Девочка расправила одеяло, и Стивен сел рядом. Малыши с интересом наблюдали за ними.
– Почему они выходят к тебе? – спросил Стивен.
– Не знаю, – прошептала Самар.
– Это волшебство какое-то! – воскликнул Стивен.
– Нет, – покачала головой девочка. – Я просто… тихо сижу. Им это нравится.
Бонго слетела на плечо к Самар и, точно имитируя девочкин голос, сказала:
– Привет!
– Вот это да! – удивился Стивен. – С ума сойти!
– Вчера я слышала, как она подражала дверному звонку, – улыбнулась Самар.
Стивен засмеялся.
– Она дала мне этот ключ. – Самар приподняла ленточку у себя на шее. – Не знаю, от чего он. Может, от дневника или от шкатулки для украшений.
– Или от самой маленькой двери на свете, – пошутил Стивен.
На время все умолкли. Притихли даже енотики.
Наконец Стивен вытянул руку и показал кусок материи:
– Вот что я нашел.
Даже в темноте было видно, как Самар покраснела.
Стивен тихо сказал:
– То слово… на дереве… Мне очень жаль. Мы не… это не мы сделали.
Самар кивнула.
– Мои родители вовсе не плохие люди. Они просто… многого боятся, – пожал плечами Стивен.
– Мои тоже, – вздохнула Самар. – Я слышала, как папа опять говорил, что пора переезжать. Если получится найти новое место.
– Мне очень жаль, – повторил Стивен.
Малыши, почувствовав, что Стивену можно доверять, принялись шуметь и резвиться. Гаро льд и самый маленький Ты искали жучков. Лепесток Розы и его брат перетягивали былинку.
– Я буду по ним скучать, – прошептала Самар.
– Надеюсь, вы не переедете, – сказал Стивен.
В его доме блеснул свет.
– Мне пора, – заторопился мальчик. – Если родители меня увидят… Надо идти.
– Спокойной ночи! – тихо сказала Самар.
О, сколько же мне хотелось сказать ребятам! Я хотел объяснить, что ничего сложного в дружбе нет. Что иногда окружающие все усложняют, а мы поддаемся.
Я хотел сказать: «Не переставайте говорить друг с другом!»
Я хотел рассказать им о женщине по имени Мэйв.
Я хотел рассказать им о малышке по имени Франческа.
Я хотел оставить после себя след, пусть небольшой, прежде чем покинуть этот чудесный мир.
И я решился.
Я нарушил правило.
Я сказал:
Останься!
30
Звери потрясенно уставились на меня. Даже самые младшие знали, что разговаривать с людьми запрещено.
Бонго взметнулась на мою верхнюю ветвь и сдавленно зашептала:
– Красный! Тебе нельзя…
– Конечно же можно, – возразил я. – Терять мне нечего.
– Но…
– Продолжаем разговор, – обратился я к Стивену и Самар.
Ребята таращились на меня с открытыми ртами, не в силах пошевелиться, как Фо сегодня днем.
– Нам это снится, – прошептал Стивен. – Правда?
– Нам обоим? – усомнилась Самар. – Разве такое бывает?
– Ущипни меня, – попросил Стивен.
Самар послушалась.
– Ага, почувствовал, – улыбнулся Стивен.
– Может, я тебя во сне ущипнула? – предположила Самар.
– Прошу прощения, – перебил их я. – У меня двести шестнадцать колец, и я полон мудрости, которой необходимо поделиться. А времени у меня мало.
Стивен дотронулся до руки Самар:
– Если это и сон, то очень крутой!
И я начал свой рассказ.
31
Деревом желаний я был не всегда.
Это случилось в 1848 году, задолго до того, как меня окружила современная действительность, тогда, когда мне было всего лет двадцать, – для красного дуба я считался совсем еще юнцом. Я уже не был тощим саженцем, стал крепким и сильным, но еще не укоренился в почве так, как сейчас.
В то время, как и во многие другие времена, сюда на переполненных судах приплывали отчаявшиеся люди в надежде обосноваться на новом месте. Почему-то многие из них поселились именно в моем районе. Синий и зеленый домики – в ту пору коричневые – были битком набиты вновь прибывшими.
Иногда приезжих встречали радушно. Иногда нет. Но они все прибывали, продолжая надеяться и мечтать, как это свойственно людям.
Среди новых жильцов была молоденькая девушка по имени Мэйв. Она отправилась в плавание через Атлантический океан со своим девятнадцатилетним братом, но тот во время путешествия скончался от дизентерии. Их мать умерла вскоре после рождения Мэйв, а отец – когда детям было девять и двенадцать.
Мэйв была коренастой и невзрачной, но ее улыбка напоминала солнечный луч, пронзающий облака. Она звучно смеялась, а ее волосы горели огнем не хуже моего самого яркого осеннего облачения.
Шестнадцать лет, одна и без гроша в кармане – Мэйв жила в одной комнате с пятью другими иммигрантами. Она работала круглые сутки: убирала, готовила – в общем, делала все возможное, чтобы выжить.
У Мэйв было доброе сердце и особенный дар ухаживать за больными. Никакими специальными познаниями или тайными снадобьями девушка не обладала. Но она была отзывчивой и терпеливой и не хуже других знала, как облегчить лихорадку прохладным компрессом на лоб. И была готова учиться тому, чего не знала.
Шло время, о способностях Мэйв распространялась молва. Люди приводили к ней больных поросят и хромых лошадей, кашляющих стариков и беспокойных малышей. Мэйв всегда предупреждала, что не знает, сумеет ли помочь. Но у людей в нашем районе не хватало денег на лекаря, и они обращались к ней.
А раз люди верили, что она может им помочь, Мэйв пыталась оправдать их ожидания.
Когда это у нее получалось и даже когда не получалось, пациенты и их родные приносили девушке небольшие подарки: выструганную фигурку птицы, шпильку для волос, полбуханки хлеба. Однажды кто-то даже оставил ей дневник в кожаном переплете с замочком, который открывался маленьким серебряным ключиком.
Когда Мэйв излечивала больных, люди оставляли знаки благодарности в моем дупле. Эта рана была еще свежая, ей было меньше года. Но дупло было обращено к дому Мэйв, а не на улицу, и в нем можно было спокойно оставить подарок.
Тогда-то я и понял, что дупла могут быть полезны людям, а не только птицам и животным.
Я и не подозревал насколько полезны.
32
Шли годы, и Мэйв укоренилась в нашем районе не хуже меня, хотя приезжие из других краев продолжали съезжаться сюда. Откуда бы родом ни были ее пациенты, Мэйв делала для них все, что могла.
Я окреп, самые старые мои ветви стали терять свою упругость, тень моя удлинилась. Вокруг выросли новые деревья и кусты, но солнца хватало на всех, и мы никогда не страдали от жажды.
К тому времени я уже служил домом для множества зверей, по большей части для мышей и бурундуков. У меня была задушевная подруга – молодая серая белка по имени Белиберда (все беличьи имена начинаются на «БЕЛ»).
Мэйв Белиберда особенно любила: девушка часто отдавала белочке объедки со своего стола.
Мы с Белибердой втайне тревожились за Мэйв. В прошлом у девушки бывали ухажеры, но из этих романов ничего не вышло. Друзей у нее было хоть отбавляй, да и работы невпроворот. И все же она казалась одинокой. В Мэйв было много любви, но подарить эту любовь было некому.
Порой Мэйв писала о своей печали и тоске в дневнике. Она писала об ирландской природе, исчезающей в дымке ее воспоминаний. Она писала о своих родных, давно покинувших этот мир. Она писала о своих потаенных надеждах.
Мэйв обожала ранние утренние часы, когда мир окутан туманом, а небо лишь манит обещанием солнца. Она опиралась на мой ствол, закрывала глаза и мурлыкала мелодию из своего детства. Бывало, она рассказывала о своих страхах и радостях, и мы с Белибердой сочувственно кивали ей.
Однажды на рассвете, первого мая, Мэйв вышла ко мне. К моему удивлению, она потянулась к нижнему суку и осторожно привязала к нему отрезок голубой полосатой ткани. И прошептала:
– Я хочу любить кого-нибудь всем сердцем.
Это было мое первое желание. Первое из многих.
33
Прошло несколько недель. Проходящие мимо ирландцы понимающе кивали при виде развевающегося на ветру кусочка ткани. Мэйв объясняла своим мелодичным голосом:
– Это мой оборванец. Не боярышник, конечно, но сойдет.
Когда мимо проходили люди, не знакомые с ирландскими обычаями, они хмурились при виде тряпки или даже пытались ее снять. Мэйв грозила:
– Руки прочь от моего желания!
Снова и снова девушка терпеливо объясняла, что в ее родных краях привязывать записочки с желаниями к дереву-оборванцу – давно устоявшаяся традиция.
Люди, бывало, спрашивали Мэйв, какое желание она загадала. Она говорила им правду со вздохом и горькой улыбкой:
– Да ничего такого. Просто хочется любить кого-то всем сердцем. Ничего особенного.
Некоторые смеялись. Некоторые закатывали глаза.
– Милая, желание на тряпке не принесет тебе любви, – говорили они.
Но чаще всего люди сочувственно улыбались Мэйв, сжимали ее руку, понимающе кивали.
А потом спрашивали, можно ли им загадать свое желание.
34
Прошел еще год. С приближением мая я обнаружил на своих ветвях больше лоскутов, чем набухающих почек.
Белиберда попыталась стащить несколько тряпок и выстлать ими свое гайно – гнездо, свитое из листьев и прутиков, на одной из моих верхних раздвоенных веток. Я объяснил, что до первого мая ей придется обходиться мхом и хвоей. По словам Мэйв, до первого мая трогать записочки нельзя. Потом люди или предприимчивые белки могут убрать те лоскуты, что не унесло ветром и не смыло дождем.
Подозреваю, это правило Мэйв придумала для меня, чтобы я мог расти без помех, не отягощенный весом мокрой ткани.
Первого мая, перед самым рассветом, ко мне подошла молодая женщина с темными волнистыми волосами, в поношенном сером пальто. В руках она держала какой-то сверток.
– Эй, Красный! – прошептала Белиберда. – Смотри, очередное желание.
Но она была неправа. Это было не желание.
Быстро, но очень осторожно девушка положила сверток в мое дупло.