Лорен даже не посмотрела на меня, когда я проезжала мимо.
Она постаралась не позволить ноткам раздражения просочиться в ее голос, но Дэвид все же расслышал едкие интонации и поднял на мать серьезный вопрошающий взгляд.
– Идем, купим всякого для сэндвичей, – сказала Карен, стараясь звучать дружелюбнее, – а потом возьмем мороженого в «Лавке сладостей», хорошо?
– Халашо, – ответил Дэвид.
Лорен с Мирандой к тому моменту уже точно успеют уйти из магазина, подумала Карен. Нет, она не избегает собственной дочери. Просто Карен знала, что сейчас при встрече с Лорен она не сможет сдержать раздражение и все ей выскажет, а потом девочка весь вечер не будет с ней разговаривать, обидевшись, что ее опозорили на людях.
Карен поставила Дэвида на ножки и взяла за руку. Малыш не пытался вывернуться или убежать прочь, в отличие от многих четырехлеток. Вот Лорен в свое время была именно такой – вечно пыталась отделаться от матери, даже когда была совсем маленькой.
Как приятно было попасть после удушающей уличной жары под кондиционеры продуктового магазина. В прогнозе погоды в «Вестнике Смитс Холлоу» говорилось, что сегодня воздух прогреется до тридцати градусов, но по ощущениям было гораздо жарче – ветер совсем не дул. Зной будто опустился на город и застыл, особенно на Мейн-стрит. Укрыться в тени деревьев было невозможно: какое-то время назад городской совет решил, что леса вполне достаточно и не следует тратить деньги на озеленение улиц.
Карен встала в очередь. Перед ней было еще три человека, всех она когда-то прежде встречала, но близко не знала. В маленьком городке вроде Смитс Холлоу почти всех знаешь в лицо. Карен с благодарностью подумала, как хорошо, что ей не придется принимать сочувствующие взгляды и вести неловкие вежливые беседы со знакомыми.
В последнее время она боялась выходить из дома именно по этой причине: вдруг наткнешься на члена школьного родительского комитета или кого-то, кто раньше чинил машину в мастерской Джо. На людей, которые не были достаточно близки с Карен, чтобы называться друзьями, но которые все же считали необходимым остановиться, поинтересоваться, как у нее дела, погладить по плечу и поведать, как они надеются, что скоро все наладится.
Карен предпринимала все возможное, чтобы эти встречи закончились как можно скорее: поглядывала на часы, говорила, что спешит по делам, – лишь бы человек ушел. Она ненавидела это фальшивое сострадание и то, как все диалоги постепенно сводились к сочувственным вздохам.
В очереди Дэвид терпеливо ждал рядом с мамой. «Серьезно, он лучший ребенок на свете», – подумала Карен. Малыш был добродушным, внимательным и всегда спокойно относился к необходимости подождать. Он просто разглядывал все вокруг своими огромными карими глазами – их форма и цвет настолько точно совпадали с ее собственными, что никто никогда не мог удержаться от восклицания, что он выглядит «абсолютно как мамочка», – и размышлял о своих детских делах.
А потом, оставшись наедине, пока Карен накрывала ему обед или по дороге в банк или за игрой в песочнице во дворе, Дэвид рассказывал ей про свои думы, и мать всегда поражало, какие глубокие мысли возникали в голове ее четырехлетнего сына.
– Мистер Адамчек хочет, чтобы все видели его деньги, – однажды сказал Дэвид.
Карен, заполнявшая в тот момент таблицу учета доходов и расходов, стараясь не разрыдаться при виде того, как на глазах таяла сумма остатка на счету, посмотрела на него. Дэвид сидел на полу кухни и лепил из пластилина. Вокруг были разложены газеты, чтобы не запачкать пол – он сам это предложил, не она. Да, таким Дэвид был ребенком.
– Почему ты так решил? – спросила Карен.
– Он всегда очень долго убирает сдачу, а иногда стоит у прилавка и специально держит кошелек открытым, пока разговаривает, – ответил Дэвид и скатал из красного кусочка пластилина новую фигурку.
В тот день утром Карен по пути из библиотеки остановилась в универмаге, потому что дома кончилось молоко. Покупать его в этом магазине ей не нравилось: тут оно обычно стоило на 10–20 центов дороже, чем в продуктовом, но туда ей было не по пути, и ехать далеко совсем не хотелось.
Действительно, в очереди стоял Пол Адамчек и покупал три пачки «Мальборо», и, если подумать, он и правда все время держал кошелек приоткрытым, чтобы окружающие могли заметить стопку двадцатидолларовых купюр.
– Однажды его ограбят, если так будет продолжаться, – пробормотала Карен.
– Он уверен, что никто не посмеет, – ответил Дэвид. – Мистер Адамчек думает, что он очень крутой.
Карен поразилась, как Дэвид пришел к такому выводу. Пол и правда считал себя крутым парнем, и ей было интересно, что навело сына на эту мысль.
Воспитательница в детском саду поначалу считала, что с Дэвидом что-то не так – он много молчал. Малыш любил играть с другими детьми и со всеми прекрасно ладил, но говорил редко. Люди часто ошибочно заключали, если ребенок не говорит, то он глупый. Дэвид глупым не был. Он просто думал, прежде чем что-то сказать, и чаще смотрел и слушал, чем говорил.
– Добрый день, Карен, – поздоровался Фрэнк, когда она наконец добралась до прилавка. Продавец немного наклонился, чтобы разглядеть Дэвида, – как поживаете, молодой человек?
Дэвид помахал Фрэнку, и тот подмигнул ему в ответ.
– Чего желаете?
Карен зачитала по списку:
– Полфунта индейки, полфунта американского сыра, четверть фунта ростбифа.
Когда ее муж был жив, Карен заказывала всего в три раза больше: Джо каждый день обедал двумя сэндвичами и не любил, если она не докладывала мяса. Но Джо умер, а Лорен отказывалась есть что-либо из лавки Фрэнка, так что не было смысла накупать гору еды – все равно есть некому. А Карен не могла себе позволить выбрасывать купленное.
Пока она ждала, женщина взглянула на готовые салаты, лежавшие у Фрэнка в холодильнике. Как просто было бы прихватить к обеду картофельного салата, но приготовить его самой точно получится дешевле, тем более в кладовке завалялось несколько картофелин.
Фрэнк отдал Карен заказ вместе с леденцом на палочке для Дэвида. Он держал конфеты за прилавком для своих – как он их сам называл – «особых покупателей».
– Спасибо, мистер Фрэнк, – сказал Дэвид, когда Карен передала ему леденец.
Карен благодарно улыбнулась продавцу.
– Как ваша девочка? – спросил Фрэнк. Карен была последней в очереди.
Женщина пожала плечами:
– Ох, сами понимаете. Подросток.
У Фрэнка было три взрослых дочери, так что он знал, каково это.
– Ничего, через пару лет она опять станет человеком. Держитесь.
– Держусь, – печально ответила Карен. – Из последних сил.
Фрэнк рассмеялся и помахал Дэвиду:
– Позаботься о маме, хорошо, Дэвид?
Тот серьезно кивнул:
– Халашо, мистер Фрэнк. Позабочусь.
Карен и Дэвид вышли под палящее июньское солнце.
– Мороженое звучит как отличная идея, правда, дружок?
Дэвид аккуратно спрятал конфету в карман шорт, чтобы приберечь на потом.
– Но мы еще не обедали.
– Думаю, сегодня мы можем позволить немножко сладкого перед обедом. Как считаешь?
Он улыбнулся:
– Как скажешь, мамочка.
– Тогда решено, – Карен подхватила упаковку мясной нарезки. Мороженое надо будет есть очень быстро, а то в такую жару мясо испортится еще до возвращения домой.
Они прошли всего пару шагов, как вдруг Дэвид встал посреди тротуара как вкопанный.
– Что такое? – спросила Карен.
Дэвид наклонил голову сперва в одну сторону, а затем в другую, будто прислушивался к звукам вдалеке.
– Миссис Шнайдер, – произнес Дэвид. – Кричит.
– Что? – мать присела на корточки, чтобы заглянуть мальчику в глаза. Они фокусировались на чем угодно, но только не на ней. – Дэвид, что происходит?
Его взгляд прояснился. Он посмотрел прямо на мать.
– Я же сказал, – ответил малыш. – Это миссис Шнайдер. Она кричит. Там столько крови.
3
Миссис Шнайдер целое утро разглядывала новых соседей из дома напротив сквозь щель в занавесках. Куда катится мир, раз мексиканцы могут переехать на приличную улицу, где живут приличные люди, даже не спросив у них разрешения. Они постоянно включали громкую музыку на испанском, кричали друг на друга на испанском и готовили что-то экзотическое.
«Если им так хочется есть странную еду и говорить на этом своем языке, почему они тогда не остались у себя, а приехали к нам и теперь забирают рабочие места у обычных американцев?» – возмущалась она.
Миссис Шнайдер знала, что взрослые из того дома в большинстве своем трудились на производстве консервированного чили, и считала, что это неправильно, хоть и не встречала никого, кто потерял бы работу из-за этих незваных гостей.
Это был вопрос принципа, решила она. А что, если бы настоящий американец захотел устроиться работать на завод чили и не смог бы по их вине? А один из этих мексиканцев и вовсе был полицейским! Миссис Шнайдер наблюдала, как мужчина – она так и не озаботилась запомнить их иностранные имена, – каждое утро забирается в патрульную машину. Кто вообще это допустил?
Иногда она видела, как Карен Ди Муччи, что жила ниже по улице, говорит с одной из тамошних женщин, а их маленькие дети даже играют вместе. Миссис Шнайдер хотела было предостеречь соседку, но потом решила, что не стоит. Карен может обидеться. Всем известно, что мексиканцы и итальянцы суть одно и то же, хотя миссис Шнайдер и вынуждена была признать, что еда у итальянцев все же получше.
Она не была расисткой. Негров она не ненавидела. Черных в Смитс Холлоу было очень много, и в них миссис Шнайдер проблемы не видела. Они все были хорошие, чистые, работящие ребята – ну, кроме Гарри Джексона, который в любое время дня и ночи ошивался в кабаке «Арена». Но его можно понять. Гарри был сам не свой с тех самых пор, как его жена скончалась от рака.
Миссис Шнайдер взглянула на часы и решила, что пора дойти до продуктового взять что-то на ужин. Ее муж умер от хронической сердечной недостаточности пять лет назад, и теперь женщина почти не готовила. Ей никогда не нравилось этим заниматься, и раньше она готовила лишь ради мужа, который любил домашнюю еду. Сама миссис Шнайдер ела как птичка: половинку сэндвича или чашку супа.