Отзвуки этой пессимистической философии вновь и вновь можно услышать в романе Уайлдера, но, как правило, от персонажей, стоящих на периферии повествования. Каждый из них выдвигает свою теорию, дает свое объяснение движению времени, разматывающему бесконечную цепь поколений. Так, доктор Маккензи из горняцкого поселка Рокас-Вердес рассматривает историю лишь как смену религий, ведущую к постепенному внутреннему оскудению человека, к утрате им своей божественной сущности. «Ведь мы теперь — свергнутые божества. Догнивающие обломки былого величия… Сатурны без мудрости… Аполлоны без лучезарности…», — изрекает он в разговоре со скитальцем Джоном Эшли. Еще более откровенна в своих высказываниях другая собеседница Эшли-старшего — миссис Уикершем, которая, как некогда маркиза де Монтемайор, убеждена, что «человеческая порода не становится лучше… мы те же, что были, — волки и гиены, волки и павлины…»
Другую крайность — доктрину космического оптимизма, основанную на метемпсихозе, учении о переселении душ, — представляет в романе случайный товарищ молодого Роджера Эшли, философ-самоучка Питер Богардус. «Знаешь, Трент, — говорит он скрывающемуся под чужим именем Роджеру, — каждый человек живет столько раз, сколько песчинок на дне Ганга… Мы рождаемся снова и снова… И в конце концов, прожив столько жизней, сколько песчинок на дне Ганга, люди окажутся на пороге высшего счастья… Настанет час, когда последний житель Земли и последний инопланетянин обретут наконец свободу, и тогда каждый из нас станет Буддой».
Абстрактным построениям подобного рода, дебатам о судьбах мироздания уделено немало страниц в книге Уайлдера. Но главное в романе, приподнимающее его над рассудочностью и отрешенностью уже знакомых интонаций, — это картины живой, достоверной жизни и реалистические характеры, стремящиеся на практике постигнуть философскую и этическую правду. Вновь и вновь обращаясь к нескончаемому спору, начатому еще в повести «Мост короля Людовика Святого», о том, возможно ли совершенствование человека и изменение условий его существования, Уайлдер отвергает аргументы тех, кто считает, что история топчется на месте. «…Пришлось бы прожить десять тысяч лет, чтобы заметить какую-то перемену, — задумчиво произносит Роджер Эшли и тут же поправляется. — Надо ее чувствовать внутри себя — верить в нее». И наглядный пример неукротимого стремления нескольких людей из одного гнезда к содержательной и справедливой жизни опровергает как догмат о предопределенности, так и унылые рассуждения о невозможности прогресса и о порочности человеческой натуры. Социальная обусловленность художественных образов берет верх над метафизической схемой.
На примере истории одного рода автор книги стремится показать процессы, охватывающие всю Америку и как бы выражающие смысл ее «генетического кода». Генеалогические изыскания в главе «Хобокен, Нью-Джерси» призваны сообщить рассказу о семействе Эшли необходимую историческую глубину и этническую «глобальность», а частые упоминания о всемирной славе, обрушивающейся (уже за пределами временных рамок романа) на Лили, Роджера и Констанс, должны, по мысли писателя, подчеркнуть масштабность предпринятого им художественного исследования. Впрочем весь этот внешний антураж не так уж и необходим; герои Уайлдера и обстановка, в которой они действуют, значительны и интересны сами по себе вне зависимости от их пестрой родословной и ссылок на грядущее величие.
Подлинный круг проблем «Дня Восьмого» сосредоточен на тех вопросах, которые так часто вызывали споры в домах Эшли и Лансингов: бог и мироздание, добро и зло, справедливость и милосердие. И антитезы эти не абстрактны — они воплощены в повествовании об испытаниях, выпавших на долю Джона и Софи Эшли, о борьбе Юстэйсии Лансинг за своего мужа, о том, как трудно завоевать известность в широком мире и охранить достоинство семейного очага. Воспитанный в суровых правилах протестантизма, Уайлдер решительно порывает с его краеугольным этическим положением, вошедшим в плоть и кровь американцев, — с убежденностью, что существует прямая и неразрывная связь между богатством и божьей благодатью. Сокрушительный удар по этой «вере отцов», заметно пошатнувшейся в ходе «великого кризиса», был нанесен с появлением образа непреклонного альтруиста Браша в романе «К небу наш путь». Еще убедительнее опровергает «евангелие от бизнеса» писатель в «Дне Восьмом», создавая развернутую модель человеческого существования, свободного от иссушающего воздействия эгоизма и своекорыстия.
Осиротевшее семейство Эшли — пасынки судьбы, жертвы рокового стечения обстоятельств. Его «живьем сглодало» бы цивилизованное христианское общество Коултауна, если бы не жизненный порыв каждого из его членов, помноженный на знаменитый принцип «доверия к себе», сформулированный еще философом-трансценденталистом Ральфом У. Эмерсоном. Даже превращенный в пансион дом Беаты Эшли остается школой хорошего вкуса, примером добропорядочности и высокой духовности. Каждая деталь уклада в «Вязах» исполнена внутреннего значения, душевной грации, «интеллигентности» в своеобразном, специфически русском толковании этого, казалось бы, интернационального слова. Женщинам в семействе Эшли близки тургеневские и в особенности некоторые чеховские героини; Верочка из одноименной новеллы, Таня из «Черного монаха», Соня из «Дяди Вани». Не случайно Уайлдером введен в роман образ дочери народовольца, Ольги Сергеевны Дубковой, которая сразу же угадывает в атмосфере дома Эшли знакомую ей с детства естественную простоту отношений в сочетании с неуничтожимым инстинктом свободы.
Русская эмигрантка — необходимое связующее звено между двумя параллельными сюжетными линиями «Дня Восьмого». Она принята в обоих домах, она наставляет молодежь, и ей первой удается разгадать тайну злосчастного убийства в Коултауне. По ее образ важен еще и потому, что вместе с ним в роман Уайлдера входит русская тема, имеющая самое непосредственное отношение к нравственным исканиям автора. «Русский народ — величайший народ, когда-либо живший на земле, — говорит Дубкова своим слушателям. — Россия — тот ковчег, где спасется человечество в час всемирного потопа. Вас, американцев, и народом не назовешь. Каждый прежде всего думает о себе и уже потом только о родине…» И мысль об исторической роли России будет неоднократно возникать в романе американского писателя.
Немало красноречивых слов Уайлдер посвящает прославлению надежды и веры, понимаемых им как «состояние духа и форма мировосприятия». «Не может быть творчества без надежды и веры. Не может быть надежды и веры без стремления выразить себя в творчестве», — таково философское зерно, из которого вырастают основные положения и характеры произведения. Хотя в книге, и в частности в ее эпилоге, нередки ссылки на «высшие сущности» и божественную волю, этический пафос «Дня Восьмого» не тождествен какому-либо из религиозных учений. «Религия — только платье истинной веры, и платье это зачастую прескверно сшито», — замечает однажды писатель. Вера его персонажей обращена на «самоочевидное» в противовес «истрепанным ярлыкам» демагогов, и даже самая блестящая риторика и афоризмы, которыми изобилует роман, не в состоянии заменить Уайлдеру четкости общественно-исторических ориентиров. «Никогда не спрашивай у человека, во что он верит, присматривайся к тому, как он поступает», — поучает он читателя.
Излагая обстоятельства жизни Джона и Роджера, Софи и Юстэйсии, Уайлдер избегает конкретизации их устремлений; достаточно того, отмечает он, что «люди, о которых мы говорим, — прежде всего работники… Они всегда готовы бороться с несправедливостью. Они поднимут упавших и вдохнут надежду в отчаявшихся…» Их работа порой не видна, но без отдельных стежков не было бы всего гобелена истории, узор которого пытались истолковывать во все времена художники многих национальностей.
Рассуждая на «вечные темы», легко сбиться на банальность. Глубокомыслие — вещь относительная; говоря о жизни и смерти, о «чреде поколений» и «судьбах человечества», писатель особенно рискует повторить уже сказанное. Правда, в западной литературе жанр философско-воспитательного романа не имел столь плодотворного развития, как социально-нравоописательная традиция, широко использовавшаяся реалистами XIX и XX столетий; в Соединенных Штатах Т. Уайлдер едва ли не первым после Н. Готорна и Г. Мелвилла вновь обратился к проблеме «человек и вселенная». Его «День Восьмой» не лишен иногда наивной назидательности и риторических «воспарений», но все это не может заслонить серьезной и глубокой разработки моральных и философских вопросов, сопутствующих духовному росту общества. В чем подлинное величие личности и как оградить ее достоинство от посягательств вульгарной мещанской среды? Как происходит взросление человека, его вхождение в широкий мир и благодаря чему вырастает в нем способность переносить то, что сам писатель охарактеризовал как «издевательскую бессмыслицу бытия»? Об этом и о многом другом размышляет в своем романе Торнтон Уайлдер.
«Жестокость, боль и смятение царят повсюду, но людям дано превозмочь безнадежность, создавая прекрасные вещи, достойные изначальной красоты нашего мира», — эти слова отражают творческое кредо американского прозаика и драматурга. Уайлдер никогда не был «чистым» эстетом или только эстетом — даже сочиняя «Каббалу» или «Женщину с Андроса». В последние годы жизни он особенно внимательно следил за литературным процессом в Соединенных Штатах, и «День Восьмой» был задуман им в значительной мере как ответ поборникам нравственного нигилизма, литературы «без догмата».
Ужасам современной «технологической цивилизации» и всеобщему отчуждению Уайлдер противопоставил и свой последний роман «Теофил Норт» (1973). Признанный знаток человеческой природы, писатель как бы поставил своей целью в этой книге преподать нынешним поколениям урок бескорыстного и деятельного сочувствия ближним.
Составленная из самостоятельных глав-новелл книга Уайлдера повествовала о событиях лета 1926 года в приморском городке Ньюпорте, штат Род-Айленд, куда попадает тонкий наблюдатель нравов и сердцевед, двойник Сэмюэле из «Каббалы», на сей раз носящий имя Теофил Норт. Характер Норта явно автобиографичен и в то же время не лишен условности; он являет собой тип человека, которого не снедают неисполнимые желания и которому нет нужды подстраиваться под чужую волю и бесконечно лавировать между острыми углами. Он учительствует в богатых домах, становится доверенным лицом самых разных людей и для каждого находит не только слова утешения, но и реальный практический выход из создавшихся затруднений.