Яковлеве.

Некоторые материалы говорят, что он был убит, сражаясь за белых, другие — что он был «застрелен по ошибке». Ошибки, смертельные несчастные случаи, болезни — все это вырастает как снежный ком. Яковлев исчезает без следа, другие свидетели молчат.

Интересно, что британские и немецкие материалы министерств иностранных дел не содержат никаких упоминаний о Яковлеве, пока Романовы не исчезли из Екатеринбурга, а затем передают только ссылки. Все же в Англии, во всяком случае, был момент, когда король Георг V стал беспокоить министерство иностранных дел запросами о тяжелом положении своего кузена, и выяснять, что можно было бы сделать для него.

Все, что было — это всесторонние сообщения дипломатов и офицеров разведки, анализирующих загадку единственной зарегистрированной попытки вырвать Романовых из рук экстремистов. Но в официальных документах вообще ничего нет.

Французский историк Жан Джакоби признал исчезновение «Яковлева» как работу «тех мощных сил, которые были заинтересованы в том, чтобы замести все следы». Молчание в материалах Уайт-холла и Вильгельмштрассе настолько оглушительно, насколько и неоценимо его значение. И, кажется, что если имелись серьезные политические причины, чтобы похоронить дело Яковлева, то успех в этом был достигнут.

Когда Романовы были в Екатеринбурге, маловероятно, чтобы британцы сделали много, чтобы помочь царю. Британские связи с большевиками уже не имели никакого значения после высадки британской армии на Севере России — начальной стадии попытки союзников уничтожить власть большевиков, растянувшейся на несколько лет. Шансы на работу по делу Романовых были упущены. Было также маловероятно, чтобы Лондон мог организовать операцию спасения. Царственные заключенные находились в большевистской цитадели, которая находилась вне зоны боевых действий. Единственный вариант был — провести операцию типа Джеймса Бонда, которую правительство бы одобрило, и от которой оно могло бы отречься в случае ее неудачи.

У нас нет никаких сведений о том, что какая-либо подобная операция проводилась, хотя агенты в Екатеринбурге в июле 1918 года были, и они, возможно, планировали помощь Романовым. Карл Аккерман связывался с какими-то неизвестными нам людьми, которые наблюдали за Домом Ипатьева до того момента, когда семья исчезла. Он даже полагает, что наблюдатели фактически вступили в контакт с царем: «… новости передавались и к царю и от царя через чердак кирпичного дома, который находился через улицу от дома Ипатьева… Частный телефон в этом доме был связан с домом одного определенного видного делового человека. Человек на чердаке и этот торговец сообщались друг с другом день и ночь, и я помню некоторые секретные фразы, которые они использовали при разговоре, и если кто-либо случайно их подслушал, то ничего бы не понял. Когда наблюдатель на чердаке дома, который находился через улицу, видел царя в саду, он звонил «багаж — на станции», и затем сообщения передавались царю».

Майор Сергей Смирнов, офицер, находившийся в Екатеринбурге в июле 1918 года, написал почти идентичный рассказ об иностранцах, наблюдавших за Домом Ипатьева. Его источником был не названный американец, которого он встретил в то время, и майор узнал от него, что наблюдателем на чердаке в доме напротив был британский консул.

Сэр Томас Престон никогда не подтверждал эту историю, но возможно, что его консульство использовалось, чтобы наблюдать за домом. В июле, по крайней мере один британский офицер тайно находился в его консульстве, так как Престон пишет в своих мемуарах о «британском офицере в штатском, который проник через линию фронта от генерала Пула, командующего военными силами, высадившимися в Архангельске». Престон говорил об этом офицере, как «капитане Джонсе» и сообщил, что его послали для того, чтобы он связался с наступавшими чехами.

Может, это было совпадением, но имя «Джонс» мимолетно упоминалось в сообщении Чарльза Элиота об исчезновении императорской семьи в октябре 1918 года; мы не смогли обнаружить, кем он был или его связь с Романовыми. Если что-либо планировалось, то результатов никаких не было. Нет сомнения, что все в Лондоне, в том числе и король, в конце концов, поверили в смерть всей семьи. Когда Томас Престон возвратился в Лондон и был принят в Букингемском дворце, король Георг V написал в своем дневнике: «19 февраля 1921. Видел г. Престона, нашего консула в Екатеринбурге, который был там, когда дорогой Никки, Алиса и их семья были убиты, он рассказал мне много интересного».

Король Георг V был убежден, что вся семья Романовых была убита, начиная с 1 сентября 1918 года, когда он написал маркизе Милфорд Хавен, что, почти точно, все были убиты. В этом же письме он добавил, немного злобно: «Ужасно подумать, что они возможно были бы спасены, если бы W был в этом заинтересован».

«W» был немецкий кайзер Вильгельм. Как ни странно, он еще быстрее выступил с взаимными обвинениями, чем король Георг. 21 июля 1918 год, после того, как большевики объявили о расстреле царя, официальный немецкий представитель министерства иностранных дел отметил: «Его Величество сегодня особенно настойчиво говорил о необходимости использовать сложившуюся ситуацию в целях осуждения поведения союзнических сил, особенно Англии, которые бросили царя, хотя имели возможность обеспечить безопасность императорской семьи… Для свергнутого царя, которого Англия не могла использовать в дальнейшем, ни британское правительство, ни король, его кузен, ничего не сделали».

Независимо от того, что король Георг сделал или не сделал, чтобы помочь кузену, материалы показывают, что, фактически, кузен Вилли действительно был заинтересован в спасении свергнутого царя. Он, возможно, предпринимал для этого какие-то действия.

НЕМЕЦКИЙ СЛЕД

Ни на моих дверях, ни на моих руках нет крови бедного царя.

Кайзер Вильгельм II, 1935 г.

Немецкое вмешательство как раз и стало той самой кнопкой, нажатие на которую привело к случившемуся в Екатеринбурге. Ранее мы неоднократно приводили различные намеки или прямые ссылки на участие немцев. Среди белогвардейцев в Екатеринбурге были офицеры, убежденные в симуляции расстрела, которые не верили, что кайзер допустил бы подобное издевательство над царской семьей. Брат царицы, Великий князь Гессенский, приложил массу усилий для того, чтобы дискредитировать самозванку «Анастасию», потенциально его собственную племянницу, для того, чтобы скрыть свой собственный неблаговидный политический поступок. Один из высших чиновников немецкого министерства иностранных дел, дипломат, который в июле 1918 года играл важную роль в немецком посольстве в Москве, нашел адвоката для Анны Андерсон, Немецкий генерал Гоффман, подписавший Брест-Литовский договор с большевиками в 1918 году, признал «Анастасию», сказав загадочные слова: «Мне не нужно видеть ее. Я это знаю»

И сам кайзер Вильгельм проявил неподдельный интерес, когда один из адвокатов оскорбил «Анастасию», и направил свою жену принцессу Термину, чтобы посетить инвалида в больнице. Это нельзя было бы объяснить какой-то случайностью или простым любопытством высокопоставленных чиновников, поэтому мы должны были рассмотреть, какое участие принимали немцы в судьбе Романовых. Кайзер Вильгельм является, кажется, наилучшим кандидатом на роль спасителя.

Даже до начала Мировой войны его отношение к Романовым было неустойчивым. Вильгельм был упрямым и опрометчивым, и недоверие союзников к нему хорошо иллюстрировалось популярным анекдотом. Говорили, что он предлагал поделить Европу на сферы влияния, на что отец Николая царь Александр III охладил его: «Не будь танцующим дервишем, Вилли. Посмотри на себя в зеркало!» Стекло отразило бы лицо человека с очень неустойчивым характером, иссохшей рукой и пристрастием к военной форме.

Кайзер был очень дальним родственником царя Николая по крови, но родственные связи стали более тесными после его женитьбы. Жена царя, Александра, была по рождению немкой, гессенской принцессой. К тому же она, как и Вильгельм, была внучкой королевы Виктории, что делало их двоюродными братом и сестрой.

Но внутренние отношения между Гессенским домом и Прусским семейством кайзера были натянутыми уже целые поколения. Напряженность не ослабевала с 1866 года, когда политические изменения, проведенные прусской экспансионистской политикой не только пробудили негодование в Ганновере и Дании, но и отдалили Гессен и другие владения. Тем не менее, Вильгельм поддержал брак Александры и Николая, но использовал его в собственных целях, чтобы укрепить связи с новым царем.

Будучи старше Николая на девять лет, он постоянно давал советы, как нужно управлять Россией — советы, которые способствовали краху России, поскольку Вильгельм был сторонником абсолютной монархии. В Германии кайзер был типичным самодержцем, и он твердил Николаю, что преданные русские люди должны безоговорочно верить царю «и поклоняться ему как святому». Два императора постоянно переписывались между собой, знаменитое собрание писем «Willy — Nicky». Последний раз они встретились, когда Вильгельм посетил Россию — этот визит Николай расценивал как успех.

Но, независимо от того, какая дружба между ними существовала, все изменилось, когда две большие страны окунулись в Мировую войну, начавшуюся в 1914 году. Пока официальные ультиматумы шли и шли, два императора заключили свою собственную сделку с помощью длинной серии телеграмм. До последнего момента оба ссылались на «долгую и проверенную временем дружбу», как говорил Николай, но объявление войны потребовало разрыва.

Говоря о Вильгельме, Николай позже сказал французскому послу: «Он никогда не был искренним, ни на секунду… в конце он безнадежно запутался в сетях своего собственного вероломства и вранья…Я почувствовал, что между мной и Вильгельмом все кончилось навсегда…»

В 1914 году царь был сильно обеспокоен этим разрывом отношений, но менее чувствительный немецкий сосед этого даже не заметил. Разрыв достиг такого уровня, что в 1917 году немецкое правительство помогло большевикам, чтобы ослабить Россию и избавиться от военной угрозы с Востока. Так немецкий «All-Highest», к которому так долго толкали Николая, чтобы сохранить самодержавие в России, привел, в конечном итоге, к унизительному и кровавому краху.

Благодаря Германии царь Николай был свергнут и баланс сил в мире быстро и сильно изменился. В течение многих лет после войны в Великобритании сохранялось отрицательное отношение общества к кайзеру, которого обвинили в том, что он игнорировал плачевное состояние его родственников, но, возможно, это было далеко от истины.

Если Вильгельм зажег пожар, который уничтожил Дом Романовых, то существуют факты, говорящие о том, что он позже пытался их спасти. Вильгельм с его специфическим понятием о чести и галантности, вполне мог попытаться это сделать. Спустя годы, бежавший в Голландию, он говорил об этом с выдающимся военачальником генералом Велкуртом Ветерсом. Генерал знал Кайзера хорошо с момента, когда он был назначен Британским военным атташе в Берлине. Посещая Вильгельма в Голландии, генерал почувствовал на себе его ярость по отношению к королю Георгу V, но зато получил интересную информацию о готовности кайзера помочь царю.

После долгих разговоров в 1935 году генерал решил, что рассказ кайзера был достаточно важен, чтобы подробно написать об этом в серии статей. Кайзер затем лично просмотрел эти статьи и одобрил их, так что их можно рассматривать как санкционированный отчет. Вильгельм заявил, что в 1917 году, когда Временное правительство, достаточно политически умеренное, пыталось вывезти Романовых из страны, датский королевский двор обратился к Германии с просьбой помочь освобождению царя.

Согласно кайзеру «немецкий канцлер приехал из Копенгагена с предложением попытаться освободить бедного царя и его семейство с помощью Германии. Я сказал господину фон Бетманну (немецкий канцлер): «Как бы я смог сделать это? Есть две линии фронта между немецкими и русскими войсками, которые находятся между ним и мной. Тем не менее, я приказал своему канцлеру, чтобы он связался с правительством Керенского по нейтральным каналам и заявил ему, что, если волос упадет с головы русской императорской семьи, то, я буду считать его лично ответственным…»

Если верить кайзеру этот приказ был сделан в то самое время, когда Временное правительство Керенского вело переговоры о вывозе императорского семейства в Англию. Вильгельм сказал, что одобрил план, и сообщил генералу Ветерсу, что дал секретную инструкцию своим военным и морским командующим, чтобы не препятствовать перевозке царя, и даже в случае необходимости обеспечить его охрану. Гарантии, данные кайзером был подтверждены Керенским, который сказал, что Берлин обещал, что немецкие подлодки не будут атаковать корабль, на котором будет находиться царская семья. Но главное заключалось в том, что Великобритания отказалась предоставить убежище Романовым и не послала за ними военный корабль.

В любом случае, немецкое предложение организовать безопасный переезд в 1917 году, когда, казалось, война отрезала все пути, могло бы помочь договориться о перевозке, не говоря уже о попытке провести совместную спасательную операцию в 1918 году. Это могло бы быть, но не случилось.

Мы знаем, что в начале 1918 года, когда Романовы зимой находились в Тобольске, группа политических деятелей-монархистов, отчаявшись в своих усилиях спасти царя, решила обратиться за помощью к немцам. Это было отчаянным шагом, граничащим с предательством, поскольку Россия находилась с Германией в состоянии войны, даже сам царь этого бы не одобрил. Но консерваторы, включая бывшего министра и старшего генерала, решили, что другой альтернативы не было.

Германия была единственной иностранной державой, имевшей возможность реально повлиять на большевиков, которые отчаянно пытались заключить мир с Берлином. Ленин разрешил приехать в Москву немецкому специальному представителю графу Мирбаху, и российские монархисты решили обратиться прямо к нему. Рано утром под новый год они двинулись целой толпой к офису Мирбаха на улице Денежной и попросили оказать немецкое давление на Москву, чтобы спасти царя.

В документах не содержалось никаких обещаний, но, один монархист процитировал Мирбаха: «Будьте спокойны. Мы, немцы, держим ситуацию в руках, и императорская семья находится под нашей защитой. Мы знаем, что мы делаем, и когда придет время, немецкое имперское правительство примет необходимые меры».

Монархисты решили, что этот ответ слишком неопределенный, и подумали, не обманывает ли их немец. Действительно ли ситуация была у них в руках? Пока они терялись в догадках, немецкие представители и представители большевиков встретились в грязном, заваленном снегом городе, который сейчас находится на восточной границе Польши. В разоренном войной Брест-Литовске Германия и представители новой власти России медленно двигались к одному из самых изумительных договоров в истории.

С военной точки зрения Германия, как побеждающая сторона имела преимущество, но кое-какие козыри имелись и у большевиков. Чтобы укрепить свое положение в стране, неустойчивое и ненадежное, им нужен был мир любой ценой, и цена за это была отдана прямо астрономическая. По этому договору, подписанному 3 марта 1918 года, Россия теряла большую часть западных территорий, включая треть сельскохозяйственных земель, на которых была третья часть ее населения, 90 процентов угольных шахт, и половину тяжелой промышленности.

Немцы надеялись перевести армию с Восточного на Западный фронт, чтобы разбить союзников, и одновременно использовать вновь приобретенные территории для поставки жизненно необходимого Германии продовольствия. Немецкая дипломатия назвала Брест-Литовский договор «мир договоренности и примирения»; более объективный наблюдатель назвал бы его только как «договор, который устраивает обе стороны». Для русских этот договор означал общее и беспрецедентное унижение, но это давало Ленину то, что ему отчаянно не хватало — передышку в войне, чтобы установить прочную власть большевиков, собрать силы для борьбы с внутренними врагами и создать профессиональную армию для борьбы с внешними.

В течение многих лет упоминалось, что в Брест-Литовском договоре было секретное дополнение, касающееся царя и его семьи. Это было в солидных газетах, начиная с самого момента переговоров, и с тех пор цитируется теми, кто утверждает, что императорское семейство не было расстреляно. Проведенное расследование не подтверждает этого, но ниже рассказано об этой альтернативной возможности.

В своем заявлении в Иностранный комитет 27 декабря 1918 года Роберт Вильтон, репортер «Таймс», ссылался на «предложения, касающиеся их [Романовых] со стороны немцев в Брест-Литовске». Несмотря на свои субъективные статьи по поводу судьбы Романовых в Екатеринбурге, его работой было добывать информацию из хорошо осведомленных источников, в частности, подробности о Брест-Литовском договоре, и возможно, этот вопрос действительно обсуждался. На кайзера было слишком похоже — использовать Брест-Литовский договор для того, чтобы обеспечить безопасность Романовым. Естественно, что его политические консультанты, сделали все, чтобы не допустить обсуждение этого вопроса в печати.

Но только одна информация о подписании Брест-Литовского договора показала общественному мнению победу Германии и поражение ленинской России. Естественно, как только договор был подписан, король Дании Христиан обратился к кайзеру с просьбой, чтобы он вмешался безотлагательно в дело спасения от имени Романовых. Вильгельм не ответил; он полагал, что поднятый шум в Берлине, могли неправильно понять в Москве, как желание восстановить самодержавие, и, что это могло создать для Романовых еще большую угрозу. Он напомнил, что нейтральные правительства Скандинавии должны оставаться нейтральными, а не делать такие заявления.

Но в его словах промелькнул луч надежды: «Я не могу не сострадать императорскому семейству с чисто человеческой точки зрения, и если на это хватит моих полномочий, я буду считать своей честью убедиться в том, что русское императорское семейство находится в безопасности и ни в чем не нуждается». Давление на совесть кайзера нарастало по мере того, как опасность для Романовых становилась все более и более очевидной.

В апреле 1918 года группа монархистов в Москве сделала новое и отчаянное обращение, уже не просто к Германии, а прямо к кайзеру. Бенкендорф, бывший главный маршал бывшего императорского дворца, написал, длинное личное письмо графу Мирбаху, с которым он познакомился задолго до начала войны. Письмо прямо возложило ответственность за безопасность Романовых на немецкие плечи, и Бенкендорф настаивал, чтобы письмо было передано лично кайзеру.

Мирбах, который стал теперь официально немецким послом в Москве после Брест-Литовского договора, как рассказывают, встретил последнее обращение холодно, прокомментировав его: «Судьба царя — дело российских людей. Нас интересует безопасность немецких принцесс, находящихся на российской территории».

Эти два утверждения — вероятный ключ к той жизненно важной роли, которую Германия сыграла в Екатеринбургских событиях. Берлин не хотел, как считают, перед большевиками открыто одобрить монархию, а поднятый шум вокруг царя мог быть расценен как иностранное вмешательство. Но Германия могла ходатайствовать о царице, поскольку она была немецкой принцессой.

Официальные документы показывают, что все случилось именно так, как выше написано; переписка между Москвой и Берлином в начале лета 1918 года содержит беспокойство относительно царицы и ее сестры — Елизаветы. 10 мая, через три дня после получения письма Бенкендорфа, Мирбах написал в Берлин: «У меня есть… полученное от Народных Комиссаров утверждение относительно нашего ожидания, что к немецким принцессам отнесутся со всем возможным вниманием, и ненужные мелкие раздражения, как и угрозы их жизни, не допустимы. Мое обращение было рассмотрено Кара-ханом и Радеком [главные большевистские чиновники, работающие с иностранцами], которые отнеслись с пониманием и полной готовностью предотвратить подобные действия».

Между маем и июнем беспокойство усилилось, и требования распространились на всех Романовых, и они стали более «решительными». Но в то время, когда немецкий посол занимался на дипломатическом фронте, другие немцы действовали негласно. Очень долго предполагалось, что Берлин делал много тайных шагов для того, чтобы помочь царю избежать смерти, которые постоянно пресекались. Руководители немецкого министерства иностранных дел, и Верховного командования начали серьезно волноваться, что большевистская революция в соседней России переберется на территорию Германии и расползется по ней. Поощряя большевиков устроить в России внутренний хаос, они надеялись, что, в конце концов, в России снова восстановится монархия и Романовы снова займут трон. После отречения Николая II его возврат был юридически невозможен, но одобрение Романовыми любого приемника было желательно.

В последующие недели Берлин должен был поддержать любого члена семьи Романовых, который подпишет Брест-Литовский договор, и которого никто не признает. Мыслилось, что немцы хотели включить в свою игру и маленького Алексея, сделав его марионеточным царем; хотя Николай отказался от престола и от имени Алексея, были веские основания сомневаться, имел ли он право это делать. Последнее, что царь должен был сделать — это изменить свой собственный документ об отречении, исключающий Алексея из претендентов на трон. Но это было только частью немецких проектов, поскольку любое предложение помощи, связанное с политическими условиями, было явным шантажом, и царь упрямо отклонял их.

Николай считал постыдным для себя иметь дело с немцами на любых условиях; он оставался патриотом в течение всего военного времени, он не одобрял Брест-Литовский договop и был заинтересован, чтобы Россия продолжала войнy с Германией. Это было ясно всем, кто говорил с ним веской 1918 года.

Однако немецкие посланники, кажется, упорствуют в своих предложениях, и, именно в это время брат царицы Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский, появляется на сцене. Это объясняет, почему он позже был настроен против претендентки, называющей себя Анастасией. Эрнст Людвиг был очень близок со своей сестрой и отчаянно хотел ей помочь. Как немецкий генерал он обладал большими возможностями для создания проекта освобождения Романовых, имея необходимые связи, включая связь с кайзером. Беспокоясь за Александру, он пошел на поступок не просто безнравственный, но граничащий с предательством, считая, что цель оправдывает средства. Это не просто гипотеза о роли великого Херцога, всплывшая многие годы спустя, несмотря на сверхсекретность.

В конце двадцатых, как кузен царя, Великий князь Андрей изо всех сил пытался понять отношение Гессена к Анне (Андерсон, но наткнулся на следы тайной деятельности Берлина относительно царя — и обнаружил, что Эрнст Людвиг был глубоко вовлечен в эту деятельность. Он узнал, что монархистский офицер, лейтенант Сергей Марков связался с Великим герцогом Гессенским через немецкое посольство, предложив свои услуги в любом предприятии, которое моглo бы помочь Романовым.

Полученный ответ был отмечен князем Андреем: «Марков, очевидно, получил личное письмо от Великого герцога Гессенского, которое должно быть передано царю, и инструкции для обращения за помощью к двум немецким агентам в России, от которых поступали сведения во время войны. С их помощью он достиг Тобольска…»

Мы знаем, что Марков действительно добрался до Тобольска, и действительно вступил в контакт с императорской семьей. Что касается роли брата царицы, Андрей прибавил зловещее примечание: «…упоминание об его имени в качестве регента говорило о том, что он знал все. То, что поведение немцев не было незаинтересованным, не требует никаких доказательств…» Эта ссылка на Великого герцога Гессенского, как возможного «регента» — потрясающий признак видения Берлином грандиозного будущего.

Немцы действительно, кажется, мечтали о восстановлении Романовых с марионеточным царем и немецким проконсулом, держащим его в узде. Немцы действительно имели определенный план создать цепь марионеточных монархий в завоеванных государствах от Балтии до Черного моря. Если даже только часть сведений князя Андрея была точной, у Великого герцога Гессенского были достаточные основания для того, чтобы скрывать свою деятельность. Фактически нет никаких сведений в документах относительно личного участия Вильгельма в деле Романовых в те критические весенние и летние месяцы 1918 года.

Многозначительно, что генерал Ветерс, после разговора с кайзером, опубликовал свои впечатления об отношениях немецкого императора с русским царем сразу же после отречения последнего в 1917 году. Наиболее важный период 1918 года был опущен полностью. Неотредактированные впечатления генерала Ветерса были помещены в королевский архив после его смерти, и до сих пор находятся там. Но, когда мы сделали запрос в 1975 году, нам отказали, сославшись на «непреодолимые административные трудности» при оформлении доступа.

Возможная причина для этого может содержаться в письме, написанном наследником генерала Ветерса в 1945 году, при передаче документов в Виндзор: «Касается кайзера… мне кажется, что документы представляют исторический интерес и могут вызвать неприятности, если они попадут в посторонние руки». Что-то подобное содержится в официальном немецком отчете о роли, которую играл Вильгельм.

Но мы действительно знаем, что в июне 1918 года ему сообщали и консультировали ежедневно в связи с событиями и что его брату принцу Генриху было поручено следить за перемещением царской семьи. Мы раскопали, что произошло дальше в отношении кайзера, в отрывочных сведениях, которые были переданы в Лондон в британском дипломатическом сообщении из Швейцарии 19 июня 1918 года. В нем содержатся замечания, сделанные королевой Греции Ольгой, которая проезжала через Берн, и по пути посетила Берлин.

В Германии она говорила с наследной принцессой Сесиль И сказала в британском сообщении: «Наследная принцесса сказала ей, что царь говорит, что он не хочет быть спасенным Германией никакой ценой. Его отношение сильно беспокоит немецкого императора, который проводит бессонные ночи, скорбя о «судьбе» Романовых». Эта часть королевской сплетни свидетельствует о том, что немцы передали секретные предложения о помощи арестованному Николаю, который нашел в себе смелость отклонить их.

Действительно ли кайзер терял сон из-за того, что случилось с Романовыми, поскольку это были его родственники? Появились новые свидетельства, что немецкий император предпринимал какие-то реальные действия для них в те трагические дни июня и июля. 17 июля 1918 года, когда императорская семья исчезла из Екатеринбурга, британского консула в Женеве, Эдварда Мидлтона, посетили два монархиста-эмигранта. Они рассказали ему о немецком заговоре, целью которого было спасти царя, и вручили ему письмо об этом, предназначенное для британского министра иностранных дел. Консул их выслушал и написал письмо своим руководителям в Берн.

Письмо содержит серьезную информацию о планах немцев: «Возможно, князь Лейхтенбергский, кузен бывшего царя был в Берлине месяц назад. Теперь он возвратился в Россию… Очевидно, немцы связались с бывшим царем и предложили ему помощь, от которой он, однако, отказался. Берлин рассматривает вопрос похищения царя и его семьи и вывоз их в Германию, и поинтересовался у швейцарской секции Лиги «За восстановление Российской империи», согласны ли они на план, предложенный Берлином, чтобы похитить царя и вывезти его в Германию…»

Эта драматическая информация поступила в британскую Дипломатическую миссию в Берлине, а затем шифровкой в Лондон. Поздно вечером 21 июля она легла на стол министра иностранных дел лорда Хардинга. Поскольку документ поступил через три дня, после того, как большевики объявили о расстреле царя, его, возможно, восприняли как дурную Шутку. Лорд Хардинг просто поставил изящную первую букву своей фамилии «Н» на сообщении в знак того, что он его прочитал, а два других чиновника добавили лаконичные — «В конце дня» и «Я полагаю, что нет никаких сомнений в том, что царь убит?»

Но спокойствие Уайт-холла, возможно, не соответствовало серьезности сообщения. Такое же сообщение попало в французскую секретную службу в Швейцарии, и французский министр иностранных дел отнесся к сообщению агента серьезно. Это говорит о том, что существовал четкий план, предусматривающий освобождение императорской семьи и вывоз их в Данию. Все понимали, что Романовы находятся в серьезной опасности, и спасение их невозможно без привлечения политических сил.

Французский агент предложил перевезти пленников через занятую немцами территорию России, а затем через Балтику на борту нейтрального судна. Он уверил Париж, что он сделает так, чтобы это было «тайно, не оставляя никакого следа».

Как и в лондонских документах, нет никакого следа, свидетельствующего о дальнейшем развитии событий. Но молчание в документах не отражает действительную реакцию в Уайт-холле и на набережной Орфей. Сведения были переданы устно; они были получены от двух видных монархистов, которые еще раньше получили достоверную информацию — Мориса Познанского, который был коммерческим представителем в российском посольстве в Берлине перед войной и Сватовски, дипломата в Вене. Британская военная разведка сообщала, что они оба находились «под немецким влиянием, если не на жалованье у немцев». Имея такие связи, они могли слышать о немецком заговоре относительно царя.

К тому времени, когда информация достигла Уайт-холла в июле, у немцев был целый месяц, чтобы осуществить свой план. Существует свидетельство, что такой план был разработан, и что спасательная операция фактически началась. Первое — ссылка на британское сообщение, направленное князю Лейхтенбергскому, который только что приехал из России для консультаций в Берлине. Лейхтенберги имели международное влияние, главным образом через их отношения с главами Швеции, Бадена и России. Они направили в Берлин князя Николая, троюродного брата царя, который дослужился до генерала в годы войны, и был адъютантом при штабе. В 1918 году он боролся против большевиков в рядах Белой гвардии на Дону.

И когда он возвращался из своей таинственной миссии в Берлине, он по пути останавливался в Киеве, столице занятой немцами Украины. С достаточной уверенностью мы находим дальнейшие следы немецкой операции в Киеве Лежащий на полпути между Западной Европой и российским центром, Киев был идеальным местом для высших царских политических деятелей и защитников старого режима. Двое из таких мужчин были — белогвардейский генерал князь Александр Долгоруков и киевский предводитель дворянства Федор Безак.

Со звонка телефона Безака начался удивительный эпизод. Человек на другом конце телефонной линии был один из главных дипломатов Берлина, работавший на Украине, граф Ганс Бодо фон Альвенслебен. В 35 лет он осуществлял деликатную связь между немецким Верховным командованием и марионеточным правительством в Киеве. Он симпатизировал российским монархистам, потому что в нем текла российская кровь, и он открыто одобрял возвращение Романовых к власти.

Альвенслебен позвонил, чтобы предложить Безаку и Долгорукому встретиться для срочного важного разговора. Он Сказал, что у него есть жизненно важная информация. Безак согласился. Трое мужчин встретились дома у Безака и разговаривали около часа. Мы знаем, что происходило на этой срочной встрече от генерала Долгорукова, который подробно рассказал эту историю под присягой, три года спустя.

Альвенслебен сразу же объявил, что «кайзер Вильгельм [хочет любой ценой спасти царя Николая II…» Он сделал несколько озадачивших заявлений, сказав, что точное местонахождение царя неизвестно, и просил российских чиновников попробовать получить надежную информацию. Он сказал, что армейский штаб обеспечит безопасность чиновников, которые должны будут передвигаться по занятой немцами территории.

Ничто из этого не имело большого смысла для генерала Долгорукова, который позже рассказывал: «Я чувствовал, что было что-то странное, что-то логически непостижимое в том, что Альвенслебен говорил — почему нужно было посылать российских чиновников на поиски царя на враждебной территории, когда у немцев была большая агентурная сеть там, и их официальный представитель, посланный графом Мирбахом, мог легко в любой момент получить информацию о местонахождении царя?»

Недоумение Долгорукова имело основание. Немцы действительно имели развитую агентурную сеть на Урале, немецкие агенты были и в самом Екатеринбурге. В течение мая и июня немецкие представители открыто приезжали в город, и приветствовались местными большевиками. Жили они в роскошных вагонах поезда, который стоял на железнодорожной станции. В группе находились немецкие генералы и миссия Красного Креста, которые интересовались военнопленными.

Но относительно российского императора, который находился в нескольких сотнях ярдов от них, немецкие чиновники имели другие намерения, отличные от заботы о военнопленных. Корреспондент «Times» сообщил категорически: «…немецкая миссия прибыла в Екатеринбург в конце мая, чтобы установить все о жизни жителей Дома Ипатьева…» Сведения, находящиеся в американских архивах подтверждают, что немцы, все еще работали в городе в июле, когда Романовы исчезли.

Таким образом, для главного немецкого дипломата Альвенслебена не имело смысла просить белогвардейских чиновников искать, где находятся Романовы. Собственные люди Берлина в Екатеринбурге могли сообщить об этом гораздо быстрее, чем российские чиновники, находящиеся на расстоянии более 1000 миль от Екатеринбурга. По каким причинам Германия хотела отвлечь киевских монархистов от этого вопроса, послав их «поймать журавля в небе», было непонятно, и они озадаченные ушли.

Два чиновника действительно прибыли в Екатеринбург, но только после того, как императорская семья исчезла. У Альвенслебена было еще кое-что, что он хотел сообщить, и что не просто изумило его слушателей, а ошарашило их.

Вот как об этом рассказывал генерал Долгоруков: «…[он] предупредил нас, что между 16 июля и 20 распространятся слухи о смерти царя, но они не должны нас тревожить; так же как и слухи об убийстве царя, которые были в июне, они будут ложны, но это необходимо по определенным причинам, а, именно, для спасения царя. Я хорошо помню, что при нашем разговоре с ним, который состоялся 5-го или 6 июля, граф Альвенслебен назвал точный период, когда ложные новости об убийстве царя распространятся между 16 и 20 июля. Он просил держать нашу беседу в тайне и делать вид, что мы поверили в смерть царя».

Легко вообразить чрезвычайное удивление Долгорукова, когда пророчество осуществилось: «…между 16-м и 20-м я читал в местных газетах, что царь был расстрелян, и что семья была эвакуирована куда-то… Я был поражен тем, что Альвенслебен имел такую точную информацию, и конечно не верил газетным сообщениям. Немедленно после прочтения сводки новостей я отправился в конференц-зал и встретил там Безака. Мы все равно решили присутствовать на заупокойной мессе в соборе; мне казалось, что многие, возможно даже большинство, не до конца верили, что грустные новости верны. Ко мне и к Безаку подходило много людей с вопросами. У нас было трудное положение. Мы не отрицали, что царь, возможно, спасся. Генерал Скоропадский не присутствовал на мессе в соборе и провел службу в своем доме, где присутствовал также Альвенслебен. По слухам, Альвенслебен, даже «плакал» в течение службы. Безак и я поделились друг с другом впечатлением: «Как умело он играет свою роль!»

Спустя несколько дней, далеко на севере, проходила другая панихида по царю Николаю, в российской церкви в Копенгагене. Среди присутствующих на похоронах был король Дании Христиан, датский дядя князя Владимира и глава иностранных представителей. Впоследствии произошел небольшой инцидент, он мог бы быть незначительным, если бы мы не знали о событиях в Киеве. Царский посол, который все еще имел аккредитацию в Копенгагене, отвел французского посланника в сторону и сказал ему, что он и его российские коллеги полагают, что царь в действительности не был мертв.

Объявление о расстреле было только прикрытием для создания безопасности вывоза царя из России.

Это был как бы отзвук из Киева, и мы рискнем предположить, что скрывалось за этим. Французское сообщение о немецкой спасательной операции со ссылкой на швейцарские источники говорило о Дании, как окончательном пункте, куда должна быть вывезена царская семья. Если бы план был принят и были приготовления к его выполнению, то кто-то в Дании должен был быть проинформирован заранее. И в Киеве, и в Копенгагене те, кто все знал, верили, что все идет по плану. Но их ожидания были обмануты. Царь Николай и его семья не появились ни через неделю, ни позже, казалось, они уже не были живыми.

В Киеве граф Альвенслебен избегал встречи с Безаком и Долгоруковым после встречи на панихиде, и затем спешно уехал в Берлин. Когда он возвратился в августе, Долгоруков встретил его на улице и спросил его о царе. Альвенслебен сказал, что он сожалеет, но не было возможности что-либо сделать, и император, очевидно, был убит. Немцы тогда действительно вели какую-то непонятную игру. Даже при том, что царь был, вероятно, мертв, Альвенслебен был абсолютно точно осведомлен о дате, когда судьба Николая должна быть, так или иначе, решена. Если он не обладал способностью предвидеть будущее, то он, наверное, имел какую-то информацию, чтобы сделать свое удивительное пророчество.

Это предполагает наличие нескольких возможностей. Прежде всего, немцы, зная, что царя хотят убить, и точно зная когда, попытались обмануть монархистов, сообщив им о ложности слухов. Учитывая политику Берлина, одновременного заигрывания и с большевиками и с белогвардейцами, поводом, возможно, было попытка избежать краха монархистских надежд, после получения известий о расстреле царя. Но предположение, что Берлин знал заранее о расстреле царя, приводит к неприятному заключению — немцы активно сотрудничали с большевиками в убийстве царя. Соколов, белогвардейский следователь был ярым противником немцев и использовал отрывок из истории Альвенслебена, придерживался только этой гипотезы.

Гипотеза эта, возможно, и объясняла политические страсти, кипящие вокруг бывшего царя, но она неправдоподобна. Это никак не объясняет события происшедшие летом 1918 года, и нет никаких поводов, связанных с национальными интересами. Нет ни малейшего намека на то, чтобы немцы хотели, чтобы Николая убили. Кайзер Вильгельм ничего подобного не хотел, а немецкое Верховное командование не имело никаких причин поощрять этот жестокий акт.

Некоторые считали, что, если царь попадет к белогвардейцам живым, то может возобновиться конфликт с Германией. Но отречение царя было безвозвратным, и белогвардейцы ни при каких условиях не хотели ссориться с немцами. Они были связаны совместной борьбой с большевиками. Было бы нелогичным думать, что немцы точно знали о плане большевиков убить царя, у них были свои планы. Если бы немцы знали точную дату расстрела, они, конечно, удвоили бы свои «решительные» действия по спасению царя. Помимо этого, это противоречило бы всем дипломатическим действиям, которые предпринимала Германия для безопасности Романовых в течение июня и июля.

Точные знания графа Альвенслебена, вероятно, были связаны с немецкими планами освободить царя живым. Британские и французские сообщения, полученные в середине тоня из Швейцарии подтверждают это. Альвенслебен, находясь в Киеве, восточном штабе немецкой армии, возможно, знал о любом плане, связанным с Екатеринбургом. Труднее понять, почему он пренебрег секретностью, рассказав об этом монархистским лидерам. Это был не случайный разговор, поскольку Альвенслебен сам назначил встречу с Безаком и генералом Долгоруковым, чтобы дать им «важную информацию». Эта встреча имела бы смысл, если бы операция по спасению Романовых была бы уже проведена, но говорить об этом за десять дней, зачем?

Очень важно то, что Альвенслебен и его руководство знали, что о расстреле царя будет объявлено, за десять дней до того, как это случилось. Человек, который имел ключ к этой загадке, так и сохранил его у себя. Альвенслебен прожил до 1961 года, так и не рассказав о том, что знал. Немецкие архивариусы говорят, что его бумаги были потеряны.

В мемуарах других высших немецких дипломатов и солдат о судьбе российской императорской семьи не упоминается. Но в 1975 году архивариус Альвенслебена напомнил нам, что осенью 1918 года, когда революция вспыхнула в Германии, человек, которому кайзер лично поручил обеспечение безопасности немецкой принцессы и ее детей, был тот же самый граф Альвенслебен.

Независимо от того, что случилось с планами освобождения царя в последнюю минуту, немцы знали о том, что было в Доме Ипатьева до того, как это произошло. Их информация соответствует результатом нашего анализа материалов Соколова, свидетельствовавшего о том, что, возможно, расстрелян был только царь.

Британская разведка в Швейцарии сообщила в Лондон 22 июля: «Принц Макс Баден сообщил бывшему российскому дипломату здесь, что бывший император расстрелян 16 июля. Согласно моему осведомителю акт был совершен военными, но не уголовниками». Это сообщение было отправлено королю Георгу V, попало в Уайт-холл без комментариев, позже потонуло в массе другой информации об убийстве в Доме Ипатьева. Источник не был обнаружен. Принц Макс Баден был немецким генералом, который стал канцлером Германии три месяца спустя. Его информация, изображавшая Николая, стоявшего перед расстрельной командой, в некотором смысле «законного» военного расстрела, похожа на жизненную сцену.

Царь умер один — его семьи с ним не было. Но планы немцев спасти семью Романовых были трагически нарушены. В результате мертвый царь, его жена и пятеро детей все еще оставались в руках большевиков. Рано утром 23 июля, кайзер Вильгельм позавтракал в императорском поезде, его передвижном штабе. Он жаловался своим помощникам, что не сомкнул глаз, и один из них отметил в своем дневнике: «Он говорил о том, что видел всех своих английских и российских родственников… стоявших перед ним, некоторые из них смеялись над ним».

Беспокойство о тех российских родственниках не давало спать Вильгельму месяцем раньше. Теперь, когда он знал о неудаче своих планов помочь им, его стали мучить кошмары.

МОСКОВСКИЙ БАРТЕР С БЕРЛИНОМ

Преступления — вещь обычная. В них редко присутствует логика. Но опираться надо именно на логику, а не на свой жизненный опыт.

Сэр Артур Конан Дойл

Именно Ленин готовил то, что случилось с Романовыми. Пока кайзер планировал и нервничал, политический гений, который держал в руках всю императорскую семью, лихорадочно работал во дворце, где 22 года назад царь Николай шел по темно-красному ковру во время коронации. От человека, брат которого был повешен по обвинению в участии в заговоре, целью которого было убийство царя, зависела теперь судьба императора и его семьи. Они теперь стали картой в сложном дипломатическом и политическим покере, а Ленин умел в него играть.

В течение длительного времени после прихода большевиков к власти, их не беспокоила судьба Романовых. Когда Ленин взял власть в свои руки, в ноябре 1917 года, Николай уже несколько месяцев, как отрекся от трона, стал, по сути дела, политическим анахронизмом, и находился под замком в далекой Сибири.

У большевиков были более важные проблемы, которые нужно было решать немедленно, тем более что положение у них было неустойчивое, а Россию нужно было как-то вытаскивать из войны с Германией. И немедленно.

Царь все еще был «Николаем Кровавым», так Ленин называл его много раз не только в своих речах, но и в газетных статьях. На заседании политбюро, состоявшемся в июне 1918 года, этот вопрос был поставлен. Лев Троцкий предлагал организовать общественный суд с трансляцией для всего народа по радио, с целью разоблачения роли царя в событиях последнего десятилетия в России. Но Ленин чувствовал, что в той хаотической ситуации, в которой находилась Россия, это сделать было невозможно, и вопрос был снят.

К середине июня Ленин знал, что нужно было предпринимать какие-то действия, поскольку военная обстановка вокруг Екатеринбурга ухудшалась. Объединенные силы чехов и белогвардейцев упорно рвались к городу, и советские войска вряд ли смогли бы им долго противостоять. Возможно, это и был тот самый момент, когда появилось решение о расстреле царской семьи. Конечно, вопрос о царе не был главным в политике Ленина, и месть здесь была совсем ни при чем.

В течение июня в печати появился целый поток сообщений о том, что царь убит, а в самый разгар этой шумихи некоторые газеты рассказывали, что Николай был застрелен в поезде, при вывозе его из Екатеринбурга. По другим рассказам его убили большевистские солдаты под городом. Историки утверждают, что эти слухи были запущены Москвой для того, чтобы проверить, какое впечатление произведет смерть царя на общественное мнение. Если это и было так, то не нашлось никого, кто бы мог это подтвердить.

Только после того, как эти слухи распространились по всему миру, Берзин, Главнокомандующий Красной Армией на Урале, послал срочное сообщение в Москву о Романовых. Мы знаем об этом из телеграммы, найденной в Екатеринбургском почтовом отделении. Она была напечатана на листке серой бумаги и подклеена к синему телеграфному бланку. Телеграмма была послана 27 июня и адресована Центральному Исполнительному комитету Совета Народных Комиссаров, Военному Комиссару и Военному Бюро прессы.

Вот что там было написано:

«Телеграмма 487 Москва из Екатеринбурга

шт. фронта № 3190/А

Подана 27/6-го в 0 час 5 мин

Военная

Три адреса Москва Совнарком Нарком военного бюро печати ЦИК

Мною полученных Московских газет отпечатано сообщение об убийстве Николая Романова на каком-то разъезде от Екатеринбурга красноармейцами.

Официально сообщено, что 21/6 мною с участием членов военной инспекции и военного комиссара Ур. военного округа и члена всероссийской следственной комиссии произведен осмотр помещения, как содержится Николай Романов с семьей и проверка караула и охраны все члены семьи и сам Николай жив и все сведения об его убийстве и т. д. провокация точка

Главнокомандующий Северо-Урало-Сибирским фронтом Берзин».

Вероятно, Ленин вмешался лично, чтобы удостовериться, что с Романовыми все в порядке. Три работника Екатеринбургского почтового отделения позже свидетельствовали о том, что они подслушали разговор по прямому проводу между Лениным в Москве и Берзиным в Екатеринбурге, в котором Ленин «приказывал, чтобы Берзин взял под свою защиту всю императорскую семью и не допускал бы никакого насилия по отношению к ним вообще; если бы случилось бы какое-либо насилие, то Берзин ответил бы за это своей собственной жизнью».

Независимо от того, чем было вызвано беспокойство Ленина в конце июня, не было никакого смысла для него разрешить спустя две недели уничтожить семью Романовых без всяких причин и так жестоко. По-видимому, опираясь на гарантии, данные Берзиным, Ленин в интервью, данном для прессы 4 июля, полностью отрицал слухи о смерти бывшего царя. Вряд ли может быть простым совпадением, что в тот же самый день председатель Уральского Совета послал в Москву следующую телеграмму:

«МОСКВА

Председателю ЦИК Свердлову

для ГОЛОЩЕКИНА.

Сыромолотов как раз поехал для организации дела согласно указаний Центра опасения напрасны точка Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул весь сменен Заменяется другими точка. 4558 Белобородов».

_{Телеграмма Белобородова}

Это сообщение о замене охраны в Доме Ипатьева всегда трактовалось так: пьяный Авдеев был заменен Юровским, которому доверяли, человеком, на которого можно было бы положиться для того, чтобы выполнить приказ о расстреле. Учитывая информацию, приведенную выше, можно предположить, что Юровский был назначен, прежде всего, для того, чтобы заверить Москву, что Романовы находятся в полной безопасности. Больше не было «причины для тревоги», из-за того, что дисциплина в Доме Ипатьева совсем развалилась, что могло бы привести и к оскорблению женщин, и просто к какому-либо не контролируемому убийству.

Москва организовала контроль — но чем все это должно было закончиться? Белобородов сообщает относительно Сыромолотова, члена Областного Совета, что он поехал «для организации дела согласно указаний Центра», но совершенно неизвестно, каковы были эти указания.

Чтобы понять, каковы были реальные намерения Москвы, необходимо объяснить, внезапное беспокойство Ленина о судьбе Романовых. Почему он должен быть уверен, что императорская семья находится в безопасности? Создатель Советской России, конечно, не лежал с открытыми глазами ночью, волнуясь о Романовых с чисто человеческой точки зрения. Ленин, возможно, и не признавал насилия лично, но он признавал насилие, которое помогало революции.

В январе 1918 года он публично заявил: «Мы ничего не достигнем, если мы не будем использовать террор» и он последовательно использовал массовый террор в отношении бывших средних и высших сословий. Ленин даже похвалил доктрину экстремиста Нечаева, который требовал уничтожения всей династии Романовых. Только из этого следует, что Ленин одобрил бы расстрел царя, и всех великих князей во имя революции.

Но Ленин отличался от других идеологов своим прагматизмом, пониманием, что политика является искусством возможного. Сама революция представляла борьбу — борьбу идеалов, но всегда следовало внимательно следить за изменением ситуации. Именно Ленин сказал: «Шаг вперед — два шага назад… это случается и в жизни отдельных людей, это случается и в истории наций…» О здравом смысле Ленина говорят его слова, сказанные его коллегам, которые просто кипели от ярости по поводу немецкого ультиматума во время переговоров в Брест-Литовске: «Пришло время положить конец революционным фразам, и перейти к реальной работе… Чтобы продолжить революционную войну, необходима армия, а у нас ее нет. Это — вопрос подписания договора теперь, или подписания смертного приговора советскому правительству три недели спустя». Ленин убедил своих товарищей, и договор был подписан 3 марта.

Но мир с Германией был хрупким. Несмотря на внутреннюю оппозицию, Ленин умудрился удерживать Берлин, пытаясь выиграть время для объединения большевиков в России. Если обратить внимание на время, когда Ленин вспомнил о Романовых, в конце июня, и резкие изменения в охране Дома Ипатьева в то же время, напрашивается вывод, что все это связано с прагматичностью ленинской политики в отношении Германии. В конце июня, вслед за слухами об убийстве царя, немецкий посол Мирбах интересовался положением Романовых. Он не говорил об их расстреле, он просто интересовался их состоянием. Для Ленина это было легким напоминанием из Берлина, и касалось только одной из небольших его проблем из всего того количества проблем, которые он должен был решать.

Человека, который в марте передал немцам треть населения России, чтобы успокоить немцев, вряд ли особо сильно беспокоил вопрос об одной бывшей императорской семье. Таким образом, тюремные условия в Екатеринбурге были улучшены. Юровский восстановил дисциплину и немцы могли быть уверены, что теперь Романовым ничего не угрожает.

Но, как раз тогда, когда из Екатеринбурга пришла телеграмма о том, что «нет оснований для беспокойства», серьезные события назревали в Москве, они могли бы порвать тонкую нить отношений с Германией, и очень близко подошли к уничтожению всех мирных инициатив Ленина. 4 июля делегаты со всей России собрались в Большом театре на Всероссийский съезд Советов. Впервые Ленин и другие видные большевики столкнулись с полными ярости противниками Брест-Литовского договора. Буря протестов, до сих пор глубоко запрятанная, вырвалась наружу и закружилась вокруг Ленина. Левые эсеры буквально взвыли: «Долой Брест! Никаких отношений с немецкими мясниками!» Среди дипломатического корпуса в зале сидел немецкий посол граф Мир-бах, сидел спокойно, держал себя в руках, хотя зал буквально орал, требуя его крови.

Два дня спустя он ее получил. Утром 6 июля в кабинете Ленина зазвонил телефон и принес ужасные новости. Граф Мирбах был застрелен в своем посольстве двумя левыми эсерами. Ленин был потрясен и быстро понял, что немцы могли использовать это убийство как повод для того, чтобы возобновить войну с Россией.

«Возможность этого вполне реальна», — сказал Ленин, когда услышал эту новость, — «мы должны любой ценой повлиять на характер немецкого сообщения в Берлин». Вместе с Янкелем Свердловым, председателем Центрального комитета и его главными экспертами Чичериным и Радеком, он направил в немецкое посольство соболезнование, пытаясь избежать крушения политики в отношениях с немцами.

Позже, в сообщении Уральскому Совету, Свердлов абсолютно ясно показал, насколько близко они стояли к катастрофе: «…после убийства Мирбаха, немцы потребовали, чтобы им позволили прислать в Москву батальон. Мы категорически отказались и были на толщину волоска от возобновления войны». Но ожидаемое немецкое вторжение не последовало, поскольку Германия, не имевшая успехов на Западном фронте, не могла себе позволить втянуться в какие-либо новые приключения в России. Однако, 6 июля и несколько дней позже Ленин мог этого еще не знать.

С того момента, как телефон принес новость об убийстве Мирбаха, Ленин понял, что опасность для советской власти была с двух сторон. В автомобиле по пути к немецкому посольству он повернулся к Свердлову и заметил: «В будущем, только мы, большевики, сами должны нести бремя революции». Ленин должен был теперь защищаться как от внешних угроз, исходящих от немцев, так и от внутренних, исходящих от эсеров, как левых, так и правых.

Немецкая угроза продолжалась всего несколько недель, хуже было с внутренними угрозами, которые не только не уменьшались, а наоборот, разрастались. Большевики обвиняли эсеров в организации восстаний против России, борьба достигла своей кульминации в августе 1918 года, когда в результате покушения был тяжело ранен Ленин. Кажется весьма вероятным, что настоящая судьба Романовых находилась внутри этого кризиса.

Ленин, возможно, чувствовал, что он мог использовать германские деньги для убийства царя, хотя и неохотно, поскольку это было внутреннее российское дело. Но это было бы полностью бессмысленно. В этот критический период отношений с немцами, ссориться с ними было нельзя — и не было ничего менее необходимого, чем убийство царицы и ее дочерей. Было бы безрассудным убивать немецкого посла, не обращая внимания на повторный запрос Берлина о немецкой принцессе и ее дочерях десять дней спустя. Вместо этого для Ленина имело смысл вести игру в соответствии с его характером — сохранять жизнь царицы и девочек в качестве заложников, учитывая, что будущее смотрелось весьма неуверенно.

Мы можем оценить его мыслительную силу на примере Брест-Литовского договора, заключенного несколькими месяцами ранее. Ставя под угрозу свое будущее при подписании договора, он уже тогда совершенно ясно выразил свое отношение к этому своим коллегам: «Я не хочу читать это, и я не хочу выполнять это, но я вынужден». Ленинский прагматизм вскоре полностью окупился и весьма успешно. В краткосрочном итоге Россия была спасена, а через восемь месяцев Германия проиграла войну, и ненавистное соглашение было аннулировано.

В дипломатических отчетах предполагалось, что женщины Романовых использовались как заложники при подобной стратегии. Сразу же после появления сообщения об убийстве царя, немцы выступили с протестом, и потребовали гарантий, чтобы остальной части семейства была сохранена жизнь и с ними обращались гуманно.

Последующие телеграфные обмены между Берлином и доктором Рицлером, который заменил Мирбаха, показывают, что Германия, немного посомневавшись, полагала, что женщины Романовых были все еще живы, и продолжала верить этому еще многие месяцы. Никаких упоминаний о событиях в районе поляны Четырех Братьев пока не было.

Через день после объявления о расстреле, 19 июля, доктор Рицлер запросил руководство в Берлине, должен ли он делать представления от имени царицы. Ответ был, видимо, получен, поскольку на следующий день Рицлер посетил Карла Радека, главу европейского отдела большевистского Иностранного Комиссариата; он осудил расстрел царя и предупредил относительно продолжения подобных действий.

Ответ Радека вызвал удивление, и был очень важным для истории. По словам Рицлера: «Радек высказал личное мнение, что если мы проявляем особый интерес к дамам царской семьи, которые германской крови то, может быть, удалось бы освободить царицу и царевича. В случае, если… возникнут какие-либо осложнения с союзниками и нам потребуется поддержка при непредвиденных обстоятельствах, мы должны условно предоставить свободу на гуманитарных основаниях, царице и царевичу (последний на основании, что он неотделим от его матери)…».

Следуя инструкциям из Берлина, Рицлер посещал Иностранный Комиссариат в следующие два дня, 23 и 24 июля. На этот раз он встречался с наркомом иностранных дел Георгием Чичериным, и снова повторил немецкие требования, интересуясь настойчиво относительно гарантии безопасности царской семьи, и услышал от него — «царица была вывезена в Пермь». Он уклонился от предоставления любой надежной гарантии, или каких-либо обещаний.

Доктор Рицлер логично подумал, что большевики блефовали, чтобы не ссориться с Берлином. Но могло бы быть более простое объяснение неуверенности Чичерина: когда он говорил немецкому послу, что царица, вероятно, была в Перми, он мог и не обманывать. Для связи между городами использовался телеграф; телеграфная линия, проложенная вдоль железной дороги, в июле 1918 года часто разрушалась белогвардейцами. 24 июля Чичерин мог быть неуверенным в том, что происходило; мы теперь знаем, что это был канун занятия Екатеринбурга белогвардейцами. Большевики были окружены, еще остававшиеся в городе войска вели отчаянную борьбу. Если когда-либо был день, когда всякая связь была потеряна, то это был именно этот день. Чичерин, даже если он знал, что женщины Романовы были на пути из Екатеринбурга в Пермь, не получил подтверждения их безопасного прибытия.

Были и другие причины полагать, что Чичерин говорил правду. Он прекрасно знал, что у немцев была хорошо развитая агентурная сеть на Урале, которая быстро бы обнаружила любую советскую ложь.

Если большевики лгали, то они ввязывались в опасную игру; в течение нескольких недель они должны были подтверждать, что Романовы были еще живы, но также использовать это в своих целях. Именно комиссар Радек выступил с предложением обмена членов семьи Романовых на большевиков, захваченных немцами. Прошло шесть недель после того, как императорская семья исчезла из Екатеринбурга, и Берлин усилил давление, требуя на этот раз не только гарантий безопасности императорской семьи, но и их освобождения. Ответ Радека твердо свидетельствовал о том, что Романовы были живы, и большевики намеренны были использовать их в качестве разменной карты.

29 августа он совершенно серьезно предложил «обмен Императорской семьи на польского социал-демократического лидера Лео Джогишес, члена группы Спартак, который находился под арестом в Берлине». Радек сказал, что он немедленно обсудит этот вопрос с Лениным. Аналогично, Моисей Урицкий, член центрального руководства, предложил, использовать ситуацию для освобождения видного немецкого революционера Карла Либкнехта, находящегося в тюрьме в Германии. Эти предложения — самое сильное дипломатическое свидетельство о том, что императорская семья все еще была жива. Большевики не отнеслись бы легкомысленно к освобождению своих товарищей в Германии, особенно, когда это касалось Карла Либкнехта, который был не только учеником и давним другом Ленина, но и одним из самых видных политических деятелей Европы. Ленин очень хотел его освобождения.

Радек был экспертом Кремля по немецкому вопросу, и также как Ленин, был реалистом. Если бы Романовы были уже мертвы, не было бы никакого смысла торговаться с их защитниками для того, чтобы освободить тех, за кого они ходатайствовали. Если бы немцы согласились на это, то это скорее бы походило на современный обмен шпионами через Берлинскую стену. Если бы Романовы были убиты в Доме Ипатьева, то некого было бы предъявить немцам, а вскрывшийся обман вывел бы немцев из себя.

Вопрос был уже решен, но вмещалась судьба. Так же, как и убийство Мирбаха в начале июля затормозило переговоры о Романовых, так же и новые насилия в Москве отодвинули вопрос об их освобождении. 30 августа Урицкий был убит по приговору социал-революционеров, а сам Ленин был тяжело ранен. Женщина по имени Фани Каплан выпустила в него две пули во время митинга. И в течение долгого времени Ленин находился на больничной койке на краю смерти. Результатом этого были многочисленные и жестокие репрессии, которые получили название «Красный террор».

Покушение на Ленина использовалось для оправдания массовых убийств людей, преступления которых никак не были связаны с социалистической революцией. По всей России были убиты тысячи людей. Ленин был не в таком состоянии, чтобы руководить государством, остальное руководство было в растерянности в начале сентября. И, хотя в середине июля считалось, что все Романовы были убиты, в сентябре, возможно, они были еще живы.

Москва все еще говорила об обмене около 10 сентября, И немецкий консул был обнадежен: «10 сентября (немецкое консульство в Москве Берлину). Я снова сегодня говорил с Радеком относительно вывоза царицы и детей. Как и Чичерин он подтвердил, что в принципе нет возражений, но обмен должен быть равным. Я упомянул о необходимости избавить императорскую семью от существующей ситуации, представляющей опасность для них, от которой правительство не может их защитить, и вывезти ее в более безопасное место. Ра-дек пообещал, что он займется этим сразу же. Поскольку его влияние в правительстве увеличивалось, я надеюсь, что это обещание будет выполнено». Эти телеграммы показывают, что немцы не только знали, что Романовы живы и пытались заключить сделку, но они знали, где те находятся.

Но вскоре после этого сообщения, новости из Москвы стали приходить менее обнадеживающие, дни проходили, большевики стали избегать этой темы, и говорили менее определенно о том, где находилась царица и ее дети. С тех пор считается, что большевики обманывали немцев, и что вся семья была убита в Екатеринбурге в июле. Но, как мы ранее упоминали, Германия имела превосходную разведывательную сеть на Урале, и Москве было бы сложно ее убедить, что семья еще жива, если бы это было не так. И действительно, нет убедительных свидетельств, что немцы получили свое собственное, независимое подтверждение, что женщины Романовых пережили Екатеринбург.

Это частная телеграмма, которую принес деревенский рассыльный в английский загородный дом 27 сентября 1918 года, спустя два с половиной месяца после исчезновения Романовых. Адресатом была сестра королевы Виктории, маркиза Милфорд. После получения известий о расстреле царя она сильно волновалась об Александре и ее детях, но, из-за войны ей невозможно было общаться с родственниками в Германии, главой которых был Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский. Теперь же она получила известие от него, переданное их общей родственницей, наследной принцессой нейтральной Швеции.

Содержание телеграммы: «Эрни [Великий герцог] телеграфирует, что он получил известие от двух заслуживающих доверия источников, что Алике и все дети живы». Несколькими днями ранее прямо противоположные сведения, были получены из другого заслуживающего доверия источника, короля Георга V. Но в Германии ее брат, вовлеченный в интриги его страны, связанные с Романовыми, имел информацию, которой у его семьи не было. Как немецкий государственный чиновник, он имел доступ к секретным источникам. Он упомянул о двух источниках, и они были более убедительными, чем упоминание о дипломатической переписке из немецкого посольства в Москве. Это был почти достоверная информация, подтвержденная немецкими сведениями из той части России, где содержалась царская семья.

Мы ссылаемся на утверждения Сергея Маркова, монархистского чиновника, который попал в Тобольск весной 1918 года, предположительно, как секретный курьер, который должен был передать царю немецкие политические предложения о помощи. К июлю 1918 года Марков вернулся в Петроград, когда появились известия о том, что царь, и только царь, был убит.

Предполагая, что большевики говорили правду, когда они объявили, что остальная часть семьи была эвакуирована в безопасное место, Марков попытался помочь оставшимся в живых. Он решил использовать свои личные контакты с немцами, которые у него образовались, когда он был в Киеве, на занятой немцами территории Украины. Там, в середине октября, намного позже, чем хорошие новости от Великого герцога Гессенского достигли Англии, он разговаривал с агентом по имени Адольф Мадженер.

Мы знаем, что Мадженер вместе с другим агентом по имени Корнель следил за Романовыми в течение нескольких месяцев, информируя непосредственно Великого герцога Гессенского, который оплачивал его работу. Марков так описал эту встречу в Киеве: «Господин Мадженер заявил категорически что императорская семья была жива, но о царе он ничего не знает, и, в любом случае его вместе с семьей не было.

Он узнал это достоверно из немецких источников в области Перми… В конце 1918 года я познакомился с немецким шпионом, фамилию которого я не помню, но, я достоверно знаю, что он работал в течение двух с половиной лет во время войны на связи с Москвой по радиотелеграфу. Он сказал мне, что его племянник недавно работал в Пермской области и рассказал ему, что императорская семья была бесспорно жива и постоянно перемещалась в пределах Пермской области…»

Немцы знали, где находятся оставшиеся в живых Романовы, частично потому, что шла речь об обмене, а частично Злотому, что Москва об этом сказала. Ленин сказал немцам, ^поскольку угроза из Берлина была реальна, что семье сохранена жизнь; но это была тайна для всех, кроме немногих его коллег.

Сохраняя жизнь ненавистной «немецкой» царицы и ее детей по требованию немцев, а затем торгуя их жизнями, большевики могли вступить в конфликт с теми из своих коллег, кто протестовал против дальнейших уступок Берлину. Владимир Милютин, один из старейших членов Центрального Исполнительного комитета, предложил не рассказывать о том, что происходит даже самым старейшим большевикам. Вот его рассказ о том, какие новости о расстреле царя были сообщены Совету Народных Комиссаров вечером 18 июля 1918 года. «Во время обсуждения проекта закона о здравоохранении, в середине сообщения Семашко, Свердлов вошел и сел на стул позади Ильича [Ленина]. Семашко закончил. Свердлов подошел, наклонился к Ильичу, и что-то сказал. «Товарищ Свердлов хочет сделать сообщение». «Я должен сказать, — Свердлов начал в своей обычной манере, — мы получили сообщение, что в Екатеринбурге решением областного Совета Николай был расстрелян. Николай хотел убежать. Чехословаки приближались. Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета одобрил это решение». Установилась тишина. «Позвольте нам теперь продолжить, чтобы обсудить проект по пунктам в соответствии с повесткой собрания», — предложил Ильич. Обсуждение проекта продолжилось».

И никакого упоминания о царице и детях. Собравшиеся комиссары не только не поинтересовались судьбой царской семьи, но и вообще равнодушно отнеслись к сообщению. Даже Лев Троцкий, в то время военный комиссар, не представлял полную картину случившегося, упоминая в своих книгах о смерти всей семьи Романовых.

В одной из этих книг он утверждал, что Свердлов сказал ему о расстреле всей семьи, в другой, книге о Сталине, он возлагал всю ответственность за расстрел именно на Сталина. Однако источник версии о «Сталине» был безнадежно скомпрометирован. Это был никто иной, как Беседовский, бывший советский дипломат, чьи воспоминания, как мы выше отмечали, представляли собой не что иное, как художественный вымысел.

Сам Троцкий признавался в своих письмах, что он не знал обстоятельства этого дела, поскольку он в это время находился на фронте: «…Я никогда не интересовался тем, как был выполнен расстрел, и искренне не понимаю такое любопытство… мои воспоминания о деле царя довольно фрагментарны». Ни один московский чиновник никогда не давал полный ответ на вопрос об исчезновении Романовых, но те немногие, кто хоть что-то говорили, намекали на то, что часть семьи выжила.

Чичерин, комиссар по иностранным делам, в своем интервью британской прессе в начале сентября 1919 года сообщил, что царица и ее дети были живы. Правда, в то время он вряд ли мог сообщить что-либо другое, кроме того, что он говорил немецким дипломатам. Но четыре года спустя, в 1922 году, один из иностранных журналистов задал прямой вопрос Чичерину на Генуэзской конференции. Он спросил, приказывало ли советское правительство убивать дочерей царя, и были ли наказаны убийцы?

Чичерин ответил: «Судьба четырех молодых дочерей царя в настоящее время неизвестна мне. Я читал в прессе, что они находятся теперь в Америке… обстоятельства этого дела еще не до конца выяснены». Возможно, это была всего лишь отговорка дипломата.

Трое других видных большевиков, двое из которых были членами Центрального Комитета, также намекали на то, что некоторые члены царской семьи выжили. Феликс Дзержинский, создатель ЧК, говорил конфиденциально, что женщины Романовы не были убиты в Екатеринбурге. Максим Литвинов говорил в Копенгагене, что убита только часть семейства, а другая осталась жива. Это было в декабре 1918 года, когда отпала необходимость вести какие-либо дипломатические игры с немцами.

Григорий Зиновьев, входящий в коммунистическое руководство, сказал американской прессе по поводу предполагаемого убийства, что «только царь был расстрелян, а его семья живет в безопасности в Сибири, точное местоположение не называется».

Позже мы увидим, что Зиновьев, по всей вероятности, был хорошо осведомлен о том, что семья была жива, и точно знал, где она находится. Он лучше, чем любой другой большевистский руководитель знал правду о Романовых.

Часть VI