«Благодарность для Мэйв, – подумал я. – Наверное, буханка хлеба. Должно быть, молодая женщина – одна из ее пациенток».
Она исчезла так же быстро, как и появилась.
Словно колибри, подумал я: вот она есть, а вот ее нет.
Словно порыв ветра…
35
Всего несколько минут спустя Мэйв открыла дверь своего коричневого домика. Она улыбнулась мне и развевающимся на утреннем ветерке лоскутам.
И тут раздался плач.
Точнее, вой.
Из… меня.
Не кроткое чириканье птенчика-королька. Не застенчивый писк мышонка.
Нет, это был вопль праведного возмущения.
В дупле был младенец.
36
К одеялу младенца была приколота записка. Она была написана на иностранном языке – на итальянском, поняла Мэйв. Запинаясь, она попыталась прочесть ее вслух.
Только потом, посоветовавшись с одним из своих больных, девушка расшифровала ее:
«Пожалуйста, позаботьтесь о ней лучше, чем это смогу сделать я.
Я желаю вам обеим жизни, полной любви».
У малышки были черные волосы. У Мэйв – рыжие.
У малышки были карие глаза. У Мэйв – голубые.
Малышка была итальянкой. Мэйв – ирландкой.
Они были созданы друг для друга.
Мэйв назвала девочку Амадорой, что по-итальянски означает «дар любви».
37
Многие соседи с неодобрением встретили новость о появлении у незамужней ирландки итальянского подкидыша. Как водится, люди судачили; как полагается, они цокали языками.
Некоторые даже сердились. Говорили колкости.
Они внушали Мэйв, что Амадоре здесь не место.
Они внушали Мэйв, что она должна взять ребенка и уйти.
Мэйв только улыбалась в ответ, прижимала к себе Амадору – и ждала и надеялась.
Темными ночами, когда надежда затухала, Мэйв пела старую ирландскую песенку, переплетая ее с новой, итальянской, которой она научилась у соседки. Мелодия была сентиментальной. Слова – глупыми. Результат – всегда одинаковым: маленькая Ама расплывалась в улыбке.
И точно, чем дольше ждала Мэйв, тем больше смягчались люди. И вскоре девочка, которую все звали Ама, прижилась в нашем пышном саду не хуже остальных.
Когда Ама подросла, она стала подкармливать Белиберду и ее семейство. Когда она окрепла, она стала забираться на мои ветви. А когда у нее появились свои желания, она стала загадывать их.
Ама росла сильной, честной и доброй, как ее мама, и у нее родились собственные дети, внуки, правнуки. Со временем Ама и ее муж купили коричневый домик и тот, что стоял рядом, и покрасили один в синий, а другой – в зеленый цвет. Через много лет они купили дом напротив и начали сдавать синий и зеленый домики другим семьям.
Собственная семья Амы разрасталась и процветала. Ее родные ссорились, переживали неудачи, любили друг друга и много смеялись.
Смех неизменно выручал их из любых ситуаций.
Когда у внука Амы родилась дочь, он дал ей одно славное итальянское и одно славное ирландское имя – Франческа Мэйв.
38
Что до меня, то моя известность росла. Ведь желание Мэйв сбылось прямо внутри дерева желаний! Разве это не значит, что возможно все?
Конечно, как не уставала напоминать мне Белиберда, я тут был ни при чем.
– Красный, это тебе не сказка, – повторяла белочка.
Но желания переполняют людей, и десятилетие за десятилетием они доверяли мне свои надежды.
Все эти желания, все эти годы… Дар судьбы и тяжелая ноша!
Но надежда нужна всем.
39
Наконец я умолк.
Как только слова вырвались наружу, пытаться удержать их было все равно что попробовать остановить ветер.
Я нарушил правило.
Стивен и Самар все еще смотрели на меня с выпученными от изумления глазами и открытыми ртами. Казалось, ребята вросли в землю, как я. За время моего рассказа они не издали ни звука.
В доме Стивена открылась входная дверь. Раздался голос его отца:
– Стивен! Что это ты там делаешь?
Стивен вскочил:
– Я… Я уже иду, папа. Спокойной ночи, Самар!
– Спокойной ночи, Стивен! – ответила девочка.
Стивен рванул было к крыльцу, но на полпути остановился. Он резко обернулся и посмотрел на меня.
– Спасибо, – озадаченно сказал он, как если бы Бонго только что нажарила ему блинов.
И исчез за хлопнувшей дверью.
Самар поднялась на ноги, прижимая к груди одеяло:
– Я знаю, это сон.
Девочка направилась к своему крыльцу и тихонько открыла дверь.
– Жаль, что придется проснуться, – добавила она с улыбкой.
40
Я пожалел о сделанном почти сразу.
Я нарушил правило. Самое главное правило.
Я намеренно заговорил с людьми.
И я не просто обронил пару слов. Их из меня вылилась целая река.
В отличие от той лягушки в почтовом ящике, я нарушил правило не случайно.
Я сделал это, потому что хотел сыграть свою роль. Хотел сделать что-то полезное перед смертью.
Я сделал это для себя.
Когда пораженные зверьки-малыши и их не менее пораженные родители благополучно укрылись в своих убежищах, я поделился своими чувствами с Бонго.
Я ожидал, что она накричит на меня.
Бонго хорошо умеет кричать.
Просто отлично.
Можно даже сказать, у нее талант.
– Зачем я это сделал, Бонго? – прошептал я. – Зачем?
Ворона слетела на «базу». Она наклонила свою гладкую голову и уткнулась в меня клювом:
– Мой старый мудрый дуб, ты это сделал потому, что тебе было что рассказать. Потому, что ты хотел принести пользу. Ты хотел кому-нибудь помочь.
– Это была глупость, – ответил я. – Мне не положено быть глупым.
– Не такая уж и глупость, – не согласилась со мной Бонго. – Она подняла глаза к небу, и они наполнились звездным светом. – Просто надежда. А надежда, Красный, нужна всем. Даже старому мудрому дубу.
41
Утро наступало медленно, принося с собой тяжелые облака. Перед рассветом прошел дождик и принес облегчение если не мне, то хотя бы моим листьям.
Как ни странно, почва казалась влажной. Конечно, весной всегда слякотно, но это было необычно. Завтрашний День желаний обещает быть пасмурным.
Рядом со мной остановился ранний прохожий – старичок с бамбуковой тросточкой – и бечевкой привязал к моей нижней ветви кусочек голубой бумаги. Он не произнес своего желания вслух, так что я не знал, что он загадал. Но когда старик осторожно зашагал прочь по хлюпающей траве, на лице у него светилась довольная улыбка.
Несомненно, это не последнее желание на сегодня. Многие специально приходят пораньше, чтобы найти для своего лоскутка ткани удобное местечко.
Скорее всего, завтрашний День желаний станет для меня последним. Почему же тот первый день, с Мэйв, так же свеж в моей памяти, как моя вчерашняя беседа со Стивеном и Самар?
Проезжающая мимо машина замедлила ход у тротуара.
Мелькнула рука, какое-то неясное движение, и тут – шлеп! – что-то ударило по моему стволу. Шлеп! Шлеп! Машина, взревев мотором и скрипя резиной, помчалась дальше. Шлеп!
Первой о причиненном ущербе сообщила Бонго.
– Сырые яйца, – констатировала она. – Я так понимаю, было не больно?
– Едва почувствовал, – ответил я.
Из своих норок посмотреть на происшедшее сонно выползли Свежая Булка, Мохнатая Паучиха и Большая Ты.
Большая Ты проскользнула под полицейской лентой и лизнула стекающий по стволу желток.
– Ммм… – пробормотала она, – сырые. Точно такие, как я люблю.
– Эй, не жадничай! – возмутилась Мохнатая Паучиха, и они с Булкой присоединились к Большой Ты.
Агнес наблюдала за ними со своей ветки.
– Я предпочитаю извивающегося мышонка, – изрекла она. – Делиться необязательно, девушки.
– Какой приятный сюрприз! – причмокивая, ответила Большая Ты.
– Ничего приятного тут нет! – осадила ее Бонго. – Это мерзко – вот какими бывают люди!
– И все же, – облизывая лапы, отозвалась Мохнатая Паучиха, – не пропадать же даром свежему желтку! Что одному – пакость, другому – сладость.
Большая Ты удовлетворенно рыгнула, и животные побежали досыпать свои сны.
Дверь зеленого дома открылась. Стивен приблизился ко мне, увидел разбросанную, как кусочки пазла, скорлупу и помрачнел.
За ним, с рюкзаком за плечами и с прижатыми к груди учебниками, появилась Самар. Она перепрыгнула через мутную лужу и подошла к Стивену.
– Гады! – сквозь зубы произнес мальчик, указывая на остатки яйца. – Самар, мне очень жаль…
Но Самар остановила его жестом и вполголоса сказала:
– Стивен! Вчера ночью…
Стивен едва заметно кивнул, не отрывая от меня взгляда.
– Вчера ночью… – повторил он, будто отвечая паролем на пароль.
– Дерево.
– Дерево.
– Ты слышал то же, что и я? – спросила Самар.
– Да, – прошептал Стивен.
Самар посмотрела прямо на него:
– Ты слышал… дерево?
– Я слышал дерево, – подтвердил Стивен.
Самар кивнула:
– Может, это какой-то трюк? Кто-то подшутил над нами?
– Или мы одновременно грезили наяву, – предположил Стивен. Он кивнул, будто пытаясь себя убедить: – Да, грезили наяву.
– С тобой раньше такое случалось?
– Нет, но все когда-нибудь бывает в первый раз.
Ребята постояли, выжидающе глядя на меня. Надеясь, что я заговорю. По крайней мере, так мне показалось.
Я молчал. Я сказал то, что хотел, и пожалел об этом.
– Стивен, – прошептала Самар, – что бы ни случилось, нельзя никому об этом рассказывать. Договорились?
– Договорились.
– Никогда.
– Никогда.
Самар вздохнула:
– Все решат, что мы сошли с ума.
– И пожалуй, будут правы, – согласился Стивен.
Самар обратилась ко мне:
– Дерево? Тебе есть что добавить?
Я не проронил ни слова.
Самар и Стивен улыбнулись друг другу.
– Я подумала: а вдруг получится? – сказала девочка.
Они зашагали в школу вместе, бок о бок.
На крыльцо зеленого дома вышел отец Стивена с чашкой кофе в руках. Он увидел Стивена и Самар и вздохнул.