Пока обедали, Дуглас пару раз выходил подложить дров в железную печку, стоявшую в зале, но все равно зал оставался прохладным и неуютным по сравнению с комнатой миссис де Туар. Чернила в чернильницах, правда, льдом не покрывались – и то прекрасно. Поэтому после обеда остались посидеть в теплой комнате.
Дамы собрали со стола посуду, протерли столешницу и положили самодельную скатерть – еще не законченную, но все равно создающую уют. Зажгли керосиновую лампу, потому что в комнате заметно потемнело. Дамы рукодельничали. Миссис де Туар и мисс Мелори чинили старую одежду, а миссис Уильямс делала очередной фрагмент для скатерти: у нее были шестигранные пяльцы, на которых были натянуты в разных направлениях нитки, и на пересечениях ниток она завязывала маленькие помпончики. На помпончики шли нитки, нащипанные из совсем ветхих лоскутов, которые уже не годились на заплатки.
Бивер развлекал общество рассказами о Вашингтоне, где был не далее как две недели назад. Дуглас потомился бездельем, а потом спросил, не было ли почты на его имя – он давал адрес в Риверсайде для корреспонденции.
— Да, — сказала мисс Мелори со странным выражением лица и встала. Они с Дугласом вышли в зал, и девушка указала ему на прикрытый листом газеты большой ящик: – Вот это ваша почта. А это почта мистера Ирвинга и мистера Миллера, — она показала на куда более скромных размеров коробку.
Дуглас с интересом заглянул в свой ящик. Несколько посылок было из нью-йоркского издательства и из лондонского «Стренда», кое-что от вашингтонского начальства… Он нагнулся, выгрузил пакеты с книгами и журналами, чтобы зря не таскать туда-сюда, а остальное перенес к свету и погрузился в изучение писем. Вскоре он вовсе перестал принимать участие в разговоре из вежливости и не слышал, о чем там трепался Бивер. Все относящееся к его работе в качестве индейского агента Дуглас сердито откладывал в особую стопку – с этим будет разбираться утром, это не горит. Литературно-журналистское – тоже не горит, откладывал в другую стопку. Личного-семейного было мало, это Дуглас прочитал в первую очередь и тоже отложил: отвечать родственникам будет завтра. И оставались еще ответы на вопросы, которые он задавал большею частью наугад, весьма смутно понимая, о чем надо спрашивать – вот это он читал внимательно. Бессвязные вопросы начали увязываться в интересную структуру еще летом, вызывая в нем глубочайшее недоумение. Рациональных объяснений наблюдаемому явлению попросту не существовало. Вернее, наоборот: поначалу у Дугласа было рациональное объяснение, но чем больше он узнавал, тем больше понимал, что его первое предположение ошибочно. А второе не лезло ни в какие рациональные рамки. Можно было бы взять и написать фантастический роман – и читатели бы приняли его на ура, но ужас ситуации был в том, что сейчас Дуглас сам ощущал себя героем фантастического романа. Это герою романа дозволительно высказывать самые невероятные гипотезы и объяснять абсурд ситуации абсурдными логическими построениями. А вот реальный человек в таком положении чувствовал себя неуютно.
— …Нет, с него спокойно можно снимать скальп, он и не заметит, — объяснил Бивер дамам.
Дуглас, не выходя из задумчивости, поймал ладонь Бивера в опасной близости от своей шевелюры и прижал ее к столу. Ножа в ней, естественно, не было.
— Куда-то ты слишком далеко ушел, — Бивер смотрел на него серьезно и очень внимательно. — Вот так уйдешь к Большой Бабушке – и не вернешься.
— Плохие новости, мистер Маклауд? — спросила миссис Уильямс.
— Нет, — наконец ожил Дуглас. — Просто я, похоже, устал с дороги.
— О, а вы не простыли на морозе? — встрепенулась миссис де Туар. И завертелось: тут же все собрались его лечить и отогревать, и он от греха подальше убрался в зал, заявив, что его просто клонит в сон. Бивер пошел за ним, и они, подкинув еще дров в печку, занялись подготовкой ко сну. За одной из раскладушек пришлось идти на второй этаж. Там было зверски холодно и темно; Дуглас нашарил свою койку, сбросил ее вниз на Бивера, который потащился ему помогать, и поспешно закрыл дверь в эту ледяную пустыню.
Бивер постель себе постелил, но ложиться не стал и снова ушел посидеть в компании, готовой слушать его россказни. Дуглас минут десять почитал при свете, падающем из открытой печной дверки, а потом внезапно решил: пора спать! И уснул сразу же, как только плотно замотался в одеяло, выставив наружу только нос.
Сквозь сон он пару раз слышал, как подходил к печке Бивер, стукал дверцей, подкладывал поленья; негромко ворча, ругал Юг и южные дома, совершенно не приспособленные к морозу. Во второй подход Бивер накинул на Дугласа куртку и сам начал устраиваться спать, свивая кокон из одеял и своей шубы.
Посреди ночи подошла подкинуть дров в печь миссис Уильямс.
— Вы не спите? — удивился разбуженный ее шагами Дуглас.
— Мороз, — прошептала она. — С печами-то в доме не очень жарко, а без печей тут к утру все промерзнет. Уж лучше я подежурю.
— Южане… — пробормотал Бивер и повернулся на другой бок.
Когда Дуглас проснулся, за окном валил снег, да так густо, что почти не проглядывался дом Макферсона через улицу. Если на улице и потеплело, то в доме – вовсе нет, поэтому первым делом Дуглас занялся печкой, а уже потом всеми прочими делами. Чайник, увы, остался в комнате миссис де Туар, поэтому пришлось обходиться кружкой: сначала подогрел воды для бритья, и только потом заварил кофе из своих дорожных запасов.
Под кофеек чтение начальственных писем пошло веселее. Там, в Вашингтоне, были удовлетворены тем, озабочены этим, а заодно просили поподробнее отчитаться об участии в форт-смитской конференции по делам индейцев. Дуглас Маклауд не имел на этой конференции никакого официального статуса, да его и не считали в комиссии по индейцам настолько серьезным человеком, чтобы присвоить ему официальный статус, потому что он слыл чудаком, готовым рискнуть скальпом ради нескольких строчек в какой-нибудь этнографической статье. И Дугласа это вполне устраивало, потому что давало ему свободу действий. Правда, из-за этой внешней бесполезности в мае его чуть не изгнал из министерства только что назначенный секретарь по внутренним делам Джеймс Харлан. Харлан, как подобает новой метле, тут же начал увольнять всех, кто высказывал нелояльные слова после нападения на Форт-Самнер, тех, что недостаточно эффективно работал, и тех, чьи слова и поступки не укладывались в представления Харлана о приличиях. Так, например, он выгнал со службы поэта Уолта Уитмена, так как нашел его «Листья травы» оскорбляющими мораль. Да еще и заявил: «Если президент прикажет мне восстановить его на службе, я уйду в отставку скорее, чем он вернется!».
К моральным качествам Дугласа Маклауда Харлан, слава богу, никаких претензий не имел, а эффективность своего подчиненного вовремя успел доказать полковник Магнус. Так что Дуглас на конференции был неофициальным помощником, большей частью в качестве переводчика, если не справлялись официальные индейские агенты майор Сноу и мистер Эббот, которые работали среди шауни, осейджей и других приглашенных из Канзаса племен. Языков криков, семинолов, чокто и чикасо Дуглас не знал, но их делегаты по большей части очень хорошо владели английским. Как и чероки, на языке которых Дуглас мог не только говорить, но и писать, только это никому не пригодилось на конференции.
Комиссия по южным договорам должна была встретиться с индейцами и подготовить основу для заключения новых договоров. Старые договора с племенами были аннулированы вскоре после начала войны, в 1862 году. Вот только заявил это председатель комиссии Деннис Н. Кули не тем индейцам, которые в самом деле поддерживали Южные штаты (нелояльных Союзу индейских делегатов допустили на конференцию только неделю спустя), а как раз тем представителям племен, которые остались верными Союзу. А возражения в том смысле, что северяне, вообще-то, сами покинули Индейскую территорию и отошли в Канзас и Миссури, оставив лояльных Союзу индейцев на произвол судьбы, никого из представителей американской стороны не интересовали. Племена заключили договора с Конфедерацией? Заключили. А то, что внутри племен по поводу присоединения были глубочайшие разногласия и даже вооруженные конфликты – это никого не интересовало.
Теперь же правительство США требовало от племен выполнения условий. Прежде всего, мир внутри племен, между племенами и с Соединенными Штатами. Навоевались, хватит. Вторым условием была помощь правительству США в поддержании мира среди индейцев Великих равнин. Отмена рабства и включение вольноотпущенников в племена на равных. Выделение части племенных земель для переселения племен из Канзаса. Организация консолидированного правительства племен. И, наконец, никаких посторонних белых на Индейской территории, только члены семей, должностные лица, назначенные правительством и лица, получившие специальное разрешение. И только после выполнения этих условий можно приниматься за пересмотр довоенных договоров.
Более всего собравшимся индейцам не нравились пункты о включении негров в племя и о создании общего для всех племен правительства – этак и национальную идентичность можно потерять! И вообще, все эти пункты так просто принять нельзя, надо сперва обсудить их в племени.
В итоге, сентябрьская конференция в Форт-Смите принесла плоды весьма скромные: делегаты согласились с пунктом о мире между племенами и Соединенными Штатами, признали, что находятся под юрисдикцией США, отменили и отреклись от договоров, которые они заключили с Конфедерацией. Представители США, в свою очередь, обещали племенам мир, дружбу и защиту.
Возможно, у специального комиссара правительства США Эли Паркера и были свои соображения, но он их во всеуслышание не высказывал, и Дуглас от него ни слова по поводу новых договоров не услыхал.
Автор заглядывает в биографию Эли Паркера, которого порой в русскоязычных статьях называют одним из двух индейских генералов, участвовавших в Войне Севера и Юга. Да, все правильно, к концу войны Эли Паркер действительно носил звание бригадного генерала, только, маленький нюанс, с пометкой brevetted, то есть такие звания на русский язык переводят как «временно повышен до». Была в американской армии того времени такая своеобразная награда, не дающая реальной генеральской власти. Эли Паркер был дважды повышен до бригадного генерала: и в волонтерской армии США, и в регулярной. А после войны Паркер опять стал полковником – до того самого часа, как при выходе в отставку снова получил бревет-ранг бригадного генерала.