– Катюнечек, с добрым утром. Тебе сюрприз от жениха.
Мама внесла вазу с букетом и поставила ее на стол.
– Батюшки, какая красота! – сказала мама. – Я таких еще не видела. Дай сфотографирую, тете Свете пошлю.
В огромной, размером с полную луну, охапке жались друг к другу головами розы диких конфетных цветов. Каждый бутон обмакнули в жидкую радугу, и он напитался оттенками, нормальным розам совсем не свойственными, – кислотно-желтым, неоново-розовым, фиолетовым, салатовым. Не цветы, а набор фломастеров.
Катя понюхала розы. Они не пахли.
В букете застряла открытка. «С добрым утром, моя невеста. Позавтракаем вместе? Жду тебя внизу».
– Да блин, – буркнула Катя и потащилась в ванную.
Она надеялась еще поваляться, даже заснуть, даже, может быть, заштриховать неприятный сон новым сновидением, ведь самое противное – это проснуться после кошмара, и не уснуть сразу следом, и проносить его с собой на загривке весь день. Кате той ночью снились мертвые жены Нейтана. Во сне они были как живые, человек непосвященный и не догадался бы, что их уже нет, если бы не хрустальные гробы и не белые лица, как будто под слоем театрального грима. Обе лежали на расстоянии шага друг от друга в каком-то древнем склепе, а Катя ходила между ними и искала кисти, потому что ей сказали сделать покойницам другой макияж, чтобы они не казались такими немёртвыми и родственники не боялись их хоронить.
Катя рассказала маме про предложение Нейтана, а вот о женах промолчала: еще перепугается и вслух произнесет то, что Катя сама боялась выразить словами, скажет, что история слишком загадочная и, наверное, лучше повременить с этими отношениями, а то и вовсе не связываться с Нейтаном – мало ли что. Но мама ничего такого не сказала, потому что не знала про жен. А вот будущей свадьбе очень обрадовалась и требовала жениха в гости.
– Катя, я вижу, тебя что-то беспокоит. Это из-за того, что я рассказал тебе вчера? Про моих бывших? Не нужно волноваться, Катя. Я их не забыл, я ценю все свои прежние отношения, но я люблю только тебя.
Катя доела пончик и вытерла жирные пальцы салфеткой.
– Да нет, все нормально. Прости. Это даже не мое дело.
– Нет-нет. Все, что тебя волнует, волнует и меня.
– Ладно. Тогда можно спросить?
– Спрашивай.
Он взял ее за руку.
– Как… – Но вместо «как они умерли» сказала: – Как вы познакомились?
Нейтан улыбнулся той беззащитной улыбкой, из-за которой продавщица в кафе чуть раньше положила ему не пять пончиков, как он просил, а шесть за ту же цену.
Первую звали Ирен. Девчонка из соседнего дома, сестра лучшего друга. Росли бок о бок, терпеть друг друга не могли. Она полдетства носила во рту страшные скобы, но они не мешали ей кусаться, как бешеный опоссум, называть всех уродами и трепаться о том, о чем трепаться не следовало. Из-за ее болтовни брату доставалось от родителей, а Ирен, в свою очередь, от брата. Однажды он вырвал у нее клок волос вместе с заколкой. Само собой, она настучала, и Нейтану тоже тогда влетело – за то, что просто стоял рядом и ухмылялся. Потом вся троица разъехалась по разным колледжам и встретилась лишь год спустя на каникулах. Ирен и Нейтан друг друга узнали, но прежняя детская неприязнь даже не успела дойти до сознания, как немедленно была придавлена неким базовым чувством. Нейтан отметил отсутствие железа во рту и ноги, на которые можно смотреть вечно, а Ирен за все каникулы ни разу не назвала его уродом и в целом была очень мила. Так вот они и виделись время от времени в родном городе, потом Ирен перевелась в колледж Нейтана, а сразу после выпуска они поженились. Сняли квартирку недалеко от университета, где Нейтан писал докторскую и подрабатывал частными уроками первокурсникам. Ирен решила, что будет танцевать. Полгода отзанималась в студии современного танца, но потом бросила. Не потому, что потеряла интерес – просто стало до ужаса тяжело. Тяжело и страшно. Она ведь хорошо помнила, что совсем недавно в два прыжка перелетала зал от одной зеркальной стены до другой, а тут два лестничных пролета – и легкие горят, обжигают сердце. Ирен тяжело заболела.
– Чем? – спросила Катя.
– Мы до сих пор не знаем. Очень загадочная болезнь. Как будто кто-то высасывал из нее жизнь. Врачи не смогли поставить диагноз. Больницы, лекарства, много тестов – никакого результата. Буквально два месяца – и ее не стало.
– Кошмар какой. А сколько ей было лет?
– Двадцать три.
– На год старше меня сейчас.
– Да.
– Даже представить не могу, как тяжело было тебе и семье.
Нейтан печально поджал губы. Кате померещились даже слезы, но он поднял на нее взгляд, и глаза оказались грустные, но совершенно сухие.
– Так бывает. Никто от этого не застрахован.
– И даже вскрытие ничего не показало?
Нейтан посмотрел куда-то вбок:
– Катя, я не хочу, чтобы ты об этом думала и расстраивалась. Я рассказал тебе всю правду и в будущем тоже буду с тобой честен. Но не думай слишком много. Хорошо?
– Хорошо.
А ведь Катя надеялась разузнать еще и про вторую жену, но момент был уже не тот.
– Кстати, давно хотел спросить, – Нейтан показал на окно, – кто это там такой?
– Где?
– Вон там. На башне.
В окно кафе видны были небольшая площадь перед старым торговым центром, сам торговый центр – хитрая суровая конструкция из кубов и усеченных пирамид – и пожарная каланча. Красно-белая, прянично-праздничная башня из красного кирпича была старше всего бетона и стекла, которые ее окружали, но смотрелась моложавее и бодрее. Наверху, на смотровой площадке, за тоненькой решеткой, торчала фигура.
– А, это Тихон, – объяснила Катя.
– Что такое «тихон»?
– Имя такое. Он не живой. Это манекен. Кукла. На нем форма пожарного, видишь? Он типа высматривает, где пожар.
– Искусственный пожарный.
– Ага.
– И зачем он?
– Ну вот он увидит, что где-то горит, и… Никому не скажет.
– Логично.
– Да просто ради прикола поставили.
– А на башню можно подняться?
– Нет, она закрыта. Там раньше был музей про пожарных, я помню, нас водили в школе. Но потом его почему-то убрали. Заколотили двери – и все.
– Жаль. Я бы посмотрел на город сверху. Чтобы понять какое-то место, нужно посмотреть на него сверху.
– Не получится, извини. Ты представь, каково Тихону. Он ведь теперь не может спуститься.
По площади перед торговым центром ходила туда-сюда огромная белая курица и протягивала прохожим листовки, зажатые в крыле. Тому, кто принимал рекламку, благодарно кивала гребешком; тому, кто стеснительно мотал головой, или резко менял траекторию, или умело делал вид, что не замечает двухметровую птицу, она возмущенно квохтала вслед. Иногда пинала желтой лапой воздух. Нейтан и Катя взяли по одной листовке с приглашением попробовать золотистые наггетсы. Из глубины куриного нутра раздалось приглушенное:
– Катя?
Они обернулись. Плюшевая птица отделила голову от остальной части, и на месте ее теперь торчала голова человеческая, маленькая и с налипшими на лоб мокрыми волосами. Катя сразу ее узнала.
– Данька, привет!
Данька бережно коснулся крыльями ее плеч, а Катя похлопала его по мягкой спине.
– Это мой одноклассник, – пояснила Катя Нейтану. Тот белозубо улыбнулся и пожал Даньке крыло.
– Слушай, а ты чё, не уехала?
– Да нет пока, только универ закончила.
– Ты ж говорила, будешь жить за бугром.
– Э-э…
– Помнишь, нас на последнем звонке всех спрашивали, придем мы или нет на встречу выпускников через десять лет? И ты сказала, типа меня не ждите, я уже буду далеко, чё мне в вашем колхозе тут ловить, да? И мы все такие: «Ну ни фига себе у нее планы».
– Я так сказала?
– Хотя, блин, почему нет? У тебя и английский лучше всех в классе был. Помнишь, ты мне аудирование давала списывать? Я ж ни фига не мог разобрать, чё они там курлычут. Курлы-курлы, хау ар ю, блин. Если б не Катюха, так бы и закончил школу со справкой. У меня только по физре четверка была, и ту натянули. Хотя мне этот аттестат, знаешь, не особо пригодился. Я ж поступать так и так не собирался. Батин друган меня к себе в столярный цех устроил, туда-сюда, помаленьку обучился. Говорит, надо тебе образование получить хотя бы средне-специальное, а я ему: «На хер мне эти корочки, чё меня, человеком без них считать не будут?» Кстати! Встретил тут Вику. Ну помнишь, Вика? Которой зеленку на волосы вылили? Так она уже четверых настрогала, прикинь? Я как увидел, думаю: чё-то лицо знакомое, Викина мамаша, что ли? А нет, это сама Викуля. У нее, кстати, зеленые волосы. В смысле, специально покрашенные. Я поржал. А, и она мне про Настю рассказала. Говорит: «А ты про Настю слышал?» А я такой: «Какая, на фиг, Настя? Не помню я никакой Насти». А потом дошло. Это ж эта, в десятом к нам пришла. Лет на одиннадцать выглядела, ни с кем не разговаривала. Мы еще думали, диагноз у нее какой-то или чё? Ну короче. Настя эта щас в Англии учится, чуть ли не в Оксфорде, прикинь? Какую-то стипендию охрененную получила. Вся такая звезда. На конференции какие-то ездит, диссертации пишет, не хрен собачий. Прям вообще. Нормально поднялась. А мне и тут хорошо. Я вон прошлым летом в речке покупался, потом месяц в инфекционке лежал, какую-то дрянь подцепил, чуть мозг мой не сожрала, зато мне теперь ничего не страшно. Я все равно в армию собрался. Надо уже как-то с этим решить. У нас в цеху все служили, а я один как не мужик…
Нейтан все никак не мог найти себе места: то отойдет на два шага, посмотрит на голубей, то достанет из кармана телефон, откроет и закроет, то приобнимет Катю за плечи, то начнет ее тянуть за ремешок сумки куда-то в сторону, то примется шумно вздыхать. Катя давно поняла намек.
– Ладно, Дань, здорово, что увиделись. Мы пойдем. Если что, пиши.
– Ага, давайте. Я тоже рад. А курицу здесь не ешьте, она отстойная. – И он помахал им вслед листовками.
В такси Нейтан спросил: