— А я не сказал, что понимаю ваш приход так или эдак. Я сказал — чушь. То, чтовы мне тут наговорили, в общем верно, но к делу не относится и должно тольковвести в заблуждение. Я ждал, что вы скажете мне правду, надо полагать, я имеюна это право. А вы преподносите мне явный вздор. Очевидно, вы всегда такзаговариваете зубы неподатливым клиентам.
Уиберг откинулся на спинку кресла, его опасения усиливались.
— Тогда объясните, пожалуйста, сэр, что же, по-вашему, относится к делу?
— Вы этого не заслужили. Но какой смысл умалчивать о том, что вы и самизнаете, а я как раз и хочу, чтобы вы все поняли, — сказал Дарлинг. — Ладно,пока не станем выходить за рамки дел газетных.
Он пошарил в нагрудном кармане, вынул сигарету, нажал кнопку звонка на ночномстолике. Тотчас появилась горничная.
— Спички, — сказал Дарлинг.
— Сэр, так ведь доктор…
— А ну его, доктора, теперь-то я уже точно знаю, когда мне помирать. Да вы неогорчайтесь, принесите-ка мне спички и по дороге затопите камин.
День был еще теплый, но Уибергу тоже почему-то приятно было смотреть, какразгорался огонек. Дарлинг затянулся сигаретой, потом одобрительно ее оглядел.
— Чепуха вся эта статистика, — сказал он. — Кстати, это имеет самое прямоеотношение к делу. Видите ли, мистер Уиберг, на седьмом десятке человекаобуревает интерес к траурным извещениям. Начинают умирать герои твоегодетства, начинают умирать твои друзья, и незаметно пробуждается интерес ксмерти людей чужих, безразличных, а потом и таких, о ком никогда не слыхал.
Пожалуй, это не слишком достойное развлечение, тут есть и немалая долязлорадства — дескать, вот он умер, а я-то еще живой. Кто хоть сколько-нибудьсклонен к самоанализу, тот, конечно, все острей ощущает, что становится деньото дня более одиноким в этом мире. И кто душевно не слишком богат, того,пожалуй, все сильнее станет пугать собственная смерть.
По счастью, среди всего прочего я уже много лет увлекаюсь разными науками,особенно математикой. Я перечитал многое множество траурных объявлений в"Нью-Йорк Таймс", в лондонской "Таймс" и других больших газетах, спервапросматривал мельком, потом начал следить за ними внимательно — и сталзамечать любопытные совпадения. Улавливаете ход моей мысли?
— Как будто улавливаю, — осторожно сказал Уиберг. — Какие же совпадения?
— Я мог бы привести вам наглядные примеры, но, думаю, довольно и общейкартины. Чтобы заметить такие совпадения, надо следить не только за крупнымизаголовками и официальными некрологами, но и за мелкими объявлениями втраурных рамках. И тогда убедишься, что в какой-то день умерло, допустим,необычайно много врачей сразу. В другой день — необычайно много юристов. И такдалее.
Впервые я заметил это в день, когда разбился пассажирский самолет и погиблипочти все руководители видной американской машиностроительной фирмы. Меня этопоразило, ведь к тому времени в Америке стало правилом: одним и тем же рейсоммогут лететь двое ведущих работников любой фирмы, но ни в коем случае небольше. Меня как осенило, я просмотрел мелкие объявления и увидел, что это былчерный день для всех вообще машиностроителей. И еще одно престранноеобстоятельство: почти все они погибли при разных дорожных катастрофах.Неудачное совпадение с тем злополучным самолетом, судя по всему, оказалосьключом к некоему установившемуся порядку.
Я занялся подсчетами. Обнаружил много других связей. Например, при дорожныхкатастрофах нередко погибали целые семьи, и в таких случаях чаще всегооказывалось, что жену соединяли с мужем не только узы брака, но и профессия.
— Любопытно… и даже попахивает мистикой, — согласился Уиберг. — Но, как высами сказали, это явно только совпадение. В такой малой выборке…
— Не так уж она мала, если следишь за этим двадцать лет подряд, — возразилДарлинг. — И я теперь не верю, что тут случайные совпадения, вот только перваяавиационная катастрофа случайно заставила меня присмотреться — что происходит.И вообще речь уже не о том, чему верить или не верить. Я веду точный подсчет ивремя от времени передаю данные в вычислительный центр при Лондонскомуниверситете, только, понятно, не говорю программистам, к чему относятся этицифры. Последние вычисления по критерию хи-квадрат делались как раз, когда вытелеграммой попросили меня вас принять. Я получил значимость в однудесятитысячную при доверительной вероятности 0,95. Никакие противники табакане могли с такой точностью высчитать вред курения, а ведь начиная примерно с1950 года тысячи ослов от медицины и даже целые правительства действовали,опираясь на куда менее солидные цифры.
Попутно я занялся перепроверкой. Мне пришло в голову, что все решает возрастумирающих. Но критерий хи-квадрат показывает, что возраст тут ни при чем, свозрастом взаимосвязи совсем нет. Зато стало совершенно ясно, что люди,подлежащие смерти, подбираются на основе занятия, ремесла или профессии.
— М-м… Допустим на минуту, что ваши рассуждения верны. Как же, по-вашему,можно все это проделать?
— Как — не велика хитрость, — сказал Дарлинг. — Не может быть, чтобы все этилюди умирали естественной смертью, ведь природа, силы биологические неотбирают свои жертвы так тщательно и не уничтожают их за такой строгоопределенный отрезок времени. Существенно здесь не как, а почему. А на этовозможен только один-единственный ответ.
— Какой же?
— Такова политика.
— Простите, сэр, — возразил Уиберг, — но при всем моем к вам уважении долженпризнаться, что это… м-м… несколько отдает сумасшествием.
— Это и есть сумасшествие, еще какое, но так все и происходит, чего вы,кстати, не оспариваете. И сошел с ума не я, а те, кто ввел такую политику.
— Но что пользы в подобной политике… вернее, какую тут пользу можно себепредставить?
Через очки без оправы старый писатель посмотрел на Уиберга в упор, прямо вглаза.
— Всемирная Служба Контроля над народонаселением официально существует ужедесять лет, а негласно, должно быть, все двадцать, — сказал он. — И действуетона успешно: численность населения держится теперь на одном и том же уровне.Почти все люди верят — им так объясняют, — что соль тут в принудительномконтроле над рождаемостью. И никто не задумывается над тем, что для подлиннойстабильности народонаселения требуется еще и точно предсказуемая экономика.Еще об одном люди не задумываются, и этого им уже не объясняют, больше того,сведения, которые необходимы, чтобы прийти к такому выводу, теперьзамалчиваются даже в начальной школе: при нашем нынешнем уровне знаний можнопредопределить только число рождений; мы пока не умеем предопределять, ктородится. Ну, то есть, уже можно заранее определить пол ребенка, это не сложно;но не предусмотришь, родится ли архитектор, чернорабочий или просто никчемныйтупица.
А между тем при полном контроле над экономикой общество в каждый данный периодможет позволить себе иметь лишь строго ограниченное число архитекторов,чернорабочих и тупиц. И поскольку этого нельзя достичь контролем надрождаемостью, приходится достигать этого путем контроля над смертностью. Апотому, когда у вас образуется экономически невыгодный излишек, допустим,писателей, вы такой излишек устраняете. Понятно, вы стараетесь устранять самыхстарых; но ведь нельзя предсказать заранее, когда именно образуется подобныйизлишек, а потому и возраст тех, что окажутся самыми старыми к моментуудаления излишков, далеко не всегда одинаков, и тут трудно установитьстатистическую закономерность. Вероятно, есть еще и тактические соображения:для сокрытия истины стараются, чтобы каждая такая смерть казалась случайной, состальными никак не связанной, а для этого, скорее всего, приходится убивать икое-кого из молодых представителей данной профессии, а кое-кого из стариковоставить до поры, покуда сама природа с ними не расправится.
И конечно, такой порядок очень упрощает задачу историка. Если тебе известно,что при существующей системе такому-то писателю назначено умереть примерно илидаже точно в такой-то день, уже не упустишь случая взять последнее интервью иосвежить данные некролога. Тот же или сходный предлог — скажем, очереднойвизит врача, постоянно пользующего намеченную жертву, — может стать и причинойсмерти.
Итак, вернемся к моему самому первому вопросу, мистер Уиберг. Кто же вы такой— ангел смерти собственной персоной или всего лишь его предвестник?
Наступило молчание, только вдруг затрещало пламя в камине. Наконец Уибергзаговорил.
— Я не могу сказать вам, основательна ли ваша догадка. Как вы справедливозаметили в начале нашей беседы, если бы догадка эта была верна, то,естественно, я не имел бы права ее подтвердить. Скажу одно: я безмерновосхищен вашей откровенностью… и не слишком ею удивлен.
Но допустим на минуту, что вы не ошибаетесь, и сделаем еще один логическийшаг. Предположим, все обстоит так, как вы говорите. Предположим далее, что васнамечено… "устранить"… к примеру, через год. И предположим, наконец, что япослан был всего лишь взять у вас последнее интервью — и ничего больше. Тогда,пожалуй, высказав мне свои умозаключения, вы бы просто вынудили меня вместоэтого стать вашим палачом, не так ли?
— Очень может быть, — на удивление весело согласился Дарлинг. — Такиепоследствия я тоже предвидел. Я прожил богатую, насыщенную жизнь, а теперешниймой недуг изрядно мне досаждает, и я прекрасно знаю, что он неизлечим, сталобыть, маяться годом меньше — не такая уж страшная потеря. С другой стороны,риск, пожалуй, невелик. Убить меня годом раньше значило бы несколько нарушитьматематическую стройность и закономерность всей системы. Нарушение не богвесть какое серьезное, но ведь бюрократам ненавистно всякое, даже самоепустячное отклонение от установленного порядка. Так или иначе, мне-то всеравно. А вот насчет вас я не уверен, мистер Уиберг. Совсем не уверен.
— Насчет меня? — растерялся Уиберг. — При чем тут я?
Никаких сомнений — в глазах Дарлинга вспыхнул прежний насмешливый, злорадныйогонек.
— Вы — статистик. Это ясно, ведь вы с такой легкостью понимали мою специальную