III
Апрель, 2025 года
Зелёная лампочка индикатора мигнула и погасла. Серёга по инерции сделал ещё пару оборотов. Каждый «радиосеанс», приходилось запускать генератор, переделанный из позаимствованного в «Спортмастере» электровелосипеда и крутить педали, поддерживая жизнь, едва тлеющую в антикварной радиоле «Минск». Попытка приспособить автомобильный аккумулятор результата не дала – он разряжался до нуля за считанные минуты.
Но и это вот-вот потеряет смысл: сквозь какофонию атмосферных помех пробиваются только обрывки фраз. Может, виной всему древесные гиганты, чьи кроны смыкаются высоко над разрушенными многоэтажками? Уже и не вспомнить, когда он в последний раз видел над головой небо без ветвей и листьев…
Серёга дотянулся до бледно-зелёного нароста, свисающего с толстого стебля, сделал надрез и подставил рот под хлынувшую струйку. Полезная штука эта «пожарная лоза»: и чистая вода под рукой и, случись возгорание – уродливые, похожие на болезненные опухоли, наросты, лопаются, заливая водой всё вокруг. И вода чистейшая, видимо, диковинное растение фильтрует высосанную из загаженного московского грунта влагу…
Удивительно только, откуда она взялась – насколько Серёга знал, раньше такого растения в средней полосе не было и в помине, а теперь чуть ли не в каждом доме, в каждой квартире. Впрочем, проволочного вьюна раньше тоже не было. Вот и Гоша рассказывал о какой-то невиданной растительности на Ломоносовском проспекте – чуть ли не о пальмах и древовидных папоротниках.
Но Гоша уже месяц, как пропал. Зато стали появляться люди, навьюченные научной аппаратурой. Серёгу это встревожило: если высоколобые умники нашли способ справляться с «Лесной Аллергией», то скоро за дело возьмётся армия – и примется отвоёвывать у Леса пядь за пядью.
Волновался он зря. Вылазки учёных, обосновавшихся в Главном здании МГУ, носили характер спорадический, да и заходили они недалеко – максимум, до проспекта Вернадского.
В окно потоками вливался весенний воздух. Необычайно тепло для апреля – похоже, понятие «времена года» теряет в Лесу привычный смысл. Серёга не заметил, когда наступила осень, а за ней зима. Громадные деревья и непроходимые кустарники, пришедшие на смену чахлой московской флоре, стояли зелёными – листья осыпались с них одновременно с появлением новых. Снега тоже не было, температура ни разу не опускалась ниже десяти по Цельсию.
Серёга пролистал тетрадь, куда он заносил всё, что вылавливал из эфира.
«…три термоядерных удара зафиксированы как многочисленными спутниками, так и сейсмическими станциями по всему миру. Мощность каждого в тротиловом эквиваленте составляет около трёх мегатонн.
Баллистические ракеты „Дунфэн-81“ стартовали из восточных районов провинции Цинхай, где развёрнута 3-я дивизия ракетных войск НОАК[1]…»
«…чудовищное преступление коммунистического режима Китая.
Количество жертв оценивается…»
Всё-таки, они решились. Три боеголовки мегатонного класса – наверное, сейчас на месте Шанхая озеро застывшего радиоактивного стекла, из которого торчат оплавленные скелеты небоскрёбов.
«…Москву решено сохранить в нынешнем состоянии, установив по линии МКАД заградительный режим. Не самый худший вариант, если сравнивать с Нью-Йорком, медленно, но верно превращающимся в криминально-анархический анклав, куда стекаются маргиналы и уголовный элемент со всей Северной Америки…»
«…власти Бразилии уже в пятый раз отказали наблюдателям ООН в доступе на территорию Сан-Паулу. Лагеря беженцев в соседних штатах переполнены. Общее число перемещённых лиц составляет…»
И больше ничего за четверо суток: похоже, последняя ниточка, связывающая его с миром за МКАД, вот-вот оборвётся. И тогда Сергей сложит своё барахло в старенький рюкзак, заткнёт за пояс ножны с кукри. Запрёт дверь квартиры, где прожил всю сознательную жизнь, спрячет ключ, повесит на плечо отцовскую двустволку и пойдёт вниз по лестнице, перешагивая через бледные, в пупырчатых наростах, плети пожарной лозы.
День первый15 сентября 2054 г., среда
I
Обойные гвоздики, крепящие холст к подрамнику, поддавались один за другим. Сергей подцеплял шляпки и поворотом ножа выдёргивал их из дерева. Очень хотелось бросить это занятие и выкроить чёртову супрематическую[2] мазню из рамы несколькими взмахами лезия, оставив неровные кромки – и чтоб с запасом, с запасом!
Увы, заказчик потребовал, чтобы с картиной обращались бережно. Ещё бы, за такие-то деньги!
Про некоторые экспонаты Третьяковки в своё время ходило немало жутковатых баек. Например, говорили, что на портрет Марии Лопухиной девушкам на выданье нельзя смотреть подолгу – якобы, её отец, мистик и магистр масонской ложи, заманил дух дочери в полотно. А больше всего жаловались на «Русалок» Крамского: легенда гласила, что московские барышни, увлёкшиеся картиной, теряли рассудок, а одна и вовсе утопилась в Яузе. Сотрудники музея уверяли, что по ночам от картины несутся печальные вздохи – русалки горевали по утопленнице. А может, наоборот, сокрушались, что слишком мало юных девиц попадает в их тенёта.
Вот и об этом, прости господи, произведении искусства, болтали чёрт-те что…
Покончив с последним гвоздём, Сергей скатал картину в трубку и засунул в тубус. Его изготовили специально для этой вылазки из толстой провощённой кожи, не пропускающей внутрь ни капли воды. Затянул ремешки и привычно усмехнулся: современные рюкзаки, эргономичные, из прочнейших материалов давным-давно сожрала плесень, а брезентовый, выгоревший до белизны «Ермак» оставался в полном порядке. Пришлось, правда, заменить пластиковые заглушки труб деревянными, но в остальном Лес пощадил ветерана советского туризма.
Удобный рюкзак для егеря – первое дело. Большинство коллег Сергея предпочитали станковые рюкзаки и, не имея возможности раздобыть подобный раритет, мастерили их сами – благо, найти дюралевые трубки в Лесу не проблема.
Или, скажем, ботинки. Сергей, как и прочие лесовики, не доверял обуви, оставшейся от прежних времён или привезенной из-за МКАД. Слишком много в нитках синтетики, к которой Лес беспощаден. Походишь в таких день-другой, а они и расползутся по швам.
Можно, конечно, прошить обувку дратвой – кручёной конопляной нитью, пропитанной воском или дёгтем – но лучше всё-таки заказать новые. Сапожников в Лесу хватает, тот же брат Паисий из Новодевичьего Скита. Сергей носил его башмаки второй год и горя не знал.
Залы постоянной экспозиции освещались через подвесные потолки, пропускающие в дневное время достаточно света. Но полимерная полупрозрачная плёнка давно раскисла, с решётчатых переплётов стеклянных крыш-фонарей свешивались толстые жгуты вездесущего проволочного вьюна и пожарной лозы. Зелень карабкалась по стенам, оплетала рамы картин, пружинила под подошвами сплошным ковром мха. В одном из залов ствол граба – не слишком толстый, метра три в поперечнике – взломал пол и торчал посредине громадной корявой колонной. Из пролома тянуло трупным запахом и гнилью – там обосновались лианы-трупоеды. Порченая растительность Чернолеса расползалась по подвалам и коммуникациям за пределы Болотного острова. Тамошний грунт издырявлен как швейцарский сыр, иные ходы прокопаны ещё в шестнадцатом веке.
Сергей обходил жгуты лиан, стараясь ни в коем случае не задеть сторожевые волоски, обильно усеивающие бледно-лиловые стебли. А те чуяли животное тепло: ближайший жгут среагировал на его приближение и потянулся к добыче. Сергей взмахнул рогатиной, брызнула гнойно-белая жижа, дохнуло невыносимой вонью, и он опрометью бросился из зала, на бегу уклоняясь от конвульсивно задёргавшихся стеблей.
В вестибюле первого этажа света было ещё меньше. Сплошная завеса проволочного вьюна затягивала окна, и даже малая толика солнечных лучей, пробивавшихся сквозь многоярусные кроны, сюда не попадала. Сергей пошарил в кармане и извлёк фонарик-жучок в форме обмылка, с алюминиевой скобой динамки. Фонарик был отцовский – тот возил его по экспедициям со времён учёбы в Геологоразведочном институте.
Хорошо, что в СССР пятидесятых годов прошлого века не злоупотребляли пластмассами, обходясь бакелитом и штампованной жестью…
Луч раритетного гаджета скользнул по заросшим стенам, по монументальным балкам потолка, задержался на стойке справочной службы, нашарил арки, за которым располагался когда-то буфет. Сергей вздрогнул – в тускло-жёлтом конусе света мелькнула неясная тень.
Обычно чуйка предупреждала о близости обитателей Леса, неважно, людей или животных. Это происходило по-разному: порой он ощущал их присутствие, как лёгкое дуновение ветра; порой оно доставляло неудобство, досадное, но терпимое – вроде соринки в глазу, ещё не успевшей довести до исступления. А иногда близость чужака билась в черепной коробке лиловыми сполохами полицейской мигалки, и это было самое последнее предупреждение: пора рвать из притороченного к рюкзаку чехла укороченную двустволку или брать наизготовку рогатину, ожидая броска тяжёлой, воняющей неутолённым голодом и злобой туши.
Но на тварей Чернолеса чуйка реагировала далеко не всегда – они сами предупреждали о своём появлении трескучей трелью, за долю секунды до прыжка переходящей в пронзительное, как свист арбалетного болта, шипение.
Первый шипомордник бросился справа, из-за стойки. Сергей припал на колено, выставив упёртую в пол рогатину. Лезвие вошло между передними лапами, но тварь всё же сумела дотянуться до жертвы – один из украшающих верхнюю челюсть роговых шипов задел егерю щёку. Шипомордник конвульсивно изогнулся и хлестнул длинным хвостом, целя в затылок. Спас «Ермак» – удар пришёлся на торчащую над плечами раму. Сергей с натугой, словно фермер, поднимающий на вилах охапку сена, отбросил издыхающую гадину в сторону и едва успел высвободить оружие, чтобы встретить вторую. Удар обратным концом древка по вытянутой морде – тварь грохнулась на пол, перекатилась и замерла, припав на передние лапы. Сейчас она походила на щуку, заимевшую как