- Интересы Франции, мой дорогой Фрей, требуют того, чтобы Президент Франции не бегал по кустам от какого-то несчастного выродка и... - он сделал паузу, и презрение к неизвестному убийце угрожающе повисло в воздухе, - ... и к тому же, иностранца.
Роже Фрей понял, что проиграл. Генерал не вышел из себя, как ожидалось. Он говорил ясно и точно, как человек, ни в коем случае не желающий быть непонятым собеседником.
До полковника Тесье, сидевшего в приемной, доносились лишь обрывки фраз.
- Франция не потерпит... величие и достоинство... от какого- то шакала...
Через две минуты министр уже покидал кабинет Президента. Он сдержанно кивнул полковнику Тесье, прошел через Салон де Ордонанс и вниз по лестнице, к вестибюлю.
"Вот, - подумал старший швейцар, сопровождая министра к ожидающему "Ситроену", - идет человек с какой-то чертовски серьезной проблемой в голове. Интересно, что это такое наговорил ему Старик." Но, будучи старшим, он сохранил бесстрастное выражение лица, такое же непоколебимое, как и фасад дворца, в котором он прослужил двадцать лет.
- Нет, так не пойдет. Президент высказался однозначно по этому вопросу.
Роже Фрей отвернулся от окна своего кабинета и повернулся к человеку, которому была адресована ремарка. Через несколько минут по возвращении из Елисейского Дворца он вызвал к себе начальника канцелярии, или, как его еще называли, начальника кабинета. Александр Сангинетти был корсиканцем. Это был человек, которому Министр Внутренних дел за последние два года делегировал большие полномочия по формированию определенной идеологии в рядах французских сил безопасности. Репутация Сангинетти складывалась из спектра противоречивых мнений, зависевших от того, какими политическими воззрениями и понятием концепции прав человека обладал его оппонент.
Крайне левые ненавидели и боялись его за непоколебимое участие в формировании 45-тысячных полувоенных формирований по подавлению мятежей с их нешуточной тактикой ведения боя при столкновении с уличной демонстрацией, по чьей бы инициативе она ни затевалась - левых или правых...
Коммунисты называли его фашистом. Вероятно, по той причине, что многие из его методов поддержания общественного порядка напоминали те, которыми пользовались в пролетарских раях по ту сторону железного занавеса. Крайне правые, тоже называемые фашистами левыми, ненавидели его в равной степени, приводя те же аргументы о подавлении демократии и гражданских прав, но более вероятно потому, что он с жестокой последовательностью осуществлял свои методы, предотвращая полный хаос, приведший бы к правому перевороту, якобы направленному на восстановление того самого порядка, которого Сангинетти с таким упорством добивался.
У простых французов он тоже не вызывал симпатий, поскольку драконовские указы, вышедшие из его офиса, коснулись и их: шлагбаумы на улицах, проверка документов на всех основных магистралях и перекрестках, заграждения на шоссе и обошедшие всю прессу фотографии молодых демонстрантов, сбитых на землю дубинками боевиков из спецформирований. Пресса окрестила его "месье анти-ОАС", и вся, кроме немногочисленных голлистских изданий, облаяла его вдоль и поперек. Если какие-то эмоции и владели им от осознания статуса самого презираемого человека Франции, он все же умело управлял собой, скрывая их под маской безразличия. Его верховное божество помещалось в Елисейском Дворце, и внутри этой религии Александр Сангинетти чувствовал себя главой курии. Он пожирал глазами пухлую папку, лежавшую перед ним на столе, в которой находился доклад Роллана.
- Это невозможно. Невозможно. Я не понимаю его. Мы хотим защитить его жизнь, а он не позволяет нам сделать этого. Я бы из-под земли достал этого Шакала. Но вы говорите, нам запрещено предпринимать контрмеры. Что же нам делать? Ждать, пока он нанесет удар? Сидеть и ждать?
Министр вздохнул. Он ничего другого и не ждал от главы своего кабинета, но это не облегчало задачу. Он снова сел за стол.
- Послушай, Александр. Во-первых, у нас нет абсолютной уверенности в том, что доклад Роллана содержит реальную информацию. Это его собственные заключения, сделанные из бреда этого... как его... Ковальского, который к тому же теперь мертв. Возможно, Роллан ошибается. В Вене все еще ведутся поиски. Я связался с Жибо, он ожидает ответ к вечеру. К тому же, затевать общенациональный поиск иностранца, известного лишь под кодовым именем, не совсем реально. В этом вопросе я готов согласиться с Президентом. Кроме того, я повторяю инструкции... нет, абсолютно определенные указания Президента. Повторяю для того, чтобы ни у кого из нас не было по поводу них разногласий. Никакой огласки, никакого общенационального розыска, никакого упоминания о поступившей информации вне узкого круга доверенных лиц. Президент считает, что если секрет выйдет из стен правительственных учреждений, пресса разойдется вовсю и другие нации только посмеются над нами, а любые предпринятые меры предосторожности будут восприняты как здесь, так и за границей забавным зрелищем, которое устроил Президент Франции, прячась от убийцы-одиночки, к тому же иностранца.
- Он, я повторяю, этого не потерпит. Фактически, - министр выделил сказанное поднятым указательным пальцем, - он ясно дал понять, что если в результате работы над этим делом хоть какие-то детали или просто общая информация выплывут на поверхность, падут головы. Поверьте, мой друг, я никогда не видел его более решительным.
- А как же насчет общественной программы, - настаивал корсиканец, - ее, без сомнения, необходимо изменить. Он больше не должен появляться в общественных местах, пока не будет пойман этот человек. Он, несомненно, должен...
- Он ничего не отменит. Не будет никаких изменений, ни на час, ни на минуту. Все должно происходить в абсолютной секретности.
В первый раз со времени февральского покушения в Военной Академии, закончившегося арестом заговорщиков, Александр Сангинетти почувствовал себя отброшенным к тому, с чего начинал. В последние два месяца, сражаясь против волны банковских ограблений и лихих налетов, он позволил себе надеяться, что худшее уже позади. Корсиканец считал, что крах аппарата ОАС под воздействием двойных ударов - Службы "Действие" изнутри и его боевиков снаружи - сопровождается предсмертными судорогами Секретной Армии и последними конвульсиями, направленными на финансовое обеспечение беззаботной жизни в изгнании.
Однако последняя страница доклада Роллана свидетельствовала о том, что его огромная армия двойных агентов, внедренных в святая святых ОАС, была обойдена с фланга умелым маневром неприятеля, заключавшемся в анонимности убийцы, известного лишь трем лицам, которые к тому же находились в Риме и были для него недостижимы. Он понимал, что огромные архивы, содержащие досье на всех, кто хотя бы отдаленно был когда-либо связан с ОАС, в данной ситуации оказались бесполезны по одной простой причине: Шакал был иностранцем.
- Если нам запрещают действовать, что же нам тогда остается?
- Я не сказал, что нам запрещено действовать, - поправил Фрей. - Я сказал, что нам запрещено действовать публично. Все должно проходить тайно. Это оставляет нам лишь один выбор. Личность убийцы должна быть установлена скрытным расследованием, где бы он ни находился - во Франции или заграницей, - он должен быть выслежен и уничтожен без колебания. Это, господа, единственный путь, открытый для нас.
Министр Внутренних дел обвел глазами чиновников министерства, давая всем почувствовать вес своих слов. Кроме него самого, на заседании присутствовали четырнадцать человек.
Министр стоял во главе стола, справа от него сидел глава кабинета, слева - Префект, политический руководитель полицейских сил Франции.
Справа от Сангинетти находились генерал Жибо, глава Службы Безопасности SDECE, полковник Роллан, шеф Службы "Действие" и автор доклада, копии которого лежали перед каждым из присутствующих. Далее, за Ролланом, сидели: комиссар Дюкре, начальник охраны Президента и полковник Сен-Клер де Вибан, состоявший в штате Елисейского Дворца, - фанатичный голлист, но не менее известный в окружении Президента как человек, равно фанатичный в удовлетворении своих жизненных амбиций. Слева от месье Мориса Пагона, Префекта полиции, сидели месье Морис Гримо, директор французской национальной уголовной полиции Сюрете Насьональ, и далее в ряд пять руководителей отделов Сюрете.
Сюрете Насьональ была излюбленной темой новеллистов, в романах которых она неизменно наголову разбивала все преступные силы. Однако на самом деле сама по себе СН была небольшим заведением со скромным штатом сотрудников, в подчинении которого находились пять криминальных отделов, выполнявших в действительности всю работу. Функции Сюрете были чисто административными. Так же, как и у Интерпола, имеющего не менее грозную репутацию, в ее штате не было ни одного детектива.
Следом за Морисом Гримо сидел человек, под чьим руководством находились все детективы и органы расследования Франции. Это был Макс Ферне, директор Судебной Полиции. Кроме огромной штаб-квартиры на набережной Ки де Орфевр, во много раз превосходившей по размерам штаб-квартиру Сюрете Насьональ, находившуюся на Рю де Сосэ, 11, за углом Министерства Внутренних дел, Судебная Полиция располагала семнадцатью региональными отделениями, по одному на каждый из полицейских участков метрополии. В них входило 453 районных отделения полиции, подразделяющихся на 253 окружных комиссариата, 126 местных полицейских постов и 73 центральных комиссариата. Вся эта сеть охватывает две тысячи городов и деревень Франции. Это силы борьбы с преступностью. В сельской местности и вдоль шоссе более общей задачей по поддержанию порядка занимаются Национальная Жандармерия и дорожная полиция Жандарм Мобил.
Во многих районах жандармерия и агенты полиции располагались в одних и тех же зданиях и совместно распоряжались наличными техническими средствами, что зачастую увеличивало общую эффективность сил охраны порядка. Общее количество людей, находившихся в 1963 году под руководством Макса Ферне в Судебной Полиции, составляло 20 тысяч человек.