– Он твой экс-бойфренд?
Катя рассмеялась:
– Кто, Данька, что ли? Пфф, да нет, ты что? Мы просто с ним с пятого класса вместе учились.
– То есть вы близки?
– Ну, мы давно друг друга знаем. Но сейчас не общаемся. А что?
– Ничего.
– Ты ревнуешь, что ли?
– Нет.
Катя придвинулась ближе и положила Нейтану голову на плечо.
– Ревнуешь…
Нейтан резко повернулся к ней, обхватил ее лицо руками и поцеловал так крепко, что у Кати заболели губы и виски, а брови водителя в зеркале заднего вида уползли за верхнюю границу этого зеркала.
9
Манекен Тихон до 1992 года стоял в одних трусах в отделе нижнего белья прямо у эскалатора. Раз в сезон, с поступлением новой партии товара, его переодевали, то есть клали на пол и меняли полосатые семейники на трусы с уточками, например, или боксеры с сердечками, или строгие однотонные, для людей менее игривых. Но все это были сплошь одни трусы, а других предметов одежды его пластмассовое тело не знало. Исключение делалось только на Новый год, когда ему выдавали в дополнение красно-белую праздничную шапку и на шею вешали мишуру. В другие знаковые даты – на День святого Валентина и на Восьмое марта – количество ткани на Тихоне не увеличивалось, а иногда даже уменьшалось, и рисунки на ней приобретали все более затейливый характер. Манекен Тихон пережил несколько ремонтов внутри торгового центра и массу переездов, так что под конец у него наполовину стерся один из двух синих глаз, на пальцах ног облупилась краска. Травмы Тихона отвлекали посетителей от красивого белья, поэтому манекен отдали в магазин «Охота и рыбалка». Глаз закрыли пиратской повязкой, на ноги надели тяжелые походные ботинки. Но потом, к несчастью, в ходе очередного преображения у Тихона отвалилась кисть, и его без особой жалости вынесли на помойку у служебного входа в торговый центр. Там его подобрал тогдашний директор Музея пожарной охраны. Как раз в то время завершалась реконструкция пожарной каланчи – той самой, что стояла напротив торгового центра. Нарядная, красно-белого кирпича башня вот-вот должна была распахнуть свои двери перед посетителями и поведать им увлекательнейшую историю местного пожарного дела. Уже развесили по стенам каски разных эпох, расставили по хронологии огнетушители, под стекло поместили модельки пожарных машин. Не хватало только одного – самих огнеборцев, живого, так сказать, воплощения идеалов пожаротушения. И вот, проходя мимо помойки на задворках торгового центра, директор Музея пожарной охраны встретился взглядом с голым пластмассовым Тихоном. Полтора синих глаза смотрели пусто и с молчаливым вызовом. Отсутствовала часть руки. Директор догадался, что манекен пережил многое, а потому с достоинством сможет воплотить образ доблестного борца с пламенем. Тихона вызволили из-под размокшего картона, отмыли, нарядили в форму, причем во все ее элементы, вплоть до хлопковых кальсон, нарисовали ему брови погуще, а губы оставили бледными – так его лицо полнее выражало озабоченность безопасностью порученного ему участка – и затащили на самый верх каланчи, на открытую площадку. Там Тихона прикрутили проволокой к перилам, придали его телу напряженную позу и оставили вглядываться в даль из-под смоляных бровей, высматривать, не разгорелся ли где какой-нибудь пожар. Хоть обстоятельства Тихона несколько раз за его пластмассовую жизнь менялись радикально, одно в ней оставалось неизменным, потому что манекену от своей манекеньей судьбы никуда не деться: по праздникам его по-прежнему наряжали в разные костюмы. Проклятие отдела нижнего белья достало его и на вершине башни. Директору не лень было в декабре напяливать на Тихона красную шубу и бороду с шапкой, на День защитника Отечества менять каску на пилотку со звездой. На Восьмое марта, слава вселенной, его оставляли в форме пожарного, потому что директор был уверен, что это само по себе уже радует женский глаз. Однако для пущей надежности поднимался на самый верх башни и скотчем прилеплял к пластмассовой кисти Тихона алую розу. Само собой, искусственную. Но самое интересное происходило на День города. Накануне праздника, до самой поздней ночи, Тихона можно было увидеть в его обычной форме пожарного. Кто-то даже чуть ли не в четыре утра специально приезжал к каланче, чтобы убедиться, что да, все тот же Тихон, и да, все в той же форме. Но когда наутро город просыпался – на башне стоял уже никакой не пожарный, а прямоходящий лев, или клоун в вырвиглазных шароварах, или боярин, или мушкетер, или пират, или водяной, или веселая цыганка. Кем только не побывал Тихон в день рождения города! Что ни год, то новый неожиданный образ. А главное, две тайны сопровождали это явление. Первая была такая: никто почему-то не мог улучить момент, когда Тихона переодевали. Какие-то люди рассказывали, будто они всю ночь караулили под башней, не сводя с манекена зорких глаз, а стоило им только отвернуться, или отвести взгляд, или моргнуть, как в тот же миг вместо пожарного появлялся лев, пират, боярин и так далее. Находились и те, кто якобы видел, как манекен внезапно начинал кружиться в искристом вихре, будто Золушка из мультика, а когда искры опадали, представал уже в новом облике. Но эти, скорее всего, врали. Вторая тайна была не то чтобы тайной даже, а раздражителем для городской администрации, и сводилась она к тому, что никак нельзя было заранее узнать, кем будет Тихон. Такая неопределенность породила в городе поверье: какой костюм будет на Тихоне в День города, так год и пройдет. И ведь народ верил. И ведь даже не зря. В год, когда Тихон был плюшевым львом, город атаковали стаи бродячих собак. Люди накупили перцовых баллончиков, но почему-то взяли в привычку прыскать ими в кого ни попадя, так что единственный офтальмологический стационар в городе быстро переполнился и все поминали Тихона недобрым словом. В год, когда Тихон был пиратом, группа алкашей захватила прогулочный теплоход, уплыла на остров посреди реки и принялась там возводить фортификационные сооружения. Опять все шишки посыпались на Тихона. К директору музея возникли вопросы. Он оправдывался тем, что нарядил манекен не пиратом, а Петром Первым – просто народ не опознал его по причине своего невежества, а еще потому, что шапки похожие. И вообще, при чем тут он? Администрация предложила директору согласовывать выбор костюмов с ней и избегать чересчур агрессивных образов. Директор оскорбился, заявил, что Тихон презирает бюрократию, а чиновники просто нашли повод прибрать к рукам удачную частную инициативу, и отказался наотрез. Через несколько месяцев Музей пожарной охраны закрыли по причине неоднократных нарушений требований пожарной безопасности. Каланчу заперли, экспонаты определили в Краеведческий музей, а Тихона в форме пожарного как будто нарочно забыли на вершине башни.
10
– Алло, дядя Андрей?
– Да, Катюх, привет. Чё как оно там?
– Вы сильно заняты?
– Да нет. Говори, чё хотела. Для тебя все сделаю.
– Хотела спросить. Вы же ставите иностранцев на учет?
– Ну они сами ставятся, как правило. А что?
– Ну вот если приехал иностранец, заселился в гостиницу. Он у вас в базе появляется?
– Вообще да. Гостиница должна нам их пересылать. А чё такое? Кого тебе надо?
– А вы можете какой-нибудь запрос о нем сделать в страну, откуда он приехал? Ну там, например, в Америку?
– Вон оно че. Этого, что ли, хочешь пробить? Американца своего?
– А вам уже рассказали?
– Канеш. Мать твоя так его нахваливала. Прям нарадоваться не может. Но я, ты знаешь, еще тогда ей сказал: ты, говорю, сначала узнай человека. Кто он, чем живет, кто родители, то-се, какие у него ценности. А потом уже радуйся. Американец – это, знаешь, еще полдела.
– Ну вот я и хочу узнать.
– А чё он, натворил что-то?
– Да нет, просто на всякий случай. Да и любопытно. Хочу больше узнать про его семью. А то он два раза был женат.
– О как. Когда только успел?
– Вот и мне тоже интересно. Не получится отправить какой-нибудь запрос?
– Катюх. Дело, конечно, хорошее. Я, в принципе, одобряю, что ты так вот это все по уму, как грится, делаешь. Но официальный запрос – это, во-первых, основание должно быть какое-то, правильно? Вот если он здесь начудит, ну там, убьет кого-нибудь, не дай бог, то тогда да. А во-вторых, это дело небыстрое и не стопроцентное – могут по-человечески ответить, а могут отпиской отбрехаться. Ну сама понимаешь. Если б еще в ближнее зарубежье – там шансов больше. А в Америку – даже не знаю…
– Ну ясно.
– Слушай, давай вот что сделаем. Я у себя по базе его посмотрю. Ты мне имя-фамилию скажи. Лучше даже эсэмэской пришли прям на английском. Я хоть гляну, есть он или нет. Но у нас если что-то и есть, то только паспорт его. А ты попробуй достать там права или удостоверение какое-нибудь, которое местное у них там, ну это… Поняла, про что я?
– Да. Карточка такая. Ай-ди.
– Вот-вот. А я, так сказать, неофициально попробую по своим каналам что-нибудь разузнать. Но не обещаю, сразу говорю.
– Да, я поняла. Спасибо большое.
– Да пока не за что. Ладно, Катюх. Давай. Маме привет.
11
Клуб «Сен-Тропе», который местные ласково прозвали «Шантрапе», в городе был и любим, и презираем. Причем одни и те же личности, среди них – далеко не последние люди города – по выходным радостно принимали приглашения в «шантрапешечку» вместе с флаерами на бесплатное пиво, а по будням у себя в кабинетах клеймили клуб обидными выражениями, как то: «гнездо разврата», «прыщ на светлом лике нашего города», «кладезь морального разложения» и подобными.
Клуб на них обиды не держал, не пытался себя обелить и опровергнуть наветы, а по-прежнему благодушно раскрывал свои потные объятия перед всеми, кто готов был в них броситься, не разбирая, кто там что про него говорит за спиной. Клиент есть клиент, даже самый высокоморальный. Кроме того, клуб был не так молод, как могло показаться, и за свою историю повидал все, включая разнообразные оттенки ханжества. Когда «Сен-Тропе» торжественно открыли одним благословенным вечером в бывшем здании Дома пионеров, многие подумали, что вот теперь-то настала новая эпоха, теперь-то вот точно будет по-другому, не то что раньше, тьфу. Оно, конечно, по-другому: софиты, стробоскопы, бар, диджей, диваны леопардовые, парковка, диско-шар, разборки с охранниками. Но это все шелуха и бумажные деньги. Подуешь – приподнимутся и бесстыдно покажут, что под ними. А что под ними? А то же, что раньше: какие-то пляски, какие-то дети, заячьи уши, серпантин, курят в туалете, матерятся, кто-то шапку потерял, и на нее уже наступили. Дом пионеров, залитый ультрафиолетом и алкоголем.