Поселение разрослось, и теперь по праву считалась одним из самых крепких во всём Замоскворечье. Кроме винограда здесь выращивали овощи, занимались бортничеством, собирали орехи и ягоды. Но главным продуктом Добрынинки было саго – рассыпчатая, богатая крахмалом субстанция, получаемая из плодов дынного саговника, растения, дающего крупные, размером с дыню, плоды.
Из саговой муки пекли лепёшки-лаваш, варили кашу, делали лапшу и даже ухитрялись лепить пельмени. Именно саговая паста и крупа, а вовсе не фирменная добрынинская медовая пастила, и даже не чача составляли львиную долю «экспорта» Кордона. Обычные злаки в Лесу росли неважно, и саговый лаваш стал излюбленной дорожной пищей челноков, егерей и прочих скитальцев.
Абрек ухитрился извернуться и облизал руку хозяина. Получил щелчок по влажному кожаному носу, чихнул и шумно помотал кудлатой башкой.
– Хороший у тебя пёс, Ваха, сильный.
– В одиночку шипомордника берёт! – похвастал чечен. – Бешеные корни задолго до того, как созреют и из земли полезут, чует и сам выкапывает! А как караулит, э? На ночь посты не выставляю – всё унюхает, и тревогу зря не поднимет. Хочешь, щенка подарю?
Егерь посмотрел на пса. Тот оставил руку Вахи и блаженно вытянулся у очага.
– Спасибо, но куда он мне? Щенка растить надо, воспитывать, а я всё время в пути. К тому же, собака на своих лапах не всюду пролезть сможет – на дерево скажем, или в развалины. Была бы маленькая, вроде лайки, тогда можно и в рюкзак посадить. А такую лошадь – куда её?
– Ладно, дарагой, не хочешь – твоё дело. Я вот давно собирался спросить – почему тебя называют Бичом? Ты же не сидел, да?
– Слава богу, не пришлось. А «Бич» – это от фамилии. Бечёвниковы мы, со школы прилипло.
Это было не совсем так: от отца-геолога Сергей наслушался рассказов о бичах – освобождённых, а то и беглых сидельцах, из которых в прежние времена рекрутировались сезонные рабочие для изыскательских партий и артелей. Эдакие ценители дикой таёжной свободы, идейные бродяги-одиночки, рыцари Фронтира, предпочитающие обитать там, куда не очень-то дотягивается тяжкая рука цивилизации. А потом прочёл в старом, ещё тридцатых голдов прошлого века, романе «Танкер „Дербент“», что слово «бич» позаимствовано из жаргона английских моряков, от слова beach («пляж, берег») и произошедшего от него «бичкомер» – береговой бродяга, матрос, списанный с корабля. Ну и взял себе такое прозвище – ещё давно, в школе. А что? Даже романтично: вольный лесной скиталец, романтик Леса, не зависит ни от кого, ни к чему не привязан – в самом деле, чем не бич?
Ваха осушил третью чарку. Макнул кусок лаваша в жир, зажевал, вытер рукавом усы.
– Проблема у меня, Бич. Сын мой, Умар, вырос, словно не нохчо̀й вовсе! Сильван, сам понимаешь…
– Понимаю. Рождённые в Лесу на мир по-другому смотрят. Недаром глаза у них зелёные.
– А я о чём говорю, да? Держать его при себе силой – сорвётся, уйдёт, а Чернолес-то под боком! Сунется туда – беда будет.
Сергей испытующе посмотрел на Ваху. Чечен, не моргнув, выдержал взгляд.
– Хочешь, чтобы я взял его в ученики?
– Правильно понимаешь, брат. Я тебя просить не стал бы, сам догадался.
– К чему церемонии? Просьбу твою я исполню. Куда ему прийти – сообщу, передам с белкой. А пока, собирай сына в дальний поход. Обувка покрепче, снаряга, оружие… да что я говорю, сам всё знаешь!
– Знаю, да. – кивнул чечен. – Слюшай, а может, сразу и заберёшь его? Мамой клянусь, к утру всё будет готово – а то, как бы не забрёл по дороге куда не надо…
– Извини, уважаемый, сейчас никак не могу. Через недельку жди белку. Доберётся Умар в срок до места, какое укажу – считай, прошёл проверку на профпригодность. Да ты не мандражи, справится, если голова на плечах есть.
– Не буду спорить Бич, тебе виднее – ты егерь, я фермер.
– Какой ты фермер, Ваха? – тихо сказал Сергей. – Ты – воин, тайпанан хьалханча[5]. И пусть тейп твой маленький, пусть люди в нём всякой крови, но всё одно: ты им и закон и защита, они за тебя любого порвут.
– Как и друг за друга, Бич. В Лесу иначе нельзя.
– Почему нельзя? Можно. Вон, Петюня один, и ничего, живёт.
– Это пока он семью не завёл. – покачал головой чечен. – Без семьи – какой с него спрос? Мотайся туда-сюда, как лист на ветру… А если у мужчины жена, дети – надо на землю сесть, дом строить, к людям прислоняться, к соседям.
– Так и я одиночка, забыл? И соседей у меня нет. Годы мои не те – прислоняться к кому-нибудь…
– Ты – другое дело, Бич. Ты плоть от плоти Леса. Мы в нём живём, а ты им живёшь. Как мой Умар, как эти, из Лосинки…
– Аватарки?
– Да, они. За ними будущее, Бич, и за тобой – не за мной. Я доживу своё, детей подниму, помогу людям их детей поднять. А уж дети сами пусть всё по-новому устраивают, по-своему. Только чтобы не забывали, что они тоже люди. Ты им помоги, Бич, хорошо? Ты, как и я, прежние времена помнишь. Сколько тебе лет было, когда пришёл Зелёный Прилив, а?
– Двадцать три.
– Сейчас, значит, пятьдесят три? А мне уже седьмой десяток.
– Да, Лес не даёт нам стареть…
– Не так, Бич, не так. Это тебе он не даёт стареть. Мы сколько лет знакомы, двадцать?
– Двадцать один год.
– Двадцать один, да… и за это время ты совсем не изменился, пацан пацаном, прости за прямоту. Ты Лес в себя впустил, только по-другому, не как Умар, не как сильваны или эти, зелёные…
– Аватарки, Ваха, аватарки. Когда запомнишь?
– Не нравится мне это слово. Не наше оно, чужое. Так я о чём? Ты Лес чувствуешь, он – часть тебя. Но ты не дал ему себя переделать, собой остался. Понимаешь, да?
– Не совсем, прости.
– Э-э-э, потом поймёшь. А сейчас пообещай, что поможешь Умару и таким, как он, людьми остаться? Нас слушать не будут, а ты – такой же, как они. Тебя послушают.
– Хорошо, уважаемый. Помогу.
– Слово даёшь, да? – Слово.
День второй16 сентября, 2054 г., четверг
I
Будить Петюню Сергей не стал. На Добрынинской их дорожки расходились: егерь приглашал челнока ради его длинноухого транспорта, но неуклюжая тара осталась на ступеньках музейного храма, и вся добыча теперь помещалась в лёгком тубусе. И теперь Петюня мог спокойно заняться своими делами – благо, на Кордоне есть, чем затариться, и ходка в любом случае не будет порожней.
На часах – пять-сорок утра. Небо в прорехах древесных крон только-только начало сереть. Птичья мелочь, не умолкавшая всю ночь, затаилась после дождя и не нарушала предутренний сон обитателей Добрынинского Кордона.
Спали, впрочем, не все. Вслед за егерем на двор вышел Ваха. За спиной у него маячил Умар, и егерь машинально отметил, что юноша действительно совсем не похож на отца. Характерные черты, присущие рождённым в лесу были у него выражены особенно сильно: зеленоватая кожа, янтарные глаза, тонкое, удлиненное лицо, слегка заострённые уши и нос, начинающийся чуть выше линии бровей. Сильваны – их ни с кем не спутаешь.
– Слюшай, Бич, тут такое дело. Умар с парнями на разведку ходили. В сторону Калужской площади всё сплошняком заросло. Проволочный вьюн молодой, крепкий, рубить трудно. Отошли шагов на триста и вернулись – не пройти! А в противоположную сторону, как на заказ, чисто.
– Обычное дело… – с зевком подтвердил Петюня. – Я сколько раз после дождя там ходил, осевая отсюда и до самой Павелецкой почти не зарастает.
Челнок всё-таки проснулся, выбрался на воздух и теперь дрожал от сырости в длинной, до колен, холщовой рубахе. Вчера вечером, получив условленную плату, он стал напрашиваться с Сергеем, а получив отказ – расстроился, надулся, и ушёл спать в амбар, к своему Мойше. И вот, вылез во двор, поучаствовать в проводах.
Сергей задумался. Участок Садового Кольца по Крымскому валу до Калужской площади, имел дурную славу. Подлесок здесь после любого дождя разрастался так, что приходилось прорубать дорогу, тратя по часу – полтора на то, чтобы преодолеть два десятка метров. Если, конечно, не столкнёшься с выводком плюющихся пауков. Эти здоровенные, размером с камчатского краба, создания, особенно опасные в густых зарослях, могли выстреливать липкую нить с капелькой яда на кончике, целя в глаза. Обитатели Чернолеса, они давно расселились за пределами Болотного острова и попадались даже на Шаболовке.
– Пожалуй, двину в сторону Павелецкой. По Садовому, до поворота на Дубининскую, а дальше – как получится. Обойду Павелецкий Омут, потом через пути и дворами, на Кожевническую. Часов за пять, если повезёт, доберусь до Новоспасского моста.
– Ты, брат, поосторожнее… – посоветовал Ваха. – Вода поднялась после дождя, кикиморы на берег полезут. Умар с парнями неделю назад ходил – едва отбились. Верно говорю, сын?
Сильван кивнул. За время беседы он не произнёс ни слова.
– Как-нибудь. Есть там две-три обходные тропки.
– Ну, смотри. По мне – так близко, ох близко к Чернолесу!
– Спасибо за заботу, уважаемый Ваха. Скажи, где тут у вас растут беличьи колокольцы? Надо дать знать Коле-Эчемину, чтобы ждал меня у Новоспасского моста.
Орех больно щёлкнул по макушке. Сергей выругался и поднял голову – из листвы на него смотрела улыбающаяся зелёная рожица. Девчачья, с тонкими чертами и ярко-зелёными глазами.
– Что, егерь, снова не вышло?
– В следующий раз выйдет! – пообещал он, потирая ушибленное место. – И тогда уж я тебе хвостик того, открячу. Кстати, правда, что если дёрнуть посильнее, он сам оторвётся?
– И этот туда же! – мгновенно вспылила девушка. – Достали уже с вопросами своими дурацкими!
– А чё сразу дурацкие-то? Я чисто конкретно интересуюсь – хвосты у вас прочно прирастают, как у собак?
– Сам ты собака злая! Пришито на живую нитку, потому как пауки.
Пышный хвост служил белкам не только украшением. В кронах лесных гигантов обитал ещё один вид хищных пауков – птицееды, крупные, быстрые и чрезвычайно опасные создания. Их сторожевые нити, раскинутые на десятки метров, позволяют засечь любое движение, а фасеточные глаза, распознающие цветовые контрасты (главной их добычей служат птицы с броским оперением), позволяли точно выверить бросок. Ярко-рыжий хвост играл роль отвлекающего элемента – не раз бывало, что подвергшаяся нападению белка уходила невредимой, оставив его в паучьих жвалах.