Имена у сипух самые заурядные.
– Я с ними поговорю, – предложила Бонго, – успокою их. Скажу, что беспокоиться не о чем.
– Все будет в порядке, – заверил ее я. – Я многое повидал на своем веку. То, из-за чего я больше всего волновался, так никогда и не сбывалось. Я целую книгу об этом мог бы написать. – Я на секунду замолчал. – Если уж на то пошло, я мог бы стать книгой. – Я замолчал снова. – Поняла, да? Бумагу делают из деревьев!
Бонго засмеялась своим скрипучим вороньим смехом. Она даже не отчитала меня за очередную неудачную шутку.
Вот тут-то я и забеспокоился.
17
Хотя меня и озаботило то, как малыши восприняли слова Франчески, еще больше я опасался за Самар. Что будет, когда она придет из школы и увидит вырезанное на мне слово? Решит ли она, подобно Франческе и полицейским, что оно адресовано ей и ее семье?
Самар вернулась домой одна. Хотя у нее за спиной висел рюкзак, она прижимала свои учебники к груди, будто защищаясь от мира. На несколько метров впереди ее шагал Стивен.
На тротуаре топталась журналистка из местной газеты, поджидая прохожих и задавая им вопросы. В наших краях слухи распространяются быстро. Особенно если в них фигурирует желтая полицейская лента.
«Вы видели, как это произошло? – спрашивала журналистка. – Вы когда-нибудь загадывали желания на этом дереве? Что, по-вашему, означает „УБИРАЙТЕСЬ!“?»
Она обратилась к Стивену. Не знает ли он, кто мог вырезать такое слово на всеми любимом дереве желаний?
Стивен уставился на журналистку. Затем он взглянул на Самар и послал ей печальную улыбку. Не отвечая на вопрос, он начал подниматься по ступенькам крыльца.
Самар посмотрела на Стивена, потом на журналистку, а затем на меня. Она подбежала поближе, увидела слово и ахнула. Девочка попыталась дотронуться до меня, но нас разделяла сигнальная лента.
– Ты здесь живешь? – спросила журналистка. – Тебе есть что сказать об этом инциденте?
Самар не проронила ни слова. Она отвернулась и зашагала по проваленным ступенькам к синему домику.
Оставаться на высоте и смотреть в глубину!
18
Большую часть вечера я провел, успокаивая родителей и их потомство, которые считали меня своим домом. Конечно, беспокоились они не только о том, что им придется искать новое жилье. Они обо мне беспокоились.
Да я и сам о себе беспокоился. Я не хотел оставлять мир, который так люблю. Я хотел познакомиться с совятами, которые родятся следующей весной. Я хотел увидеть, как новый саженец клена на школьном дворе осенью зардеется красным, словно закатное небо. Я хотел, чтобы мои корни проникали все дальше, ветви тянулись все выше.
Но это неизбежно, если любишь жизнь. И я мог смириться с тем, что раз уж мое время пришло, то ничего не поделаешь. Разве вправе я жаловаться, прожив такую прекрасную жизнь?
Однако я тревожился за малышей и за их родителей, которым внезапно придется искать новые, безопасные места, чтобы свить гнездо, вырыть нору, спрятать зимние запасы желудей.
А больше всего я тревожился за Самар.
Не знаю почему. Возможно, потому, что она так напоминала мне другую девочку – из другого, далекого времени. Маленькую девочку, которую мне удалось сберечь.
Прабабушку Франчески.
Я же говорил. Мы с ней пуд соли вместе съели.
19
Далеко за полночь Самар вышла меня навестить. На ней был голубой халат. Ее темные курчавые волосы были небрежно забраны в хвост. Глаза мерцали лунным светом.
Девочка уселась на одеяло у подножия моего ствола. Она не смотрела ни на вырезанное слово, ни на луну, ни на синий и зеленый домики. Она просто тихо сидела и ждала.
Ждать нужно было всегда. Но Самар всегда дожидалась.
Один за другим осмелевшие малыши выбрались наружу, чтобы поприветствовать ее.
Первым, неуклюже хлопая крыльями, слетел на землю Гарольд. За ним последовали маленькие еноты – Ты, Ты и Ты. (Енотихи славятся своей забывчивостью и даже не пытаются дать детенышам обычные имена.) Затем опоссумы. Скунсы. К Самар вышли все.
Девочка не шевелилась. Малыши окружили ее. Вместе они сидели в лунном свете и слушали шелест моих листьев.
Бонго опустилась к Самар на плечо.
– Привет! – сказала она, в точности подражая голосу девочки.
Самар отозвалась эхом на эхо:
– Привет!
Бонго пронзительно каркнула, и Самар слегка вздрогнула. Даже когда Бонго старается каркать потише, все равно получается грубовато. Бонго подлетела к моему самому маленькому дуплу и засунула в него голову, так что виднелся один хвост. Сжимая в клюве что-то блестящее, она приземлилась перед Самар. Та протянула ладошку, и ворона аккуратно положила в нее крошечный серебряный ключик на поблекшей красной ленточке.
– Как красиво! – прошептала Самар. – Спасибо!
Бонго наклонилась, расправив крылья, будто кланяясь. У ворон это считается знаком огромного уважения.
Ключик был мне знаком. Бонго «унаследовала» его у своей матери. Вороны живут большими семьями и передают знания из поколения в поколение. Меня не удивило, что Бонго сохранила у себя ключик и теперь решила подарить его Самар.
Наслаждаясь царящим вокруг покоем, в окружении всего, что я люблю – луны, воздуха, травы, животных, земли, людей, – я подумал о том, сколько еще таких мгновений осталось на моем веку.
Потом подумал: а достаточно ли я сделал для мира, который так люблю? Этим вопросом я задавался и раньше. Но в преддверии надвигающейся гибели невольно начинаешь задумываться о главном.
Не спорю, я щедро отбрасывал тень, в которой укрывались многие. Вырабатывал кислород, которым дышали сотни людей. Давал пристанище неисчислимым животным и насекомым.
Свою работу я выполнял на совесть. В конце концов, дерево – это всего лишь дерево.
Как я сказал Бонго: «Мы растем так, как должны расти, как это издревле было заложено в нашей природе».
И все же!
Двести шестнадцать лет. Восемьсот шестьдесят четыре времени года. И чего-то все-таки не хватает.
Моя жизнь была такой… осторожной.
В окне зеленого дома шевельнулась занавеска. За ней мелькнул силуэт Стивена – он наблюдал за нами.
Я знал, о чем он думает. Если уметь слушать, можно многое узнать о том, как устроен мир.
В глазах Стивена, в том, как быстро он задернул занавески, в том, как он смотрел на Самар сегодня днем, я увидел что-то очень знакомое.
Я увидел желание.
20
Когда Самар ушла, я засуетился.
Суетливость – не самое полезное для дерева качество.
Мы двигаемся крошечными шажками, клетка за клеткой, наши корни неспешно ползут в глубину, наши почки медленно раскрываются навстречу солнцу.
Когда нас пересаживают на новое место, мы передвигаемся.
Красному дубу нет смысла суетиться.
Как я уже сказал, деревьям полагается слушать, наблюдать, терпеть. И все же, а что, если хоть раз забыть о бездействии, прежде чем попрощаться с миром? Поучаствовать в историях, разворачивающихся у меня на глазах? Быть может, даже сделать что-нибудь хорошее?
Бонго всегда называет меня непрошеным советчиком, да еще и оптимистом.
Оптимист-хлопотун.
Что ж, бывает и хуже.
Деревья – силачи и молчуны.
Пока это нам не надоест.
21
– Бонго, – обратился я к вороне ранним утром, когда последние звезды поблекли, – я хочу тебя кое о чем попросить.
– Это связано с картофельными чипсами? – сонно пробормотала Бонго.
– Нет.
– Тогда я лучше посплю.
– Это для Самар. Я хочу исполнить ее желание.
Это заставило ворону открыть глаза. Она слетела пониже, на свою любимую ветвь, которую она называет базой. (Бонго любит смотреть, как ученики начальной школы играют в софтбол.)
– Э… Красный, ты не исполняешь желания. Ты просто их собираешь. Ты вроде мусорного бака с листьями. В хорошем смысле.
– Двести шестнадцать лет подряд я сижу на своих корнях и слушаю, как люди поверяют мне свои надежды. И я подозреваю, что многие из них так и не сбылись.
Бонго поправила торчащее перо:
– Иногда это только к лучшему. Помнишь дошколенка, который просил самоходную газонокосилку?
– Я пассивен. Я просто сижу на одном месте и наблюдаю за миром.
– Ты – дерево, Красный. У тебя работа такая.
– Это хорошее желание. И я могу его исполнить. – Я помедлил. – Точнее, мы можем его исполнить.
– Да-да, я уже догадалась, к чему ты клонишь. – Бонго спорхнула на землю. – Послушай, я помню желание Самар. Как ты собираешься найти ей друга?
– Увидишь, – ответил я, надеясь, что решительный ответ придаст мне веры в себя.
– Красный! – Бонго прохаживалась взад-вперед. С каждым шагом ее голова все больше наклонялась вперед. – У нас есть проблемы посерьезней. Франческа собирается превратить тебя в груду зубочисток. А твои жильцы в отчаянии ищут себе новые дома. – Она легонько толкнула меня клювом. – Конечно, за тебя они тоже переживают.
– Я знаю.
Из-под крыльца высунулась головка Свежей Булки. Солнце едва взошло, и ясно было видно только белую полосу у нее на мордочке.
– Я предложила некоторым из семей на время поселиться у меня, – сообщила она. – Желательно опоссумам. У них манеры получше, чем у маленьких Ты.
– Это очень гостеприимно с твоей стороны, Булка, – похвалил ее я, но меня перебила Большая Ты, мама четырех енотиков.
Она сидела в большом дупле и недовольно ворчала.
– Нет уж простите! – воскликнула она. – Ты, Ты, Ты и Ты прекрасно воспитаны!
– Они слишком… любопытные, – возразила Свежая Булка. – Вечно суют свои носы куда не надо. Хватают все подряд своими маленькими лапками.
– По крайней мере, они не воняют! – выкрикнула Большая Ты. – И насколько я помню, у твоих детей тоже есть лапы.
Из другого дупла осторожно выглянула Мохнатая Паучиха, мама опоссумов.
Опоссумы носят имена тех, кого боятся.
– О запахах не спорят, – сказала Мохнатая Паучиха. – И хотя, на мой взгляд, дети Свежей Булки пахнут чудесно, я уже застолбила себе штабель дров в соседнем дворе. На случай, если с нашим дорогим Красным что-то случится. – Она похлопала по моему стволу лапкой: – Не обижайся, милый. Приходится планировать дела на будущее.