Сисси работала на фабрике резиновых изделий и была помешана на мужчинах. У нее были черные глаза, рассеянный взгляд, прекрасный цвет лица, черные вьющиеся волосы, которые она любила повязывать бантом вишневого цвета. Мама была в зеленой шляпке, которая прекрасно оттеняла лицо, и кожа казалась сливочной, как пенка на молоке. Натруженность ее изящных рук скрывали белые хлопчатобумажные перчатки. Они с Сисси возбужденно говорили на ходу и смеялись, вспоминая шутки, которые услышали на шоу.
Сисси принесла Фрэнси подарок – трубку, если подуть в нее, из другого конца выскакивает резиновая курица и надувается. Игрушка с фабрики, на которой работала Сисси. Резиновые игрушки на фабрике делали для отвода глаз. Основной доход приносили совсем другие резиновые изделия, о которых говорят шепотом.
Фрэнси надеялась, что Сисси останется на ужин. В присутствии Сисси все вокруг становилось праздничным и волшебным. Вдобавок ко всему Сисси умела обращаться с детьми. Другие люди относятся к детям как к любимым, но низшим существам. Сисси воспринимала ребенка как значительную человеческую личность. Но, несмотря на мамины уговоры, Сисси не осталась. Сказала, ей нужно идти домой, чтобы убедиться, что муж ее по-прежнему любит. При этих словах мама рассмеялась. Фрэнси тоже рассмеялась, хотя не поняла, что Сисси имеет в виду. Сисси ушла, пообещав прийти первого числа с журналами. Нынешний муж Сисси работал в типографии. Каждый месяц он получал по экземпляру всех напечатанных журналов, и чего там только не было: любовные истории, приключения на Диком Западе, детективы, рассказы о сверхъестественном. Все номера в блестящих ярких обложках, он получал их со склада стопками, перевязанными новой желтой бечевкой. Сисси в тот же день приносила всю стопку Ноланам. Фрэнси жадно проглатывала все, потом сдавала журналы за полцены в соседний канцелярский магазин, а монеты складывала в мамин жестяной банк.
После ухода Сисси Фрэнси рассказала маме про старика с уродливыми ногами, которого видела у Лошера.
– Ерунда, – сказала мама. – Старость – это не трагедия. Будь он единственным стариком на белом свете – тогда да. Но есть и другие старики, которые могут составить ему компанию. Старые люди совсем не так уж несчастны. У них нет желаний, которые есть у нас. Они хотят только угла потеплее, да еды помягче, да повспоминать о чем-нибудь друг с другом. Перестань дурить. Одно мы знаем наверняка – старость неминуема. Так что свыкнись с этой мыслью как можно скорее.
Фрэнси понимала, что мама права. И все же… она обрадовалась, когда мама заговорила о другом. Они стали обсуждать, что приготовить из черствого хлеба на следующей неделе.
Ноланы питались почти одним черствым хлебом, и какие восхитительные блюда Кэти умела из него приготовить! Она брала буханку черствого хлеба, заливала кипятком, разминала, чтобы получилось тесто, добавляла соль, перец, тмин, маринованный лук и яйцо (если удавалось купить по дешевке) и запекала все в печи. Когда смесь пропечется и подрумянится, Кэти делала соус – полбанки кетчупа, две чашки горячей воды, зелень, щепотка черного кофе, немного муки для густоты – и заливала этим соусом выпечку. Получалось замечательное кушанье, горячее, вкусное, сытное, и долго не портилось. Остаток на следующий день можно порезать ломтиками и пожарить в растопленном сале от бекона.
Еще мама делала вкуснейший пудинг из кусков черствого хлеба, сахара, корицы и купленного за пенни яблока, порезанного ломтиками. Когда пудинг запечется до коричневого цвета, она расплавляла сахар и заливала им поверхность. Иногда мама делала кушанье, которое называла Weg Geschnissen, перевести это название трудно, что-то вроде «обрезки». Еда, приготовленная из обрезков хлеба, которые обычно выбрасывают. Кусочки хлеба окунают в смесь, взбитую из воды, муки, соли и яйца, а потом жарят в кипящем жире. Пока они жарились, Фрэнси бежала вниз, в кондитерский магазин, и покупала на пенни палочку коричневой карамели. Карамель дробили скалкой и посыпали хлебные кусочки перед тем, как есть. Кристаллики не успевали до конца растаять, и на вкус это было изумительно.
Субботний ужин был трапезой с большой буквы. Ноланы готовили мясо! Буханка черствого хлеба разминалась в горячей воде до пюре, в него клали мясного фарша на десять центов, перемолотого с луком. Для вкуса добавляли соль, перец, пучок петрушки за пенни. Из этой смеси делали шарики, жарили их и подавали с горячим кетчупом. Эти мясные шарики имели название – фрикадельки, – которое очень смешило Фрэнси и Нили.
Такими лакомствами из черствого хлеба они в основном и питались, да еще сгущенным молоком, кофе, луком, картошкой и какой-нибудь приправкой, купленной за пенни в последний момент для придания еде смаку. Время от времени они позволяли себе бананы. Но Фрэнси всегда мечтала об апельсинах и ананасах, а больше всего – о мандаринах, отведать которые случалось только на Рождество.
Иногда ей удавалось сэкономить пенни, и тогда она покупала обломки крекеров. Бакалейщик сворачивал обрывок бумаги, делал кулек и заполнял его ломом из сладких крекеров, которые раскрошились в коробке и не годились для продажи по нормальной цене. Мама учила: если завелся пенни, не покупай конфет и печенья. Купи яблоко. Но что такое яблоко? Фрэнси считала, что сырая картошка на вкус ничуть не хуже яблока, а ее можно съесть дома бесплатно.
Наступала, правда, пора – обычно в конце долгой холодной зимы, – когда, как бы голодна ни была Фрэнси, все казалось невкусным. Помочь мог только соленый огурец. Она брала пенни и шла в магазин на Мур-стрит, где продавались только аппетитные еврейские солености, плавающие в густом пряном маринаде. Патриарх с длинной седой бородой, в черной шапочке на макушке и без единого зуба во рту восседал над кадушками с большой деревянной вилкой в руке. Как все дети, Фрэнси просила:
– Дайте мне, пожалуйста, жидовского огурца на пенни.
Еврей смотрел на ирландского ребенка проницательными глазами в красных ободках, маленькими, настрадавшимися и пронзительными.
– Гойка! Гойка! – взрывался он, услышав ненавистное слово «жидовский».
Фрэнси не хотела никого обидеть. Она не понимала, что это слово значит на самом деле. Для нее оно обозначало что-то чуждое, но желанное. Старик еврей, конечно, этого не знал. Фрэнси слышала разговоры, что у него есть специальная кадушка для неевреев. Говорили еще, что он каждый день плюет в нее или даже делает кое-что похуже. Так он мстит неевреям. Но доказательств обвинений против бедного старого еврея никто не предъявлял, и Фрэнси не верила им.
Когда старик ворошил в кадушке длинной вилкой, ворча в пожелтевшую седую бороду, Фрэнси довела его чуть ли не до истерики своей просьбой достать огурец со дна. Это вызвало закатывание глаз и выдергивание волосков из бороды. Наконец прекрасный пузатый огурец, желто-зеленый, весь твердый и хрустящий, был выловлен и завернут в коричневую бумагу. Все еще ворча, еврей протянул заскорузлую ладонь, получил пенни и удалился в глубину своего магазина, где мог остыть, пока сидел, уткнувшись в бороду и грезя о лучших временах в лучшей стране.
Огурец Фрэнси растягивала на целый день. Она лизала его и откусывала по чуть-чуть. Она не столько ела его. Скорее, обладала им. Всегда, когда уже много дней они не видели дома ничего, кроме хлеба и картошки, Фрэнси вспоминала про сочный остро-соленый огурец и шла за ним. Непонятно почему, но после съеденного огурца хлеб и картошка снова становились вкусными. Да, огуречный день здорово выручал.
Нили пришел домой, и они с Фрэнси отправились за мясом для выходных. Это был важный ритуал, и мама предваряла его подробными наставлениями.
– У Хэсслера купите суповую кость за пять центов. Но фарш у него не берите, за фаршем идите к Вернеру. Купите вырезки на десять центов, пусть сделает из нее фарш, да не берите тот, что на витрине. Прихватите луковицу с собой.
Фрэнси с братом довольно долго переминались у прилавка, пока мясник соизволил обратить на них внимание.
– Чего вам? – спросил он наконец.
Фрэнси вступила в переговоры:
– Вырезки на десять центов.
– Нужен фарш?
– Нет.
– А то сейчас приходила одна леди. Попросила смолоть фарша из вырезки на четверть доллара. А я лишнего намолол. Вот, остаток на витрине. Ровно на десять центов. Честное слово. Только что смолол.
Это и был подвох, о котором предостерегала мама. Ни за что не брать с витрины, как бы ни уговаривал мясник.
– Нет. Мама велела купить вырезки на десять центов.
Разъяренный мясник отсек кусок мяса, взвесил и швырнул его на бумагу. Он уже хотел его завернуть, как Фрэнси сказала дрожащим голосом:
– Ой, я вспомнила. Мама просила сделать фарш.
– Какого черта!
Мясник схватил мясо и засунул его в мясорубку. Снова она меня надула, с горечью думал он. Мясо вылезало из мясорубки ярко-красными спиральками. Он уже собрал его в руку и готовился кинуть на бумагу, как…
– И вот еще луковица, мама просила добавить в фарш.
Фрэнси робко протягивала очищенную луковицу, которую принесла из дома. Нили стоял рядом и молчал. Его задача – оказывать моральную поддержку.
– Господи! – возмущенно воскликнул мясник, но стал рубить луковицу двумя ножами, смешивая с фаршем. Фрэнси смотрела, зачарованная ритмичным барабанным стуком ножей об стол. Мясник снова собрал фарш, шмякнул его на бумагу и уставился на Фрэнси. Она поперхнулась. Последняя фраза самая трудная. Мясник догадывался, что сейчас последует. Внутри он весь дрожал. Фрэнси выпалила на одном дыхании:
– И кусочек-жира-для-жарки.
– Вот сукины дети, – горько прошептал мясник.
Он с размаху отделил ножом кусочек белого жира, в отместку уронил его на пол, подобрал и шлепнул сверху на кучку фарша. Яростно завернул фарш в бумагу, схватил монету и, выбивая чек для босса, проклинал тот день, когда стал мясником.
Провернув операцию с фаршем, дети отправились к Хэсслеру за суповой костью. Хэсслер годился, чтобы покупать у него кости, и совсем не годился, чтобы покупать у него фарш, потому что молол он его за закрытыми дверями и один Бог знает из чего. Нили стоял с пакетом за дверью – если Хэсслер увидит, что фарш куплен в другом месте, он гордо заявит, чтобы шли туда же за костями.