Ежов Константин ВладимировичДеньги не пахнут
Глава 1
Бип… бип… бип….
Каждый звук — как удар в виски. Кажется, скоро сдохну.
Тело ослабло до такой степени, что пальцем не шевельнуть. Даже дыхание — не моё. Аппарат гонит в лёгкие порции воздуха, а лишь беспомощно жду следующей.
Хафф… хафф… хафф….
Кто хоть раз лежал под искусственной вентиляцией, тот поймёт, как это мерзко. Такое чувство, будто мои лёгкие держат в кулаке и сжимают всё сильнее, а ты вынужден дышать в такт бездушной машине.
"Следующая новость. О стремительном крахе Silicon Valley Bank…"
Новость показалась интересной — приоткрыл глаза, но мир передо мной распался на чёрные пятна. Кровь в роговице — вот и вся причина. По крайней мере, слух у меня в порядке.
"Вкладчики сняли рекордные 4,2 миллиарда долларов за один день…"
Ну да, Кремниевая долина в панике. Мир полон дураков, готовых разбрасывать деньги, а потом рвать их обратно.
— Чёрт…, — если бы моё тело было в порядке, сам бы успел ухватить такой кусок, кусманище прямо, а лежу беспомощным.
Щёлк — телевизор замолк. Пришёл мой "смотритель" — стажёр, что использует приёмную палату как личный лаундж. Короче, падла конченая.
— Ого, это VIP-комната? — донёсся незнакомый голос.
— Угу, — отвечает стажёр. — Этот диван, кстати, удобнее, чем койка в дежурке.
Вот же козлина, решил тёлочку трахнуть тут!
— Ещё бы было бы неудобно, двадцать четыре тысячи рублей в сутки. За год это… почти девять миллионов! Настоящий VIP.
Да, и VIP ещё жив. И даже слышит всё это.
Очень хотел бы сказать, чтобы они хотя бы вернули мне телевизор, раз уж плачу такие деньги, но трубка в горле лишила меня возможности голоса.
— Это тот самый… Платонов?
— Ага. Смотри, вон статья…
— Да ладно! В таком возрасте и почти два с половиной миллиарда рублей состояния?
— Ну, он же финансист.
Нашли, значит, в Forbes мой профиль — «40 лучших финансистов до сорока». В мире, надо сказать. Красиво написано: активы — почти два с половиной миллиарда, ну или почти четыреста восемьдесят миллионов доллоров. Да и включили меня туда только потому, что резидент Вьетнама, а не России. Да, в своё время хернёй не страдал и селиться в Лондоне не стал, а прикупил домишку в социалистическом Вьетнаме, потому все санкционные бури прошли меня мимо. Нет, подкидываю там деньжат проверенным людям и только налом, чтобы моё имя не вплыло в связи с финансированием российской армии. И надо сказать не мало было от меня поступлений на РЭБ и всякие броники. А так демонстративно дистанцируюсь от родной страны, из-за чего некоторые несознательные граждане так и норовят публично в меня плюнуть.
— И что толку? Рядом с ним никого нет, даже когда он умирает.
И тут спорить трудно. Сирота, родственников нет. Да ещё и такая официальная позиция…. А двадцать лет назад отец увёз меня в США — навстречу новой жизни. Короче, остаётся только слушать, как вьетнамец шпарит молодую вьетнамку.
— Выходит, деньги не приносят счастья?
Вот же дурак! Деньги — это не джинн из лампы и не магический артефакт. Это инструмент обмена, средство к получению измеримой ценности. Счастье же измерить нельзя, купить нельзя и обменять тоже.
— А что будет с его состоянием?
— Да куда-то пожертвует. С собой же не заберёт.
Глупости. Забрать можно. Сжечь вместе с собой, и всё. Польза от них мне мёртвому нулевая, но зато дыру в экономике на сотни миллионов вечно зелёных оставлю. И пусть попробуют меня забыть. А так-то планировал пожертвовать…. Но от их тона — словно это долг перед обществом — у меня закипает.
Взял бы, да и переписал завещание прямо сейчас: "Все активы — в наличку, и в гроб". Но в моём состоянии — максимум, что могу, это мечтать. Чёрт. Почему раньше не подумал?
Тут ничего не изменишь, всегда любил деньги. Навязчиво, болезненно. Если график активов идёт вниз, даже засыпаю с трудом, а иногда и дышать трудно. Специалист сказал:
— Ваша жизнь была слишком изменчива. Желание контролировать выражается в одержимости деньгами.
Может, он и прав. Но я-то не считал себя несчастным. И уж точно — не бедным.
— Я уже добился успеха, зачем мне дальше гнаться? — спросил тогда.
— Ответ найдёте сами. Я только проводник. Подойдёт то же время на следующей неделе?
Две сессии в неделю, по 760 рублей в час — и этот мягкий, доверительный тон. Я поверил. Как в хорошем ресторане: раз очередь стоит, значит, повар не зря хлеб ест.
Детство? Обычное. Родился в Москве в 1984 году. Отец работал в министерстве, мать — заботливая красавица. Жизнь — как первый абзац скучного сочинения. Всё изменилось в четвёртом классе. Отец, которого я редко видел, явился в школу и произнёс фразу, перевернувшую мою жизнь:
— Серёжа… мама… погибла.
Авария. Удар, как будто мир рухнул. Но скорбеть долго не пришлось — отец быстро заговорил о мечтах. Своих мечтах.
Он бросил работу, решил ринуться в бизнес — да, было время первых. Но пришёл 1997-й, кризис, дефолт и всё такое. А впереди маячил простой и страшный вопрос: "Чем кормить сына?". На рынке труда таких, как он, никто не ждал. Естественно работы не нашёл. Хватался за всё и в итоге вышел на старого коллегу, который много лет назад перебрался в Кремниевую долину…, и мы переехали в США, в Калифорнию, по приглашению того самого знакомца.
— У России нет будущего. Приезжайте сюда, это рай! — сказал ему как-то за рюмкой виски он, щурясь от удовольствия.
Отец недолго колебался. В Кремниевой долине… там казалось, сама судьба шептала: "Ты всё ещё можешь исполнить свою мечту".
Он ухватился за эту возможность обеими руками.
— Поверь мне, Серёга! — подзадоривал его коллега. — Я всё для тебя уже подготовил.
Если бы это была мелодрама, отец, наверное, поверил бы в пустые обещания, а потом остался у разбитого корыта. Но на этот раз слова не расходились с делом. У коллеги действительно имелись полезные связи, инвесторы проявили живой интерес, и дела у отца какое-то время шли в гору.
Мы даже переехали в просторный дом, с окнами на тихую улочку, где по утрам можно было услышать, как газонокосилки жужжат в соседних дворах.
Но в 2000 году грянуло — лопнул пузырь доткомов.
Папа успел заработать на этом пузыре, но, когда он с хлопком сдулся, инвесторы в панике захлопнули кошельки. Нового раунда финансирования не было, и компанию пришлось продавать. Продали дёшево, но, по правде, её цена и так была надутой.
Тем не менее, денег хватило, чтобы купить маленькую прачечную и уютный дом в тихом городке в Пенсильвании. Здесь, говорили, было проще получить гражданство.
Материально мы не бедствовали, но отец… он словно потерял себя.
— Если бы я только остался в министерстве…, — иногда говорил он, глядя в одну точку.
В родной деревне в Сибири (теперь это можно было бы с чистой совестью назвать "богом забытой глушью") его называли богом целованным, вырвавшимся из маленького села. А теперь этот "отмеченный богом" стоял за стойкой прачечной в чужой стране. Он хмурел всё чаще. И, то ли от стресса, то ли от злой иронии судьбы, врачи поставили ему диагноз — рак. Через год его не стало.
В завещании он оставил лишь одно:
— Стань врачом. Обязательно.
Будем откровенными, уже тогда стал человеком, который смотрит на жизнь через призму цифр.
— Какая у них зарплата? — спросил однажды, и отец промолчал, только посмотрел как-то грустно.
Подростковые годы прожил, скатываясь с вершины: сын работника министерства — сын безработного — сирота в девятнадцать, да ещё в чужой стране. Тогда думал: "А если бы у нас было больше денег, разве всё сложилось бы так плохо?"
Стабильность профессии врача казалась привлекательной.
— Если пластическая хирургия, то согласен, — отшутился как-то, но в итоге сдержал слово. В колледже учился, как одержимый, поступил в престижный медвуз. Толстенные, как кирпичи, учебники по анатомии глотал без особого удовольствия, но без сожалений.
Так было до первой практики.
— Почему вы вообще хотите быть врачами? — спросил пожилой доктор с уставшими глазами.
— Ну… престиж, хорошие деньги….
— Престиж? — он рассмеялся глухо. — Кто теперь уважает врачей? Либо недолечил — и на тебя заведут дело, либо перелечил — и снова виноват.
И вот так начал слышать всё больше циничных шуток от старших коллег:
— Сейчас врач — это не лечащий, а бумажный червь. Большую часть времени мы тратим на отчёты. Пациент, который не приносит прибыль, койку не получит.
Через пару месяцев я сам стал свидетелем нелепиц:
— Вы хотите поставить стент 89-летнему старику?
— Он этого хочет, и мы обязаны.
— Но он не понимает…
— Переубеждать — нарушение его прав.
Реальная власть принадлежала не врачам, а управляющему в дорогом костюме, который считал прибыль важнее диагноза.
Мне казалось, что ошибся. Но потом пришёл 2009-й. Мировой кризис. И новость: Goldman Sachs выплатил своим топам 240 миллионов долларов бонусов. Все были в ярости. А я… я понял, куда мне надо.
— Даже если мир рушится, в центре бури тихо, — подумал тогда цинично.
Совесть? Справедливость? Пусть ими занимаются другие. Я хотел твёрдую землю под ногами.
В 2013-м оказался на Уолл-стрит. И да, свои деньги заработал в пиндосии. А теперь прикиньте цинизм ситуации, что их деньги шли на защиту тех, кто убивал их марионеток.
Компания, куда устроился, называлась Goldman Sachs.
Да, да, именно тот самый Goldman Sachs, что, не моргнув глазом, раздавал своим верхушкам мешки денег в виде бонусов, будто в мире не случилось никакого кризиса. Им было плевать на газеты, на телевидение, на то, что о них думает публика. Всё это — суета для бедных.
В кулуарах их называли чуть ли не дьяволом в дорогом костюме — одним из главных виновников финансового обвала. Но я-то видел другое: машину, которая продолжала работать, когда вокруг всё рушилось, и делала это с хищной грацией.