— Слушай, если ты мне читаешь свой новый роман… — оборвал его я. — Ты не растекайся, говори конкретно. Хоронили погибших на «Султане» и мы с Джейком пошли на похороны, а потом решили посидеть на природе, чтобы в госпиталь не сразу возвращаться. И тут к нам привязался один очень настырный журналист. Я что, уже тогда показался тебе загадочным?
— Нет, — ответил Дуглас. — Я просто хотел записать еще парочку историй спасшихся с «Султаны». Может быть, что-нибудь интересное услышу, думал я. Подозрительные обстоятельства какие-нибудь.
— Ты о диверсии думал?
— Да все о ней думали. И вот только после того, как я начал вас с Джейком расспрашивать, я обратил внимание, какой ты странный.
— Да разве что говорил с акцентом… — поразмыслил я.
— Акцент – это да, но у тебя еще и запас слов странный.
— Это как?
— Ну вот не знаю, замечал ли ты, но в Англии и в Штатах вроде как говорят на одном языке, но порой некоторые вещи называют разными словами.
— Американский английский и английский английский, ясное дело, — проворчал я.
— Я, когда в Англию приехал, то и дело спотыкался на какой-то мелочи, которую не так, как у нас, называют.
— Да, я понял.
— И вот ты тоже спотыкался, я заметил. Но не в тех местах, где спотыкался бы англичанин. То есть ты английский язык учил не в Америке и не в Англии, а где-то еще.
— Так в России же.
Дуглас покачал головой.
— Не-ет. Понимаешь, когда иностранцев учат какому-то языку по учебнику, там попадаются только определенные, стандартные фразы.
— Лондон из зэ кэпитал оф Грэйт Бритэн, — усмехнулся я. — Ай трэвелинг он зе рива!
— Вот-вот, — кивнул Дуглас. — У Джека зеленый мяч. Где Джек играет с зеленым мячом? Он играет с зеленым мячом в парке. С кем он играет зеленым мячом? Джек играет зеленым мячом с Бетти. Такие вот штампованные фразы, которыми в жизни никто обычно не говорит. А вот у тебя явно была разговорная практика, ты говоришь бегло, ты нахватался слов больше, чем может дать любой русский учебник… у кого-то, для кого английский язык родной, но весьма своеобразный. Какой-то диалект, который развился где-то вдали от Англии или Штатов. Я было подумал об Австралии, но у австралийцев, как говорят, акцент напоминает речь кокни, а ты вот говоришь совершенно не похоже на кокни.
— И о чем это говорит?
— Да пока ни о чем, — легко ответил Дуглас. — Это так, маленький камушек из той горы странностей, что я наблюдал.
— А второй камешек?
— Твоя прическа, — ответил Дуглас.
— А что не так с моей прической?
— Сейчас, пожалуй, все так, — усмехнулся Дуглас. — А вот в апреле… Судя по длине волос, ты был у парикмахера не более чем за месяц до того. И, опять же судя по длине волос, это была именно прическа, а не простое бритье головы: сзади совсем коротко, спереди длинно… В Америке так не носят.
Я кивнул. То, что в Штатах 1865 года называлось короткой стрижкой, на самом деле лучше описывалось фразой «укоротил лохмы».
— А это о чем говорит?
— Да тоже пока ни о чем. Я просто удивился, где ты в Штатах нашел парикмахера, который тебя так подстриг. Дальше – больше. Рассказываете вы с Джейком свою историю спасения, и показываете мне огниво.
— Огниво как огниво…
— Ну… — протянул Дуглас. — Пожалуй. Меня только удивило, почему там написано «Сделано в Китае». Странный какой-то Китай, где пишут по-английски. Возможно, где-нибудь в Коннектикуте или Массачусетсе есть городок с названием Китай, но все равно я не вижу смысла в такой надписи. Почему не название фирмы-изготовителя?
Меня самого заинтересовало, почему это на моем огниве не написан изготовитель, но я сдержался, не стал доставать огниво и исследовать его курам на смех. Мне никогда в голову не приходило разглядывать, что там написано. Я и надписи-то «Маде ин Чина» не помню.
— Ах-ха-ха, думаю, какой интересный иностранец! — продолжил Дуглас. — Как бы мне его поближе рассмотреть? А приглашу пожить у меня! И тут повалило…
— Что повалило?
— Странности, — улыбнулся Дуглас.
— Да какие странности?
— Тебя уложили спать, ты заснул. И я смог поближе рассмотреть твои штаны.
Я поежился. Там же и надпись Маде ин…», и сведения об изготовителе, и даже состав и режимы стирки, чистки и глажки. Вся та фигня, которую придумали писать на ярлычках одежды где-то в двадцатом веке.
— Застежка… — мечтательно произнес Дуглас.
И застежка-«молния», обреченно сообразил я. Которую еще нескоро изобретут.
— А твоя рубашка… — вспомнил Дуглас. — Из какой она ткани? Похоже на хлопок, но не хлопок. Я вытянул ниточку и поджег. Не горит так хлопок. И про пуговицы я ничего не понял: из чего они?
Я промолчал.
— И только до твоих подштанников мне не удавалось добраться, — ухмыльнулся Дуглас. — Ты же их практически из рук не выпускал, даже если и снимал иногда. Я, чтобы мерку снять, должен был подкрадываться к веревке, как индейский скаут, я уговорил нашу домохозяйку сшить тебе новое белье, я, наконец, подарил тебе обновки – и в моем распоряжении оказалась только ночь, чтобы изучить твои подштанники.
— Ну и что там в моих трусах обнаружил? — с усмешкой спросил я. — Линялую тряпку?
— Я украл у тебя дюйм резинки из трусов, — признался Дуглас.
Я чуть не подавился смехом, хотя, если честно, смешного тут было мало. Вот так прокалываются штирлицы. А Дуглас-то у нас – настоящий Шерлок Холмс. Контрразведчик самый натуральный.
— Слушай, — сказал я. — А ты кто такой? Эту фигню, что ты индейский агент, ты нашим дамам можешь рассказывать. Ты, конечно, в индейских делах хорошо разбираешься, но ты – не индейский агент. Я видел агентов, общался с ними. Не похож ты на агента.
— Я – специальный индейский агент, — с самой серьезной мордой объяснил мне Дуглас. — Если где в индейских делах какой-нибудь провал – туда посылают меня.
— Угу, — не поверил я.
— Я действительно числюсь в индейской комиссии департамента внутренних дел, — уверил меня Дуглас.
— Угу, — кивнул я. — Числишься. А фактически работаешь-то кем?
Дуглас хмыкнул.
— Я – специальный следователь комиссии по борьбе с коррупцией.
— С коррупцией? — удивился я. — А не со шпионажем?
— Во время войны было – и со шпионажем, потому что одно с другим очень часто связано, — сказал Дуглас.
— И ты, наверное, решил, что я шпион.
— Нет. Появилась было такая мысль, но я ее отмел почти сразу.
— Почему?
— Что я – шпионов не видал? Ты умный, но ты не хитрый. В шпионы не годишься.
— Ну конечно, — согласился я. — Куда логичнее объявить меня пришельцем из будущего. Ты подумай, что твое начальство скажет.
— Я-то подумал, — признался Дуглас. — Пусть лучше мое начальство о тебе ничего не знает. Потому что иначе сидеть будем в одном сумасшедшем доме. Может быть, даже в одной комнате.
— Я-то почему?
— А на всякий случай. Кто о тебе вспомнит? Родни нет, из фирмы ты уволился…
— Слушай, а с чего это ты решил, что мои штаны – из будущего? Может, у нас России продвинутые технологии…
— С американскими ярлыками? — ухмыльнулся Дуглас. — Но вообще-то по первости я так и подумал. Подумаешь, американские штаны с русскими застежками. Их же в Калифорнии пошили, а там Россия рядом. Ну, сравнительно недалеко, — поправился он, увидев мой взгляд. — Ты уехал, а я начал справки наводить… В Штатах, знаешь ли, русские встречаются. И тут оказывается, нет в России таких застежек. И резинок тоже нет. И вообще ты неправильно пишешь по-русски. Я одну бумажку твою из мусора подобрал, ты там телеграфное руководство конспектировал, — объяснил Дуглас. — И, оказывается, пишешь-то ты по-русски, а не на каком-нибудь болгарском языке, который, говорят, похож на русский по письменности, но ты не употребляешь буквы «ер» и «ять», которые в русском языке очень распространены. «Ер» – это немая буква, а «ять» практически звучит как Е, — объяснил мне зачем-то Дуглас. — Если будет какая-нибудь реформа орфографии, эти буквы исчезнут, сказали мне. А пока – это просто безграмотный человек писал, тем более, что вот и почерк – как у малообразованного человека. Оказывается, и в России, как у нас, образованный человек прежде всего отличается хорошо поставленным почерком. Писать каракулями могут позволить себе вельможи, почерк которых найдется кому разобрать, или же практически безграмотные люди. Все же прочие стараются писать аккуратными буквами – хотя бы просто из уважения к тому, кто будет это читать.
Дуглас помолчал.
— И вдруг недавно я узнаю, что этот самый безграмотный Дэн Миллер пытается изобрести пишущую машинку, потому что ему не нравится писать от руки. И на изобретенной вот буквально только что клавиатуре этот самый Дэн Миллер набивает текст так быстро, что аппарат Юза не успевает его принимать. Интересный навык у безграмотного человека. Однако Дэн Миллер – в самом деле необразованный человек в европейском смысле. Да и по российским представлениям, образованный человек знает латынь и французский язык. А Дэн Миллер – не знает. Зато он разбирается в электротехнике и имеет интересные представления о науке и технике. Лекции эти его взять… Ладно, технику я не буду трогать, я в ней ничего не понимаю, — махнул рукой Дуглас. — Дэн Миллер еще в мае не имел ни малейшего представления о том, как выглядит человек, переболевший оспой, хотя в России эта болезнь отлично известна. Дэн Миллер воду пьет только после кипячения, чтобы не заболеть дизентерией, хотя все врачи говорят, что болезни передаются через вдыхание гнилостных миазмов.
— А комаров он обвиняет в малярии и желтой лихорадке, — пробормотал я.
— Да, Ирвинг об этом упоминал, — кивнул Дуглас. — Я тоже комаров не люблю. И чиггеров.
— Про чиггеров я не знаю, — признался я. — А вот клещи переносят энцефалит и болезнь Лайма.
Дуглас позаимствовал мой карандаш и что-то написал в своей тетради. Надо полагать, про энцефалит и болезнь Лайма с клещами. Потом с прокурорским видом посмотрел на меня:
— Дэн Миллер предпочитает ходить гладко выбритым, но еще в мае не умел бриться самостоятельно. И в то же самое время, когда его брил Джейк, так напрягался, как будто прежде его никто никогда не брил. Это мне Джейк так сказал.