День и ночь, 2009 № 05–06 — страница 1 из 43

Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

ДиН стихи

ДиН юбилейАнатолий ЧмыхалоСамородки

Чтобы прошлое не погасло…

24 декабря 2009 года одному из крупнейших прозаиков России, автору исторических романов о сибиряках и Сибири, Анатолию Ивановичу Чмыхало исполняется 85 лет. Уроженец Алтая, современник парадоксальной, изобильной потрясениями эпохи, он мальчишкой стал солдатом Второй мировой, рано возмужал, закалился в её страшном горниле. Весь дальнейший опыт Чмыхало — беды, испытания, встречи с людьми, определяющие судьбу, — концентрировался в его душе творческим материалом. Таким, что, видимо, не исчерпан и по сей день.

Каждый год — в конце декабря — я обязательно (хотя бы мысленно, если уж по какой-то причине не получается натурально) поздравляю Анатолия Ивановича Чмыхало с днём рождения. Каждый год — вот уже тридцать пять лет… Весь мир изменился за это время, несколько раз перевернулся с ног на голову и обратно, изменились мы сами — я и Оля, моя ближайшая подруга студенческих лет, дочка Анатолия Ивановича, — изменился, должно быть, и сам Анатолий Иванович, но в его облике мне трудно заметить перемены. Говорят, злого человека годы уродуют, доброго и мудрого — красят: всё отчётливее и ярче проступают черты прекрасные, а случайное, несущественное отступает на задний план.

Вот фотография в альбоме — молодой красавец-актёр Чмыхало-Брасс: бледное выразительное лицо с тонкими чертами, огненными глазами, чёрными бровями, густой шевелюрой… Залюбуешься! А я ведь не знала его таким… Эти глаза я запомнила глубокими и печальными, с легко набегающей слезой — глаза много страдавшего и много знающего человека. Прекрасные глаза на прекрасном крупном лице… Сам Чмыхало, правда, шутит, что дожил «до бульдожьих лет», но именно таким, будто уже давно превысившим какие-то условные мерки, при помощи которых люди оценивают внешность друг друга, он кажется мне особенно красивым! Словно время над ним не властно.

Возможно, род занятий Анатолия Ивановича — тому причина. Писатель напрямую причастен к бессмертию: он воскрешает мир прошлого, наделяя его живыми чертами, воссоздать которые можно только чудом! Это и есть дар, талант, Богом отмеренный настолько, насколько способен человек поднять эту непомерную ношу. Писатель всю свою жизнь испытывается на соответствие собственному таланту. А это и есть — судьба.

Судьба Анатолия Чмыхало в разные годы то гнобила его, пригибала к земле, то подхватывала на крылья, приподымала над землёй, то с беспощадностью раненой птицы швыряла на камни, но писатель не умолк, не перестал исполнять свой долг перед ушедшими, но заслуживающими нашей памяти людьми. Хотя были, конечно, и времена мучительного молчания, забвения публикой, пренебрежения со стороны, так сказать, лидеров общественного мнения. Однако — и тут проявилась особая сила характера писателя — в эти времена, как никогда прежде, аккумулировалась творческая энергия, выплеснувшаяся в произведениях Чмыхало последних лет.

Его стезя — историческая проза. Герой — всегда на мучительном перепутье, как бы «зависший» между мирами, попавший в водоворот социальной катастрофы, поставленный в ситуацию выбора, когда выбор невозможен. Наверное, это странный для Анатолия Ивановича вывод, но я убеждена, что лирический герой его последних романов сконцентрировал в себе черты и Романа Завгороднего из «Половодья», и Ивана Соловьёва из «Отложенного выстрела», и других персонажей его предыдущих книг. А может, всё как раз наоборот: до поры до времени таимый (лишь точечно, спонтанно обнаруживающий себя в стихах) лирический герой разными гранями воплощался в художественных образах, так или иначе связанных с заветными мыслями автора. Я фантазирую иногда: так, наверное, Данте обнаруживал в аду своих героев и оживлял флюидами собственной души не меньше чем мастерством художника! Чтобы прошлое не погасло, чтобы — учило своей непреложностью, показывало правду упорствующим в заблуждении и неверии. А правда никогда сама собой не падает сверху, как яблоко на голову Ньютона, — её вырабатывают человеческие сердца, любя и страдая. Думаю, в этом и заключается нравственный пафос книг Чмыхало, их трагический и возвышенный оптимизм. Последние годы перо писателя всё чаще откликается на зов лирической музы. Пишутся стихи. По случаю — не случайные. Не хочется видеть в этом «замыкание кольца». Но факт есть факт. Совсем недавно увидела свет книга стихотворений сибирского прозаика, автора крупных исторических полотен. Накануне юбилея Анатолия Ивановича «ДиН» представляет читателю избранные странички его последней книги.

Марина Саввиных

Анатолий ЧмыхалоСамородки

Отрада

Ой, ходили люди сразу за три моря!

Привозили невидаль с дальней стороны.

А для них и горе вроде бы не горе,

И одна отрада — беспробудны сны.

* * *

Рабы

Как мы ушами хлопали,

Когда расправлялись с нами:

Мы были у бар холопами,

Но всё-таки не рабами!

* * *

Мудрость

Я мудрость в сердце сберёг,

Исчерпав её до дна:

К неправде ведёт сто дорог,

А к правде — всего одна.

* * *

Ответчик

  — О, дайте, дайте мне награду!  —

Вопит взволнованный юнец.

А мне наград уже не надо,

Ведь я ответчик — не истец.

* * *

Если бы

А жалеть тебя, однако,

У меня не хватит сил.

Если б ты была собакой,

Как бы я тебя любил!

* * *

Благовест

По большой воде да по волокам

Приползёт рассвет, как ворюга.

Бухнет где-нибудь первый колокол  —

И в ответ поёт вся округа.

* * *

Я ваш

На уши не вешаю людям лапшу,

Когда, благодарный заранее,

Я нищих, но гордых поэтов прошу:

  — Примите в свою компанию.

* * *

О славе

Какое счастье гол забить!

Какое счастье славным быть,

Хоть слава кончится твоя,

Когда умрут твои друзья.

* * *

Хата

Что хата моя не с краю,

Известно мне с детских лет.

И только теперь понимаю,

Что не было хаты и нет.

* * *

Зачем?

Я наконец его спросил:

Зачем меня лишили сил?..

И мне ответил херувим:

  — Подвинься. Дай пожить другим.

* * *

Взгляни

Взгляни на мир

Глазами пса  —

И станешь псом

За полчаса.

* * *

Весной

Весна летит над полями

То ласточкой, то пчелой.

Мне весело, что я с вами,

И грустно, что вы не со мной.

* * *

Грека

Ехал грека через реку

В первом месяце весны.

Не сидится человеку

Возле собственной жены.

* * *

Судьба

Не раз сгущались в небе тучи,

И грозам не было числа.

Я не искал судьбу покруче  —

Она сама меня нашла.

* * *

Несладко

Поверьте, недаром

Воскликнул поэт:

  — Саха не Сахара,

В ней сахара нет.

* * *

Вопрос

О нём говорили:

  — Из грязи да в князи…

А может, то были

Целебные грязи?

* * *

Пустяк

  — Это что за синяк

У тебя на лице?

  — Это сущий пустяк.

Это муха цеце.

* * *

Чиновник

Я истину твёрдо усвоил такую

И сыну сказал, чтобы знал наперёд:

Противен чиновник, который ворует,

Но трижды противен, который не пьёт.

* * *

Не стучать

Всем известно: жить на свете трудно,

Но не стоит целый век ворчать.

И когда уходишь ты отсюда,

Очень важно дверью не стучать.

* * *

Истина

Мне истина всего дороже,

А Блок сказал — она в вине.

Спаси меня от рюмки, Боже,

Но дай бутылку в руки мне.

* * *

Смерть атамана

Над рекой прозрачный пар струился.

А кругом такая благодать!

Атаман в Форпост, в свою станицу,

Прискакал не жить, а умирать.

Атаман бесстрашно шёл на плаху.

И, худой не слушая молвы,

Скинул он в последний раз папаху

С непокорной, буйной головы.

  — Вы меня, станичники, простите,

Что искал я лучшей доли вам.

Только мне вы верить не хотите,

А своим поверили врагам!

Что же вы молчите? Отвечайте!..

Но раздался выстрел у реки.

И кричали в чистом небе чайки,

И стонали в поле кулики.

* * *

Звезда

Мне подмигивает звезда:

Дескать, ты не умрёшь никогда,

Но ночами не спи — пиши

Не для славы, а для души.

Я уверен, бессмертья нет.

С ходу падаю на кровать.

Мне прожить бы хоть пару лет,

А для этого нужно спать.

* * *

Шевченко

В какой же смертельной обиде,

О чём бесконечно скорбя,

Ты русских возненавидел,

Не раз спасавших тебя?

Как мог ты предать Россию!

Каким ты дерьмом пропах

За рюмку, что подносили

Тебе в нерусских шинках!

И всё же… Да Бог с тобою!

Сто раз предавали нас.

Легко забывают плохое

Твои москали, Тарас.

* * *

Бывает

А в жизни часто так бывает:

Рождённый ползать во власть взлетает.

* * *

Россия

Россию можно раздарить.

Россию можно не кормить.

В России всё бывало  —

Она не то видала.

* * *

Арго

Я тебе, залётный иностранец,

Объясняю новые слова:

Просто русский — это голодранец,

Новый русский — это буржуа.

* * *

Родина

Сколько раз ты меня обижала!

Сколько раз меня прогибала!

Сколько раз пыталась сломать,

Моя милая Родина-мать!

Но не ты ли меня сохранила?

Но не ты ли меня закалила

В неизбывной моей борьбе?

И за это спасибо тебе!

* * *

Встреча

Друзья мои, историю не троньте!

Пусть остаётся нашей общей тайной

Как на забытом богом Южном фронте

С тем генералом встретились случайно.

И пусть он не был извергом отпетым,

Как нам могло сначала показаться,

В нём чётко обозначились приметы

И демагога, и мерзавца.

* * *

Дума

А Дума слушает да ест,

Когда скандалить надоест.

* * *

Богу

Когда меня кондрашка хватит

И я умру, о, Боже мой,

Ты прикажи небесной рати,

Чтоб ласковей была со мной.

И сам не будь таким уж строгим.

Не хочешь — в рай не отправляй.

И то сказать, дойдут ли ноги,

Коль далека дорога в рай.

Они ещё тогда устали,

Когда к Берлину я шагал.

Не раз их сам товарищ Сталин

В своих приказах отмечал.

Ты будто недоволен этим?

Потолковать бы нам вдвоём!

Ведь мы с тобой уже не дети  —

Друг друга как-нибудь поймём.

* * *

Тёрка

Торговец расхваливал тёрку,

Простой соблазняя народ:

  — И стоит всего-то пятёрку,

А как она, милая, трёт!..

И стало на сердце легко мне,

Что я, над рекламой смеясь,

Нежданно-негаданно вспомнил

Родную советскую власть.

* * *

Страшный суд

Признаюсь, я кары небесной боюсь

И тяжесть грехов понимаю.

Но слишком люблю православную Русь

И пусть за неё пострадаю.

Хочу в суете того судного дня,

Который нам всем уготован,

Чтоб судьи решились послушать меня

И дали последнее слово.

Уж лучше вариться в кипящей смоле,

Не жалуясь Богу при этом,

Чем вновь оказаться на грешной земле

Философом или поэтом.

* * *

Не ждать

В нашем возрасте надо понять:

Если в жизни что-то не клеится,

Хорошо никого не ждать

И уже ни на что не надеяться.

* * *

Победители

Победа — это детище героев.

Так почему же тех боготворят,

Кто больше положил на поле боя

И покалечил собственных солдат?

* * *

Останусь

Как завистникам злобным ни горько,

Такова уж судьба моя:

Не писателем так историком

Для кого-то останусь я.

* * *

Откровение

В жизни всё и призрачно, и хрупко,

Потому напоминаю вам:

Если нет достойного поступка,

Грош цена изысканным словам.

* * *

Сыск

Простому народу пора бы понять,

Что в сыске чудес не бывает:

Уж если воров обещают поймать,

То их никогда не поймают.

* * *

Мазепа

  — Всё в этом мире тленно, тленно!  —

Я многократно повторю.

Забыта подлая измена

Петрухе — русскому царю.

И честь шляхетская забыта,

И гнева яростный обвал,

И даже спеющее жито,

Которое он попирал.

И верность Карловой короне,

И в битвах пролитая кровь.

А не забыта лишь к Матрёне

Мазепы грешная любовь.

* * *

Юноше

Ты прими мой добрый совет:

Белый свет — далеко не рай.

Не ищи того, чего нет,

А что есть, того не теряй.

* * *

Грузины

Пьянея от пролитой крови,

Грузины рванулись вперёд,

Но, к счастью, бодливой корове

Всевышний рогов не даёт.

* * *

Курсы

Может, вывод для кого-то жуток

Или вовсе непонятен он:

Шоу-бизнес — школа проституток,

А убийц готовит биатлон.

* * *

На войне

А на войне такое было дело:

Пехотный полк в бою не устоял,

И капитан Особого отдела

Стрелять по отступавшим приказал.

И объяснял я капитану что-то,

Вытягиваясь в струнку перед ним.

И то сказать, кому охота

Палить в упор картечью по своим?

И всё-таки опомнилась пехота

И залегла в бурьяне и пыли,

Но под конвоем, как врага народа,

Меня в штрафную роту увели.

* * *

В тот час

Что говорить, у жизни есть граница.

На этой пограничной полосе,

Я понимаю, чуду не случиться  —

Пробьёт мой час и я умру, как все.

В тот самый час, к земле приникнув ухом,

Услышу властный зов издалека.

И станет мне она, родная, пухом

От той поры на вечные века.

А если вдруг погибну на чужбине,

Я и в чужом, неведомом краю

Оставлю вам, живущим, небо сине

И песню недопетую мою.

* * *

Адмирал

В эти годы смутные бывает

И такое, адмирал Колчак:

Чёткий след твой вьюга заметает

И тоска дремучая в очах.

А вокруг Россия бездыханна,

И уже не верь тому, что есть  —

Что с тобой остались только Анна

Да твоя поруганная честь.

Цельтесь лучше. Сердце адмирала

Не устало Родину любить.

Это с ним уже не раз бывало  —

Пулей адмирала не убить.

Будут годы тоже непростые,

Будет жизнь сурова, нелегка.

И тогда великая Россия

Добрым словом вспомнит Колчака.

* * *

Метелица

Унеслась метелица

В темноту.

Одеялом стелется

На мосту.

Мчится ошалелая

Вдоль села,

Аж подушки белые

Намела.

* * *

Свобода

Она пришла, желанная свобода,

Когда я оказался нищ и стар.

Всё, что имел, царю Борису отдал.

Что мог иметь, забрал себе Гайдар.

* * *

Мечта

Я лежу на койке, и тоскую,

И мечтаю дерзко об одном:

Мне сейчас бы бабу молодую,

Чтоб она сходила за вином.

* * *

Когда помру

Когда помру, хотел бы я

Достойных отношений между нами:

Чтоб собрались на кладбище друзья

И чтоб враги не сделались друзьями.

* * *

Верховный

Что армия разута и раздета

И выбивалась из последних сил,

Он видел сам. И, как в ответ на это,

Колчак шинель солдатскую носил.

* * *

Бездари

Бездарные, как лапоть, души

Без перерывов бьют баклуши.

И это публикою-дурой

Считается литературой.

* * *

Близнецы

Расшатаны устои вековые,

И мы сегодня так живём,

Что отражаются в России,

Как в зеркале, Гоморра и Содом.

* * *

На поле битвы

Когда сойдёт в окопы тишина,

На землю обожжённую взгляни-ка  —

И ты поймёшь, как счастлив Сатана,

И ты услышишь, как рыдает Ника.

* * *

Туман

Страна прозябает в застойном тумане.

И хочется людям у Грефа узнать:

  — Скажи-ка, куда ты завёл нас, Сусанин?

  — Я сам заблудился, туды вашу мать.

* * *

Кто есть кто

У кого есть наличность,

Тот — элитная личность.

У кого её нет,

Тот — российский поэт.

* * *

Новый год

В Новый год даём мы знак

И простор надежде,

Чтобы не было нам так,

Как случалось прежде.

На старой рыцарской груди

ДиН антологияЯков Полонский

190 лет со дня рождения

Холодная любовь

Когда, заботами иль злобой дня волнуем,

На твой горячий поцелуй

Не отвечаю я таким же поцелуем,

Не упрекай и не ревнуй!

Любовь моя давно чужда мечты весёлой,

Не грезит, но зато не спит,

От нужд и зол тебя спасая, как тяжёлый,

Ударами избитый щит.

Не изменю тебе, как старая кольчуга

На старой рыцарской груди;

В дни беспрерывных битв она вернее друга,

Но от неё тепла не жди!

Не изменю тебе; но если ты изменишь

И, оклеветанная вновь,

Поймёшь, как трудно жить,  —

Ты вспомнишь, ты оценишь

Мою холодную любовь.

* * *

В потёмках

Один проснулся я и — вслушиваюсь чутко,

Кругом бездонный мрак, и — нет нигде огня.

И сердце, слышу я, стучит в виски… мне жутко…

Что если я ослеп! Ни зги не вижу я,

Ни окон, ни стены, ни самого себя!..

И вдруг сквозь этот мрак, глухой и безответный,

Там, где гардинами завешено окно,

С усильем разглядел я мутное пятно  —

Ночного неба свет… полоской чуть заметной.

И этой малости довольно, чтоб понять,

Что я ещё не слеп и что во мраке этом

Всё, всё пророчески полно холодным светом,

Чтоб утра тёплого могли мы ожидать.

ДиН юбилейАида ФёдороваПока жива любовь…

13 ноября исполнилось 75 лет со дня рождения поэта, журналиста, воспитателя творческой молодёжи Аиды Петровны Фёдоровой. Большая часть её жизни связана с Красноярским краем, где она родилась, училась и работала. Сейчас Аида Петровна живёт в Подмосковье, но, уверены, в душе остаётся сибирячкой, потому что сибирский характер — как цвет глаз, видимо, даётся человеку однажды и навсегда. Многие красноярские литераторы — и очень известные, и заслуживающие известности — считают её своей «крёстной матерью». Вклад Аиды Фёдоровой в развитие культуры Красноярского края поистине неоценим, и мы рады, что имеем возможность поздравить поэта с замечательным юбилеем, пожелать Аиде Петровне здоровья, возрастания творческих сил и напомнить читателям «ДиН» её смелые, искренние, энергичные стихи.

Редакция «ДиН»

Молитва

Убереги, Господь, от скверны и соблазна,

От милости врагов и подлости друзей,

От страха невпопад и сутолоки праздной,

От бешенства толпы и гнусности властей.

Пока жива любовь, не остуди желанья,

Дай до конца испить и яд её, и мёд.

В соль истины подсыпь хоть пригоршню незнанья,

Не то она тебя всезнанием убьёт.

Будь справедлив, Господь, к подонку и герою,

Не обдели теплом калеку и слепца,

Мне ж подари того, кого сама я стою,

И, подарив, оставь со мною до конца.

Лишь одного боюсь: что, если потакая

Желаниям моим, ты хватишь через край,

А я не откажусь (ты ж знаешь, я такая:

Мне мало полумер, мне всё, что есть, давай),

И счастья для меня окажется так много,

Так, к горлу подступив, заполнит всё оно,

Что, захлебнувшись им, я рухну у порога,

И жизнь.   но мне тогда уж будет всё равно.

* * *

Здесь

Здесь чёрен снег и белым не бывает.

А если и бывает — только день.

Здесь стронций всё живое убивает

И превращает в собственную тень.

Здесь над картиной суд вершат по раме.

К чужим кошёлкам здесь прикован взгляд.

Здесь видят в вас не то, что есть вы сами,

А то, что люди в спину говорят.

Здесь к часу пик — Разбой Великой Давки,

А к ночи страх ползёт из всех углов.

Здесь вносит жизнь нещадные поправки

В лишённый жизни бред беловиков.

На троне здесь подонки и невежды.

Кошмар здесь горше тем, что — наяву.

Здесь, потеряв последние надежды,

Смеясь сквозь слёзы, я пока живу.

* * *

После вечернего визита

День рожденья. День вхожденья

В пёстрый круг чужих друзей.

День любви и снисхожденья.

День морошки и груздей.

Спирт с «Анапой» вкупе льётся,

Всё лишая чётких черт.

Что под утро остаётся?

Зигмунд Ромберг и десерт.

Этот диск сентиментальный,

Как находка для души.

И последний акт — отвальный.

На такси иль так паши.

Было славно. Было мило.

Но и мыслью, и душой

Лишь с тобой весь вечер, милый,

Провела я, лишь с тобой.

Ты присутствовал незримо.

За спиной моей стоял.

Так всегда со мной, любимый.

Ты ведь понял? Ты ведь знал?

Огонёк зелёный тачки.

Поворот за поворот.

Мимо местной водокачки,

Мимо церковки — вперёд!

Всё в мозгу моём смешалось:

Грузди, Ромберг, и вино,

И морошка, и усталость,

И друзья чужие, но,

Отодвинув, как завесу,

Это действо, эту боль,

Ты меня в иную пьесу

Ввёл и на иную роль.

Там по воле режиссёра

Мы вдвоём в одной судьбе.

Где театр двух актёров —

Делать нечего толпе.

* * *

На Таймыре день полгода

И полгода ночь.

На Таймыре непогода —

Словом не помочь.

Словно белою попоной

Выстлана земля.

Белый ветер белым стоном

Выстудил поля.

В небо белые ступени,

Только кто шагнёт!

Ни собаке, ни оленю

Нет пути вперёд.

Но пурга уснёт, как лайка

У хозяйских ног.

И снежинок белых стайки

Лягут на порог.

И, отдавши дань азарту

(Больше ждать невмочь),  —

Ты, как лодку в волны, нарты

Бросишь в эту ночь.

Лай собак не сразу канет,

Постоит пока.

Без тебя на сердце камень,

А в душе тоска.

* * *

«Любят не за что, а вопреки».

Вопреки себе,

другим напротив.

Вот за что люблю я этот профиль?

И движенье нервное руки?

Вопреки рассудку, вопреки

Трезвому совету и заклятью.

Говорили: глупое занятье  —

Вслушиваться в поздние звонки.

Но противоборство выше сна,

Выше ваших квашеных советов.

Если выйдет на воду луна,

Как один ты расшифруешь это?

На воде луна, как вопль реки:

Лучик лучше б,

чем такая пустошь.

Любят не за что, а вопреки.

Любят не зачем,

а потому что.

ДиН антологияОскар УайльдВозненавидев сумрака оковы

155 лет со дня рождения

Федра

Саре Бернар

Как скучно, суетно тебе теперь со всеми,

Тебе, которой следовало быть

В Италии с Мирандоло, бродить

В оливковых аллеях Академий.

Ломать в ручье тростник с мечтами теми,

Что Пан в него затрубит, и шалить

Меж девушек у моря, где проплыть

Мог важный Одиссей в своей триреме.

О да! Наверно, некогда твой прах

Таился в урне греческой, и снова

Ты в скучный мир направила свой шаг,

Возненавидев сумрака оковы,

Унылых асфоделей череду

И холод губ, целующих в Аду.

Перевод Николая Гумилёва

Сонет к свободе

Не то чтоб я любил тех бунтарей,

Тех юношей с безуминкой во взоре,

Что видят в жизни лишь нужду и горе;

Но этот вопль о Равенстве Людей,

О царстве Анархизма, о Терроре  —

Знакомой страстью мне волнует ум;

Иначе почему сей грубый шум

И ярости расплёсканное море

Близки душе? Пусть деспотизма Змий

Под свист бичей, под грохот канонады

Свободу душит — мне не всё ль равно?

И что мне до крикливых сих Мессий,

Всходящих умирать на баррикады?

Но — видит Бог! — мы в чем-то заодно.

Перевод Григория Кружкова

ДиН дебютНадежда ШибановаПуть через пески

Кнопки, которые вечно гнутся,

Острые плечи чужих дверей…

Можно свихнуться, совсем свихнуться

Или поплакать — и стать добрей.

И, расточая улыбки Будды,

Искренне верить, что всё решит

Этот булыжник, который будто

Где-то в груди у меня зашит.

* * *

Бродят ветки по стёклам, не зная того,

Что уснуть помешали кому-то.

Бродит яблочный сок, на душе у него,

У бродяги, — тревога и смута.

Я его понимаю, я тоже брожу

Вслед за тенью, но как-то не в ногу…

Нет, я зла не держу. И добра не держу.

Не держите меня, ради бога…

* * *

Листья опали. Сучки и плесень  —

Странно — но тоже в лесу прекрасны.

Вид увяданья весьма полезен:

Лес, из зелёного ставший разным,

Перегорая и выцветая,

Тратит последнее, что осталось,

На человека, что здесь мечтает

Так же достойно встретить старость.

* * *

Поиск и ожидание одинаково приравняв к нулю,

Ноль нацепить на шею, как амулет свободы,

И бродить себе, напевая, что фраза «Я Вас люблю…»

До смешного банальна, ни на день не выходя из моды.

А на самом деле пустить всё на самотёк,

Стать в судьбе своей посторонним,

Попросту не мешая

Приходить тому, чего, хоть убей, не мог

Найти и вымолить, действуя и решая.

* * *

За столько лет скитаний даже манна

Теряет привкус чуда. Едоки

Её обильно сдабривают солью,

Песком и бранью, если больше нечем

Внести разнообразие. Тюки

У всех уже показывают днище.

И каждый Божий день всё та же пища,

И каждый день вставать зачем-то рано

И двигаться куда-то вопреки,

Наперекор всему, мириться с болью,

Но как иначе ощутить, что вечен

Сорокалетний путь через пески?..

* * *

Любой возможный в этом свете свет

Я клином на тебе свожу, подобно

Двоякой линзе, у которой нет

Иных забот. Ей просто и удобно

Брать разное и так сводить в одно,

Как пригибать к земле побег до лета.

Открытое по случаю окно  —

Длина ладони — две строки куплета  —

Ковбойка — обожжённое плечо  —

Комаринская пляска на болоте,  —

Вы в фокусе, который горячо,

Ах, слишком горячо коснулся плоти.

ДиН стихиВладимир АлейниковС волшебными часами заодно

Из Галактиона Табидзе

I

В час, когда эти строки я посвящаю ночи,

Ветер в окно влетает, сказки полей бормочет.

То-то с себя окрестность лунный покров не снимет!

Ветер сирень целует — кто их сейчас разнимет?

В небе — колонны дали с их голубиным цветом.

Столько в нём чувств высоких, сколько в посланье этом.

Призрачный свет пространства так различим воочью,

Полон щедрот, как сердце, полное этой ночью.

С давней поры я в сердце тайну ношу глубоко,

Ветер её не тронет и не увидит око.

Что же друзья узнают? Сердце печаль изранит.

Что же в его глубинах вечно сохранным станет?

Дум его не похитит миг блаженный и властный,

Тайны украсть не смогут ласки женщины страстной.

Нет, ни стон средь дремоты, даже ни кубок винный,

Не отберут у сердца тёмный покой глубинный.

Только лишь ночь, бессонна, ночь, за окном белея,

Тайну мою открыла — что мне поделать с нею?

Знает моё сиротство, гонит мученья прочь.

Двое лишь нас на свете: я — и святая ночь!

* * *

II

Без любви

Даже солнце не властвует над небосклоном,

Ветер кроток — и лес не шелохнётся телом зелёным,

Чтобы вспыхнула радость в крови…

Без любви не бывает

Ни земной красоты,

Ни бессмертья, — любовь нам его открывает,

В нём её оживают черты.

Но насколько иная

Последняя наша любовь!  —

Как осенний цветок, что, сквозь солнце ростком

возникая,

Краше первых весенних цветов!

Бурь сердечных не кличет она

И бесцельных страстей,

Юный пыл позабыв и безумный напев у окна,

Как давнишних гостей…

Нет, возросшая в поле

И к холоду осени вхожа,

На весенних питомцев тем боле

Она непохожа…

Не зефир — ураган роковой

Овевает её бытиё,

Вместо страсти былой

Бессловесная ласка объемлет её,  —

И тогда увядает

Последняя наша любовь,

Вся — и нежность, и скорбь; нас навеки она покидает,  —

Так безрадостно знать: не вернётся прекрасная вновь.

И бессмертья грядущего там, в нарастающей мгле,

Как его ни зови,  —

И бессмертья не будет на этой земле

Без любви.

* * *

III

Вчерашней ночью ветер прилетал  —

И долго я не мог заснуть, к несчастью.

Пристанища тогда я не искал,

Но не было приюта у ненастья.

То всхлипывал за дверью гость ночной,

То сторожем под окнами шатался.

Он прошлое раскрыл передо мной  —

И в горести я сразу разрыдался.

И я, как он, в безвестности бродил  —

И столько я ночей своих прославил,

И сладостные мысли погубил,

Утехи и мечтания оставил…

Вчерашней ночью ветер прилетал  —

И в час, когда настало пробужденье,

Был воздух пуст — и ясный свет упал

На землю без намёка на движенье.

Я вышел в сад. На тропке, в тишине,

Листва уже лежала золотая  —

И долго, долго брёл я, как во сне,

В минувшие лета перелетая.

* * *

IV

Одинокий, по улице брёл он,

Следом — ветер и дождь, словно братья.

Божества в этот миг не обрёл он,

Не узрел, как ни жаждал, Распятья.

Жар неслыханный в теле почуя,

Шапку снял он. Чело так пылало!

Дождь сгущался, сознанье врачуя,

И прохладная мгла обнимала.

Были здания частью пропажи,

Местность мнилась туманною тенью.

Лишь сменялись, шурша, экипажи,

Как пейзажи в цветном сновиденье.

Как, откуда?.. Он вздрогнул впервые,

На мосту неизведанном стоя.

Где же тяжесть? Узнают другие  —

Он познал равновесье покоя.

* * *

V

Никогда ещё в мире этом не рождалась спокойней луна!

И, в молчанье высот одета, лира вечера, так стройна,

Дуновением тени кличет, их вплетая в недра древес…

В этой кротости, в этой неге я ещё не помнил небес!

Расцвела луна, как мимоза, тонкой нитью свет протяжён,

И, укрыты её свеченьем, словно лёгкий, воздушный сон,

Мне видны Кура и Метехи, истомившие белизной…

Никогда луна не рождалась глаз нежней в глубине ночной!

Здесь, где царственным сном страдальца призрак старца гордого спит,

Здесь, где вновь над кладбищем скорбным запах роз с ромашками слит,

Ниспадает к земле прекрасной горних звёзд бесконечный свет…

Здесь бродил и Бараташвили: одиночества горше — нет…

Пусть и я умру в своих песнях — лебедь грустный светлых озёр,

Только б вымолвить мне, что ночи жив в душе изначальный взор,

Как у сна вырастают крылья от небес до небес иных,

И раскрыла синь сновидений паруса мечтаний моих;

Как щемящая близость смерти изменяет звучанье грёз

Человека — лебедя в мире всех гармоний земных и роз;

Как я чую, что в море этом для души — умиранья нет,

Что дорога грядущей смерти — лишь дорожный пурпурный цвет;

Что на ней золотая сказка — драгоценная дерзость певцов,

Что не помню я тише ночи — видно, смысл её весь таков;

Что, ушедшие, рядом с вами я встречаю песнею смерть,

Потому что певец и царь я — да и как, умирая, не петь!  —

Что за веком вам моя лира будет с песнею отдана…

Никогда ещё в мире этом не рождалась спокойней луна!

* * *

VI

Да, ты венчалась в ночь эту, Мери!

В ночь эту очи твои умирали.

Не было горше для неба потери  —

С грустью осенней сравнится едва ли.

Вспыхнув, сиянье рвалось мне навстречу,

Пламя, дрожа, разгоралось сильнее.

Был отрешённей, чем все эти свечи,

Призрачный лик твой, сквозь тайну бледнея.

Куполом дивным храм был увенчан,

Розы сводили с ума, опьяняя,

Но ожиданьем измученных женщин

Не исцеляла молитва ночная.

Клятву былую твою вспоминаю…

Мери, и днесь я не верю — и дале…

Знаю — мученье со мной, но не знаю:

Ты ли венчалась? Тебя ль отпевали?

Камни перстней среди скал затерялись,

Ветра зрачками в рыдании стали…

Жалость — настигла, с сиротством — спознались,

Празднества днём этим мы не искали.

Хоть бы шаги меня дальше от храма

Прочь увели! — Я не видел — куда же?

Улицей ветер захлопывал рамы,

Дождь непрерывно твердил о пропаже.

В бурку плотнее закутаться надо,

Мысли отринуть — как сон, что не сбылся…

Что это? — Дом её? — Нет с нею сладу!  —

И, обессилев, к стене прислонился.

Скорби ни скрыть, ни постичь не умея,

Долго стоял я — и, встав надо мною,

Лишь тополей очертанья, темнея,

Звучной своей шелестели листвою.

Ветвь тополиная тихо шептала,

Только — о чём же? — Ах, Мери! — кто знает!

Видишь — судьба не меня ожидала,

С ветром порошей она исчезает.

И озаренье меня поразило:

Так исчезает? Молю я — кого же?

Может, мечта свои крылья раскрыла,

Крылья орла, воспарившего всё же?

В небо зачем же с улыбкой глядел я,

Луч твой ловил, ниспадающий свыше?

И отчего же «Могильщика» пел я?

Кто «Я и ночь» мою понял и слышал?

Капли дождя в круговерти мятежной

Ранили сердце обидой высокой.

И зарыдал я — король безутешный,

Всеми покинутый Лир одинокий.

* * *

VII

Вечер, знаю, что в сад возле самого храма войдёшь,

Удивление грусти своей ты к нему принесёшь.

Словно росы посыплются с роз на старинные перстни,

Ароматом наполнив твои незабвенные песни.

Только ночью душа прозревает, как Троицу, чуя

Небеса и цветы — и прощанья черту вековую.

Видишь — память, как перстни, пылает огнём впечатлений.

Если демон придёт — пусть, задумчив, стоит средь сомнений.

Из обители ветр сновиденьем уносит сквозь сад

Лишь моленье монахинь во тьме: «Пощадите! Он свят!»

* * *

VIII

Упал ребёнок в городскую пыль:

Глазищи лани, волосы-мимозы…

И с ветерком, напомнившим ковыль,

Явились Ангелы в лазури, льющей слёзы.

Орала улица, гримасы рож влача.

И солнце и очаг — теперь в каком пределе?

В деревне солнечной дремала алыча

И сёстры пели — но о чём же пели?

* * *

IX

Дней игра кружит ли, к нам пристрастна,

Иль цветы пылают в тишине  —

Для меня, как день, давно уж ясно,

Что потомство скажет обо мне.

Пусть лета уходят в эстафете,

Ветер сменит ветры всех времён…

Как земля единственна на свете,

Так на ней — один Галактион.

* * *

X

Матерь Божия, солнце Мария!

Словно роза в дожде и в песке,

Жизнь моя — только сны золотые

Да лазурь в небесах, вдалеке.

Станут сумерки вестью тумана  —

И когда рассветёт не в бреду,

Пивший вина с бессонницей — встану,

Как вдова, я к иконам приду.

Ночь не спавший, изведавший вина,

Прислонюсь я к церковным дверям.

Храм — лучей переполнит лавина,

Чтобы ризам сиять и дарам.

И тогда-то скажу: я вернулся  —

Лебедь, раненный садом мечты!

Посмотри — я к ней с детства тянулся  —

Как лица изменились черты!

Насладись! Погляди в мои очи  —

Эти росы с фиалками грёз,

Горевавшие с винами ночи,

Полны местью беспамятных слёз!

Насладись! Тем ли живы поэты?

Лишь Тебя ожидая с мольбой,

Пусть душа, точно бабочка эта,

Под Твоею погибнет стопой.

Что бывает взамен? Я не знаю…

Где же счастье для душ на земле?

Словно Дант, я вернулся из Рая  —

Ад измучил — я гибну во мгле!

И когда на пути, за ненастьем,

Смертный час осознаю вполне,

Даже вместе с последним причастьем

Не придёт Твоё имя ко мне!

Руки сложат… Порой ураганной

Унесут меня кони!.. Тогда,

Пивший вина с бессонницей странной,

Я в могилу сойду навсегда.

Матерь Божья! О солнце Мария!

Словно роза в дожде и в песке,

Жизнь моя — это сны золотые

И лазурь в небесах, вдалеке!

* * *

XI

Свиток в ладонях сжимая пергаментный,

Ангел на землю взирал безутешную.

Что же, прощай! Зря поверил я в памятный

Вечер с серьгою алмазною грешною!

Шепчут моления губы бескровные  —

Он ещё вспомнит величие горнее!..

Замки Грааля с Лидийской часовнею

Рухнули, — вспыхнуло пение скорбное…

Как побледнела мечта остранённая,

Равная небу в лазурном сиянии,

Облако с тополем — музыкой стройною

В дымке азийской, в плену расстояния!..

Ангел пергамент держал — продолжением

Листья взлетали — не с ними ль терзаемся?

Верил я зря. Мы томились сближением

Зря — и отныне навеки прощаемся!..

Вихри янтарные занавесь смяли,

Вечер от страха дрожит и стеснения,

Ветер стихает — и розы увяли…

Что же, прощай! Навсегда! Без сомнения!..

* * *

XII

Так светла моя жизнь, как прозрачно вино,

И сияет, покуда хватает в ней света.

В ней давно я упрочил величье поэта,

А бессмертье настанет — я понял давно.

Ясных дней хоровод всё такой же, не краше  —

И подъемлю я чашу за здравие ваше,

Чьи знакомства — лишь страсти, увлёкшие слово.

Ни грядущего я не боюсь, ни былого.

* * *

XIII

Ветер свищет, взмывает, летит,

Вслед за ним улетают листы…

Строй дерев изгибая, твердит:

Где же ты, где же ты, где же ты?..

Как дождит, сколько снега — беда!

Не найду я тебя никогда!

Облик ясный твой всюду со мной,

Неразлучный в юдоли земной!..

С неба изморось мысли кропит…

Ветер свищет, взмывает, летит!..

* * *

XIV

Есть сердечная горечь  —

С ней томишься без толку,

С ней пространству не вторишь,

Да и лира умолкла.

Та, что встарь бушевала,

Кровь замёрзла и сжалась,

Слёз блаженных не стало,

И утрачена жалость.

Если спросят: «Так что же

Сердце гложет, стеная?»  —

Руки вскинешь — о, Боже!  —

Что ответить, не зная.

* * *

XV

В волосах давно уж серебриста вьюжность  —

Старость эту пряжу выткала, спеша.

Я не обижаюсь, право же, на юность  —

Ведь была она на редкость хороша.

Где же повседневность? Тоже миновала  —

Ведь её почти не помню на пути.

Жалобы на то, чего и не бывало,

Никогда нельзя нам вслух произнести.

Ужас раздвоенья вовсе мне не ведом  —

Никогда не чуял и совсем не знал…

Я ведь жизнь проведал, чтоб услышать следом

Небывалый, горний, горестный хорал.

* * *

Если можешь, хоть это не тронь  —

Не тревога ли в душу запала?  —

И зажёгся в окошке огонь,

И вихры тишина растрепала.

Сколько хочешь, об этом молчи,

Не твоё ли молчание — злато?

В сердцевине горящей свечи

Всё увидишь, что издавна свято.

Всё найдёшь в этом сгустке тепла,

В этой капле томленья и жара  —

Напряженье живого крыла

И предчувствие Божьего дара.

Всё присутствует в этом огне,

Что напутствует в хаосе смуты  —

Потому-то и радостно мне,

Хоть и горестно мне почему-то.

Всё, что истинно, в нём проросло,

Всё, что подлинно, в нём укрепилось,

Опираясь на речь и число,

Полагаясь на Божию милость.

Потому он в себе и несёт

Всё, что в песнях продлится чудесных,

Всё, что сызнова душу спасёт

Во пределах земных и небесных.

* * *

Вытяни руки, замри,

Приподнимись и взлети  —

Сверху на землю смотри  —

Вот она, как ни крути,

Вот она, как ни кори

Этот наивный уют  —

Вот она вся, говори

Просто, как птицы поют.

Всё-то с тобою не так  —

Влаги ли в поле глоток,

Страсти ли вспыхнувший знак,

Вести ли в небе виток  —

Нет, не ворчи, погоди,

Повремени, отдышись  —

Всё, что теснится в груди,

Высказать людям решись.

Выносив это давно,

Выразить это сумей  —

Пусть это с тем заодно,

Что откровенья прямей,

Пусть это с тем, что внутри

Круга, в котором заря,  —

Вот оно рядом — бери,

Миру скорее даря.

* * *

Распознать знакомое струенье  —

Созиданье? — нет, сердцебиенье,

Прорицанье, рвение, забвенье,

Состраданье, — вот она, зима!

Серебренье, веянье, порханье,

Привыканье, тленье, придыханье,

Пониманье, жженье, полыханье,

Тайники, задворки, закрома.

Ну-ка вынем джинна из бутылки,

Поскребём растерянно в затылке,

Золотые времени ухмылки

Превратим в песчинки, — полетим

В никуда, — с волшебными часами

Заодно — и даже с небесами

Не в родстве ли? — может, с чудесами

Всё, что проще, видеть захотим.

Не затем я гибнул, воскресая,

Чтобы мгла куражилась косая

Над землёю, — столькое спасая,

Обрести пристанище в тиши

Помогло мне всё, что было близким,

Что высоким было или низким,

Было с ростом связано и риском  —

Вот и стало памятью души.

* * *

Вот холодом повеяло ночным  —

И Северу довольно только взгляда,

Чтоб всё насторожилось, став иным,

Уже шуршащим шлейфом листопада.

И долго ли продержится луна,

Скользящая сквозь облачные путы?

И песня, пробуждаясь ото сна,

Не рвётся из гортани почему-то.

Потом скажу — успеется, потом,  —

Не торопись, не вздрагивай, не надо,  —

И так звучит во мраке обжитом

Серебряная грусти серенада.

И так сквозит растерянная весть

По золоту смолёному залива  —

И трепетнее чувствуешь, что есть

Над нами Бог — и смотришь молчаливо.

Повременим — ещё не началось,

Ещё не в тягость мне воспоминанья  —

И что-то в душу вновь перелилось

Оттуда, где бывал уже за гранью.

И семенем к небесному крыльцу

Прибьётся и твоя причастность к веку,  —

И правда: как в воде лицо к лицу  —

Так сердце человека к человеку.

* * *

Надо ли, чтобы слова разрастались,

Вместе с растеньями в песнях сплетались,

В сумерках прятались, в мыслях взметались,

В листьях сумбур учинив?

Сколько бы им на простор ни хотелось,

Как бы за ветром к дождям ни летелось,

Где бы развязка вдали ни вертелась,

Ток их широк и ленив.

Где бы решимости им поднабраться,

Как бы вольготностью им надышаться,

Как бы с наивностью им побрататься,

Чтобы опять одолеть

То ли стесненье, где некуда деться,

То ли смиренье, где впрок не согреться,

То ли томленье, где в тон не распеться,

Вырваться — и уцелеть?

С кем бы им там на пути ни якшаться,

Как бы о прожитом ни сокрушаться,

Где бы ни рушиться, ни возвышаться  —

Нет им покоя, видать,

Ибо успели с раздольем вскружиться,

Ибо сумели с юдолью сдружиться,

С долей намаяться, с болью прижиться,  —

Знать, по плечу благодать.

Дай же им, Боже, чтоб реже считались,

Больше ерошились, чаще скитались,

В дни переплавились, в годы впитались,  —

В будущем, их ощутив

Где-то, насупясь, а всё же надеясь,

Что-то почуяв, что ждёт, разумеясь,

Кто-то изведает, высью овеясь,

Ясноголосый мотив.

* * *

По-русски, в отличье от всех, говоря,

Живу я, хоть время не в духе,  —

Всё круче замес — и тревоги не зря

Присутствуют в зренье и слухе.

Так что же сулили мне только вчера

Цветов прихотливые формы,

Бугристость степей, пустотелость двора,

И листья, и зимние штормы,

И лёд кисловатый, и привкус тепла,

И лавры заросшие славы,

Которая в юности к свету взошла,

А ныне заброшена, право?

По-прежнему надо грядущего ждать,

Где речь моя будет нужнее,  —

Ах, только бы всё, чем я жив, передать

Потомкам неведомым с нею.

* * *

Кто из нас в одиночку поймёт

Посреди беспристрастности буден

Тот порыв или, может, полёт,

Где о том, что мы знаем, не судим,

Где откроется — третий ли глаз

Или зренье обветренной кожи,

Не впервые? — и в этот уж раз

Кто-то сразу прозреет, похоже.

Посреди беспредельных щедрот,

Незабвенного сада затворник.

Неизбежный приняв поворот,

Бывший лодырь, богема и дворник,

Неумеха, бродяга, бахвал,

Кто-то выйдет на верную тропку  —

И безмерного счастья обвал

Не отправит за листьями в топку.

Безмятежный, торжественный сон!

Ты-то мнился мне встарь нереальным,

А теперь, высотой просветлён,

Навеваешься словом похвальным,

Где роса на ветвях тяжела

От присутствия лунного в мире

И хула никому не мила,

Потому что участье всё шире.

Там, где прячется в скверах Москвы

Тот, до коего нету мне дела,

Даже рыбу едят с головы  —

Что же люди? — да так, надоело,

Где кочевья в порядке вещей

И пощады не ждёт наблюдатель,

Видеть въявь, как Дракон иль Кащей

Правит всеми, — спаси же, Создатель!

Разыскать бы мне ключ от чудес,

Приземлённых в ряду с тайниками,

Чтобы стаи в просторе небес

Пролетали в ладу с лепестками,

Чтобы зримая глубь обрела

Очертания зримые ночью  —

И душа оставалась цела,

Всё живое приемля воочью.

ДиН стихиВадим КовдаГоречь

Нечистой совести урок…

Да! жизнь была паскудна.

Учись проигрывать, дружок,  —

выигрывать не трудно.

Пусть тяжко жить. Что есть — то есть!

Но для Руси — нормально!

И помни: всё, что в мире есть,

окончится печально.

Пусть предаёт тебя страна,

блатная и хмельная,

Не предавай её, она  —

родная и больная.

* * *

Неопрятная опушка

сирого леска…

Говорливая кукушка.

Лютая тоска.

Хорошо б забыть, забыться

в дебрях суеты.

Жить, как бабочки и птицы,

дети и цветы…

У прохожих свет на лицах…

Длится день, звеня…

Эта жизнь в цветах и птицах

всё ж не для меня.

Даже нечего пытаться

так прожить всерьёз,

Даже если и удастся  —

не избегнуть слёз.

Незабудки вдоль кювета

травы, лопухи…

Словно Тютчева и Фета

ранние стихи.

Верил музыке и книжкам…

Сожжены мечты.

Тяжело мне, если слишком

много красоты.

Не привык, чтоб громогласно

свет царил в судьбе

Тут настолько всё прекрасно  —

мне не по себе.

Шмель поёт — цветок смакует,

Воздух стриж стрижёт…

А кукушка всё кукует…

Неужели лжёт?

После похорон

Памяти Сергея Дрофенко

Все уехали, ушли…

Стало пусто, стало горько.

Пелена сошла с души  —

суеты сухая корка.

Тишина без слёз, без слов…

На исходе бабье лето.

Низкий холмик из цветов,

рамка чёрная портрета…

Рыжий луч с небес летит,

рыжий лист с куста свисает…

И душа светло болит.

Может, это и спасает.

«Земную жизнь пройдя до середины…»

Божественная комедия Данте

Земную жизнь пройдя на три четвёртых,

вдруг осознал сегодня поутру,

что я, пожалуй, всё ещё не мёртвый,

но что и я когда-нибудь умру.

Живу в разладе с временем и музой.

Но ускользнул от скуки и от лжи.

И выкарабкался изо всех иллюзий,

и сохранил цветение души.

И проявил упорство и сноровку.

А долго был лишь мальчик для битья!

Я побыл в жизни, как в командировке,

как в отпуск съездил из небытия.

Пожив в земной, нескучной обстановке,

наев, напив, нашкодив, я — балда,

вернуться должен из командировки

в родимое дурное никуда.

* * *

Попытка романса

Ту давнюю любовь сегодня не забыл.

Она ещё чадит и тлеет, догорая.

Благодарю тебя за то, что я любил…

За то, что я любил, — спасибо, дорогая.

Как я тебя нашёл средь скуки и забот!

Как мы себя вели в те дни неосторожно!

Мы знали хорошо, что та любовь умрёт,

что будущего нет и встречи невозможны.

Уходят те года… Они уже вдали…

Но вот опять слеза, шепчу слова всё те же…

И не могу понять: как мы на это шли?

Ведь не дала судьба ни шанса, ни надежды…

* * *

Дошкандыбал, добрёл, не сломался …

Всё ж хватило упорства и сил.

Но сломал всё, к чему прикасался,

Всё, что выиграть мог — просадил.

Утешаю себя: — Ведь не вечер!!!

  — Вечер! Вечер!!! — Давно уже ночь…

Я за всё, что случилось, отвечу…

И никто не сумеет помочь.

Потерявший и близких и милых,

ни на что не желаю пенять…

Но себя поменять я не в силах…

И страну не сумел променять…

Что юлить? — ложь — дурная примета…

Нелюбовь на себя навлеку.

Я готов защитить всю планету…

Но себя от себя — не могу.

Так и Родина — страшная сила!

Пала в грязь — никудышны дела.

От фашиста весь мир защитила…

Но себя от себя — не смогла.

* * *

Горечь

Вырвались души и с небом смешались.

Цепкие беды сгорели дотла.

Мы тихо плакали и улыбались,

видя, как наша свобода цвела.

Вот! Наконец-то! влились в бесконечность.

Вот и настало решенье проблем…

Но появилось неясное нечто,

что не вмещается в логику схем.

Шли неприметные месяцы, годы…

Начали радость и свет угасать.

Что потеряли мы, выбрав свободу,

чувствую, но не умею сказать.

Небо бескрайнее, горы и воды…

Но не ликует моё существо…

Что потеряли мы, выбрав свободу?

Мы ж не имели почти ничего…

ДиН дебютЛюдмила СамотикХимия откровений

Не наша эта печаль  —

Вычитали между строк,

Услышали между нот.

Остальное додумали сами.

И опять перед сном — чай,

И крепкий напиток, счастье,

Занюхиваю твоими волосами.

* * *

Когда ладони  —

Шершавые от мозолей,

Прикосновения глубже

И интересней.

Чтобы песню

Можно было назвать песней,

В ней должно быть

Хоть немного боли.

* * *

Счастье ловила

В мелочи,

В ключах,

Звенящих в кармане,

В мелочах.

А твой взгляд

Подобен щёлочи…

Яд,

едкий натр,

Изнутри разъедает меня.

Он не жар огня,

Не божий дар,

Не пожар.

Просто химия.

Взглядов, вдохов, мгновений.

Химия откровений.

ДиН стихиСергей Сутулов-КатериничВыдох на слове Love

Выдох на слове Love

Из моего сна до твоего — влёт!  —

Речка, гора, страна, если встречать восход.

Из твоего сна до моего — вспять!  —

Облако, вдох, волна, выдох на букве ять.

Аура мрачного сна: дьявол, полярная ночь,

Северная война, Западная, Восточ…

Боже, по чьей вине делят чужую роль

Горькая нота не, сладкая нота соль?!

Из моего сна до твоего — в ряд!  —

Море, янтарь, сосна, если простить закат.

Из твоего сна до моего — вплавь!  —

Озеро, вдох, весна, выдох на слове Love.

Азбука белого сна: жив тополиный пух…

Чёрной тоске хана, если махнуть на юг.

Господи, сохрани треснувшую свирель,

Синюю ноту ни, красную ноту ре.

От моего сна до твоего — сон,

Солнце, ковыль, Луна, смех, сигарета, стон.

Сонная, сбереги дробную русскую речь  —

Ижицей не солги, рифмами не калечь!

Снова лечу, плыву — Вечность от сих до сих…

Встретимся наяву, если запомнишь стих.

* * *

Пушкин и Аполлон

Пушкин — это наше всё.

Лучше скажет только Пушкин…

Наши души на прослушке  —

Кот учёный у «Горбушки»

Крутит жизни колесо.

Пушкин — наше всё. Ура!

Каждому понятна эта

Формула добра и света,

Строчка Третьего Завета,

Фраза умного пера.

Пушкин — наше всё… Увы:

Бесы кровью оросили

Сказки пушкинской России  —

Страшен выбор: али?! — или?!

Витязя без головы.

Пушкин — дар богам и вам,

Предки, пастыри, потомки…

Двести лет — секрет в котомке,

Тыща лет вперёд по кромке

Вечности — хвала волхвам!

Пушкин — имя вне времён.

Гимн весёлый, лёгкий, дерзкий!  —

Блок… Ивaнов… Достоевский…

Вот и я смеюсь по-детски:

…плюс Григорьев Аполлон.

Баллада о невзорванных вагонах

Молчали жёлтые и синие;

В зелёных плакали и пели…

Александр Блок

Заскрипели, закряхтели, загудели,

Запечалились, заохали, заспорили,

Заглушая предрассветные свирели

Привидения почтовые и скорые.

Заартачились на стыках, заорали,

Разгоняя загогулины гитарные,  —

Пощадите полустанки, бога ради,

Пассажирские, курьерские, товарные!

В запакованных пространствах задурили,

Закурили, промышляя преферансами…

Познакомились Серёги и Марии.

Перессорились хохлушки с иностранцами.

Ах, вагончики с путанами, бомжами,

Краснобаями, торговками, разинями,

Помяните сокровенные скрижали  —

И зелёные, и жёлтые, и синие.

Анекдоты, перебранки, пересуды,

Полупьяный проводник, тоска железная,

Ресторанные придуманные судьбы,

Одиозная интрига, бесполезная…

Замерцали, задрожали, засверкали,

Запорхали светляками-бедолагами

Города, перекрещённые веками,

Деревеньки, оскоплённые гулагами.

…Хорошо бы, кабы так… Тогда ещё бы  —

Хоть до Зуево, которое Орехово…

Без тротила в небоскрёбах и хрущобах!

Без чеченца, отрицающего Чехова!

Любовь — эпиграф? Эпилог?

романс сто лет спустя…

Пора признаться, не покаявшись,

В любви, которой след простыл…

Покурим, милая, на камушках:

Нева ворчит — шалят мосты.

Река ночными машет крыльями,

Как чудо-юдо-птица-кит…

Сто лет назад недооткрыли мы

Ни антарктид, ни атлантид.

Недосмеялись, недоплакали:

Тебе — Парнас, а мне — Кавказ…

Судьба, запугивая плахами,

Дворцы творила напоказ.

Фантомы песен изувеченных,

Прозрачных чувств и фраз простых…

Прикурим, милая, у Вечности:

Нева вот-вот простит мосты.

…Из-под обложки ветхой Библии  —

Листок… — эпиграф? эпилог?

«Ах, как друг друга не любили мы…

Ах, как любили мы, мой Бог!»

* * *

Эпоха Возрождения

Перестань печалится ни о чём  —

За тебя кручинится Кабы-сдох…

Листопад имён — за твоим плечом,

За моим плечом — хоровод эпох.

Мы любили так, что рыдал Бальзак…

Перископ креста: красный поп!

Освистал судьбу анархист-казак.

Перескок секунд: Перекоп…

Уплывал в Стамбул петербургский дед  —

Промахнулся внук-комиссар…

Сочиню роман, чтобы чувству вслед

Адмирал Колчак воскресал.

Нарисую нас молодыми вдрызг  —

Клоунада лиц, изумруд зеркал…

На планете Икс Принц танцует твист:

«Василису псих разыскал!»

За твоим плечом — парафраз берёз.

За моим плечом — караван стихов.

Сатана-суфлёр транспарант вознёс:

«Кровью кров поправ — вариант веков!»

Кабы-сдох живёт, хвостик — калачом.

Отскулил щенок, отдрожал…

За моим, ещё не чужим плечом,

Ты — одна и пара держав.

* * *

Страшная сказка о Демоне, или Чёрно-белый ролик об Ангеле

Демон, причисленный к лику святых,

Пьяно храпит на Покровском бульваре  —

Понтий Присяжных, Пилат Понятых  —

Два предынфаркта астральных аварий,

Два артефакта, два профиля, два

Паспорта, почерка, два псевдонима…

Демону снится пустая Москва,

А на Поклонной — чертог Херувима.

Крылья чужие сжигает заря.

Два капитана мусолят бумажки:

  — Понтий Присяжных?! Понтуешься зря.

  — Пoнято, Понтий! Понятно — по ряшке!

  — Врёт, присягая, что он — Понятых.

  — Пилит: паскудно перечить Пилату…

Демон ударит в кадык и под дых  —

Два кандидата в Шестую палату.

Два документа плюс сотня ещё  —

Подлинных, подлых, нахальных, нелепых  —

Служат Пилату мечом и плащом,

Понтий бумажками храмы облепит…

Маски, фамилии, пляски личин,

Драма комедии, фарс пасторали.

Ангел и Демон — почти ильичи?!  —

Две половинки скандальной медали.

Страшная сказка рассказана для

Глупых тинейджеров, вредных старушек?!

Спит сатана в офицере Кремля,

Дремлет в чинуше, петруше, марфуше…

Чёрными крыльями стёрта спина.

Белые флаги для светских прогулок.

Демону снится пустая страна,

А над Уралом — дворец Вельзевула…

ДиН стихиГеннадий ФроловНежного клевера сонный трилистник

Стансы

Н. Поснову

1

Солнце пылающим кругом

Тонет в морозном дыму.

Был ли кому-нибудь другом,

Любящим был ли кому?

* * *

2

Грусть заметённой равнины,

Сумерек сизый свинец.

Что вы видали от сына,

Бедные мать и отец?

* * *

3

Сухость пронзительной стужи,

Зябких ночей тишина.

Что в этой жизни от мужа

Ты ожидала, жена?

* * *

4

Хлопьев колючая вата,

Мутный рассвет декабря.

Где же всё то, что когда-то

Я оставлял для себя?

* * *

5

Зимнего утра усталость,

Вымерзший сад на корню.

Что же я чувствую жалость

К каждому новому дню?

* * *

6

Вьётся, кружится пороша,

Выдут и пуст окоём.

Что же я мучаюсь прошлым

Больше, чем в прошлом самом.

* * *

Мне снятся мёртвые друзья

Уже какую ночь.

Но если в этой жизни я

И мог бы им помочь,

То там, где их скрывает темь,  —

Забывшийся во сне,  —

Зачем я нужен им? Зачем

Идут они ко мне?

Зачем они, потупив взгляд,

Присев в моих ногах,

Со мной беспечно говорят

О прежних пустяках;

Твердят мне с жаром молодым

До самого утра

О том, о чём давно бы им,

Как мне, забыть пора?

Как мне поверить, что они

Сквозь дали и года

Лишь для бесцельной болтовни

Являются сюда?

Иль правда то, что до сих пор

Я отгонял, как мог,  —

И этот лёгкий разговор  —

Их ласковый намёк?

Намёк на то, что даже там,

Где все они сейчас,

Никто не помогает нам

Избавиться от нас;

Что и за крайнею чертой,

От ужаса дрожа,

Наедине сама с собой

Не может быть душа?

* * *

Старуха

Старуха идёт, спотыкаясь,

По улице. Следом за ней,

Крича, хохоча и толкаясь,

С портфелями пять малышей.

Что им до поникшей фигуры?

Они и не видят её.

Им весело в сумраке хмуром,

В кругу равноправном своём.

Они говорят торопливо,

Друг друга не слыша, не в лад.

На гребне высоком прилива

Их юные души парят.

В просторе бескрайнего мира

Им радостны первые дни.

И смотрит старуха, как мимо,

Смеясь, пробегают они.

Шаги достаются ей трудно.

Она отдыхает, дрожа,

Вцепившись в афишную тумбу,

Натужно и жадно дыша.

Над ней приглашенья на вечер,

Портреты певиц, имена.

На голые бальные плечи

Невольно косится она.

И страшно от мёртвого взгляда

Бесцветных слезящихся глаз.

Так что ж ей, зажившейся, надо

От жизни, летящей на нас?

И надо ли что-нибудь жизни

От нас, уходящих во тьму?

Мы жили, мы жили, мы жили!

Но живы ли мы? — не пойму!

Но живы ль? — не знаю, не знаю…

Ловлю и теряю опять.

Ну, кажется, вот! понимаю!

Да нет, ничего не понять.

И вновь в тишине замираю

И слышу, как вечность скрипит,

Как будто замок запирают

И сторож ключами гремит.

О эта тоска человечья,

Отвага в неравном бою!

О эта ребячья беспечность

У бездны на самом краю!

Где все мы: старуха и дети,

Афиши, сугробы, дома  —

Плывём в ледяной круговерти

Сошедшего с мысли ума!

Плывём, задыхаясь, старея,

Ловя дуновенья тепла,  —

Со свистом проносится время

Сквозь лёгкие наши тела!

И в свисте теряется хохот

Мальчишек, бегущих гурьбой,

И плач мой, и жалобный шёпот

Старухи, идущей домой!

* * *

Вишня на склоне июньского дня,

Нежного клевера сонный трилистник.

Радуюсь я: они лучше меня!

Равенства требует только завистник.

Я ж не завидую ни соловью,

Ни золотому спокойствию сада.

Разве стесняет свободу мою

Сбитая мною из тёса ограда?

Нет, не стесняет! Я к птицам в родство

Не набиваюсь. И так в этот вечер

Мне хорошо под густою листвой

Яблонь, вздымающих пышные плечи.

Всем нам даны и призванье и труд:

И соловью, и цветам, и деревьям;

Солнцу и звёздам, что скоро взойдут

На небосводе и юном, и древнем.

Нет одиночества в мире живом,

Если несёшь с ним единую ношу

Песней весенней, осенним плодом,

Лётом семян в ледяную порошу.

Новым побегом взойти ли в золе,

Стать ли золою, питающей корни:

Бог в небесах, государь на земле  —

Мир и в домах, и в обителях горних.

Только один есть у каждого путь,

Всё остальное — окольные тропы.

Да не дозволит на них мне свернуть

Доброго дела спасительный опыт.

Да уведёт от пустой суеты,

Воли не дав непомерной гордыне.

О да вовеки минуй меня ты,

Ревность к отцу, недостойная в сыне.

Вот и закатное льётся вино

В ночи узорной горящую чашу.

В каждом мгновении жизни дано

Нам охватить всю вселенную нашу.

Что тут прибавить и что тут отнять!

Без старшинства невозможно и братство.

Лишь полнота нищеты нам понять

И позволяет ущербность богатства.

Всё есть у вишни и у соловья,

Всё есть у ветра и дальней зарницы.

Лучше меня они: радуюсь я!

Есть мне пред кем в восхищенье склониться.

Есть и молчать, и сказать мне о ком

С тихой улыбкой любви неслучайной

Словом, на землю упавшим легко,

В небо растущей безмолвною тайной.

* * *

День да ночь  —

Сутки прочь!

Снег кружит,

Собачий брёх.

На столе стоит

Покупной пирог,

Полстакана чая,

Рюмка коньяка.

Над тобой качают

Крыльями века.

Начинаешь сразу

На вопрос ответ,

А кончаешь фразу

Через тыщу лет.

И доносит эхо

На чужой порог

Только шорох снега

Да собачий брёх.

Что же неизменно

Нас гнетёт в тиши?

Овевает стены

Сквознячок души.

И, в лиловой рюмке

Расплескав коньяк,

Подбирая юбки,

Мысль уходит в мрак.

Бровь черней, чем уголь,

Подрисован рот.

Ледяную вьюгу

Переходит вброд.

И, дрожа от стужи

Средь вершин и бездн,

Отгоняя ужас,

Прячется в подъезд,

Где, стуча зубами,

Ждёт шальных гостей,

Трогая руками

Холод батарей.

* * *

Дни проходили, шаг чеканя,

И поступь кованых сапог,

Их скрежетание о камень

Уже не слышать я не мог.

В каком-то тягостном кошмаре

Мне всё мерещилось одно:

Сухой колючий запах гари

И дыма кислое вино.

Угар побед и поражений

Был одинаково тяжёл,

И не являлся чистый гений,

Чтоб осенить рабочий стол.

Я звал его, но чуткий шёпот

Терялся в возгласах команд,

И доносился только топот

  — Куда? — шагающих солдат.

Иные тени прилетали,

Дыша чумою и огнём.

Их крылья глухо скрежетали

В мозгу измученном моём.

Они нашёптывали нежно,

Очами сытыми дразня,

О власти слова и железа,

О вкусе крови и огня;

О том, как радостно слиянье

С ревущей дикою толпой,

О том, как сладко обладанье

Своей поруганной душой!..

ДиН стихиСергей ШульгинКак сорванный листок

Ларисе

Уеду, пожалуй, в деревню.

Пусть в город меня завело,

Но ямбом своим и хореем

Зовёт вечерами село,

Которое в детстве растило,

Учило сурово — не трусь!

А Родина звалась Россией

И гордо порою — «Союз».

Деревня на праздник гуляла

С гармошкой и добрым вином

И в спорах, бывало, стояла

На чём-то исконном, своём.

Работала если — на совесть,

(А кто-то — спустя рукава.)

О будущем не беспокоясь,

Рубила в лесу дерева.

Не верила в Бога и в чёрта,

На всё говорила: «Мура!»

Скандаля, просила расчёта,

Проспавшись, — прощенья, с утра.

С тех пор четверть века без толку

Прошло, и сказала мне ты:

  — Свезли полдеревни на горку,

Под звёзды,

кого — под кресты…

Море

Над морем сумрачным луна.

На пляже каменном волна

О берег бьёт, шумит.

Горит созвездие Быка.

Я слышу, как шумят века

На спинах чёрных плит.

Той ночи каменный покой

Подточен шумною волной,

Но скалы спят.

У горизонта корабли

Уходят за изгиб земли.

Горит маяк.

Тысячелетний тихий плеск

И звёздной пыли вечный блеск,

Ночной покой.

Здесь время медленно течёт,

Играет галька — нечет-чёт,

Сама с собой.

И растворяюсь я в ночи,

Где свет луны наивно чист,

Где век земной

Проходит, как единый миг,

Скользнув по спинам чёрных плит

Морской волной.

Отцу

…Не увидеть — колышатся ветки от ветра,

Не почувствовать кожей вечернее солнце

И глаза не прикрыть, заслоняясь от света,

Не услышать цепей прозвеневшие кольца.

Удержать на Земле невозможно цепями.

И любовь промолчит, пожимая плечами,  —

И слова бесполезны, и горькое горе

Не растопит снега и не высушит море.

Пролетит в облаках белоснежная птица,

Что в руках осторожно недавно держали.

Но душа не журавль и, увы, — не синица,

Ей пора улетать в неизвестные дали.

…Эти мысли обман или просто надежда?  —

Мы не знаем о том, только хочется верить,

Что не кончилось всё и находится между

Сном и явью душа, и любовь в полной мере.

Холодная весна

Весна? Скворцов не видно на заборе,

По-прежнему пробрасывает снег.

Ему не важно — радость или горе

Почувствует сегодня человек.

Приходит время слякоти дотошной,

Туманятся то солнце, то луна.

Уснуло время в снеговой пороше,

И впереди дорога не видна.

Но вот внезапно тучи разбежались

И солнце вырвалось из серой пелены,

И кажется, там в небесах скрижали

Внезапно нам открылись.

И видны

Сквозь облака сияющие дали

Прекрасной и неведомой страны…

* * *

Сплетение сцепившихся стволов.

Черёмуха — вот дерево для лука!

Пущу стрелу над осенью, над лугом,

Пусть сбудется, что мне не удалось!

Таинственный, печальный уголок.

Остановлюсь, гляжу, заворожённый,

У рощицы, полями окружённой,

Где осень мне поставила силок.

Попался, неудачливый стрелок!

Твоя стрела растаяла, пропала.

Зайди и задохнись от листопада

И закружись, как сорванный листок.

* * *

По реке летела лодка,

Капли падали с весла,

И девчонка от колодца

Два ведра воды несла.

Здесь, у берега, деревня

Притулилась у реки.

Ходят с удочкой и бреднем

На рыбалку мужики,

Самосад душистый курят

Вечерами у плетня…

По полянкам бродят куры,

Дети бегают, пыля,

По протоптанным дорожкам

От калитки до крыльца.

У окна свернулась кошка

Наподобие кольца.

За пригорком ходит лошадь,

Щиплет свежую траву,

Жеребёнок скачет тощий,

Как положено ему.

По утрам поют здесь птицы,

Рыба плещется в реке,

И колышется пшеница

На весёлом ветерке.

И летят над той деревней,

Словно ласточки, года.

…Но, признаюсь, к сожаленью,

Я там не был никогда.

* * *

Как дети, любим мы природу.

И вот какой-то дуралей,

Ромашки, пахнущие мёдом,

Несёт охапкою с полей.

Он дома в вазу их поставит,

Добавит в воду аспирин,

Чтобы вечернюю усталость

Медовый воздух растворил.

…Тысячеликий мегаполис

Рокочет глухо за окном,

А он летит во сне над полем

Ромашки белым лепестком.

* * *

Листопад

Не спеша пройтись по жёлтым листьям…

Всё кончается, и даже листопад,

Отгорев и налетавшись в выси,

Отдаёт листву свою назад…

Напоследок вскружится чуть дальше

И, устав от бешеной игры,

Покраснев, как нашаливший мальчик,

Убежит за дальние дворы.

* * *

В лесу

Опушённые инеем

тонкие, чёрные ветви.

Мир контрастен и груб,

даже если укутан он в снег.

Надо мной самолёт  —

блудный сын меркантильного века  —

к белизне облаков

направляет стремительный бег.

Я брожу меж берёз

и порой по-мальчишески, глупо

бью ладонью о ствол,

к небесам запрокинув лицо.

С веток сыплется снег,

отзывается эхо мне глухо,

я ловлю этот снег

и хочу, чтоб он падал ещё.

Я брожу в том лесу,

где укрылось уснувшее время,

где секунда и век

соразмерны бывают порой,

где качают ветра

метроном зеленеющей ели

и весенняя тайна

живёт под застывшей корой.

* * *

Осенние образы

Первые листья уходят в зенит.

Осень говорит нам печальное «Здравствуй».

Старики вспоминают,

что август был другим,

Но я не помню, каким был тот август.

Хорошего мало в поре дождей.

К природе приходит мудрая зрелость.

Озёра остыли. В лесах тишина.

Дрожат на ветках холодные яблоки.

Ворочая «р» сентября во рту,

Сладко потягиваясь,

Ждёт своего часа бабье лето.

Багровое солнце ломает горизонт.

Ловят свет ладони желтеющих листьев.

Странная пора. Смутная тревога.

Красный сок по щекам.

Воздух, теряющий тяжесть лета,

Обещающий обновление.

Сумрак, свет…

Мельчайшие оттенки слова, чувства.

ДиН юбилейАлександр ЩербаковМы живём в снегирином краю

Замечательному красноярскому поэту, прозаику, журналисту Александру Щербакову недавно исполнилось 70 лет. Поздравляем юбиляра и желаем ему новых творческих свершений.

Редакция «ДиН»

Енисейскому краю

Наши деды, Сибирь обживая,

Неизменно сходились на том,

Что земель енисейского края

Нет щедрей за Уральским хребтом.

Великая река подобна морю,

Леса под небеса по берегам,

И есть где развернуться на просторе

Размашистой души сибирякам.

И поныне с той лестною славой

Ты в трудах и заботах живёшь,

Край опорный Российской Державы,

И могуч, и богат, и пригож.

Здесь Енисей величествен, как море,

Леса под небеса по берегам,

И есть где развернуться на просторе

Похожим на свой край сибирякам.

Мы, наследники первопроходцев,

Сохраним эту славу сполна.

Пусть она нелегко достаётся,

Красноярцам посильна она.

Наш Енисей величествен, как море,

Леса под небеса по берегам,

И есть где развернуться на просторе

Влюблённым в отчий край сибирякам.

* * *

Полный света, сияния, блеска  —

Лучезарный весенний восход

Всё мне видится над перелеском,

Упиравшимся в наш огород.

Не бывает чудесней видений…

Столько лет пролетело и зим,

Но мне памятен свет тот весенний,

Всё любуюсь я мысленно им.

Его отблеском дальним согретый,

Ныне исподволь осознаю:

Это ясным и радостным светом

Светит родина в душу мою.

И до вечного пусть до покоя

Озаряет мне думы и сны,

Ибо в жизни не знал ничего я

Ярче той лучезарной весны.

* * *

Мы живём в снегирином краю,

Где в снегах стынут сосны и ели,

Ну а всё-таки птицы поют,

Несмотря на мороз и метели.

Улетают вьюрок и удод,

Злата иволга и иже с нею…

Но снегирь, как несорванный плод,

И зимою на ветке краснеет.

Наш воробушек не соловей,

И сороки петь не мастерицы,

Но как дивно звенит из ветвей

Эта малая алая птица.

Я подслушал на зимней заре,

На студёном багряном восходе,

Что и даже полёт снегирей

Полон тонких волшебных мелодий.

Нет, не зря нам при встречах снегирь

Каждый раз представляется чудом,

И поэты рифмуют Сибирь

С этой птахою пламенногрудой.

* * *

Привет из Азиопы

Не нужен мне язык эзопов,

Я напрямую вам скажу:

Сижу в глубокой Азиопе

И на мели притом сижу.

Моё ж открытое забрало

Обезоружило меня  —

В итоге шайкой либералов

Обобран я средь бела дня.

Но мало им, что нас лишили

Державы, крова и зарплат:

Вчера карманы потрошили,

Сегодня — души норовят.

Так неужели же я струшу

Или разину рот опять

И Богом вдунутую душу

Позволю нехристям отнять?

Не склонный к басенкам Эзопа,

Отвечу без обиняков:

Да, есть разини в Азиопе,

Но не ищите дураков!

* * *

Всё-то слышал, всё-то видел,

Всё-то в жизни испытал…

На судьбу я не в обиде,

Просто малость подустал.

Укатали Сивку горки,

Подгорбатили года.

Верно, лишку на закорки

Брал в дороге иногда.

Все мы жили — не тужили,

Не впадая в лень и грусть.

Что нам стоили, двужильным,

Этот путь и этот груз?

Под команду «раз-два, взяли!»

Сверхдержаву возвели.

Вознесли. Да разве знали,

Разве знали-ведали…

Нынче нам не до империй.

Впрочем, если позовут,

Вновь готов я, сивый мерин,

Добровольно влезть в хомут.

Не боясь прослыть святошей,

Помолюсь на каланчу

И на горб заброшу ношу  —

Мне любая по плечу.

* * *

Уходит поколенье

А стрелы падают всё ближе,

И ворон кружит за спиной…

Ещё один скоропостижно

Собрался сверстник в мир иной.

Подкатит чёрная карета,

Контора выпишет ярлык  —

И оттартают спешно предка

На божью нивку Бадалык.

А то, что жил трудягой честным

И был Державой награждён,

Ему зачтёт лишь Царь Небесный,

В которого не верил он.

До срока наше поколенье

От прав уходит и свобод,

Чтоб милостей до околенья

Не ждать от нынешних господ.

Минусинье

Александру Кулёву

В Минусинье небо сине,

Дали сини в Минусинье,

И на диво там красивы

И синильги, и аксиньи.

А ещё жила в Подсинем,

На пороге Минусинья,

Хороша и неспесива

Молодайка Ефросинья.

Я когда-то был в Подсинем

И влюблялся в Ефросинью,

Да и мной, ещё не сивым,

Увлекалась Ефросинья.

Мы сидели на тесине

Возле дома Ефросиньи

И весь вечер голосили

«Я люблю тебя, Россия…»

Помню, помню, ярче синьки,

Фросин взор из-под косынки…

Говорят, у Ефросиньи

Ныне дочь большая — Сина

И что Сина та красивей

Всех синильг и всех Аксиний,

И что сватался к той Сине

Аж какой-то…абиссинец.

Я не против абиссинца,

Но обидно за подсинцев,

За тесинцев, большеинцев

И за прочих минусинцев…

Потускнеет Минусинье

Без дочуры Ефросиньи.

…Ныне вновь по Минусинью

Мы с друзьями колесили:

Меж Ничкой, Сизой, Подсиним,

По увалам, по низинам,

Вдоль боров, берёз, осинок,

Обступивших тракт Усинский,

Мимо кур, гусят с гусыней,

Красных дев — ничкинок, инек,

И сизинок, и подсинек  —

Ефросиний и аксиний…

И всё опять превозносили:

«Ах, Минусинье, Минусинье!»

ДиН стихиМарина ЮницкаяЗеркало Джабы Астиани

Милая девочка, ученица третьего класса,

Макая хлеб в варенье,

Спросила вдруг:

  — А сколько стоило раньше мясо?

Меня охватило подобье смятения,

И я попросила у себя уточнения:

А когда это «раньше»?

Раньше чего?

Когда я была в третьем классе

(говорят, что тогда не было коррупции),

Так вот тогда, если говорили «раньше»,

То имели в виду — до революции.

А потом говорили — до войны.

А потом — после войны,

Имея в виду ту, Великую, четырёхлетнюю.

А потом пошли многолетние:

Десять лет Афгана,

Десять лет Чечни

(А может, будет и сто),

Но цены уже не сравнивают,

Потому что не знают, за что

Там страдают и погибают:

Не Родину же там отстаивают…

* * *

Зеркало Джабы Астиани

В последний раз она тогда стояла

Вот в этой комнате

У зеркала крутого,

Пушистой кисточкой и чёрной тушью,

Печаль глазам умело придавая.

Но вдруг слеза,

Горячая, большая,

Испортила картину той печали  —

Печали, нарисованной умело,  —

Простой печалью сердца самого.

Она встряхнулась, будто от удара,

Схватила сумку,

Бросилась к дверям

И закричала жалобно и строго:

  — Я ухожу!

Не смей за мной ходить!

…Вернулся он.

Взял по привычке книгу,

Но слов не понял.

Зеркало сияло,

А в нём опять, опять она стояла,

Но рядом с ней

Не поместился он.

* * *

Мы, уходящие,

Назад глядящие,

Совсем ледащие,

Почти пропащие,

Не настоящие,

Мы — миражи.

Ни в чём не сходные,

Ни с чем не сродные,

Едва ль свободные,

Давно не годные,

Но сумасбродные,

Мы — муляжи.

Мы так несдержанны,

Мы так издержаны…

Да, мы повержены  —

Не наш бьёт час.

Мы все отвержены,

Но что-то держит нас

И что-то светится

Из наших глаз.

* * *

Рабочая, крестьянская,

Как прежде, голодранская,

Несытая, немытая,

Забытая, убитая,

За что же ты, родная,

Несчастная такая?

Гори, гори, обида.

Прекрасно всё для вида,

Прекрасно для отвода глаз,

Как это водится у нас.

* * *

Среди валов и волн, юля,

Уже почти без сил,

Плывёт лодчонка без руля

С обрывками ветрил.

Она не выдержит вот-вот

Удар шальной волны

Она, ныряя, воду пьёт,

А волны — солоны.

И птица страшная фрегат

Над лодочкой парит,

И тень от крыльев, как рога,

Вот-вот пронзит зенит…

ДиН стихиНина ИзмайловаМолитва лисицы

Осенней ночью

Во мраке осеннем не видно ни зги  —

Затянуты окна дождём…

Но… дремлет собака у правой ноги,

А кошка — за левым плечом.

Мурлыча, она коготками плетёт

Незримого кружева свет  —

Собака сквозь дрёму тихонько вздохнёт,

Как будто бы кошке в ответ.

По диагонали от пят до виска

Сквозь сердце струится тепло,

И тает, и тает ночная тоска

Осеннему мраку назло.

* * *

Когда я умру

Когда я умру, непременно воскресну  —

не ждите меня ни в раю, ни в аду.

Я буду медведем скитаться по лесу,

волчицей степной по оврагам пройду.

А может быть, выгнув блестящую спину,

в морские глубины с улыбкой нырну  —

и радостно встретят собратья-дельфины

родную, заблудшую в людях сестру…

И кем я ни буду  —

змеёй или рысью,

орлом или мышью, жирафом, слоном  —

мне только бы

справиться с главною мыслью,

о чём я мечтала в обличье людском:

рычаньем, шипением, клёкотом, писком

над степью, над лесом, над поймами рек

взлетит моя весть

об опасности близкой,

названье которой одно — человек!

Ноздрями нащупав отравленный запах

гордыни и алчности,

злобы и лжи,

зверям объясню, как на пальцах,

на лапах:

спасайся, беги, затаись и лежи!

Капканы и ямы, облава, охота

да минут, зверьё моё милое, вас…

И буду я счастлива, зная:

кого-то

пророческий оклик

от гибели спас.

* * *

О любви

Срывая с души позолоту и копоть,  —

как сладко и просто!

Без лоска и маски, раскинув объятья,

с любовью взывать: где вы, милые братья,

где, нежные сёстры?

Но всяк усмехнётся и посторонится,

главою качая.

Ему всё едино — любовь или похоть  —

скорей предпочтёт позолоту и копоть,

с собою сличая.

* * *

Вековая печаль

Плачет Ярославна

на стенах Путивля,

плачет и горюет:

Возвратись, мой ладо!

Минули столетья  —

на Руси всё то же  —

горько бабы плачут:

Возвратись, мой милый!

Возвратись с гражданской,

возвратись с Великой,

возвратись с Афгана,

возвратись из Таджа,

из Чечни горючей,

названной конфликтом,  —

возвратись весёлым,

добрым, невредимым.

Чтоб жену покоить,

чтоб ласкать детишек,

чтобы мать утешить,

отереть ей слёзы,

чтоб отца продолжить

в том, что не успел он,

чтобы дом построить,

чтобы сад взлелеять…

Милый мой защитник,

возвращайся с миром.

Защитил Отчизну — защити меня ты!

Огради от трудностей

этой сложной жизни  —

и тебе я молча в ноги поклонюсь.

* * *

Молитва лисицы

Послушай, охотник, Ты — Бог! Я — простая лисица,

Одна из немногих, что выжили прошлой зимой,

И буду Тебя неустанно просить и молиться,

Чтоб Ты не гонялся с собаками нынче за мной.

Мой лес поредел, но нашла я себе за пригорком

Уютное место — не сразу его разглядишь!

Построила дом, а по-вашему, вырыла норку,

Лисят родила и поймала им первую мышь.

Охотник, Ты — Бог, и Жена Твоя — тоже Богиня,

Одетая в бархат, в шелка, с бриллиантом кольцо…

Неужто мой сын, мой любимый лисёнок, погибнет,

Чтоб мехом пушистым её обрамлялось лицо?

Гринпис далеко, и не сможет за нас заступиться  —

Помилуй, Охотник, меня и малюток-лисят!

Земля велика, только где нам спастись и укрыться,

Когда милосердия люди иметь не хотят?

Исчезнут леса, обмелеют ручьи и озёра,

Порвётся с разумной природой незримая нить  —

И полчища крыс и мышей завоюют Твой Город,

И некому будет семейство Твоё защитить.

Баланс опрокинется. Всякое может случиться  —

Богиня, которую Ты ублажал и ласкал,

Однажды посмотрит в глаза тебе серой волчицей

И явит внезапно надменный звериный оскал.

* * *

Сорок семь

Высокий каблучок, до пяток шуба кунья,

колечко и колье, удачный макияж…

В работе ты строга,

с друзьями — хохотунья,

и сорок семь твоих тебе никак не дашь.

Но с некоторых пор тебе тревожно спится  —

в двенадцать по ночам,

сжимаясь от тоски,

ты чувствуешь во тьме,

как шуба шевелится

и, падая, стучат по полу коготки…

Неужто это въявь?

Быть может, только снится?

Как будто им дано мгновение на сбор,

проворны и легки,

куница за куницей

взлетают на постель, в лицо уставив взор.

Они пришли гурьбой,

превозмогая полночь,

сквозь шорохи листвы,

сквозь синь таёжных рек,

тоской звериных душ

стремясь твою наполнить,

надеясь, что в тебе проснётся человек.

Наутро, как всегда,

из дома выйдешь гордо,

забыв ночной кошмар, нимало не скорбя,

Но полночь… настаёт!

И подступают к горлу

все сорок семь куниц,

убитых для тебя!..

* * *

Комариная ночь

Под крышей душно.

Одеяло

забрав с собой, спускаюсь в сад.

А там уже готовят жало  —

со всех сторон, звеня, грозят.

Вооружившись веткой длинной,

как тот дикарь

с кольцом в носу,

я этой пляске комариной

урон жестокий нанесу.

Что, камарилья,

не хотела

вкушать ночных цветов нектар,

тебе подай живое тело?

Так получай же

мой удар!

Но что такое?

Тёплый ветер

развеял всех моих врагов…

И лунный шар,

спокойно светел,

раздвинул шторы облаков.

Ложась на шёлковые травы,

струится

серебристый свет

и вырезает для забавы

из тьмы

деревьев силуэт.

Чуть задержался на окошке,

потом

нырнул в бадью с водой,

вот расплескался звёздной стёжкой

и манит,

манит за собой…

Поглощена очарованием,

плыву

сквозь лунные миры…

И упускают со стенаньем

ночную жертву

комары!

* * *

Нет ничего смелее,

Нет ничего нежней,

Чем эта малая малость  —

Сердце в груди моей.

Мне бы уткнуться оземь,

Мне б о тебе рыдать  —

Мечет бледная осень

Неба тугую прядь,

Ветром промокшим гонит

Снег по моей земле.

Там проплывают кони,

Всадник маячит в седле,

Стонет в ночи собака,

Белый лёд по степи…

Только не улыбайся…

Не улыбайся, спи.

* * *

Песня гусеньке

Гусенька мой, гусенька,

принеси мне пёрышко!

Знал бы ты, как грустно мне

на чужой сторонушке.

Здесь старушки сирые,

старички убогие,

по сугробам рыскают

волки длинноногие,

темнота за окнами

чёрным дымом стелется,

дверь скрипит и хлопает,

огонёк не теплится…

На родной сторонушке  —

солнце незакатное!

Брось мне с неба пёрышко  —

полечу обратно я!

Там шелкова травушка,

там цветёт чабрец,

там живые матушка,

братик и отец…

Дуну я на пёрышко

и легко порхну,

как в цветное стёклышко,

в давнюю весну.

* * *

Меня позвали — я пришла.

Но вот последняя страница,

а значит, нам пора проститься,

И в ожидании душа

трепещет.

Что в моих листках

найдёт себе читатель праздный?

Кого-то рифмой несуразной

кольнуло.

Кто-то впопыхах

вопит: «Куда глядит цензура?

От баб — одна макулатура!»

А кто-то книжку полистал

и вообще читать не стал.

Но каждый, кто хоть что-то пишет,

единственным желаньем дышит,

одна мечта его влечёт,

что кто-нибудь стихи прочтёт,

как драгоценное посланье,

как откровенное признанье,

и кто-то, голову клоня,

прошепчет: «Это про меня»…

ДиН стихиНадежда ПапорковаСчастливый билетик

В старый дворик осенней тишью

Выйдешь вечером из маршрутки:

Всё, как в детских забытых книжках:

На скамейке остался заяц…

Старый дворник собрал в ладони

Горсть последних кленовых листьев,

Он был нежен и осторожен,

И смотрел на них полминутки,

Словно жизнь их продлить пытаясь.

Так же смотрит Господь, быть может,

На живущих в невечном доме,

Только взгляд Его вечность длится.

Но потеряно для надежды

Столько листьев и звёзд — о, сколько

Сорвалось, не ответив взгляду,

Устремлённому к ним так нежно…

Чем напраснее, тем бездонней

Боль разлуки с Тобой. Скажи мне,

Пожалеешь ли нас, простишь ли,

Соберёшь ли разбитых жизней

Больно ранящие осколки

В милосердном тепле ладоней,

Проходя по земному саду

Поздней ночью, осенней тишью…

* * *

В троллейбусе — мысли, как паутинки:

«А сердцу не нужно быть в списке видящих,

Ему достаточно невидимки…»

Так весело — кажется, через миг ещё

Счастливый билетик кондуктор вытащит,

И съест… На стёклах дрожат дождинки.

Нам зябко без снега, тепло без солнца.

Собака с ушами большими, рыжими

Так мудро посмотрит и улыбнётся

Той девочке дикой, как мальчик, стриженной,

Которая вдруг проступила странно

Сквозь девушку ларинского обличья…

Три века на сердце всё та же рана

И к песням всё та же привычка птичья.

Три века иль триста веков — неважно.

Пергамент, папирус иль список видящих,

Где нет меня, где я была однажды…

Где есть ты всегда… не прошёл и миг ещё  —

Пришёл контролёр, все билеты вытащил,

И съел. Чтобы зайцем остался каждый.

ДиН антологияМихаил ЛермонтовОдин я здесь…

195 лет со дня рождения

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сияньи голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чём?

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы…

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Тёмный дуб склонялся и шумел.

* * *

Одиночество

Как страшно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить.

Делить веселье — все готовы:

Никто не хочет грусть делить.

Один я здесь, как царь воздушный,

Страданья в сердце стеснены,

И вижу, как судьбе послушно,

Года уходят, будто сны;

И вновь приходят, с позлащённой,

Но той же старою мечтой,

И вижу гроб уединённый,

Он ждёт; что ж медлить над землёй?

Никто о том не покрушится,

И будут (я уверен в том)

О смерти больше веселиться,

Чем о рождении моём…

ДиН юбилейАнатолий ТретьяковПора моих дождей

Замечательному красноярскому поэту, постоянному автору «ДиН», Анатолию Ивановичу Третьякову недавно исполнилось 70 лет. Поздравляем Анатолия Ивановича со славным юбилеем и предлагаем читателям вспомнить его мудрые и трогательные стихи.

Редакция «ДиН»

Тревожный, сказочный и зыбкий

По стенам ходит лунный свет.

Я слышу скрипку, слышу скрипку!  —

И от неё спасенья нет.

И так печально эти звуки

Напоминают о былом…

Скрипачки тоненькие руки,

Бровей нахмуренных излом.

Я был пленён движеньем каждым.

И вспоминать о них боюсь!

Но вот опять томлюсь я жаждой

И музыкою не напьюсь.

Ах, как она была прекрасна!

И скрипка слушала её.

Любой концерт мне был, как праздник.

Как будто были мы вдвоём.

Но чувство стало вдруг привычным.

И развенчал я божество.

Зачем её концерт скрипичный?

Зачем мне это колдовство?

И свет луны, и звуки эти?

И струн неистовый порыв?

Она прекрасней всех на свете…

И снова сердце — на разрыв!

* * *

Вот и прошла пора моих дождей.

В бору темно, серебряно и сыро.

Утихла боль, пришёл конец вражде.

И перемирье обернулось миром.

Восходы гаснут на сыром ветру.

И золотая тина перелеска

Лежит в реке, недвижной поутру,  —

В реке, туманом вытертой до блеска.

Здесь скоро лёд надёжно зазвенит.

На листья упадёт холодный иней.

И выйдет солнце в пасмурный зенит,

И зимним взором край лесной окинет.

Придёт метель — опальная княжна,

И жалуясь, и гневаясь, и мучаясь…

И длинная повиснет тишина.

И вековой окажется дремучесть.

Реки катятся к морям  —

* * *

Даже горы раздвигая!

У людей судьба иная…

И живут иные зря…

Не стремятся никуда,  —

Хоть им горы не мешают,  —

Ничего не совершают,

Исчезая без следа.

Где же море у меня?

Я бы так к нему стремился!

Горизонт мой не открылся  —

Ночь не отличу от дня.

Всё проходит: ну и пусть!

В этом Мире я прохожий,

Отдохну в его прихожей,

Чтоб опять пуститься в путь!

ДиН стихиВалерий ДаркаевНа исходе мартовского дня

Тревога ложною была…

Весна вчера не наступила,

Она до юга добрела

И там народ в себя влюбила.

Народ и тронулся умом,

Когда в садах запахло мёдом,

И шандарахнул первый гром,

Грозя им яблочным приплодом.

И как всегда достался шиш

Холодной матушке Сибири.

Как с горя тут не согрешишь,

Налив стакан… вдогон четыре.

И кинешь валенком в пургу,

Чтоб прочь, как ведьма, убиралась…

А солнце в поле, на снегу

Собакой рыжею валялось.

А толку не было ничуть,

И снег до боли опротивел.

Вдруг радость чиркнула мне грудь

Сугроб — один! но засопливел…

* * *

На исходе мартовского дня

Из-под огрузневшего сугроба

Лужа посмотрела на меня,

Как на вредоносного микроба.

Будто бы смогу я помешать

В жизни ей сейчас определиться

И ручьём серебряным удрать,

Чтоб с рекой назавтра породниться.

Думая об этом, втихаря,

На меня с опаскою глядела…

Может быть, и смачно матеря:

  — Шляются тут… — разные — без дела!..

* * *

Осетра, красавца жирного,

Продавал хмельной рыбак.

Как туза держал козырного

И просил всего пятак.

«Эх, ты, дурень, деревенщина,  —

Молвил чей-то злобный рот,  —

Эта рыба с деньгой венчана,

Что ж ты делаешь, урод!..

Почему её ты, ценную

Рыбу важную вельмож,

Как треску обыкновенную…

Не с гнильцой ли, продаёшь?»..

И сказал рыбак взволнованный:

«Ла-дь, отдам, как для царя,

Но — тебе, судьбою жёваный…

Вынимай-ка три рубля?»..

* * *

Ходил по свету Человек…

Не бухарь, не повеса.

И удивлялся: «Что за век?

Не смыслю ни бельмеса!

Сплошная смута. Череда

Плевков на жизнь, науку.

Всё продаётся. Красота  —

По доллару за штуку.

По два за честь, три — за любовь,

И ни за грош Отчизна…

Ну, как же так, — бурлила кровь,  —

Дороже даже брынза».

Болела, плакала душа,

Отчизна не страдала…

О Человека не спеша

Подошвы вытирала.

ДиН стихиНиколай Гоголев

Тиль Уленшпигель

Верю в вечную молодость, в магию книги.

И века, словно строки, пошли вперекос:

Снова нищих на приступ ведёт Уленшпигель,

Нестареющий, неунывающий гёз.

И кострам и ветрам снова сердце открыто,

Снова время приходит бокалам звенеть,

Прогибается море перед гордым бушпритом,

Подминая песчаного берега медь.

Вот он, вот он — бродяга,

Не скопивший за вечную жизнь

Ничего.

Только фляга

И шпага

На боку у него.

Потому-то всегда он и молод и весел,

Что для отдыха дома себе не обрёл.

Если Тиля когда-нибудь всё же повесят,

Я возьму на себя его трудную роль.

Вот я, вот я — бродяга,

Не скопивший за вечную жизнь

Ни хрена.

Только фляга

И шпага

На боку у меня.

Поднимусь я на скользкую палубу,

Дам команду: «Залп левым бортом!»

Прохриплю на последок: «Эх, бабу бы!

Нет — вина бы! А бабу — потом!»

Захлебнусь я кровавою пеной.

Вот и всё — моей вахте шабаш.

Эй, кто там? Выходи мне на смену,

Брось промедливших на абордаж!

Где ты, новый бродяга?..

ДиН стихиЛеонид СоветниковВ тишине теней

Я в детстве подолгу любил на юру

Нацеливать в небо сомнений стрелу,

О силе небесной взывая к орлу.

Взывал — и высокий ответил,

Что сила над нами подобна орлу,

Чей огненный клюв пробивает скалу,

А коготь пронзает Вселенной юлу

И времени солнечный ветер!

Мне в юности часто являлись во сне

Ушедшие — в тлеющем, мрачном огне.

Я в поле бежал, к одинокой сосне,

Молчал — и прямая скрипела,

Что сила под нами подобна сосне,

Чей ствол корабельный увяз в глубине,

А корень взрывает могилы на дне

Миров, погребённых умело.

Я жил одиноко. И старость пришла.

Мой тлеющий разум, как ночь, обняла

Осенняя ранняя тихая мгла  —

И стал он воистину светел!

И эта холодная славная мгла

Мне жизнь осветила, как только могла,

И тихо спросил я: где ж раньше была?

Спросил, но никто не ответил.

* * *

Причалы крыш и улиц берега.

Теченье духа медленно и глухо,

И в эту глушь, в её медвежье ухо,

Собора вдета рыжая серьга.

Ловлю губами… рыбий голосок

Провинции — как слово провисает!

Вот наша жизнь: и губит, и спасает,

И дарит снег, что времени песок.

Столицы тень, но в тишине теней

Присутствует вещей перерастанье  —

Так в снеге глубина, а не блистанье;

Так в лампе тусклость, что звезды видней

ДиН гостинаяВладимир Бояринов

Гадюка

На сугреве сомлела гадюка,

В ядовитое впав забытьё.

В три погибели скручено туго

Подколодное тело её.

Всё положе восходит и выше

Расторопное солнце весны.

И дыханья змеиного тише

Над ползучей сплетаются сны.

А во снах — заливные левады,

Виноградье небесных садов

И в грехах искушённые гады

Под упругою плотью плодов.

Но зачем, накреняясь как птица,

Ясный всадник летит на неё?

И взметнулась в порыве десница,

И блеснуло в деснице копьё!

Над седым ковылём просвистело.

Полыхнуло в глазах кумачом  —

Это солнце с утра захотело

Позабавиться ярым лучом.

И затем потревожило гада,

Безмятежным уснувшего сном,

Чтоб с избытком не вызрело яда

У него на сугреве земном.

* * *

Ещё дымок над крышей вьётся

И переходит в облака  —

А дом отцовский продаётся,

Как говорится, с молотка.

Ещё стоит цветок герани

На подоконнике моём,

Тропинка узкая до бани

Ещё не тронута быльём.

Ещё ночные бродят сказки,

И ветер стонет как живой,

И без утайки, без опаски

За печкой плачет домовой.

Трещат сосновые поленья,

Горчит смолёвый чад и тлен,

И все четыре поколенья

Глядят потерянно со стен.

И старики глядят, и дети

С поблекших снимков… И меня

Никто на целом белом свете

Не встретит больше у плетня.

* * *

Странник

В недалёком, казалось, былом

Встретил странника я за селом.

С топором и пилою двуручной,

Со своею махрой неразлучной

Он едва ли не месяц подряд

Набивался ко мне на подряд.

Сговорились к весне наконец-то,

Показистее выбрали место,

И среди сосняка и рябин

Он не дом, а хоромы срубил.

Посидел, покурил на порожке,

Пошептал что-то на ухо кошке,

Кинул гузку куриную псу,

Поклонился и скрылся в лесу.

С той поры я не знаю покоя.

В этом доме творится такое!

Скрипнет в полночь простуженно дверь:

  — Здесь дорога проходит на Тверь?

Кто остался в живых? Отзовитесь!

Мы спешим.

  — А куда? — говорю.

Отвечает израненный витязь:

  — На вечернюю держим зарю,

Порубежье обходим дозором  —

Не грозит ли тевтонец разором.

Снова за полночь хлопает дверь:

  — Здесь дорога проходит на Тверь?

Здесь мусью промышляет разором?

Третий месяц пожары тушу.

Это волчий язык мародёра

Примерзает к Большому ковшу.

  — Что с Москвою? — спрошу у гусара

И закашляюсь в дыме густом.

  — Мы на зарево держим пожара.

Остальное узнаешь потом.

Чуть не с петель срывается дверь:

  — Здесь дорога проходит на Тверь?  —

На танкиста бывалого глядя,

Я знакомый увижу кураж.

  — Что ты смотришь так пристально, дядя?

  — Ничего, поблазнилось, племяш.

Но не вы ли к местам порубежным

Накануне и позавчера

Поспешали, по комнатам смежным

Просвистав, как сквозные ветра:

«Ты завейся, труба золотая»,  —

И метель завивалась в кольцо?

  — Это притча иль сказка пустая?

  — Нет, до боли знакомо лицо:

И глаза голубые, и шрамик,

Еле видный над верхней губой…

Дверь скрипит. Появляется странник:

  — Что, доволен, хозяин, избой?  —

А глаза-то, глаза! С небесами,

Не иначе, в глубоком родстве.

Только шрам не видать под усами,

Как дорогу в траве-мураве.

* * *

Когда из поволоки

Пробрезжит на востоке

Рассветная межа,

Пускай тебе приснится

Осенняя зарница  —

Заблудшая душа.

Впусти её без страха,

Она всего лишь птаха

Меж небом и землёй,

В своём скитанье давнем

Не ставшая ни камнем,

Ни мудрою змеёй.

За то, что эти годы

Делила все невзгоды

И горести твои,

Нарви ты ей морошки,

Корми её с ладошки,

Водой её пои…

* * *

Старый герб

Выводил за поветь

Вороного коня.

Красовался медведь

На гербе у меня.

На щите, на резьбе

Белокрылых ворот.

И моей худобе

Удивлялся народ:

«Ох, погубит семью!

Ох, лядащий какой!

Что меча — сулею

Не поднимет рукой!»

На щите, на гербе

Отражался сполох.

И дудел на трубе

Мне вослед скоморох:

«Что ты выдумал, князь?

Возвращайся назад!

С шатуном породнясь,

Ты погубишь посад…»

Рассмеялся в глаза

В чистом поле степняк:

«Это что за гроза?

Что за старый сушняк?

Что за дерзкий хвастун?

Что за голь-нищета?»..

Разъярился шатун

И сошёл со щита!

А в обиде медведь

Необуздан и лют…

Да не будут вдоветь

Ни княгиня, ни люд!

ДиН гостинаяЕвгений Чепурных

Нет у людей ни гвоздей, ни муки.

Кто там играет на флейте?

Кто нас спасает от смертной тоски?

Вы ему больше налейте.

Вся чистота его солнечных глаз

Порождена соучастьем.

Пусть он, сердечный, напьётся хоть раз

До абсолютного счастья.

Как ему трудно во тьме и на дне

Нам отдавать эти звуки.

А ведь и сам на последнем ремне

Носит последние брюки.

Он понимает, что высшая есть

Воля над ним и над нами.

Бог ему даст и попить, и поесть,

И разживиться штанами.

Бог ему высветит к небу пути,

И, сокрушаясь при этом,

Бог ему, мальчику, скажет: — Прости

Ты этих пьяных поэтов.

Вечно они нашумят и наврут,

Как несмышлёные чада.

Но и они не напрасно живут,

А потому, что так надо.

* * *

Не пустая угроза,

Просто очень грущу.

Кроме Деда Мороза,

Никого не пущу.

Я люблю его посох,

И волшебный мешок,

И искрящийся воздух,

Что слетает со щёк.

Хоть и хитрый он парень,

Да не вредный зато.

Как стеклянный боярин,

Он садится за стол.

Смутно в небе самарском

Проплывают в пурге

Ананасы в шампанском,

Шоколадки в фольге.

Дед, не будь сатаною,

На душе холодит.

Вся Россия со мною

На мешок твой глядит.

Не печаль её, парень,

Виду не подавай.

Улыбнись ей, боярин,

Наливай, наливай.

* * *

Один лишь раз в судьбе непышной

Я небеса поцеловал.

Пусть с журавлём промашка вышла,

Зато журавлика поймал.

Он, свыкшись с долей неизбежной,

Живёт в кармане много лет.

Он маленький

и очень нежный,

Ни у кого такого нет.

Он подрасти уже не смеет.

Угрюмым небом позабыт,

Курлыкать вовсе не умеет,

Зато немного говорит…

Пуглив, как чиж, всегда взволнован,

Он — Маугли наоборот.

Он сам не знает, для чего он

На свете, собственно, живёт.

Безгрешна в мире многогрешном,

Кому душа его нужна?..

Я б объяснил ему, конечно,

Да сам не знаю ни хрена.

* * *

Кавказский пир-96

Эта водка, что «Русской» зовут,

Видно, самая горькая в мире.

Прокати нас на танке, Махмуд,

У тебя в гараже их четыре.

Мясо белой овцы на столе

Аппетитною горкою тает.

Всё равно в полупьяном Кремле

Нас никто за людей не считает.

Правда по небу пишет крылом,

Белый день письменами усеян.

Только — чур, не стрелять за столом,

А не то и пожрать не успеем!

Много ты пострелял на веку,

Но и мы повидали немало.

Ты скажи своему кунаку,

Чтоб убрал свою руку с кинжала.

Мы летим на двуглавом орле.

Будто внове. Но это — не внове…

Прав писатель: «Россия во мгле».

А заря не бывает без крови.

* * *

В могиле неизвестного поэта,

В которую мы ляжем без имён,

Мерцают рядом свечка и комета,

Сроднившиеся в громе похорон.

Мы не прошли в анналы и в журналы.

Живя в тени, мы не отвергли тень.

Мы ляжем здесь  —

одни провинциалы

Из русских городов и деревень.

Смеясь, плутаем вдаль путей-дорожек

И крошим хлеб печали и страстей.

И, как ни странно,

этих малых крошек

Хватает на прокорм России всей…

* * *

Женщина над человеческой бойней

С красным крестом на груди,

Перекрестись, если это спокойней,

Смилуйся, не уходи.

Очередь справа — фонтанчики пыли.

Жизнь дешевеет в бою.

Выдумай так, чтоб меня не убили,

Спрячь меня в сумку свою.

  — Я за тебя помолюсь и поплачу,

Ангел мой с пулей в крыле.

Я тебя спрячу,

конечно же, спрячу

И в небесах, и в земле.

ДиН гостинаяЛеонид Сафронов

Виктору Астафьеву посвящается…

Тяга

Как над сёлами космос засвищет,

Так согнувшись от тяжких вериг,

Что-то во поле бродит и ищет

Синим светом обросший старик.

Раз набрёл на лихую ватагу  —

Не народ, а сплошной матерьял.

«Что ты ищешь?» «Небесную тягу

На земле, — говорит, — потерял».

Отвалили ему полковриги;

С голодухи и хлеб — колбаса:

«Ты бы сбросил, — гогочут, — вериги,

Легче станет попасть в небеса!»

Тут такая в них тягость попёрла,

Подхватить не успели кошли,

Всей оравой по самое горло

В ненасытную землю ушли.

И не могут сработать ни шагу

Из неё ни назад, ни вперёд,

Чуют носом небесную тягу,

Да земная за горло берёт.

Человек

В страхе землю озирая

У истоков древних рек,

Бродит изгнанный из рая

Самый первый человек.

Утучняя сладкой пищей

Плоть свою — земную персть,

Бродит он и способ ищет

Двери райские отверсть.

Но не думай, вор, о краже  —

За святой рекой Евфрат

Херувим стоит на страже

У закрытых райских врат.

Он вращает по округе

Огнедышащим мечом.

От меча бежит в испуге

Человек, бренча ключом.

И, споткнувшись, вязнет в дверце

Рыжих пойменных болот

И в тоске срывает сердце  —

С древа жизни райский плод.

* * *

Казаки

Мимо Дона тихого,

Мимо Дон-реки

Ехали угрюмые

С фронта казаки.

Грозный ветер с севера

С воем в спины дул,

На седле под буркою  —

Мёртвый есаул.

Кровь лампасом выцвела

На виске седом…

Краснозвёздным выстрелом

Выбит белый Дон.

* * *

По другому берегу

Мимо Дон-реки

Ехали суровые

С фронта казаки.

Бился под копытами

Мировой пожар…

На руках товарищей

Мёртвый комиссар.

Пуля кровью вышила

На груди кумач…

По-над Доном слышится

Материнский плач.

* * *

Мужики

Тары-бары-шаровары,

Продувные кушаки…

В городском-тверском пивбаре,

Как московские бояре,

Загуляли мужики.

Притаранили тарани

Целый ворох в сто пудов

И шумят, стирая грани,

Грани сёл и городов.

Спорят нервно, но степенно

О шелках да о бобах,

И кипит пивная пена

На прокуренных губах.

Для таких любая кружка,

Как не выкати — мала…

Вьётся пена, словно стружка,

Льётся пиво, как смола.

Раскраснелись, аки раки,

От заморского питья:

Кулаки крепки для драки,

Рожи гожи для битья.

А в сторонке горожане

Из столичных пиджаков

Смотрят, точно парижане,

На российских мужиков.

Мол, сцепитесь ради шутки,

Коли жизнь невесела,

На пятнадцатые сутки

Доберётесь до села…

…Тары-бары-шаровары,

Продувные кушаки…

В городском-тверском пивбаре,

Как московские бояре,

Пили пиво мужики.

* * *

Апокалипсис

Вылезал из житейской трясины

Змей не змей — земноводная слизь,

Это чудо завидев, осины

С перепугу, как бабы, тряслись.

Выползал на большую дорогу,

На ухабах свивался в кольцо,

Гнусно корча незримому Богу

Полуморду и полулицо.

Коль машина из тьмы наезжала,

То шофёр уходил в тормоза:

На него, свесив грозное жало,

Зверь нездешний таращил глаза.

И на кончике медного рога

С треском лопался визг колеса,

Из-под ног уходила дорога,

И летела душа в небеса…

* * *

Ночное светило небесным пупом

Сквозь тучи светило попихе с попом.

От луж бы до луж бы дорогой хромой

Скорей бы со службы добраться домой.

До милых поповен, до малых попят  —

Они, час не ровен, всё ждут и не спят,

Чтоб матушка с тятей дошли поскорей,

Прогнали бы татей от полных ларей.

Вдруг видит попиха свеченье в степи  —

От вражьего лиха, Господь, укрепи!  —

То бродит гнедая заблудшая Русь,

На мир нагнетая великую грусть…

Шепнула попиха на ухо попу  —

И вывели лихо они на тропу.

От луж бы до луж бы житейских морей

Обратно до службы дойти бы скорей!

От ямы до Яма сквозь Вечность бредут,

От срама до Храма Россию ведут.

Уснули поповны средь малых попят,

Попята неровно носами сопят.

Вдруг видят с полатей Таинственный Суд:

Что Матушка с тятей Россию спасут.

* * *

Шли попята по опята

Шли попята по опята

А за ними папа-поп,

А за папой, толстопята,

Шла попиха: топ-топ-топ…

Самый маленький попёнок

Вдруг наткнулся на пенёк:

На пеньке стоял опёнок

Одноног и одинок.

Тут сцепилися попята

Меж собой из-за гриба,

У попа рука — лопата

Кучу-бучу загребла.

Подбежала тут попиха

И сказала: «Тихо! Тихо!

Что шумите на весь лес,

Смотрит Боженька с небес.

Драться грех из-за опёнка…»

«Да», — сказал тут папа-поп

И счастливого попёнка

Тем опёнком по лбу — хлоп!

Сразу стало тихо-тихо…

У попёнка крепок лоб…

По опята шли попиха,

Три попёнка, папа-поп.

ДиН гостинаяРенат Харис (перевёл с татарского Николай Переяслов)

Морщины на лбу

1

Чем более жизнью побиты мужчины,

тем глубже им лбы исписали морщины.

Вот режет морщина мне лоб, глубока,

а чудится — это из песни строка.

Кто ж пишет морщины — судьба или время?

В них горечь и тайна,

в них мудрость и опыт.

Что нужно, чтоб лбов наших нотные станы

раскрыли в морщинах сокрытые песни  —

язык стихотворца?

игла граммофона?

смычок дирижёра?..

* * *

2

Морщина схожа с бороздой на поле.

Неясно лишь — что жизнь туда засеет?

Быть может, голос, что дрожит от боли,

быть может, слово, что созреет в клятву,

быть может, веру, что родит надежду

и вереницу светлых дней умножит…

Быть может… может…

* * *

3

Живя свой век, не знает человек

то, что морщины — суть истоки рек:

и тех, что мчатся по камням, бурля,

и тех, какие жадно пьёт земля,

и тех, что поглощают океаны,

и что без виз пересекают страны,

и тех, что трескотливы, как сороки,

и тех, что позабыли жизни сроки,

и что проворны, как в семнадцать лет,

и что покорны, будто бы им нет

и дела до того, куда им течь,

уйти в леса или в долинах лечь,

гнать пред собой волну иль времена

через страну, где мир или война,

нести плоты, байдарки иль судьбу…

Где б ни текли они, исток — на лбу.

* * *

4

Нет без причины ни одной морщины.

Они — след давней раны иль кручины.

Возможно, ещё с древней той поры,

когда оружьем были топоры.

Возможно, это прадед наш далёкий

когда-то получил урок жестокий,

когда в него разбойник бросил камнем

или кинжалом в рукопашной схватке

полосонул, сражаясь, неприятель,

или медведь в лесу его сграбастал,

чтоб меж дерев с рогатиной не шастал…

А, может быть, то чьё-то слово злое

продрало лоб ему в четыре слоя…

* * *

5

…Вот и мой лоб прочерчен строчкой жизни.

Коль это песнь — то о моей Отчизне.

Коль борозда — то под посевы хлеба.

А коль река — то та, что льётся в небо.

А если рана — то не ножевая, а от любви,

что век не заживает…

Глядя на воду(Из вереницы зарисовок)

1

Смотрю на реку. А по глади вод  —

древесный корень медленно плывёт…

Кого питал он, когда рос в земле?

Какие соки пил в глубинной мгле?

Плывёт, качаясь, словно мёртвый зверь,

как будто имя, что ничьё теперь:

тверди его хоть про себя, хоть вслух  —

оно мертво, коль с ним расстался дух…

Смотрю на реку: то и впрямь — река?

Иль то плывут меж берегов — века?

Ужель вот так и наши имена,

как этот корень, унесёт волна?..

* * *

2

Река течёт себе, не зная,

из-за чего окрестный лес

порой шумит, себя терзая,

словно в него вселился бес.

И лес стоит, не понимая

жизнь рек, что точат берега  —

куда по ним к началу мая

уходят талые снега?

И сам я тоже, тоже, тоже

постичь не в силах ни-че-го.

Смотрю на мир — и сердце гложет

непониманье тайн его…

* * *

3

Вода стоячая — зеркальна

и неподвижна с давних пор,

её частицы не сверкали,

свергаясь вниз с высоких гор.

В ней нет желанья мчаться к устью,

спеша безудержно вперёд.

И, наполняя душу грустью,

над ней — дух гнилости плывёт.

Она давно болотом стала,

в котором жизни гул затих,

словно душа, что перестала

страдать и плакать за других.

* * *

4

Легла на землю мгла тенистая,

ни лист не дрогнет, ни трава.

Вода и воздух пьют неистово

коктейль ночного колдовства.

Вода влечёт к себе магически,

словно она — гипнотизёр,

и ты тревожишься панически,

но отвести не можешь взор.

Борясь со страхом, ты решаешься

и, дождь волос собрав в пучок,

идёшь к воде — и погружаешься

в блестящий Космоса зрачок.

* * *

5

Там, где речка свои воды

от чужих скрывала глаз,

обезумев от свободы,

мылись девки в ранний час.

Без купальников, нагие,

веселились стайкой фей…

И на их тела тугие  —

я глядел из-за ветвей.

Ни ресницы, ни деревья

не скрывали сладкий вид…

…Было, было, было время,

когда очи знали стыд!

* * *

Какая во всём ненадёжность! И бренность какая!

Рассыпались камни дорог, что носили Тукая.

Урал обмелел. И увязла в скоплении ила

та лодка, что прежде Тукая по водам носила.

С чего ж земной шар, что обязан вкруг Солнца кружиться,

под весом Тукая, как будто сухарь, стал крошиться?

Ведь в мире подлунном не может быть лёгких поэтов,

поскольку поэты — несут на себе тяжесть света.

На Волгу родную Тукай попытался вернуться,

надеясь, что камни Казани под ним не прогнутся.

Там поднял на плечи Вселенную, и — в то же время

земля расступилась под ним, не сдержав это бремя…

Но, бросить не в силах просторы, что так хороши,

осталась летать над землёй его птица души,

которая, к счастью, отныне сиротства не знает

и, встретив горячее сердце, гнездо в нём свивает.

ДиН гостинаяАнатолий Аврутин

Всё ничейно… Поля? — Вот те на…

А по-русски выходит «поляна».

И высокое слово «страна»

На две трети читается «рана».

Сердце Родины. Ширь да подзол,

Хоть в подзоле всё чудится злое.

Это кто к нам с небес снизошёл?

«Снизу шёл»… Остальное — пустое…

Всё рыдали княжны в теремах,

Расшивали рубакам рубаху.

Ох, Владимир ты свет Мономах,

Что ж преемники дали-то маху?

Сколько взгляд ни мечи из-под век  —

Лишь устанут набрякшие веки,

А тут всё не поймёшь — «человек»:

О челе или, может, о веке?

Так вот, мучась, уйдём навсегда

В мир, где больше ни боли, ни бреда,

Помня — русское слово «беда»

Всё ж две трети от слова «победа»…

* * *

Старик должен жить со старухой

(Иначе всем сказкам конец),  —

Сварливою и тугоухой,

Твердящей, что он — не жилец.

Старик должен шаркать по скверу,

С газетой на лавке сидеть,

А если и выпить, то в меру,

Чтоб в рюмочке было на треть.

Старик должен к первому снегу

Взбодриться… Мол, дожил опять.

И в женщине видеть коллегу,

Анализы с ней обсуждать.

И, шаркнув ногой старомодно,

Старик должен к ручке припасть,

Когда с этой дамой дородной

Уже наболтается всласть.

Точнее, не к ручке, а к длани…

И прежде, чем грузно присесть,

Оттенок забытых желаний

В глазах благодарных прочесть.

* * *

Хватаю газету, листаю программу:

Какое-то шоу, потом — мелодрама…

А мне бы другое средь хмурого века  —

Мне что-нибудь вроде «Найти человека»…

Чтоб люди рыдали… Чтоб слёзы по лицам…

Чтоб мог бы и я, не стыдясь, прослезиться.

Да чтоб домочадцы не поняли — плачу

Я не потому, что смотрю передачу.

Мне просто иначе бы сил не хватило

Припомнить, как ты навсегда уходила…

* * *

Любимым лгу… Не лгу бумаге,

Не смог солгать календарю.

И воют в ужасе дворняги,

Когда я с Богом говорю.

И мчит со скрежетом по венам

Ржавеющий гемоглобин.

И в озарении мгновенном

Я со столетьем не един.

Я чаще там, где профиль Анны,

Где Блок, стремящийся на фронт,

Где мне рукой махнёт жеманно

Худой, взъерошенный Бальмонт.

Где император в чёрной раме  —

И свет высокий по плечам…

Где от «Стихов Прекрасной Даме»

Курсистки плачут по ночам.

В кабак зайти… Вдвоём не спеть ли

С цыганкой? И наверняка

Спасти Есенина от петли

И Гумилёва — от ЧК.

А там — Бог весть…И мне не внове

Стоять у бездны роковой,

Пока потоком чёрной крови

Не хлынет ужас мировой.

* * *

Да, мы такие… Нечего пенять.

Уходят божества, минуют сроки.

Но вновь: «Умом Россию не понять…»,

Но вновь: «Белеет парус одинокий…»

С какой бы скорбной думой на челе

Мы ни брели сквозь ужас и забвенье,

Опять: «Свеча горела на столе…»,

Опять: «Я помню чудное мгновенье…»

И сам, итожа в свой последний час

Короткий путь служения земного,

Прошепчешь, чуть дыша: «Я встретил Вас…»,

«Я встретил Вас…» И больше — ни полслова.

* * *

Расхристан вечер… Сумрак виноват,

Что мысленно всё прожито стократ,

И на закат так быстро повернуло.

А месяц что? Двенадцатая часть…

Хотя бы не споткнуться, не упасть  —

Пусть не с высот, с расшатанного стула.

Ещё когда бы чеховских мужчин,

Их душами пленясь не без причин,

Тургеневские женщины любили,

То был бы смысл иной у бытия,

Был светел духом, может быть, и я…

А так… И дух, и трепет позабыли.

А чёрен день ещё и потому,

Что сколько ни пытаюсь, не пойму  —

За что тебе любовь и безголосье?

Ведь это же так просто! — рюмку хрясь!

Вторую, третью… И душою в грязь,

Туда ж — портки, обувку и волосья.

А так душа — один сплошной озноб…

Пытаюсь петь, как в юности, взахлёб,

Когда шептали мы: «Любовь до гроба…»

Не ведали, заложники судьбы,  —

Уйдёт любовь, останутся гробы…

Любовь уж больно нервная особа.

И всё… Не знаешь, нечёт или чёт…

И что-то, жизнью названо, течёт…

Цена? Давно забытая полушка.

И снова беспросветны вечера,

И снова щеки мокрые с утра,

Как будто ночью плакала подушка…

* * *

…И без того последняя черта

Отведена за новые пределы,

Где боль — не та, где бренность — суета,

Где Божий свет — подлесок поределый.

И можно не смотреть, а созерцать,

Как снова рок становится судьбиной,

Как Авель носит Каина печать,

Соединён с ним связью пуповинной.

Поленьев нет, но теплится очаг,

И ты, летучей бренностью подхвачен,

Прозрачность видишь в небе и в речах.

И сам летишь… И сам полупрозрачен…

ДиН гостинаяТанакоз Ильясова (перевёл с казахского Николай Переяслов)

Я знаю: пускай выше гор — небеса,

но горы их высям не станут завидовать.

Пусть солнце слепит им лучами глаза  —

они своей боли слезами не выдадут.

Я знаю: пусть сыплют проклятья мне вслед  —

земля подо мной не просядет болотом.

Железо руками не гни — проку нет,

лишь мышцы порвёшь и покроешься потом.

Я знаю: орёл, погибая в бою,

не просит врага, что сильней, о пощаде.

Оставьте насильно без жала змею  —

она не заплачет о яде.

Я знаю: пусть слабой меня назовут,

пусть свергнется ливень стеною,

пусть слава и почести мимо идут,

но дар стихотворный — со мною.

Я знаю: хоть тоннами воздух скупай,

душа им вовек не напьётся.

Хоть в землю на локоть слова закопай,

поэзия — снова пробьётся!

* * *

Все нервы — в клочья! Я едва очнулась,

щенком побитым раны зализав.

И стало мне наукой прятать чувства

то слово, что никто мне не сказал.

Живу одна. Никто со мною песню

не запоёт, взглянув в мои глаза.

Так моё сердце напоило спесью

то слово, что никто мне не сказал.

Весь мир вокруг — лишь место для скитаний,

отечество — не больше, чем вокзал.

Навек меня лишило всех мечтаний

то слово, что никто мне не сказал.

Не битва мою силу подкосила,

не враг мою отвагу растерзал.

Костёр, во мне пылавший, погасило

то слово, что никто мне не сказал.

Оно мне в грудь вошло, как остры вилы,

и, в мир втолкнув, словно в огромный зал,

поэзией мне душу отравило  —

то слово, что никто мне не сказал!..

* * *

Взгляни в себя — и в сердце иль в крови

найди вакцину, что всю боль излечит.

Как ни влечёт меня предчувствие любви  —

а страшно встречи.

Входя в трамвай, от страха чуть дышу  —

а вдруг нас там прижмёт толпа друг к другу?

Сойду скорей, как будто я спешу…

Вновь — всё по кругу…

Моей не в силах изменить судьбы,

стал чёрт — святошей, а мой ангел — пьянью.

Бреду, устав от долгих дней борьбы,

меж сном и явью.

Не я ль мечтала в тишине ночей

о страсти той, что разрывает душу?

Не я ль стреляла искрами очей,

а ныне — трушу?

Я не могу понять: ты — похититель

тех чувств, что я растила, как дубы,

иль ты — мой царь и сладкий повелитель

моей судьбы?

Взгляни в меня — и в сердце иль в крови

найди вакцину, что всю боль излечит.

Как ни страшит предчувствие любви  —

а жду я встречи…

* * *

Наш мир умрёт без жёлтого огня

сентябрьских рощ и — чёрных стай грачиных!..

Хочу, чтоб кто-то полюбил меня  —

за просто так,

бездумно,

беспричинно.

Характер мой упрямый не кляня

и не ища во мне повадки царской,

хочу, чтоб кто-то полюбил меня,

как любят дети белый снег январский.

Стереотип придуманный гоня,

что собран был по фильмам и эстрадам,

хочу, чтоб кто-то полюбил меня

не потому, что нет прекрасней рядом.

Наш мир умрёт, коль смех изгонит прочь  —

ведь смех, как солнце, темень проясняет.

Не удивляйтесь

тем, кто любит ночь,

своей любви никак не объясняя.

Была б я зверь — дала б себя убить.

Но как — ненужной — кануть в смерть-пучину?

Я так хочу кого-нибудь любить  —

за просто так,

бездумно,

беспричинно…

* * *

Без пристанища

В потоках струй — пристанища не сыщешь,

народ бежит, спасаясь, от дождя.

И лишь слеза, из глаз моих сойдя,

примкнёт к тем каплям, что струятся свыше.

Средь острых скал — пристанища не сыщешь,

здесь лишь вершины гордые царят,

что серебром в лучах зари горят

да по ущельям — дикий ветер свищет.

Средь зноя дня пристанища не сыщешь,

и в родниках — пристанищ тоже нет.

Земля без нас лежала тыщи лет,

и не сказать, чтобы грустила слишком.

Вот стольный град. Войди в него, гоним

не покаяньем, а огнём ристалищ,

и гордый нрав свой, что бежит пристанищ,

как стяг победный, водрузи над ним!

* * *

Я не лавина, что летит по склону,

и не росток зелёный у тропы.

Я — пустота лишь, что подобна клону.

Я — ноль, никто. Я только часть толпы.

Нет, я не фреска, что хранит ЮНЕСКО,

над ней трясясь, как неусыпный страж.

Мечты — угасли, не оставив блеска,

прошли, растаяв, как в степи мираж.

Полжизни — пир. Вторая половина  —

то труд, то бунт средь снега и дождя.

И дух мой — рухнул, как со скал лавина,

и всю судьбу перечеркнул, шутя…

* * *

Ода зонту

«Если горы замёрзнут, то я ль буду в том виноват?»  —

говорил стылый дождь, заслоняя собой горизонт.

Мы искали прибежища, в двери стучась наугад,

позабыв дома зонт.

Дождь, как гвозди, вонзается в грунт  —

чтобы цветы расцвели вместо лужи.

И, верша многотысячный бунт,

раскрывают зонты свои души.

Кто бы душу свою ни открыл,

распахнись ему нынче удача,

словно пара зонтов — пёстрых крыл?..

О, душа моя — родина плача!

Только пни от былого леска…

Только души терзает тоска…

Кто-то встал, перекрыв горизонт,

над собой держа зонт…

В тот момент, когда дождь отгудит

уходящей водой в водостоках,

снеговик глянет с болью в груди,

чтобы мы не столкнулись в потоках,

заплутав в направленьях и сроках.

Истомившись пристанища тьмой,

я шагнула под дождь многожильный.

…Впору плакать, как дождик, самой  —

хоть бы кто-нибудь зонт предложил мне!..

ДиН стихиКонстантин КравцовДым Отечества

Неближние места

А. может, есть неближние места.

где, забредя на кладбище, не встречу

когтящих зелень звёзд пятиконечных,

но только крест воскресшего Христа.

Там испокон ко всенощным звонят,

со всех сторон старухи семенят

и, может, сам той звонницы осколок,

я, разделяя участь буквы ять,

воскресну по молитвам богомолок,

не чаявших Твой промысел понять.

* * *

Дым Отечества

Он сладок был не более, чем едок,

и если что оставит на последок,

то только холод, холод колокольный,

полуночное сборище с дрекольем,

с Иудой, что пришёл для поцелуя,

но запевает пламя аллилуйя

в сырых костях и в голосе пропащем,

и снова в жестяном больничном сквере

так голо, что гармонию обрящем

и я, и ты, любезный мой Сальери.

* * *

Растворение в осени

Вот стоящий по плечи в крови,

сад становится почвой — той красной землёй,

из которой и взят он, скудельный сосуд,  —

чаша, слепленная из листвы.

Распадается чаша — сохранно вино,

как в огне купина. Распадается свет

и становится почвой — священной землёй,

райской глиной сыновней Твоей.

ДиН стихиСофия РезникВоздушный змей

Дождик разноцветный

Мама, мне вчера приснился дождик!

Мне приснился разноцветный дождик;

Оставлял он на асфальте пятна,

Капли разноцветные — на окнах.

Он сначала синим шёл и красным,

А потом оранжевым с лиловым,

И зелёным, ярко-изумрудным

Цветом ливень с неба лил на город.

Люди забегали под навесы,

Прятались в домах и магазинах,

Чтобы не промокнуть, не заляпать,

Не испачкать платья и костюмы.

Люди закрывали плотно двери,

Закрывали поплотнее окна,

Чтобы дождь вдруг не попал случайно

Внутрь — на пол или подоконник.

Дети все сидели тихо дома,

И смотрели, как бегут дорожки

Краски по стеклу. И как машины

Разрисовывают мостовую.

Мама, мне вчера приснился дождик.

Дождь из красок, необычный дождик.

Я не стал гулять, пока не высох

След последний разноцветных капель,

Потому что ты бы не хотела,

Чтобы я запачкался случайно;

Да и как бы отстирался свитер

Или джинсы. Я остался дома.

Я бы, может, выбежал наружу

Прыгать по лилово-белым лужам,

Пальцами размазывать по листьям

Синие, оранжевые капли.

Но я знал: ты за меня боишься,

Как там я весь буду в этой краске,

И остался. Только знаешь, мама,

Я не знаю было бы мне плохо

Или нет. Давай, как будет дождик

Следующий, — выберемся вместе,

В краске чтоб измазаться на пару.

Пусть другие, чистые такие,

Смотрят на нас с завистью из окон.

* * *

Это осень! Не важно, что май на дворе.

За окном листья сухо дрожат на ветру.

Полумрак, тишина. Стынет чай на столе.

Я иду по ковру, по ковру, по ковру.

За окном представление — «Солнце в лесу».

На столе хлеб на блюдце, маслёнка и нож.

Это осень! Плевать, что июнь на носу.

Ты идёшь пока врёшь, пока врёшь, пока врёшь.

Белка серая вспрыгнула, ветку тряхнув.

Эта осень уже отдаёт декабрём.

Свет лежит полосами вкосую к окну.

Мы идём пока врём, пока врём, пока врём.

Три часа пополудни, май месяц, четверг.

На стене натюрморт: виноград и грейпфрут.

Солнце сыплется вниз. Сосны рвутся наверх.

Все идут пока врут, пока врут, пока врут.

Воздушный змей

Янику

Дети все умеют летать сперва,

Но об этом учат их забывать

Руки материнские и слова.

Отпустить детей в синеве кружить

Страшно. Да и скучно одним-то жить.

Мама, не держи меня — поддержи!

Как воздушный змей я лететь хочу!

Упаду — ты мне помоги чуть-чуть;

Если ж сильный ветер я подхвачу,

Ты под натяжением из горсти

На моток верёвочку отпусти,

А как она кончится, не грусти.

Не грусти, родная, и не робей —

Я ведь не обычный воздушный змей —

Полетав, я всё же вернусь к тебе.

ДиН детямНаталья Данилова

Ветерок озорничал

Ветерок озорничал,

В подворотнях бегал,

На мосту фонарь качал,

Колокольцами бренчал,

С крыш бросался снегом.

У прохожих рвал из рук

Свежие газеты,

У продрогших двух подруг

Выхватил береты,

Старый флюгер закружил

В энергичном танце,

Карусель запорошил,

Огоньки все затушил,

Лёд подёрнул глянцем.

По бульварам проскакал

Рыцарем отважным,

С тротуаров дань собрал  —

Длинный шлейф бумажный.

А потом что было сил

Дул в печные трубы.

Повторить концерт просил

Чей-то голос грубый.

Водосточная труба  —

Ржавая старуха  —

Пожелала ветерку

Ни пера ни пуха!

Ветерок озорничал,

Весело резвился,

Громко форточкой стучал,

Старый дед ему кричал,

Чтоб угомонился.

Только рано на покой

Ветру-малолетке,

Не сидеть ему с тоской

В золочёной клетке.

Он на то и ветерок,

Чтоб лететь, не чуя ног,

И шутить при этом,

Чтобы к нам вернуться смог

Через тысячу дорог

С пламенным приветом!

ДиН юбилей