Многое за долгий этот путь.
Потому, быть может, и таились
В их глазах тревожные огни
В поздний час, когда остановились
У порога Смольного они.
Но когда радушный их хозяин,
Человек в потертом пиджаке,
Сам работой до смерти измаян,
С ними говорил накоротке,
Говорил о скудном их районе,
Говорил о той поре, когда
Выйдут электрические кони
На поля народного труда,
Говорил, как жизнь расправит крылья,
Как, воспрянув духом, весь народ
Золотые хлебы изобилья
По стране, ликуя, понесет, —
Лишь тогда тяжелая тревога
В трех сердцах растаяла, как сон,
И внезапно видно стало много
Из того, что видел только он.
И котомки сами развязались,
Серой пылью в комнате пыля,
И в руках стыдливо показались
Черствые ржаные кренделя.
С этим угощеньем безыскусным
К Ленину крестьяне подошли.
Ели все. И горьким был и вкусным
Скудный дар истерзанной земли.
1954
АНАТОЛИЙ ЧИВИЛИХИН
ПЕСНЯ В МЕТЕЛЬ
Снег и ветер. На улицах пусто.
Льет фонарь неприветливый свет.
Размышленьям о судьбах искусства
В полутьме предается поэт.
Он размаху событий дивится,
Отвергая покой и уют.
В дневнике песнопевца-провидца
Запись: «Хлеба почти не дают».
В дни бесхлебицы думу баюкай,
Чтó Россию восставшую ждет.
Ураганоподобною вьюгой
Начался восемнадцатый год.
Ликовать еще родине рано,
Но, хоть доля ее тяжела,
Под свистящим крылом урагана
У поэта душа ожила.
Значит, в сердце не старом, но мудром
Есть запас нерастраченных сил.
«Учредилка разогнана утром», —
Блок спокойно в дневник заносил.
Видно, ждал он таких потрясений,
Что великим легендам родня...
Позвонил ему нынче Есенин:
Мол, ругают и вас и меня.
Ну еще бы его не ругали —
Обреченные злобы полны.
Ну, а он услыхал в урагане
Упоительный голос весны.
У поэта дорога прямая.
Не ему ль диктовала мечта:
«Узнаю тебя, жизнь, принимаю
И приветствую звоном щита».
Сердце вихрю январскому радо.
О мечте забывать не веля,
От фабричных громад Петрограда
Ждет чудесного слова Земля.
И забыться уж больше не мог он,
Нарастающий слушая гул.
...Вот солдаты прошли мимо окон,
Свой бессменный неся караул.
Прозвучали шаги и затихли.
И, как будто пускаясь в полет,
Начинает он слово о вихре,
Революции поступь поет.
1955
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
ЗВЕЗДА
Когда лежать я буду под землею,
Свершив дорогу долгую труда,
Хочу, чтобы всходила надо мною
Моей страной зажженная звезда.
Всю жизнь она в моем стояла небе,
Светила верно родине моей.
Меня связал нерасторжимый жребий
С бессмертием простых ее лучей.
Под нею столько протекло событий,
Великих испытаний и побед.
Пусть навсегда в моем родном зените
Стоит ее неугасимый свет!
К надежде мира сердце обращаю,
И в час, когда ко мне сойдет покой,
Пусть и меня вот здесь положат, с краю,
Под этой негасимою звездой!
1955
НИКОЛАЙ КУТОВ
ПЕСНЯ
Взял трехрядку саратовский парень.
Задышала мехами гармонь.
И за песню ему благодарен
Взвод, еще не ходивший в огонь.
Он поет про разлуку, не зная,
Что разлука с друзьями близка
И что вычеркнет пуля шальная
Гармониста из списков полка.
И по-новому как-то взглянули
Молодые ребята на мир.
Пусть еще и не встали под пули,
Он уже по-особому мил.
Поезд песню увозит куда-то
В даль, в рассвет, что морозен и мглист...
А теперь эту песню солдата
Запевает другой гармонист.
И ему, может быть, неизвестно,
Что у ней за плечами года,
Что на Волге была эта песня
И на Эльбе брала города.
1955
ВАДИМ ШЕФНЕР
СЛОВА
Много слов на земле. Есть дневные слова—
В них весеннего неба сквозит синева.
Есть ночные слова, о которых мы днем
Вспоминаем с улыбкой и сладким стыдом.
Есть слова — словно раны, слова — словно суд, —
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
Словом можно продать, и предать, и купить,
Слово можно в разящий свинец перелить.
Но слова всем словам в языке у нас есть:
Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь.
Повторять их не смею на каждом шагу, —
Как знамена в чехле, их в душе берегу.
Кто их часто твердит — я не верю тому,
Позабудет о них он в огне и дыму.
Он не вспомнит о них на горящем мосту,
Их забудет иной на высоком посту.
Тот, кто хочет нажиться на гордых словах,
Оскорбляет героев бесчисленных прах,
Тех, кто в темных лесах и траншеях сырых,
Не твердя этих слов, умирали за них.
Пусть разменной монетой не служат они —
Золотым эталоном их в сердце храни!
И не делай их слугами в мелком быту —
Береги изначальную их чистоту.
Когда радость — как буря иль горе — как ночь,
Только эти слова тебе могут помочь!
1956
НИКОЛАЙ БРАУН
КОНИ НА АНИЧКОВОМ МОСТУ
Веленью мастера покорны,
Пройдя чистилище огня,
Взвились на воздух вихрем черным
Четыре бронзовых коня.
И в тот же миг четыре юных
Могучих всадника, с земли
Вскочив, поводья, словно струны,
В единоборстве напрягли.
Напрасно кони бьют копытом,
Сорваться с места норовят,
И ржут, и прядают сердито,
И рвут поводья, и храпят.
Но мышцы юношей могучих,
Сноровка, разум и напор,
Остепеняя нрав кипучий,
Уже решают старый спор.
Поводья натянув тугие,
Смиряют дикий нрав коня...
Так город мой смирял стихии
Воды, и стали, и огня.
1956
АЛЕКСАНДР ГИТОВИЧ
СТАРОМУ ДРУГУ
К. А. Демину
Ну вот мы и встретимся снова,
Вдвоем посидим у стола,
Обдумаем век наш суровый,
Превратные наши дела.
Что ж, старое сердце не вынешь,
Никак не починишь его...
Мы вместе выходим на финиш,
И вроде бы — всё ничего.
И все же, как надобно смертным,
Еще раз проверим, дружок, —
Горит ли огонь беззаветный,
Который в нас Ленин зажег?
1958
ГЛЕБ ПАГИРЕВ
ЛИНИЯ ЖИЗНИ
Вот говорят: «Что было, то уплыло»,
свои же корни заживо рубя.
Все оставляю при себе, что было,
ни в чем не отрекаюсь от себя.
Я — не мечта, возникшая из дыма,
не облачко, что тает на лету, —
былое от меня неотделимо,
я из него, как дерево, расту.
Оно живет, оно не отзвучало,
оно мое — от самых первых дней,
там все истоки, все мои начала,
все даты биографии моей.
Там первые царапины и метки,
и первые открытые моря,
и годы нашей первой пятилетки,
и первый бой, и молодость моя!
За мной стоят события, как горы,
во мне живут, отчетливо звуча,
и выстрелы по Зимнему с «Авроры»,
и глуховатый голос Ильича.
Мой возраст можно высчитать по кольцам,
по веткам, по наплывам янтаря.
Плакат «Ты записался добровольцем?»
мне заменял страницы букваря.
За мной стоят трагедии и драмы,
не год, не два, а целых сорок лет
накапливались ссадины и шрамы,
рождался мой сегодняшний портрет.
Другой глядит и морщится: калека.
Не знает он, бежавший от огня,
что все невзгоды нынешнего века
ломали и калечили меня.
Ну некрасив, ну небезгрешен — каюсь,
суди меня хоть с носа, хоть с хвоста,
но от того, чем жил, не отрекаюсь,
как сукин сын, не помнящий родства.
Я не беру назад свои улыбки,
не путаюсь в трех соснах, как в лесу,
и каждый день за прежние ошибки
по всем статьям ответственность несу.
Мне прошлое не в тягость, не в обузу,
как старая котомка за спиной:
оно собой мою питает музу