И вдруг — встреча. Одна, вторая, третья… Приглядываюсь — эге, что-то новое! Юноша, недавний школьник, белобрысенький, круглолицый, со сладеньким голоском и преданным взглядом… Этакий ласковый теленок, который, по поговорке, двух маток сосет. Где же он усвоил «приемчики»? Уж больно знакомы, только не пойму сразу, какие по книгам, какие по жизни. При старших говорит очень мало, слушает — весь внимание, глаза при этом круглые, немигающие, словом, умненький и послушный пай-мальчик. Раз от разу замечаю, что слушает он избирательно, словно улавливатель в нем помещен: что-то мимо ушей пропускает, что-то на ус наматывает. «Намотает» — да и в дело пустит. Ко времени нашего знакомства он уже молодежью командовал, так вот, пустить ухваченную мысль в дело означало выступить с почином, провести мероприятие, что с канцелярского на русский переводится так: «Я начинаю дело». Начинал он шумно: заседания, слеты, призывы через газету, речи, делегации… Я — ждать-пождать: а где же дело? Шум-то весь наверху, а там, где делу быть, конь не валялся. Одно мероприятие, другое… Начинаю улавливать «приемчик»: важно вовремя прошуметь, прослыть зачинателем. Вскоре и второй обозначился: непременно пригласить на слет кого-нибудь из «свадебных генералов», впрочем, с выбором: «генерал» должен вес иметь и где надо свое мнение высказать. О, сколь точен был тут расчет! «Свадебные генералы», они ведь только в президиуме сидят, в зал не выйдут, с людьми не поговорят (наверно, разучились и не знают, о чем говорить), а о том, чтобы в деревню съездить, поглядеть, как дело делается, и речи нет, поедет он вам по проселкам трястись, как же! Но у «генерала» вес, не забывайте, слово его будет услышано там, где надо. Разумеется, похвальное: «Вы знаете, был я там-то на мероприятии — какие молодцы ребята, особенно вожак, золото парень, грех таких в глубинке держать, далеко пойдет, верьте моему слову…»
И наконец, третий «приемчик». О нем я долго не знал. Он не для глаз. А узнал потому, что сам попал в число нужных. Я был приглашен… Сказать языком районной шоферни «на выпивон с закусоном» не могу — грубо прозвучит. Хотя сущность та же, но поскольку приглашенные — люди тонких вкусов, то выпивон должен быть с антуражем. Ну это дело отработано: сауна в лесочке, уха, музыка, стол, а между делом — беседа, этакая полусалонная, без крику, без диспутов — с полуслова. Просьбами вас не обременят, не беспокойтесь, просто, мол, потом, при случае вы будете обязаны…
Вот, пожалуй, и всё. Немного, правда? Да, набор невелик, но как действует! Мой знакомый так пошел шагать по служебной лестнице, что многие диву давались, ведь своя же братия за глаза иначе как барабанщиком его и не называла, а вот поди ж ты — управляет! Если бы то был единичный случай, отнес бы я его к исключительности характера: каких, мол, не бывает! Но на моих глазах этаким способом взошли и другие, стало быть, спрос появился? Что ж, пожалуй, да, появилась потребность в угождении.
«Позвольте, — остановит меня читатель, — ну этот ваш «выпивон», примитивный или с антуражем, куда ни шло, можно счесть за угождение: любителей выпить на дармовщину всегда хватало, независимо от чинов. А мероприятия, да еще, как вы говорите, со «свадебными генералами», они-то тут с какого боку припека? Обыкновенная шумиха или парадность, как угодно, но на угодничество, извините, не тянет».
Я и сам думал, что «не тянет». На первых порах. А вот пригляделся… Сам был молодым и молодежью руководил, так с нас, бывало, требовали: «А ну-ка, покажи, что вы тут сделали!» И поедет мой начальник хоть на край района, поглядит, пощупает, а бывало, что и сам рукава засучит, тогда уж и оценку вынесет. Словом аль бумагой его не проведешь. Вот и подумаем: почему спрос на шумиху возник? Наверно, потому, что она создает иллюзию дела, до проверки которого руки не доходят, да и особого желания проверять нет, а слыть дельным руководителем охота, вот и благоволит «шумливому», — ведь что-то же он делает, не одни лишь мыльные пузыри пускает. Шумиха есть угождение начальственному благодушию и, если хотите, лени, что, впрочем, одно вытекает из другого.
17 ноября 1984 года
Начальственное благодушие — это такое явление, когда на идее стоишь, а дела не делаешь, когда упиваешься успехом, полагая, что идея сама работает и ничто ей не грозит. Уловив эту твою настроенность, приспособленцы по натуре начинают искусно имитировать дело, уверяя, что в низах всё в порядке, и укрепляя тебя в благодушии. Иначе сказать, под покровом усыпляющего благодушия хорошо расцветают угодники. Идея — не помеха им, они охотно надевают ее, подобно одежде, чтобы «соответствовать моменту»: в ней удобнее и скорее достигается корыстный интерес.
В обстановке благодушия, когда складывается мнение, что идея целиком утвердилась и ничто ей не угрожает, возникают и разрастаются социальные явления, прямо противоположные идее. Угодничество — одно из них. А вот второе — нетрудовое воспитание детей, получившее столь широкое распространение, что понадобилась реформа школы.
«Как бы ни сложилась дальнейшая судьба выпускников школы, трудовая закалка потребуется им в любой сфере деятельности. Важно, чтобы это было хорошо усвоено учащимися, глубоко воспринято учителями, родителями, всей общественностью». Коль это записано в «Основных направлениях реформы общеобразовательной и профессиональной школы», значит, в сознании общественности укоренилось нечто противоположное, а именно: трудовая закалка необязательна, надо готовить детей к жизни по «облегченному варианту». Откуда же возникло это стремление, если вся наша педагогическая наука стоит на марксистско-ленинской идее формирования личности в процессе практической, материально-производственной деятельности?
Любопытный анализ провел Анатолий Мартынов из Донецка. Он не поленился вдумчиво проштудировать все учебники для детей от 5 до 13 лет, учебные пособия, книги по воспитанию и пришел к выводу (журнал «Новый мир» № 2 за 1984 год): «…учебники не нацелены на трудовое воспитание школьника, на закладку основ вкуса к труду, философии труда. На практике они растят не индивидуумов с активной жизненной позицией, строителей своей собственной жизни и светлого будущего, а потребителей чужого труда, чужими руками созданных благ, потребителей природных богатств своего Отечества». Мартынов, подразделяя отношение к детям и к жизни вообще на активное, созидательное и пассивное, созерцательное, пишет далее: «Созидатели, опирающиеся на мощный арсенал марксистско-ленинской теоретической базы, при всей полноте власти… находятся в обороне и постоянно защищаются и отбиваются… А на чем держатся созерцатели, то есть прямые противники трудового воспитания детей? Да ни на чем! Даже пустячной теоретической зацепки у них нет… Вот еще что видно, если прочитаете все школьные учебники сразу: созидатели успокоились на своих нерушимых позициях. А созерцатели отвоевали немало позиций, они берут числом и напором».
Подмечено весьма точно: «успокоились на нерушимых позициях». Это и есть благодушие, уверование в нерушимость идеи, в то, что идея, подкрепленная властью, в защите, в борьбе за нее, не нуждается. Такое уверование в глубинной сути своей означает утрату веры. Вера в идею — это непрерывная борьба за нее; успокоение — уже отречение. Потому-то и силен напор созерцателей, что сами созидатели из борцов за идею превратились в сторожей при идее: замок на амбаре цел, значит, и содержимое не тронуто.
На протяжении веков лучшими умами и примером борцов за счастье людей создан идеал нового человека, так сказать, теоретическая модель его. Мы з н а е м, каким должен быть человек будущего, «строим» его, формируем нравственно. В жизни модель и реальность то сближаются, то отдаляются; есть в истории нашего общества периоды, когда сближение идет интенсивно и массово, но бывает, что и отдаление весьма заметно — в обществе нарастают негативные явления. Так вот последние при внимательном рассмотрении появляются как раз тогда, когда созидатели настроены на благодушие.
Последнее время у меня было много встреч с идеологическими работниками разных служебных уровней, и все они единодушны во мнении, что вспышка таких отрицательных явлений, как пьянство, нарушения трудовой дисциплины, недобросовестность, потребительское отношение к жизни и прочие, произошла именно тогда, когда мы настроились на успокоение и благодушие. Стоило нам вспомнить, что движение к идеалу есть борьба с помехами, и поворот тотчас обозначился.
Но что значит борьба с помехами? Запрещение? Да, в том числе и запрещение. Но главное — обращение к человеческой сущности человека, к его сознанию. Движение общества к идеалу — это разумное движение каждого индивидуума.
18 ноября 1984 года
Может ли провинциальный газетчик проникать в такие социальные явления, как только что названные? Как ни говорите, а местные газеты на исследовательскую функцию не рассчитаны, первейшая их обязанность — информация. Однако ж сказать, что они вовсе избегают анализа, тоже нельзя — анализ делают, только он сплошь хозяйственно-производственный, я же говорю о негативных социальных явлениях.
Существует устойчивое мнение, что дело местной газеты — агитация положительным фактом. Отрицательный дается как бы впристежку к нему, в дозировке, по образцу парадных речей: мы добились таких-то и таких-то успехов, однако наличествуют и недостатки… Я не раз задавался вопросом, почему мы как будто робеем притронуться к человеческой личности: что же с ней происходит в процессе нашего сложного движения к социальному идеалу? Живем-то ведь в самой гуще, наблюдаем эту самую личность ежечасно, так, может, таланта не хватает, объект-то, что там говорить, непростой. Однако ж за хозяйственные анализы беремся без робости, поучаем куда как смело, хотя, казалось бы, тут-то и надо поостеречься: сами хозяйство не ведем, специальных вузов не кончали… А дело в том, что на хозяйственный анализ есть заказ. На социальный же существует нечто вроде «табу».
19 ноября 1984 года