Уиберг четырнадцать лет проработал за границей специальным корреспондентом"Нью-Йорк Таймс", из них десять посвятил еще и другой, совсем особой профессиии в разное время провел в общей сложности восемнадцать недель в Англии. (Вподсчетах он, естественно, был весьма точен.) Вот почему жилище ЭдмундаДжерарда Дарлинга сильно его удивило.
Служба Контроля над народонаселением была учреждена ровно десять лет назад,после страшного, охватившего весь мир голода 1980 года, и с тех пор Англияпочти не изменилась. Выезжая по автостраде номер четыре из Лондоне, Уибергвновь увидал небоскребы, выросшие на месте Зеленого пояса, которым некогдаобведен был город, — под такими же каменными громадами бесследно исчезли округУэстчестер в штате Нью-Йорк, Арлингтон в Вирджинии, Ивенстон в Иллинойсе,Беркли в Калифорнии. Позднее таких махин почти не возводили, в этом больше небыло нужды, раз численность населения не возрастала, однако построили их наскорую руку, и потому многие через некоторое время придется заменять новыми.
Городок Мейденхед, где численность населения остановилась на отметке 20 000, свиду тоже ничуть не переменился с тех пор, как Уиберг проезжал его в последнийраз, направляясь в Оксфорд. (Тогда он наносил подобный визит специалисту поэрозии берегов Чарлзу Чарлстону Шеклтону, тот был отчасти еще и писатель.)Однако на этот раз у Мейденхед-Тикет надо было свернуть с автострады, инеожиданно Уиберг оказался в самой настоящей сельской местности, он и неподозревал, что еще сохранилось такое, да не где-нибудь, а между Лондоном иРедингом!
Добрых пять миль он пробирался узеньким проселком — еле-еле впору проехатьодной машине, сверху сплошь нависли ветви деревьев, — и выехал на круглый,тоже обсаженный деревьями крохотный пятачок, который, кажется, переплюнул быребенок, не возвышайся посередине десятифутовая замшелая колонна — памятникпавшим в Первой мировой войне. По другую сторону ютилась деревня Шарлок-Роу,куда он направлялся, там, похоже, всего-то было — церквушка, пивная да сполдюжины лавчонок[1]. Должно быть, неподалеку имелся еще и пруд:откуда-то слабо доносилось утиное кряканье.
"Файтл"[2], обительроманиста, тоже стояла на Хай-стрит — видимо, единственной здешней улице.Большой двухэтажный дом, крыша соломенная, стены выбелены, дубовые балкикогда-то были выкрашены в черный цвет. Солому совсем недавно сменили, поверхнее для защиты от птиц натянута проволочная сетка; в остальном вид у доматакой, словно его строили примерно в шестнадцатом веке, да так оно, вероятно,и есть.
Уиберг поставил свою старую машину в сторонке и нашарил в кармане курткизаготовленный агентством "Ассошиэйтед пресс" некролог, бумага чуть слышно,успокоительно зашуршала под рукой. Вынимать ее незачем, он уже выучил некрологнаизусть. Именно эти гранки, доставленные почтой неделю назад, и заставили егопуститься в путь. Некролог должен появиться почти через год, но в печати ужесообщалось, что Дарлинг болен, а это всегда неплохой предлог — в сущности, импользуешься чаще всего.
Он вылез из машины, подошел к огромной, точно у сарая, парадной двери ипостучал; открыла чистенькая, пухленькая, румяная девушка, судя по платьюгорничная. Он назвал себя.
— Да-да, мистер Уиберг, сэр Эдмунд вас дожидается, — сказала она, и повыговору он сразу узнал ирландку. — Может, хотите обождать в саду?
— С удовольствием.
Очевидно, эта девушка служит совсем недавно, ведь знаменитый писатель непросто дворянин, но награжден орденом "За заслуги"[3], а значит,его надо величать куда торжественней; впрочем, по слухам, Дарлинг равнодушен ктаким пустякам и уж наверно даже не подумал бы поправлять горничную.
Она провела гостя через просторную столовую, где дубовые балки потолка низконависали над головой, а очаг сложен был из самодельного кирпича, отвориластеклянную дверь в глубине, и Уиберг оказался в саду. Сад размером примерно впол-акра — розы, еще какие-то цветущие кусты, их огибают посыпанные пескомдорожки, тут же несколько старых яблонь и груш и даже одна смоковница. Частьземли отведена под огород, в уголке под навесом высажены какие-то растеньица вгоршках; от дороги и от соседей все это заслоняют плетень из ивовых прутьев иживая изгородь — стена вечнозеленого кустарника.
Но любопытней всего показался Уибергу кирпичный флигелек в глубине сада,предназначенный для гостей или, может быть, для прислуги. В некрологе сказано,что тут есть отдельная ванная (или туалетная, как до сих пор деликатновыражаются англичане из средних слоев); в этой-то пристройке Дарлинг писалсвои книги в пору, когда с ним еще жила семья. Вначале у домика былаостроверхая черепичная крыша, но ее давно почти всю разобрали, чтобыоборудовать знаменитую маленькую обсерваторию.
"Здешние края не слишком подходили для астрономических наблюдений, даже когдасамого Дарлинга еще и на свете не было, — думал Уиберг, — а впрочем, наверно,Дарлинга это мало трогало. Он любитель наук (однажды назвал их "лучшим в миреспортом для созерцателей") и свою обсерваторию построил не для настоящихизысканий — просто ему нравится смотреть на небо".
Уиберг заглянул в окно, но внутри не осталось и следа былых занятий владельца;видно, теперь этим домиком пользуется только горничная. Уиберг вздохнул. Онбыл человек не слишком чувствительный — просто не мог себе этого позволить, —но порой его и самого угнетала его профессия.
Он опять пошел бродить по саду, нюхал розы и желтофиоли. В Америке онжелтофиолей никогда не видал; какой у них пряный, экзотический аромат… такпахнет цветущий табак, а может быть (вдруг подсказало воображение), травы,которыми пользовались для бальзамирования в Древнем Египте.
Потом его позвала горничная. Опять провела через столовую и дальше, по длиннойи просторной, сворачивающей под прямым углом галерее с камином из шлифованногокамня и стеной, сплошь уставленной книжными полками, к лестнице. На второмэтаже помещалась спальня хозяина дома. Уиберг шагнул к двери.
— Осторожно, сэр! Голову! — крикнула девушка, но опоздала, он не успелнагнуться и ушиб макушку. В комнате раздался смешок.
— Вам не первому досталось, — произнес мужской голос. — Если несешь сюдакой-что за пазухой, лучше поостеречься, черт подери.
Ударился Уиберг не сильно и тотчас про это забыл.
Эдмунд Джерард Дарлинг в теплом клетчатом халате, опираясь на гору подушек,полусидел в огромной кровати — на пуховой перине, судя по тому, как глубокоутонуло в ней худое, слабое тело. Все еще внушительная грива волос, хоть они ипоредели надо лбом по сравнению с последней фотографией, что красуется насуперобложках, и всё те же очки — стекла без оправы, золотые дужки. Лицо его,лицо старого патриция, наперекор болезни, чуть пополнело, черты отяжелели,появилось в них что-то от доброго дядюшки — странно видеть это выражение учеловека, который почти шестьдесят лет кряду в критических статьяхнемилосердно бичевал своих собратьев за невежество, за незнание самых основродной литературы, не говоря уже о литературе мировой.
— Для меня большая честь и удовольствие видеть вас, сэр, — сказал Уиберг,доставая записную книжку.
— Жаль, что не могу отплатить такой же любезностью, — отозвался Дарлинг иуказал гостю на глубокое кресло. — Впрочем, я давно уже вас поджидаю. Всущности, мысли мои занимает только один последний вопрос, и я был бы весьмапризнателен вам за прямой и честный ответ… разумеется, если вам позволеноотвечать.
— Ну конечно, сэр, к вашим услугам. В конце концов, я ведь тоже пришелзадавать вопросы. Спрашивайте.
— Кто вы? — спросил писатель. — Только предвестник палача или палачсобственной персоной?
Уиберг смущенно, через силу усмехнулся.
— Право, я вас не понимаю сэр.
Но он прекрасно понял. Непонятно было другое: откуда у Дарлинга сведения,которые помогли додуматься до такого вопроса? Все десять лет важнейший секретСлужбы Контроля охранялся самым тщательным образом.
— Если вы не желаете отвечать на мой вопрос, так и мне на ваши отвечатьнеобязательно, — заметил Дарлинг. — Но не станете же вы отрицать, что у вас вкармане лежит мой некролог?
Обычное подозрение, Уибергу не раз приходилось с ним сталкиваться, и прощепростого было ответить словно бы прямо и чистосердечно.
— Да, правда. Но ведь вы, конечно, знаете, что у "Таймс", да и у каждойбольшой газеты и крупного агентства печати заготовлены некрологи на случайнесчастья с любым выдающимся деятелем, с любой знаменитостью. Естественно,время от времени наши сведения приходится подновлять; и, естественно, каждыйрепортер, когда его посылают брать у кого-нибудь интервью, для справок в нихзаглядывает.
— Я и сам начинал как журналист, — сказал Дарлинг. — И прекрасно знаю, чтобольшие газеты обычно поручают такую пустяковую работу новичку, молокососу, авовсе не специальному корреспонденту за границей.
— Не всякий, у кого берут интервью, удостоен Нобелевской премии, — возразилУиберг. — А когда нобелевскому лауреату восемьдесят лет и сообщалось, что онболен, взять у него интервью, которое может оказаться последним, — задачаотнюдь не для молокососа. Если вам угодно, сэр, считать, что цель моегоприхода всего лишь освежить данные некролога, я бессилен вас переубедить.Пожалуй, в моем поручении есть и нечто зловещее, но вы, конечно, прекраснопонимаете, что это в конечном счете можно сказать почти обо всякой газетнойработе.
— Знаю, знаю, — проворчал Дарлинг. — Стало быть, если вами сейчас не движетжелание выставить себя в наиблагороднейшем свете, понимать надо так: уже одното, что ко мне прислали не кого-нибудь, а вас, есть дань уважения. Верно?
— Н-ну… пожалуй, можно это определить и так, сэр, — сказал Уиберг. По правдеговоря, именно так он и собирался это определить.
— Чушь.
Уиберг пожал плечами.
— Повторяю, сэр, не в моей власти вас переубедить. Но мне очень жаль, что вытак поняли мой приход.