…Но маршрут был расписан по дням, наутро объявлен старт, и надо было как-то внутренне собраться и подготовиться или – попросту – отдохнуть и оттянуться. До прилета в Астрахань у меня был очень напряженный график, я летал во Владивосток, потом вел какие-то переговоры в Москве, – необходимо было переключение, полная смена плана.
И мы отправились к ребятам в «Harley bar», есть воблу. Вобла и Астрахань идеально сопряжены друг с другом.
У входа в бар Макс Любер сказал:
– Вот, ворота в нашу Азию.
– По-моему, просто дверь в кабак, – ответил ему Вася.
И мы рассмеялись. Каждый шаг по этой земле можно трактовать совершенно по-разному.
Жареная вобла, кстати, оказалась куда вкусней более привычной для нас, вяленой. И это тоже непреложный факт повседневной астраханской жизни.
…В гостинице перед сном я решил почитать. Так и заснул с планшетом в руках, думая про какие-то странствия по долинам Алтая и Гималаев. А ночью мне приснился Гурджиев, собственной персоной. Он был точно таким же, как в фильме – уже достаточно пожилой кавказский человек, немного похожий на Сталина. Не зря, говорят, они дружили в семинарии.
Я только выкатил из гаража мотоцикл, а тут он подходит:
– Здравствуй, Максим!
Самое интересное, я ничуть не удивился.
– Доброе утро, – говорю, – Георгий Иванович.
– Можно я мотоцикл твой посмотрю? – спрашивает.
– Конечно.
– Как ты к дороге подготовился? – интересуется.
И тут я сразу не нашелся, что ответить. Вопрос этот был в самую точку. Именно с технической точки зрения я как раз не очень хорошо подготовился к дороге. Забрал «Иваныча» у механика и сразу отправил его попутным транспортом в Астрахань вместе с двумя BMW ребят. То есть не покатался хотя бы по городу, не вкатился в сезон.
Подумал и отвечаю:
Даже не знаю, как сказать. Вроде готов.
А Гурджиев внимательно так рассмотрел седло, сумки, потрогал защитные дуги, руль, а потом говорит:
Ну, конь как конь. Коню в первую очередь в зубы надо смотреть.
Я удивился.
Зубы, – пояснил Георгий Иванович, – чтоб понять, молодой ли конь? У тебя не очень молодой, но тебя знает, любит. Сам подумай. На восток с тобой пошел. А мог бы в конюшне остаться. И что бы с тобой было?
Риторического этого вопроса я до конца не понял, но во сне некогда было переспрашивать.
Картинку всегда целиком имеет смысл видеть, – добавил Гурджиев наставительно и посмотрел на меня с нехорошим таким кавказским прищуром.
Мне даже как-то не по себе стало, но тут Георгий Иваныч пропал. Как в кино смена кадра. И дальше уже безо всякой логики понеслись совсем иные картинки. Я увидел, что мчусь по абсолютно ровной и пустой черной высушенной земле. На чем еду, не только не помню, но и не понимаю, не на мотоцикле и явно не на коне, но передвигаюсь быстро, земля подо мной летит. Неожиданно появляются два всадник: один черный, другой – белый, почти сияющий. Присматриваюсь – птицы. Огромные птицы на конях. Я их обгоняю и оглядываюсь. Одна, черная с узко посаженными глазами и острым изогнутым клювом, другая, белая – с человеческим лицом.
Только я рассмотрел их, как они расправили крылья и взлетели почти вертикально в небо, а кони разбежались в разные стороны…
Толчок, и все, я проснулся.
Так бывает: долго плывешь под водой, потом выныриваешь, и все тебе в радость. Солнце, воздух. Сны, в которых я помнил бы каждую деталь, не снились мне довольно давно. По крайней мере, со времени кругосветки. Но я же, в сущности, не романтическая институтка, чтоб цепляться за сны.
III. Казахский воблинг, верблюды, гайцы
Стартовали мы строго по намеченному плану. До границы через астраханскую пустыню шла неплохая провинциальная русская дорога, мы к таким давно привыкли. Макс Любер на одной из заправок так и сказал: «А что, дорога-то в норме. Зря нас пугали».
Типун бы ему на язык, честное слово. Опять сглазил.
На границе мурыжили нас довольно долго, все спрашивали – куда да откуда, да зачем? Наконец, пропустили в несравненную страну Казахстан. Так и не смогли найти, к чему придраться.
И тут началось. Такое ощущение, что казахи больше всего на свете боятся набегов кочевников из Астрахани. И создают для них максимум препятствий. В любой другой стране такую дорогу давно б уже закрыли. Или, по крайней мере, повесили бы знак – ограничение скорости в десять километров в час. А так ничего все едут, особо не тормозят. И только водители фур, хорошо знакомые с местными выбоинами, самые восхитительные места объезжают через степь. С обеих сторон дороги – десятки «дублеров». Когда глубокие колеи, а когда и нормально, на первый взгляд, накатанные грунтовки. Но нам они, как мертвому припарка. Ребята еще могли бы там проехать на своих «гусях», но мне туда соваться не имело никакого смысла – «Харлей» по такому бездорожью не пройдет.
А сама дорога, конечно, просто святых выноси. И, скорей всего, мы, и в первую очередь я сам, ее недооценили. Больше глазели по сторонам новая страна все-таки. А надо было смотреть на выбоины.
Хотя и меня можно понять – как только проехали границу, окружающая картинка сразу переменилась. Степь стала переходить в пустыню, а за ней пустыня – в степь, и сразу пошли верблюды. Это не шутка, люди встречались гораздо реже. То есть мечта Семевского, что верблюдов может заменить техника, общая цивилизация и моторизация, ни в коем случае не сбылась, – в Казахстане множество кораблей пустыни расставлено на каждом километре пути, и никто заменить их не пытается. Хотя зачем они в таком количестве, мне до сих пор не понятно. Вроде бы караваны сейчас не ходят, казахов верхом на верблюде я тоже никогда не видел. Они явно не эмиры арабских эмиратов, которые каждый год устраивают знаменитые верблюжьи бега. Верблюжье мясо здесь не едят по крайней мере, наши попытки поинтересоваться наличием верблюжатины в местных кафе и шалманах вызывали полное недоумение. Может быть, молоко молодых верблюдиц – любимый напиток казахских младенцев, или слюна у горбатых целебная?
Наверное, верблюдам просто хорошо любить друг друга и размножаться, а в свободное время стоять часами на одном месте, смотреть перед собой.
Но вот что интересно: каждый из верблюдов маркирован. Видимо, указано, чей да откуда. Так что не сами по себе они гуляют. Мы специально подъезжали к ним пару раз, поглазеть все-таки в Москве только один верблюд иногда возле храма Христа Спасителя выгуливается, а здесь их тысячи бело-серые, шерстяные, довольно милые создания, если не знать, что они могут и плюнуть. И на каждом какой-то узнаваемый символ – веревочка цветная типа уздечки или знак какой-нибудь, нарисованный краской прямо на боку…
…В чем-то подобными верблюдам оказались и казахские гайцы. Бескрайние пространства и полупустые разбитые дороги и для них, вероятно, максимально благоприятные условия для любви и процветания. Еще бы: на ремонт дорожного полотна у доблестного государства имени Нурсултана Назарбаева денег не хватает, а занятость мужчинам в сельской местности обеспечена. Казахи же бывшие кочевники, им свойственно испытывать даль взглядом. Местные гаишники и испытывают.
Так как интенсивного трафика на западноказахстанских дорогах не наблюдается – вокруг вообще полная пустота, только ветер свистит и колышет редкие травы, – на постах останавливают почти каждое движущееся транспортное средство. Причем не местных – в особенности. Думаю, если б перемещался какой-нибудь славянской внешности велосипедист, к нему тоже нашли бы повод прикопаться. А к байкерам, да с московскими номерами, сам Аллах велел.
…«Как дела, братан?», – спрашивает тебя казахский гаишник и тут же забирает документы. Еще бы, спешить ему совершенно некуда. За ним – вечность, и перед ним – тоже вечность. При этом совершенно все равно, нарушил ты правила или нет.
Мы, собственно говоря, ничего не нарушали. Нам хватило легенд о казахской ГАИ и ее великолепных подвигах. Их часто рассказывали еще в России. Но наша относительная законопослушность, собственно говоря, ни от чего не спасала. Пока инспектор не узнает, откуда ты едешь, куда ты едешь, как ты едешь, зачем ты едешь, с кем ты едешь и почему ты едешь, а также как поживают твои родственники до седьмого колена, в том числе и умершие в первой половине XIX века, ты никуда от него не денешься. Так что надо все подробно и очень терпеливо объяснять. Иначе у него будут все основания взять штраф за неповиновение должностному лицу при несении государственной службы.
Если учесть, что русский язык они тоже не всегда до конца понимали достаточно адекватно, можно только представить себе, насколько это была сложная и незабываемая духовная практика. Она воспитывала смирение, волю и мужество одновременно.
Впрочем, в этой звенящей пустоте, да к тому же на редкостном холоде, все напоминало о духовной практике, или, по крайней мере, вызывало желание немедленно выпить. Но у нас правило: за рулем мы не пьем. И поэтому духовность и смиренность надвигалась со всей неотвратимой силой.
Взять, к примеру, сам казахский быт. Живут казахи за пределами больших городов не просто бедно, а как-то даже сиро – одинаковые, глинобитные, в основном, советско-колхозные домики в продуваемой со всех сторон степи. Это естественно, откуда у кочевника вкус к архитектуре? Кочевник не должен привыкать к быту и обиходу, его обитель – степь и пустыня, его очаг – костер из сухой травы и верблюжьих лепешек. Видно было, что из юрт в эти поселки их загнали силой, добровольно туда б жить никто не пошел.
Зато каменные склепы у них – прекрасные дома, и в итоге вечные города мертвых выглядят куда убедительней временных поселений живых. Это глубокий образ. Пока ты жив, слоняешься по бескрайней степи, которой нет ни конца, ни начала, пьешь водку, каким-то таинственным образом взаимодействуешь с верблюдами – тебе, собственно, не нужно надежного пристанища. И вот ты умираешь, обретаешь покой. Вечное движение закончено. Нет ни водки, ни воды, ни сестер, ни братьев, ни коней, ни верблюдов, и твои близкие строят тебе истинную обитель, которая переживет время.