Что делать с деньгами? Возникало множество проблем.
Можно было купить у цыган семь петушков на палочке и ещё останется шесть рублей и сорок копеек. По два леденца на брата и один — бабушке.
Можно — пятнадцать стаканов семечек.
Или того и другого вместе.
Просто глаза разбегаются!
— У Красного моста цыганка торгует. Ох, и петушки у неё! Зелёные, синие, красные! — сказал Толик.
— Она их облизывает, — заявил Шурка.
— Для чего? — удивился Толик.
— Чтоб блестели лучше.
Шурка плюнул. Слюна длинной торпедой вылетела в дыру от выбитого кирпича.
— Врёшь! — сказал Костик.
— Чтоб я пропал! Сам видел.
Шурка сидел, положив подбородок на острые колени. Задумчиво водил щепкой по пыльному полу.
Костик представил себе чёрную усатую цыганку в ярких юбках, засаленных на животе, и ему расхотелось петушков.
— Тоже мне — петушки! Съел — и нет ничего! Как и не было, — сказал Шурка. — Вот бы чего-нибудь такое купить! — он щёлкнул пальцами.
Ох, этот Шурка! Хитрющий. И про цыганку, наверно, нарочно выдумал.
— Какое «такое»? — повернулся к нему Костик. — Выкладывай!
Шурка улыбнулся.
— Вот такую бы вещь купить, чтобы была маленькая, — куда хочешь с собой бери. А потом — раз! И на этой вещи плавать можно. Как на лодке.
— Что ты несёшь? Какая вещь? При чём тут лодка? — рассердился Толик.
— При том. Если большую автомобильную камеру свернуть, — она маленькая. А надуешь, — она лодка. Понял?
Шурка встал и быстро заговорил, размахивая руками:
— Представляете? В любом месте надул — и плыви. Хочешь — у маяка отчаливай, хочешь — у рыбоколхоза. А хочешь, — он понизил голос, оглянулся, — хочешь — плыви на «Эмбу».
Шурка замолчал. Посмотрел на друзей. Глаза у них блестели. Попасть на «Эмбу» — давнишняя их мечта. Пограничники приказали вытащить на берег все лодки. Выходить в море строго-настрого запрещалось всем, кроме рыбаков рыбоколхоза. «Эмба» — это большой пароход, который стоит на мели в двух километрах от берега, за маячной косой.
«Эмбу» торпедировали немцы, когда она выходила в море после ремонта в плавучем доке. По счастью, это случилось над песчаной банкой — мелью. «Эмба» села на дно, погрузившись чуть выше ватерлинии.
Издали казалось, что плывёт сильно перегруженное судно.
Фашистам тоже так казалось, и поэтому каждая их подлодка, которая забредала в эти места, считала своим долгом всадить в «Эмбу» парочку торпед.
Так она и стояла.
Снимать её с мели не было смысла: все машины разворочены и корпус как решето.
— Вот бы, а?! — Костик даже привстал. — Только где её купишь, камеру?
— На барахолке, — авторитетно заявил Шурка, — там всё есть. Дядя Саша недавно там леску прозрачную купил. Говорит, только птичьего молока там нет.
— А нам его и не надо, — сказал Толик.
— У нас на чердаке насос велосипедный есть, — сообщил Костик.
— Ну да? Тогда обязательно надо покупать, — сказал Шурка. — Для чего ж насос, если накачивать нечего? Вжик, вжик!
Шурка надул щёки.
— Бабушку попросим сшить такой мешок, чтобы в него засовывать камеру. Круглый. Накачаешь — и будет дно, как у лодки. Вжик, вжик! — заорал Костик и толкнул Тольку.
— «Эмбу» на абордаж! Вжик, вжик! — Толька подмял под себя Шурку, Костик стал его стаскивать. Скатились с матраса на пол.
— Встречаем фашистов — и вжик, вжик! Берём в плен подлодку! — орал Шурка. — Я — капитан! Вжик, вжик! Назначаю Костика боцманом! Вжик, вжик! Назначаю Тольку коком.
— Вжик, вжик! Выстреливаем хвастуном Шуркой вместо торпеды, — обиженно сказал Толик.
Барахолка
Ещё издали слышался непонятный гул. Чем ближе подходили к пустырю за базарной площадью, тем больше этот гул нарастал.
Когда прошли между расставленными, как толстые ноги, опорами виадука и обогнули железнодорожную насыпь, гул выплеснулся на дорогу, распался на отдельные выкрики — то визгливые, то угрожающие. Ребята даже остановились. Прижались друг к другу.
Перед ними колыхалась громадная толпа. Люди шныряли в разные стороны, что-то кричали, размахивали руками. Над толпой висело облако пыли.
— Ух ты! — прошептал Шурка.
Они медленно подошли поближе. Толпа, казавшаяся издали сплошной, вблизи разделилась на отдельные кучки, с узкими проходами между ними. Ребята взялись за руки и медленно стали пробираться вперёд.
Чего только здесь не было!
Какая-то бабка, укутанная, несмотря на жару, в тёплый шерстяной платок, продавала здоровенный пузатый самовар и живого петуха. Рядом сидела другая; перед ней на старом мешке лежала гора рваных туфель. Туфли были разные — большие и маленькие, с оторванными подошвами, непарные. И среди этого хлама — огромные стенные часы с одной стрелкой в деревянном футляре. А футляр весь в золочёных шишечках.
Продавали ржавые замки́ и лохматую дворнягу, плетёные корзины и хрустальную люстру.
Но больше всего на барахолке было каких-то юрких людей, которые ничего не продавали. Они сновали в разных направлениях, шептались друг с другом, показывали что-то, спрятанное за пазухой.
Постепенно мальчишки настолько привыкли к шуму, что смогли разговаривать.
— Разве здесь что-нибудь найдёшь? — прокричал Толик.
— Найдём, — ответил Шурка. — Искать надо.
— Только не расходиться, а то сразу потеряемся, — сказал Костик.
Пройдя несколько шагов, они очутились в том месте, где ковали медные кувшины и чашки. Кузнецы были старые, бородатые, с большими висячими носами. Все в кожаных фартуках, очень похожие друг на друга.
Небольшими молоточками они быстро ударяли по листу меди: «Дзинь, дзинь! Бонг, бонг!»
Грохот стоял такой, что остальной шум барахолки казался тишиной.
Здесь было необычайно интересно.
На глазах у мальчишек кузнец выковал широкую медную чашу. Повертел её в руках, полюбовался — и поставил рядом с другими.
Мальчишки так бы и простояли возле кузнецов, глядя, как ловкие молоточки гнут, растягивают, сминают податливую медь, но целеустремлённый Шурка потащил их дальше. Они уже немного освоились и продвигались быстрее, прыгая, как и все, через разложенные товары.
Толик нечаянно наступил на деревянную ложку, десятки которых были разложены на соломенной подстилке, и тут же здоровенная тётка ловко съездила его по затылку и обругала такими словами, каких они и от мужиков не слыхали.
Удирая от разъярённой торговки, мальчишки наткнулись на толпу, плотным кольцом окружившую человека на раскладном стульчике.
Они протиснулись вперёд.
Из толпы заорали, толкнули, и мальчишки сели на пыльную землю рядом с раскладным стульчиком.
На нём сидел здоровенный дядька, стриженный наголо, с глубоким шрамом на подбородке и без двух пальцев на правой руке — среднего и указательного. Перед ним лежал маленький деревянный чемоданчик с острыми металлическими уголками. Дядька покосился на мальчишек и закричал неожиданно тонким, как у женщины, голосом:
— Уважаемые граждане! Ваше счастье в ваших же руках! Что вы себе смотрите? На ваших трудовых ручках десять пальцев. Каждым пальцем вы легко выиграете червонец у несчастного калеки. Десять на десять — сто!
Он ещё раз слово в слово прокричал всё это. И ещё, и ещё, без перерыва. В толпе зашевелились, и напротив беспалого, стыдливо улыбаясь, сел старик в замасленной тельняшке.
Беспалый ловко выдернул из нагрудного кармана клетчатой рубахи смолёную бечёвочку, разложил её на чемоданчике петлями.
— Прошу внимания, граждане! — закричал он. — Всё честно, благородно. Суёшь палец в петлю, шкертик затягивается — твой червонец, не затягивается — мой.
Корявый коричневый палец старика захлестнула бечёвка. Беспалый открыл чемоданчик, полный денег, вынул десять рублей и протянул старику.
— Грабьте несчастного калеку, обирайте! — весело прокричал он.
Старик не хотел брать деньги, отталкивал. Но беспалый засунул бумажку ему за пазуху.
— Давай, старик, давай! Деньги наши — будут ваши! — кричал он.
Старик снова сунул палец и… отдал выигранную десятку обратно: бечёвка скользнула змейкой, петля не затянулась.
Через десять минут, переложив из своего кармана в деревянный чемоданчик сто шестьдесят рублей, старик встал и понурясь пошёл прочь. А беспалый кричал:
— Давай! Налетай! Деньги наши — будут ваши! Не смотри на старика — глаз у деда не тот.
И приоткрывал чемодан с деньгами. Показывал.
— Ничего не жалко для уважаемых, всё бери! — выкрикивал он.
— Награбленного небось и не жалко, — очень тихо сказала старая исхудалая женщина, стоявшая позади ребят.
Она сказала это чуть слышно. Но у беспалого слух, видно, был собачий. Он вскинул голову и полоснул женщину взглядом. Она тихо охнула и поспешно выбралась из толпы.
— А вдруг это он, помнишь, Шурка? Крепость помнишь? — прошептал Костик.
Шурка пренебрежительно махнул рукой и снова повернулся к беспалому. Глаза у Шурки азартно блестели.
Примерно за час беспалый обобрал пятерых. Действовал он со всеми одинаково и безошибочно: один-два раза давал выиграть, а потом бечёвка как заколдованная скользила мимо пальцев.
— Костик, давай, попробуем, — прошептал Шурка.
— Ты что, свихнулся? Он же жулик, — ответил Костик.
— Не бойся, я заметил, как он это делает, всё время смотрю.
Костик повернулся к Толику:
— Дадим?
— Пусть попробует, — азартно прошептал Толик.
Костик передал Шурке тридцатирублёвую бумажку, которую всё время сжимал в кулаке.
— Дяденька, а мне можно попробовать? — спросил Шурка у беспалого.
— А деньги есть?
— Вот!
Шурка помахал деньгами.
— Грабь бедного калеку, обирай! — пронзительно закричал беспалый. И раскинул верёвочку.
Шурка долго смотрел, потом сунул палец. Петля затянулась. В толпе никто этому не удивился. Снова легла бечёвка и снова затянулась вокруг Шуркиного пальца.
— Ай, ай! — кричал беспалый. — Грабёж среди белого дня. А ну, давай ещё. — И третья десятка перешла в руки Шурки. Толпа зашевелилась, загалдела.