Вмиг я вскочил на ящик, прижался носом к решетке и теперь, если повертеть головой, мог видеть практически весь зал.
На этом месте доктор Иллингворт остановился, с трудом переводя дыхание. В первый раз с тех пор, как старик начал свой рассказ, его лицо как-то странно изменилось в цвете.
– С этого-то наблюдательного поста, сэр Герберт, – сказал он мне, – я и увидел, как произошло убийство.
Глава двенадцатаяВид из лифта: как доктор Иллингворт дьявола играл
И лишь тогда, лишь тогда мы стали приближаться к сути дела! К месту, где собака была зарыта. Но после всего этого потока сознания, который я уже выслушал, мне не хотелось обрывать рассказ старика и просить его быть кратким, ведь он умел подмечать детали. Он и сам как будто ощутил перемену атмосферы вокруг, хотя и не понимал, в чем причина.
Это уже была не игра, теперь речь шла об убийстве. И поскольку Иллингворт изначально ожидал, что оно произойдет, его память работала, словно кинокамера, фиксируя все, что он видел и слышал.
Он сидел у меня за столом и машинально пытался курить уже истлевшую до окурка сигару, лицо его было серым и уставшим. И тем не менее он продолжал свой рассказ хриплым, как у ворона, голосом.
– Я прекрасно понимаю, – сказал он, вытирая лоб, – что на этом этапе вы хотите от меня максимальной точности, так что я постараюсь ее соблюсти. Первое, что мне удалось разглядеть со своего наблюдательного поста, были мраморные колонны, стоящие примерно в десяти футах друг от друга по эту сторону стены. За ними я смог различить обширное пустое пространство в центре зала и другой ряд колонн на противоположной его стороне, а уже за ними – ряд повозок. Справа от меня шла та лестница в глубине зала; крепко прижавшись щекой к решетке вентиляции и глядя налево, я мог рассмотреть даже кусочек бронзовых входных дверей. У этих-то дверей и собралась шепчущаяся толпа. Среди них были злокозненный сторож Пруэн, пухленькая девушка в красном платье, которую я повстречал до этого, а еще стройная блондинка, ее я раньше не видел. Одна из них, должно быть, была Мириам, вероломная предательница своего возлюбленного, а другая – Харриет, о которой говорил доктор Гейбл. И наконец, среди них был и тот злодей, которому надлежало изображать принца Мирханского; уже облаченный в похищенный костюм, он яростно жестикулировал. В этом невыразимо ужасном месте, залитом искусственным бледно-голубым лунным светом, даже шепот разлетался эхом.
Дверь в кабинете хранителя отворилась; доктор Гейбл и светловолосый молодой человек вышли наружу, и я наконец-то мог слышать, о чем они говорят. Их разговор показался мне совершенно нелепым и даже абсурдным, однако же я цитирую его дословно и могу поручиться за точность своих слов, поскольку находился едва ли в десяти футах от них.
– Да не может же он и впрямь быть Иллингвортом! – понизив голос, возражал доктор Гейбл, готовый сорваться на визг. – К чертям это все, Рон, говорю тебе, он какой-то псих! Он назвался Уоллесом Бири из Скотленд-Ярда и все напевал про Брюса с Уоллесом и бои!
(Вот очередной пример того, на какие удивительные фокусы способен человеческий разум, за скобками могу добавить, что не припомню того, чтобы цитировал при нем этих звучных строк Роберта Бёрнса.)
– Все, нам крышка, – запричитал его собеседник; я уже вычислил, что это был матерый жулик Холмс, секретарь, предавший своего начальника. – Иди наверх, поговори с Пруэном. Он все это время стоял у дверей. Ему же сразу показалось, что этот субчик какой-то странный. Тем более что минут через десять после того, как явился этот Иллингворт, или кто бы он там ни был, пришел настоящий актер из театрального агентства.
Доктор Гейбл просто как с цепи сорвался.
– Ну так почему Пруэн молчал-то, почему он нас не предупредил?! – воскликнул он. – И где теперь этот настоящий актер? Он ко мне не заходил. Где он?
– Я не знаю! И никто, кажется, не знает! – ответил Холмс. – Пруэн не посмел покинуть пост у дверей на тот случай, если неожиданно нагрянет Маннеринг. К тому же актер здесь появился только минут пять назад или около того, и Пруэн недотумкал, что к чему, пока не встретил его. Он не посмел оставить пост; я спустился сразу после этого, Пруэн мне все рассказал, и я побежал к тебе… Слушай, Джерри, чего мы тут стоим-то? Бога ради, давай вернемся туда, вытащим Иллингворта из лифта, извинимся и попробуем его успокоить! Если можно было бы вернуть время назад, я б ни за что на это не согласился. Если старик когда-нибудь узнает, я останусь без работы… и с Сэмом в миссии после такого просто считаться перестанут, ну ты знаешь же этого Аббсли, да и тебя из дома вышвырнут, это уже не говоря о том, что будет с Мириам. Надо это все как-то замять.
В самом деле, более чем странно было слышать такое от члена банды, он говорил так рассудительно и хладнокровно, что у меня ум за разум зашел. Был ли он наименее кровожадным из всей бандитской шайки, или же здесь имела место какая-то ошибка? Но у меня не было времени размышлять обо всех этих хитросплетениях судьбы, ведь перс-самозванец Бакстер отделился от толпы перед дверями и уже спешил к парочке, стоявшей под решеткой вентиляции. По пути сюда ему пришлось проследовать мимо ряда витрин, в которых было выложено великое разнообразие всякого оружия, затем же его путь лежал мимо пяти повозок, выставленных у противоположной стены зала. Минуя огромную черную повозку с крытым верхом, каких я прежде никогда не видел, он, кажется, бросил взгляд на пол куда-то позади нее. Он пригнулся, пролез под повозкой и, так как прямо там находилась колонна, исчез из виду на несколько секунд, а затем снова появился, держа на ладони нечто маленькое и темное; с такого расстояния я не смог разглядеть, что это было, хотя Господь и одарил меня чрезвычайно острым зрением. Как я уже говорил, все это происходило одновременно с беседой двух сообщников под вентиляционной решеткой, и позволю себе добавить, что ни моя головная боль, ни боль от перенесенного мною унижения нимало не успокоились от того, каким тоном обо мне отзывался доктор Гейбл.
– Так, боюсь, что все придется отменять, – сказал доктор Гейбл. – Уже почти одиннадцать, у нас вообще ничего не готово, в лифте сидит какой-то псих, а теперь, видимо, еще и актер из агентства «Брейнерд» явился… О боже!
В этот момент тот самый Бакстер, одетый в синюю вышитую тунику, брызжа слюной, подошел к собравшимся. Я успел заметить, что его лицо искусственно затемнили (у него была привычка постоянно прикасаться к нему и водить рукой по щекам, словно умывающийся кот), и по спутанности и растрепанности волос я понял, что под овчинной шапкой на нем был черный парик. Все его брюзжание состояло теперь из поочередных «слышите» и «черт побери». Честно признаться, вдобавок к ужасу от ситуации, в которой я оказался, на меня нахлынула волна изумления, ведь вероломный заговор этой шайки теперь начал казаться мне проделкой хулиганистых школьников.
– Нет, ничего мы не отменяем, – огрызнулся Бакстер. – Кто сказал? На попятную мы уже не пойдем. – Когда же доктор Гейбл стал объяснять ему положение дел, Бакстер оборвал его: – Ты прямо как девицы наверху говоришь. Пусть этот зануда, кто б он там ни был, еще в лифте посидит. Так даже лучше будет. Можно спустить его с цепи в подходящий момент и выпихнуть к Маннерингу для пущего эффекта… Я вот что хочу знать: где актер, которого мы вызвали? Пруэн сказал, что он зашел в музей, он же не мог раствориться в воздухе, как привидение, ну разве что улизнул через черный ход. В любом случае что за ерунда здесь творится? Смотрите!
Он протянул на руке вещицу, которую, видимо, подобрал по дороге сюда, и, едва держась за выступ под решеткой, я увидел, что это был какой-то комок волос или шерсти, вырезанный в форме усов.
– Я эту штуку по всему музею обыскался, – сказал Бакстер. – Ринки все твердил, что я непременно должен их нацепить. Он просто повернулся на всяких усах и париках. И вот я нашел это на полу. Едем дальше… Где мой кинжал? Его я тоже никак не могу найти. Как мне, черт побери, играть свою роль без кинжала? Это же самое важное во всем деле! Рон, ты же у нас отвечаешь за реквизит, где мой кинжал?
– Ни малейшего понятия не имею, где твой кинжал, – ответил Холмс, сжимая челюсти, прямо как мой друг мистер Мердок в своих чревовещательных номерах на церковных праздниках. – Я открыл витрину и выложил его на лестнице прямо у тебя под носом. Тебе в голову не приходило, что могут быть вещи поважнее, чем поиски твоего кинжала? Прямо сейчас… Сэм!
Выругавшись, Бакстер обернулся и поспешил обратно в переднюю часть музея. Двое других, все еще переговариваясь, последовали за ним, и я, вытягиваясь как мог, старался уследить за ними взглядом. Не могу сказать отчего, но я потерял равновесие. Со мной такое случается (так говорит моя жена, она частенько пеняет на всякие незначительные поломки в доме), стоит мне задуматься, и ноги перестают меня держать, хотя я склонен полагать, что в данном случае дело было отчасти и в картине, которую я в тот момент наблюдал. Как бы то ни было, я слишком сильно наклонился вперед, и ящик выскочил из-под моих ног, от падения меня спасло лишь то, что я ухватился обеими руками за выступ под вентиляционным отверстием и спрыгнул. И вновь, сэр, Провидение выбило ящик из-под моих ног. В неустанных попытках установить ящик на место я наткнулся пальцами на нечто холодное; на ощупь я вмиг определил: это было лезвие топорика, лежавшего на полу лифта. Я едва не вскрикнул от радости, когда наткнулся на него, потому как от физической боли и боли от перенесенного унижения мои нервы были в столь натянутом состоянии, что сердце просто разрывалось от желания сразиться с этими злодеями. И признаю без тени стыда, на мои глаза едва не навернулись слезы. Вооружившись этим топориком, словно индейский воин с улиц Майами, я мог бы, наверное, бросить вызов своим врагам и ответить им на языке непокорных семинолов[16]: