— Что еще вы от меня хотите?!
— Назови того или тех, кто от конторы имел с тобой дело, и я молчу.
— Мне представлялся лишь один. Майор Владимир Николаевич Майоров. Остальные охрана, сопровождение — шестерки.
Смирнов подозревал в тайне от самого себя, что так может случиться. Но гнал эти подозрения подальше, страстно надеясь на фарт. Вот и случилось. Не было в этот раз ему фарта. Он сильно заскучал.
— А других фамилий ты не знаешь? Может, Майоров этот кого-нибудь упоминал? — после паузы без всякой надежды спросил Смирнов.
— Вы что, людей из конторы не знаете? — удивился смирновской наивности Александр Петрович. — Они ни о чем не говорят. Они хотят, чтобы мы говорили.
Смирнов достал портсигар, извлек из него папиросу, защелкнул портсигар и вдруг увидел надпись на нем. Усмехнулся, читая, вытащил парную к портсигару зажигалку, прикурил от нее, а потом по очереди сначала портсигар, затем зажигалку — швырнул на письменный стол по направлению к Александру Петровичу. Присовокупив:
— Была без радости любовь, разлука будет без печали. Забирай цацки назад и забудь, что когда-то играли в одной команде. А в общем, живи как хочешь, перевертыш. Цвети и пахни.
Смирнов с трудом поднялся. От хорошего настроения не осталось и следа. Не глянув на Воробьева, двинул к дверям.
— Чем я буду застрахован от всяческих неожиданностей? — спросил за его спиной Александр Петрович.
— Ничем, кроме моего обещания молчать, — ответил Смирнов, не оборачиваясь, и вышел вон.
— Все в порядке? — спросила очаровашка. Как все хорошие секретарши, она должна была разобраться, кто он такой.
— У кого? — удивился Смирнов.
— У вас, конечно.
— Твое дело, крошка, беспокоиться о том, чтобы у твоего шефа все в порядке было. Сообщаю тебе: у него пока все в порядке, — злобно и от этого многословно высказался отставной полковник.
— Милана! — позвал секретаршу появившийся в дверях Воробьев, но вдруг заметив в приемной Смирнова, фразу не продолжил.
— Хорошо, что вышел, — заметил Смирнов. — Дай-ка портсигар.
Воробьев вынул из кармана и протянул ему портсигар. Смирнов раскрыл его, горстью извлек папиросы и вернул портсигар Воробьеву.
— Чао, — сказал Смирнов, окончательно прощаясь.
Тряся сиськами, совершенно голая Алуська зигзагами спускалась к воде по крутому берегу Москва-реки — туда, где вокруг бутылок кругом полулежали серьезные, в годах мужчины. Алуся проследовала сквозь круг, ногами сбивая стаканы, перейдя на бег, сильно оттолкнулась от земли и нырнула в воду.
— Стоп! — рявкнул режиссер.
Алуся уже вынырнула и, трясясь, выбралась на берег. К ней бежали костюмерша с махровой простыней и теплым халатом и помреж со стаканом водки.
— Это что такое? — подумав, тихо спросил Кузьминский.
— О чем ты там, Витя? — не расслышав, спросил сверху режиссер. Он рядом с оператором сидел на стреле крана с кинокамерой, которая следовала за Алусей во время ее прохода и пробега.
— Я так понимаю, что ты параллельно снимаешь другой фильм, да? — саркастически поинтересовался Кузьминский. — По чьему сценарию, Аркадий?
Эту тираду режиссер уже расслышал: механики за веревку притянули стрелку к земле. Режиссер ступил на жухлую траву и ответил не менее саркастически:
— По твоему, Витюша, по твоему не очень хорошему сценарию.
— Где в моем не очень хорошем сценарии голые бабы?! — заорал Виктор.
— Мы по возможности улучшаем не очень хороший твой сценарий, — скромно признался режиссер и обнял подошедшую Алусю за плечи. Алуся поверх теплого халата была закутана в пуховик, но еще не согрелась: синие губы сжаты в куриную гузку, красный нос изрядно подтекал.
— Все, б-б-больше не могу, — сквозь ик сказала она.
— Может, еще дублик? — ласково спросил режиссер. Алуся в ужасе замотала башкой. Тогда режиссер спросил у оператора: — Гена, у тебя все в порядке?
— Откуда непорядку быть? Кодак, — успокоил оператор.
— Тогда ради тебя… — поцеловав Алусю в щеку, объявил режиссер.
— Съемка закончена!
Многочисленная съемочная группа засуетилась так, как никогда не суетится на съемке: святое дело — сборы домой.
— Так откуда все-таки голые бабы? — настырно добивался ответа Кузьминский.
— Не бабы, а баба, — поправил режиссер, но, вспомнив про стоящую рядом Алусю, тотчас уточнил: — И даже не баба, а прелестная девушка с очаровательной фигурой.
Теперь Алуся поцеловала в щеку режиссера и сказала:
— Пойду переоденусь.
Кузьминский взглядом проводил Алусю до автобуса и сказал:
— Дешевка ты, Аркадий.
— Эй, полегче! — предупредил режиссер.
— Да что полегче?! — отмахнулся от него Виктор. — Все голых снимают, и ты туда же. Как же, мода!
— Не мода, а зритель.
Кузьминский махнул рукой и направился к автобусу, в котором переодевалась Алуся.
— Куда, куда? — заверещала костюмерша, караулившая вход, но Алуся из автобуса крикнула:
— Если это Кузьминский, пусть заходит!
— Вы — Кузьминский? — спросила костюмерша. В съемочной группе обычно не знают сценариста.
— Кузьминский, Кузьминский, — успокоил ее Виктор и влез в автобус.
Алуся в трусах и лифчике покуривала, развалясь на сиденье. Сообщила:
— Пьяна в дымину, Витя.
— Может, это и к лучшему, — сказал Кузьминский. Но Алуся услышала и догадалась:
— Тебя ваш главный старичок подослал? Чтобы выведывать?
— Ага, — признался Виктор. — Пообедаем, или ты уже накушалась?
— Я не накушалась, а напилась, — поправила его Алуся.
— Что в просторечьи одно и тоже. Так как насчет пообедать?
— С удовольствием, я бы сказала, с наслаждением. После стакана водки жрать хочу, как крокодилица. Только вот как дойду? С ногами плохо.
— Донесу, — пообещал Кузьминский.
— В Дом кино?
— А куда же еще?
Кузьминский подогнал «семерку» к автобусу и, держа слово, на руках перенес уже полностью и в соответствии с временем года одетую Алусю в свой автомобиль, который, гудками приветствуя энтузиастов кинематографического дела, выбрался, нарушая все возможные правила, по пешеходной дорожке наверх. Менты из оцепления, считая его своим, не то что оштрафовали — помахали ручонками на прощанье. Кузьминский вырулил на Минское, и «семерка» покатила к Смоленской. Разрумянившаяся от водки Алуся со значением и страстно пела старинный романс «Капризная, упрямая…». Дослушав темпераментное пение до конца и никак не соединив себя с героем романса, Кузьминский спросил:
— Как дела?
— Замечательно, — сказала Алуся, просунула левую руку под его правый локоть, виском привалилась к его плечу, закрыла глаза и повторила:
— Замечательно.
— Разобьемся к едрене фене! — предупредил он.
— Нет, — не согласилась она. — Я не могу разбиться. Я фарт ухватила.
— Может, не следует говорить «гоп»?
— Ты знаешь, сколько мне предложений поступило сниматься? Восемнадцать! Никаких собеседований, никаких проб, сразу сниматься!
— Стая обезьян! Бандарлоги! — ужаснулся Кузьминский.
— О ком это ты?
— О киношниках моих родимых! О ком же еще. Начал тебя Аркадий снимать, и сразу слух пошел: новое дарование. Тут уж только не опоздать, не пропустить, не дать себя опередить. Мне, мне новое дарование! А сколько раз тебя до этого вызывали на смотрины и тут же от тебя отказывались?
— Не сосчитать, — призналась Алуся и приподняла голову для того, чтобы поцеловать Виктора в плечо. — Я тебе благодарна не знаю как, Витя.
— За что же, королева моя?
— За то, что ты рекомендовал меня на эту роль и настоял на своем.
На самом деле она должна была бы быть благодарна отставному полковнику милиции. Кузьминский ощерился в улыбке и сделал, выезжая на Садовое, левый поворот. До Дома кино рукой подать.
В ресторане гужевались, обедая, нувориши — скоробогатеи. Но дорогому постоянному посетителю и известному сценаристу столик спроворили без лишних слов. Официантка Танечка мгновенно принесла заказ, и, в ожидании первого подноса, Кузьминский заговорил о главном, ради чего и пригласил ее на обед.
— Меня наш главный старичок подослал, — напомнил он. — Кое о чем спросить тебя надо.
— Ну, мужики, ну, засранцы! — яростно восхитилась она, показав, что хорошая актриса, и резко поменяла ритм и интонацию: — Давай спрашивай.
— Ты не замечала слежки за собой?
— Да вроде нет. Ты же знаешь, одно время ходил за мной охранник от Ваньки, а теперь, по-моему, никто не ходит.
— От Ваньки ли? — усомнился Кузьминский. — Ну ладно. А телефонные звонки были?
— Были.
— От кого?
— От поклонников, балда!
— А не от поклонников?
— Были.
— От кого? — занудливо доставал Кузьминский.
— От сожителей! — заорала она на весь ресторан. — От тебя, к примеру.
— А если не к примеру?
— Ты мне выпить дашь?
— Несут, — обрадовал ее Кузьминский, увидев официантку с подносом. Танечка мигом расставила на столе графинчик, бутылки с водой и легкую предобеденную закуску. Ухватив маленький графинчик, как гренадер Петра Первого гранату, Виктор тотчас налил Алусе.
— Сам не пьешь, а меня спаиваешь, — сварливо отметила она. Будто только что не требовала выпить.
— Не хочешь — не пей, — резонно ответил он. В связи с чем она сей момент и выпила. Выпила и запихнула в рот печеночное канапе целиком. Зажевала энергично. Потом намотала на вилку податливый кусок семги и его тоже отправила в рот. Кузьминский ждал окончания процесса предварительного насыщения. Прожевав, Алуся потребовала:
— Наливай по второй.
— По второй не получается. Знаешь, сколько рюмок в том стакане? — возразил он, наливая. Она потянулась к налитой рюмке, но он закрыл ее ладонью и мягко сказал:
— Алусенька, миленькая, ответь мне на последний вопрос, и я от тебя отстану. Пить будешь, гулять будешь, а смерть придет — помирать будешь. Ты меня слышишь, цыпленочек? Ты меня поняла, ласточка?
— Я тебя слышу и поняла, — важно сказала она. — Задавай вопрос.