Пока, пока, покачивая перьями на шляпах,
Судьбе шепнем не раз: мерси боку!
— оглушительно гундосил Боярский, а Александр, закрыв глаза, кивал, соглашался с певцом в желании шепнуть судьбе мерси боку.
— Потише бы! Мало ли что! — стараясь перекричать Боярского, предостерег вошедший в гостиную Леха. Он катил перед собой столик, на котором все было комильфо — положение обязывало.
— Сделай, — разрешил Александр, и Леха умерил звук. — Порадуемся мы еще на своем веку, Леха?
— Я тебя о деле спросил, а ты не ответил, — напомнил Леха.
— Не знаю, Леха! — сказал Александр, не глядя на него. — На такое дело вряд ли людишек найдешь. Но и тобой, корешом единственным, рисковать не хочу.
— Рискуешь не ты. Рисковать буду я. Но учти, если я все слажу, ты у меня, там, за бугром, неоплатный должник.
— Тебе, даже если мусора просто так прихватят, вышка светит за старое!
— А куда мне деваться? Ты же контору прикрыл. После первого я на улице — голенький, бери меня любой за рупь за двадцать по всесоюзному розыску. Но тебе, в натуре, без меня и срам прикрыть нечем. Такой будешь голый, что голее не бывает.
Александр вырвался из кресла и пошел в спальню. Включил бра, включил ночник, угрохался на кровать. Лежал, смотрел в зеркальный потолок, изучая себя, расхристанного, пьяного.
— Когда? — поинтересовался Леха от дверей.
— Скоро. Я все подготовлю.
Катерина дремала под солнышком в гамаке, а в тени, в беседке, Артем и Глеб, перебрехиваясь, играли в карты. Дачная жизнь, ленивая нега и томная скука. И надо же, разрушая идиллию, бесцеремонно гавкнул клаксоном беззвучно подкативший к воротам дачи «Мерседес».
Глеб пошел открывать ворота, Артем поспешно собирал карты, а Катерина нехотя освободилась от гамака. «Мерседес» въехал на территорию, а «жигуленок» с пареньками остался у ворот.
С удовольствием оценив взглядом боевые стати Глеба и Артема, Валентин демократично пожал им руки, а Катерине, которую, как принято, поцеловал в щеку, предложил:
— Пойдем в дом, Катя. Поговорить надо. Вы уж нас извините, ребятки.
Ребятки, покивав, извинили, и Катерина с Валентином пошли в дом.
На тот стол, где совсем недавно обретался замечательный кейс, Валентин небрежно кинул красную с золотом книжечку и пояснил:
— Твой заграничный паспорт, Катюша.
— А билет? — небрежно полистав книжечку, спросила Катерина.
— Я думал, ты ключ от сейфа для начала вспомнишь, — Валентин рассмеялся и опять полез в карман. Вытащил конверт. — Здесь ключ, документы, полис на совместное владение для тебя. И билет на двадцать седьмое.
— Значит, через пять дней, — Катерина придвинула к себе конверт. — А ты когда?
— У меня командировка ориентировочно через двадцать дней. Ты еще невозвращенкой стать не успеешь.
— Люди, которые меня пригласили, кто они?
— Тебе не все равно? Если не графья, не поедешь что ли, побрезгуешь?
— Эх, Валя, Валя. Никак ты мне мою прошлую жизнь простить не можешь. И не простишь никогда.
— Я люблю тебя, Катя, — он потянулся через стол, дотронулся до ее руки.
— Ты про другое говоришь, Валя.
— Извини меня, — он притянул ее руку, поцеловал в ладошку.
Она потрепала его по щеке, и он прикрыл глаза.
— Держись, мальчонка! — наконец, Катерина улыбнулась.
— Понимаешь, нервишки разгулялись, прямо некуда… — заулыбался и он.
— Есть с чего. Хотя, по-моему, ты врешь: нету у тебя никаких нервишек.
— Ну, пусть будет так, — решил он и поднялся.
— Спешишь? — Катерина тоже встала.
— Ага, — он обошел стол, обнял ее. — Ты мне изменяешь, Катя?
— Это для тебя так важно?
— Да.
— Ну тогда нет.
— Эх, Катя, Катя… — начал было дублировать ее интонацию Валентин, но спохватился. — Считай, что я ничего не говорил. Все. Проводи меня.
«Мерседес» с привычным хвостом отбыл. Катерина сидела на верандных ступеньках, Артем в неопределенности бродил, глядя на свои кроссовки, по траве, а Глеб начал было закрывать ворота, но, подумав, вдруг спросил:
— Ты один здесь управишься, Тема?
— С чем? — вопросом на вопрос ответил Артем, продолжая любоваться кроссовками.
— Я должен быть уверен, что за время моего отсутствия с Катериной ничего не случится, — важно объяснил Глеб. — Я могу быть уверен?
— Можешь, можешь, — успокоил его Артем и посмотрел на Катерину.
Та указательным пальцем что-то чертила на песчаной дорожке. Рисовала, писала, считала? Глеб тоже глянул на нее и решился:
— Ну, тогда бывайте, — и удалился в гараж.
И шведский автомобиль «Вольво» укатил. Артем подошел к Катерине, наклонился, любопытствовал, что там она изобразила на земле. А изобразила она человечка по с детства известному рецепту — точка, точка, запятая…
— Это кто? — спросил Артем.
— Я, наверное, — ответила она и одним движением ноги уничтожила бедного человечка. Артем подумал, подумал и сел рядом.
— Я скоро уеду, — с трудом — подбородок лежал на коленях — сказала Катерина.
— Навсегда?
— Не знаю.
— Значит, навсегда, — понял Артем. — А мне что делать?
— Еще кого-нибудь караулить будешь. Или похищать. Ты же наемник, — вспомнила она. Он обиделся и встал со ступенек. Поднялась и она. — И еще молодой. Совсем молодой. Живи не хочу!
— Без тебя.
— Без меня, — подтвердила она. — Ну, чем тебе помочь? В койку с тобой сейчас лечь?
Больно ударила. Он оскалился, схватил ее за плечи, тряхнул как следует. Она не сопротивлялась, жалеючи глядя ему в глаза.
Он шепотом выматерился, оттолкнул ее и вернулся на лужайку. Разглядел в траве камушек, отфутболил его яростно.
— Тема! — позвала она.
— Что тебе? — спросил он, не поднимая головы.
— Тема, — еще раз, уже требовательно. Он поднял голову. Она стояла на ступеньках и улыбалась. Артем вздохнул и, как бычок на веревочке, пошел к ней.
Не лил, не хлестал, не налетал — падал. 15 июля 1990 года на Москву падал дождь. Падал мелко, нудно, однообразно, но с убедительной непрекращаемостью.
От парка Горького через Крымский мост наступал людской поток. Развернутый на всю Садовую организационно оформленными и дисциплинированными зеленоградцами лозунг еще читался, но остальные манифестационные предметы потеряли свою идеологическую неповторимость: просто поникшие знамена, просто размокшие бумажные плакаты, просто обвисшие транспаранты. И не разберешь, где анархосиндикалист, где правоверный мусульманин, где щирый жевтоблакитный самостийный украинец, где зловредный ёрник-москвич… Шли под дождем непривычно веселые люди под зонтами, шли, зная для чего идут!
Свернули на Кропоткинскую, миновали Ленинский райком КПСС, музей Толстого, музей Пушкина, Доску почета…
С пречистенского холма открылась чудная картина: прямо на золотые купола — прекрасные на сине-сером небе — кремлевских колоколен двигались, плотно прижавшись друг к другу, тысячи и тысячи черных блестящих зонтов. Ни людей, ни знамен, ни транспарантов. Только зонты, скрывшие людей, одни зонты.
Что решать под этими зонтами?
«Органы госбезопасности по своему предназначению призваны действовать в политической сфере. Они защищают главное, что есть в политике — государственные и обществено-экономические устои страны».
«На стрельбе штатным снарядом обязательно присутствуют и обеспечивают ее: командир; замполит; секретарь парткома; секретарь комитета ВЛКСМ…»
Подложив сложенные ладони под щеку, Леха дремал на сундуке. Александр вошел тихо-тихо и неслышно сел на табуретку. Тотчас Леха открыл глаза — волчий инстинкт. Сел, свесил ножки с сундука, потребовал информации:
— Когда?
— Сегодня, Леша, — сообщил Александр и двумя руками растер себе лицо.
— Ну, и слава Богу, — решил Леха, встал с сундука, откинул его крышку и, вытащив увесистый сверток, захлопнул ее. — А знаешь, Санек, мне сразу легче стало. Не могу я больше в норе. Выйду отсюда, дело сделаю, и будь что будет.
— Главное — дело сделать. А запасную нору я тебе уже обеспечил.
— Из норы в нору, выходит, — оценил свою жизнь-жестянку Леха и, сев за стол, положил перед собой сверток. Щелкнул резинкой, развернул вощеную бумагу. Обнажив вороненую беретту, выкинул из рукоятки обойму, проверяя, клацнул затвором. Потом, присоединив глушитель, положил пистолет на стол.
— Теперь подробности, Саня.
— Он на симпозиуме в Зеленограде до девяти. Ля-ля-тополя — выползет не сразу и прямо домой. Про дом начальнический на Патриарших я тебе все объяснил. Повторять не надо? — Леха отрицательно помотал башкой, и Александр продолжил: — Из Зеленограда путь неблизкий, будет дома не раньше десяти. Он всегда въезжает во двор, а его бакланы паркуются на улице и идут в арку пешком. У тебя минута, не более. И сразу в дырку, в заборе, которую я тебе подготовил. Помнишь, где она?
— Еще раз на планчике покажи.
Александр вытащил бумагу, разложил на столе.
— Вот арка. Здесь подъезд. Тут он ставит машину. Отсюда до забора метров десять. А вот дырка.
Леха прикрыл глаза: представил двор в реальности. Спросил:
— Сколько времени?
— Три часа.
— К восьми подвезешь до Бронной и ждать меня будешь у театра Пушкина.
Глеб дождался, когда черная «Волга» выбралась из развороченного переулка, и, выйдя из подворотни, не спеша направился к Сретенке.
Дежурный по Москве находился в приличной еще форме потому, что до ночной запарки было далеко. На сигнал об особо важном звонке отреагировал незамедлительно и четко:
— Дежурный по городу слушает.
— Самый главный дежурный мент по Москве — это ты? явно измененным, глухим голосом посомневалась трубка. Дежурный переложил трубку от левого уха к правому и подтвердил: