И вот тогда, наконец почувствовал, что попал в нужное место. Словно всю жизнь плыл впотьмах, а тут вышел на палубу огромного лайнера, который идёт против шторма, и понял — тут тепло, сухо и надёжно.
Вот тогда-то жизнь и начала становиться по-настоящему интересной.
Чем же занимается Goldman Sachs?
Большинство людей думают: "Ну, это, наверное, контора, которая торгует ценными бумагами". Кто-то уточняет: "Они ведь выпускают акции и облигации, гоняют их по бирже, да?
Нет. Всё это — мимо.
Goldman — это не брокерская лавочка, а инвестиционный банк. Проще говоря, это банк не для бабушки с сберкнижкой, а для корпораций, фондов и крупных инвесторов.
И вот тут у людей начинается ступор:
— А чем, простите, занимается банк, которому нельзя просто прийти и положить на счёт пару тысяч?
Ответ в двух словах не дашь. Тут всё хитрее. Наши клиенты не приходят к нам с мешками наличных, как в обычный банк. Они приходят с идеями, планами, проектами — и, главное, с деньгами, которые нужно пустить в дело так, чтобы они приумножились.
В любом случае…. Когда только пришёл в **Goldman Sachs**, понятия не имел, чем эта махина вообще занимается.
Честно говоря, даже после десятинедельной стажировки — пусто в голове. Полгода работы — и всё так же. Ноль.
Как так? Как можно полгода работать в компании и не понимать, чем она живёт?
Очень просто. Потому что не был в прямом смысле человеком — а был рабом.
Представьте себе галеру — древний корабль, в чреве которого, в тёмном, душном трюме, сидят рабы и гребут. Они не видят ни горизонта, ни капитана, ни того, что за груз наверху. Они просто тянут весло день за днём, ночь за ночью, в запахе пота и смолы, под ритм барабана, пока руки не перестают их слушаться.
Я был одним из таких рабов. Только моё весло называлось Excel.
В инвестиционных банках есть целая каста "гребцов Excel" — людей, которые с восьми утра до четырёх утра следующего дня штампуют одну таблицу за другой.
Десятки графиков, расчётов, сводок. Клиент смотрит на этот шедевр пять секунд, иногда меньше, кивает и… выбрасывает в корзину. И это нормально — ведь всегда найдутся новые гребцы, готовые налепить свежие таблицы.
Я был выбран в этот стройный ряд безымянных гребцов. Так и сделал первый шаг на Уолл-стрит. Смешно, не правда ли?
Зато по документам значился ажно "аналитиком". Звучит гордо, правда? На деле — всё то же весло на галере.
И с первых же дней понял: у меня впереди испытание.
В инвестиционных банках каждый аналитик подписывает двухлетний контракт. По его истечении лишь горстка счастливчиков получает повышение и возможность подняться наверх, на палубу, к "команде".
Но и там расслабляться нельзя. На палубе начинается совсем другая война — под ковром, с улыбками на лицах и ножами в руках. Мир, где выживает сильнейший, а десять процентов худших безжалостно вышвыривают за борт.
Только те, кто выдержат эту мясорубку, могут рассчитывать на повышение — до вице-президента, управляющего директора или, в редчайших случаях, до руководителя всего направления.
Для русского выжить здесь особенно трудно.
Это не открытый нацизм, нет — просто тихая, липкая предвзятость, которую никто не признаёт, но все чувствуют. Так что корни моей помощи родной армии росли ещё оттуда.
Каждый раз, стоило им увидеть орусые волосы и голцбые глаза, начинался один и тот же спектакль.
— Квант? Ай-тишник? — прищуривались они, словно угадывали моё предназначение по цвету прядей.
Для среднестатистического американца русский — это инженер, математик, учёный или компьютерный гений. Да, мол, с цифрами он на "ты", но вот упорства, лидерских задатков и врождённой жилки авантюриста у него нет.
А значит, и поручать таким серьёзные проекты не стоит. Слишком уж они тихие, покладистые.
А если тебе не дают слова — у тебя нет шансов подняться.
Вот почему среди новичков русских хватает, а вот среди руководителей — ни одного.
Это и есть тот самый "стеклянный потолок".
Сначала и не подозревал, что он существует. Сидел себе в углу, штамповал таблицы Excel, гордился тем, как аккуратно и упорно всё делаю. Но месяца через шесть до меня дошло — если продолжу в том же духе, пропаду.
Вся "лестница", ведущая на палубу, была окружена сплошь Мистерами и джентльменами. Даже каких-нибудь итальянцев и то было мало. А я… застрял в темноватом углу, вдали от трапа.
И тогда решил: хватит! Надо превратить свой "недостаток" в козырь.
И тут мне подвернулось идеальное направление.
Бум на IPO биотехнологических компаний — продлится ли он в следующем году?
Резкий рост сделок слияний и поглощений в фармацевтике — лишь начало!
Как новые правила одобрения FDA меняют рынок лекарств?
Биотехнологии и фармацевтика занимают на рынке особое место. Тут речь идёт о человеческой жизни, а значит, государство вмешивается во всё — от разработки до продажи.
Лидерские качества, которыми, как считают, природа наделила только европейцев? Здесь они ничего не решают. Здесь главное — особые знания.
Медицинские.
А уж про русских в медицине в Америке ходят легенды! Хоть и гнобят их нещадно. Своих врачей девать некуда, а тут ещё конкуренты всякие. Но дело не в этом, просто тут мне повезло: у меня за плечами было медицинское образование.
"Вот оно!" — подумал почти сразу и перестал грести. Вместо весла взял в руки штурвал.
И тут же начал подогревать интерес к себе:
— Я закончил медицинский вуз.
— У нас, в стране, стать врачом — непростой выбор.
— Знаете, что нас издавна называют "люди в белых халатах"?
В общем, любую лабуду, лишь бы на меня обратили вниманеи. Одним словом, ловко использовал их же стереотипы, своё образование и даже культурные ассоциации, чтобы получить назначение на медицинский проект. И это сработало — так и вырвался из рабства Excel.
Но стоило подняться наверх, как мир вдруг стал другим.
И тут-то и понял:
— Да они тоже просто пехота…
Выяснилось, что инвестиционные банки — всего лишь посредники, которые пляшут под дудку клиентов.
А настоящие хозяева на Уолл-стрит — это хедж-фонды.
Они оперировали такими астрономическими суммами, что могли в одиночку обрушить целую корпорацию или поколебать экономику государства.
Если уж забираться на борт корабля, так почему бы не выбрать самый огромный и самый быстрый из всех?
— Перевожусь, — решил в тот момент без колебаний.
И вот, воспользовавшись репутацией "русского доктора", оказался в числе избранных сотрудников одного из двадцати крупнейших хедж-фондов мира.
Правда, вскоре стало ясно: это не уютная гавань, а настоящая гладиаторская арена, где выживает не сильнейший, а тот, у кого есть козырь в рукаве.
— Этот парень закончил мединститут, — представляли меня новым коллегам. — А вот у того доктора наук — молекулярная биология. Оба работают с биотехом и фармой.
— Ну? — Менеджер фонда прищурился, словно прицеливаясь. — Докажете свою ценность за полгода?
Игра началась в первый же день.
Хедж-фонды — это машины, выжимающие из сотрудников максимум. Здесь нет места дублированию функций: двух людей с одинаковыми навыками просто не держат. Чтобы остаться в строю, нужна собственная, уникальная стратегия — то, что мы называли "преимуществом".
Мое "полугодовое испытание" началось.
Вы когда-нибудь задумывались, что вообще значит "играть" на акциях биотехнологических компаний? Если объяснить на пальцах — всё сводится к тому, что некая фирма создает новый препарат для лечения определённой болезни и стучится в двери FDA, добиваясь права продать его на рынке.
Одобрят? Препарат выходит в аптеки, компания купается в прибылях, а инвесторы — в шампанском.
Откажут? Всё летит к чертям: проект сворачивают, миллионы, а то и миллиарды долларов сгорают, словно спички в костре.
Это игра по принципу "пан или пропал", где ставки измеряются сотнями миллиардов долларов. Неудивительно, что гиганты фармацевтики с опаской лезут в ранние стадии разработки: один неверный шаг — и их годовой отчет превращается в список убытков, а акции пикируют вниз.
Вот и выходят на сцену маленькие, но дерзкие биотех-компании. У них нет громких имен, зато есть свобода рисковать — и зачастую им нечего терять. На рынке таких "вундеркиндов" больше, чем можно себе представить: фирмы, которые либо выкупают патенты на перспективные лекарства, либо сами доводят их до ума и испытывают на пациентах.
Это и есть клинические исследования. А они стоят как крыло от космического корабля: в среднем около 2 миллиарда долларов. Лекарства от рака? Готовьтесь умножить эту цифру минимум на два.
Понятно, что таких сумм у маленьких игроков нет. Поэтому каждое их клиническое испытание превращается в шоу для инвесторов: громкие пресс-релизы, яркие заголовки — всё, чтобы привлечь деньги в проект.
И вот тут начинается самое интересное — азартная гонка на миллиарды.
Фаза 1: от двадцати до восьмидесяти добровольцев.
Инвесторы присматриваются, ставки ещё осторожные.
Фаза 2: сотня, а то и триста пациентов.
Данные копятся, уверенность растёт, а вместе с ней и объёмы ставок. На этом этапе крупные фармкорпорации начинают приглядываться к фаворитам: заключают партнёрства, покупают права на продажу, а иногда и с потрохами выкупают всю фирму.
Фаза 3: уже сотни и тысячи пациентов.
И вот тут ставки становятся по-настоящему безумными, как снежный ком, катящийся с горы — всё больше, быстрее и тяжелее.
Хедж-фонды и крупные инвестфонды тоже играли в эту лотерею, делая ставки на то, что маленькая биотехнологическая фирмочка окажется лакомым кусочком и её проглотит какой-нибудь фармацевтический гигант.
В этот момент по рынку начинали гулять огромные деньги. Все замолкали, глотая сухой ком в горле, и ждали главного — вердикта FDA.
Даст ли ведомство зелёный свет?
Но никто в мире не мог сказать наверняка. Даже врачи.