— Хоть что-нибудь… Ну вот о Марке Твене и этом Стивенсоне ты что-то помнишь. Они – что и когда писали?
Я рассказал о Томе Сойере и Геккльбери Финне что помнил, потом об острове сокровищ и приключениях принца Флоризеля – последнее в основном я помнил по фильмам, в чем и признался.
— Брет Гарт еще такой был, американский писатель, — вспомнил я. — Про золотоискателей писал.
— А, знаю, — сказал Дуглас. — Журналист из Калифорнии, он несколько лет назад написал о резне на острове Тулуват.
— Кто кого резал? — спросил я.
— Виджиланты индейцев, — ответил Дуглас. — Женщин, детей и стариков. Погибло человек двести, точного числа никто не знает.
— О, — только и сказал я.
— Так что, этот Гарт прославится как писатель?
— Да, — ответил я. По аналогии с Брет Гартом я вспомнил о Джеке Лондоне, о ком и сказал: – Был еще Джек Лондон. Он прославился рассказами про Аляску.
— Так он, наверное, только в России и известен, — заметил Дуглас, — раз про вашу Аляску писал?
— Чего это нашу? — спросил я. — Аляска – американский штат… — тут я запнулся, потому что Дуглас поднял на меня голову от своего блокнота, где делал записи, и внимательно посмотрел на меня. — А что, вы Аляску разве еще не купили? — спросил я неуверенно. За последние месяцы я, конечно, не раз смотрел на карты США, только меня как-то мало волновало, чья там Аляска. У меня общее впечатление было, что ее продали хрен знает когда. Не при Екатерине, как пела когда-то группа «Любе», про Екатерину – это ошибка, я читал. Аляску продавали при Александре, не помню каком по номеру, их вроде как три штуки было. Выходит, не продали еще.
Дуглас расстелил передо мной карту северной Америки.
— Ну-ка расскажи, где проходят границы Соединенных Штатов. Может, мы еще треть британской Канады отвоевали или остатки Мексики… А?
Я неуверенно посмотрел на канадские и мексиканские границы.
— Да вроде нет, все на своих местах… Только про остатки Мексики я что-то не понял.
— Ты что-нибудь про мексиканскую войну слыхал? — спросил Дуглас.
— Слыхал, — ответил я. — Но подробностями не интересовался. Это ж когда было!
— Вот это все, — показал Дуглас на карте, — раньше было мексиканским.
Нехиленький кусочек отхватили Штаты у Мексики, примерно две трети территории. Правда, этот отхваченный кусочек был большей частью не сильно-то людным, но Калифорния или, скажем, Техас – это были, прямо скажем, не такие уж плохие места.
— Нет, такие куски территории Штатам больше не подворачивались, — ответил я. — Аляску вот прикупили разве что.
— Я еще могу понять, почему вы захотели ее продать, — промолвил Дуглас, разглядывая карту. — Но вот нафиг мы ее купили?
— Коррупция, сэр!
— Да, видимо, — сказал Дуглас и сделал очередную пометку в своем блокноте. Кажется, я только что сохранил Аляску для Будущей России. Хотя… зная родное российское головотяпство – вряд ли надолго.
— А, и еще Гавайи, — вспомнил я. — Чьи сейчас Гавайи?
— Да вроде бы свои собственные, — не очень уверенно ответил Дуглас.
— Ну вот будет пятидесятый штат, — сказал я. — Правда, не знаю когда.
Дуглас рассматривал карту.
— У нас сейчас тридцать шесть штатов. Будет – сорок восемь. Значит, остальные штаты создадут из территорий. И что, мормонам дадут создать свой штат?
— Юта, — ответил я. — Правда, там теперь не только мормоны живут.
— А индейцы тоже получат свой штат?
— Резервации они получат, — ответил я. — А это будет штат Оклахома, — я ткнул пальцем в карту.
— И жить в нем будут белые, — заключил Дуглас.
Я пожал плечами:
— Проблемы индейцев шерифа не интересуют.
— Понятно, — проговорил Дуглас, внимательно разглядывая карту, как будто на ней уже были обозначены те самые будущие двенадцать штатов. — Резервации, значит… и никаких государств чокто, чероки…
— Нет, конечно. Все – граждане США, и всё.
— Ну хоть граждане, — пробормотал Дуглас. — Сейчас и этого нет. А негры – тоже граждане или их в Африку выселили?
— Выселишь их, — проговорил я. — Граждане, разумеется, и так усиленно качают гражданские права, что быть белым уже вроде как порой и неприлично.
— Сгущаешь краски, признайся, — заявил Дуглас.
— Сгущаю, — согласился я. — Но самую малость.
Об истории двадцатого века у меня познания были побольше, и блокнот Дугласа наполнялся, пока не закончился.
На том Дуглас меня пока и отпустил. Начальника над ним никакого не было, за повышение процента раскрываемости никто душу не тряс, и Дуглас мог себе позволить допрашивать меня вдумчиво, методично и до ужаса флегматично, как будто он каждый месяц по попаданцу из других времен и миров допрашивает. Потрясти его мне удалось только дамскими модами: я в силу своих способностей нарисовал девушку в топике и мини-юбке и рассказал, что даже самые приличные и скромные девушки не стесняются появиться в таком виде на улице.
— Врешь! — не поверил Дуглас.
— Да ни капельки!
Дуглас поразмыслил.
— Как же вы приличную женщину от проститутки отличаете? — наконец выдал он.
— Да как тебе сказать… — затруднился я. — В основном, по поведению.
— Я вообще-то полагал, что дамы в будущем просто предпочтут ходить в штанах.
— Ходят, — подтвердил я. — Не всем же мини к лицу… к фигуре, вернее. Да и погода не всегда летняя. Так что и в штанах ходят, и в юбках подлиннее – кто как.
Дуглас все еще рассматривал мой рисунок.
— А в ваше время групповой брак так же распространен, как и брюки? — спросил он, и увидев мое замешательство, объяснил свой вопрос: – Вот у нас блумеры носят в основном феминистки, а у них есть разные теории насчет свободной любви…
— Групповой брак, — ответил я, — не распространен. А свободной любви навалом.
— И незамужняя женщина может родить ребенка, не опасаясь, что ее изгонят из общества?
— Еще и пособие получит, как мать-одиночка, — ответил я.
Дуглас поразмыслил еще немного.
— И проституция как профессия еще сохранилась? — озадаченно спросил он.
Модные журналы начала девятнадцатого века предлагали дамам платья якобы в античном стиле: нечто такое, похожее на ночнушку, и из тех же легких тканей. Особо продвинутые особы даже смачивали ткань водой, чтобы все интересующиеся могли в подробностях рассмотреть грудь. Более скромные, наоборот, прикрывались шалями. Теоретически такие платья предполагали отсутствие нижнего белья, чтобы все окружающие могли любоваться прекрасной фигурой дамы. Практически же далеко не у всех дам была настолько безупречная фигура, чтобы ее хотелось прилюдно демонстрировать, и тут начинались всякие портновские ухищрения, которые мало-помалу загубили всю идею прозрачного античного платьица на корню. Да и погоды во Франции и Англии стояли в общем-то не древнегреческие, и когда несколько прелестниц, попорхав в тончайшем муслине в зимний сезон, в быстром времени отдали богу душу, скончавшись от воспаления легких, дамское сообщество снова обратилось к более теплым и тяжелым тканям, которые потребовали других фасонов. Теперь в моду вошли широкие юбки, подметающие пол, и слои накрахмаленных нижних юбок, для большего объема проложенное подкладками из соломы или конского волоса. Широкие юбки требуют подчеркнуто тонкой талии, и на следующие сто лет воцарился корсет. Едва только его начали носить, начали протестовать доктора: внутренние органы пережимались, смещались, и здоровья дамам это не прибавляло.
В 1849 году американский популярный медицинский журнал Water-Cure Journal призвал своих читательниц придумать стиль одежды, который был бы не так вреден для здоровья. Читательницы прислали много эскизов одежды, в основном вдохновляясь модными в то время турецкими мотивами. В следующем же году на курортах страны появились модницы, которые щеголяли в коротких, по колено, юбках с надетыми под них широченными шальварами (по-русски широкие штаны, носимые в южной Азии, обычно называются шароварами). Модницы сперва носили такие наряды во время лечебных процедур в чисто женских компаниях, а потом начали появляться и в людных местах.
В это время в штате Нью-Йорк издавался журнал для женщин «Лилия», первоначально посвященный борьбе за трезвость, а потом включивший в свой круг интересов и прочие женские проблемы вроде равноправия с мужчинами, избирательного права и рабства, в том числе рабства женщин среди мужчин. Ну и тема одежды, само собой, оказалась для этого журнала интересной. Издательница журнала Амелия Дженкс Блумер не только начала носить «турецкий» костюм повседневно, но и распропагандировала его через «Лилию», причем на волне интереса количество подписчиков увеличилось с 500 человек до 4 тысяч. Шальвары, рекламируемые журналом, почти сразу получили прозвище «блумеры».
По всей стране женщины проявляли интерес к блумерам, а особенно они пришлись по нравам западным женщинам, поскольку предоставлял большие удобства при путешествиях на просторах Запада. Тем не менее, эта мода не была так уж широко распространена, и Запад завоевали, если так можно выразиться, женщины не в блумерах, а обычных юбках. У многих поселенок, скажем прямо, попросту не было лишних денег на модные изыски, и форсить в турецких шальварах не всем было по карману. Поэтому в случае необходимости женщины просто поддевали под свои повседневные юбки мужнины штаны – и, естественно, старались их лишний раз посторонним не демонстрировать.
Блумеры попробовали внедрить среди фабричных рабочих: например, руководство текстильных фабрик в Лоуэлле, Массачусетс, организовали банкет для работниц, которые перешли на этот, без сомнения более безопасный на производстве, вид одежды.
Во время войны некоторые медицинские сестры, в основном со среднего Запада, работали в госпиталях в блумерах, но вообще мода на женские штаны начала утихать. Блумеры слишком уж начали ассоциироваться с феминизмом, а феминизм – с вызывающим поведением: в газетах появлялись карикатуры, на которых дамы в блумерах представали в самом развязном виде. Сами феминистки не одобряли женщин, которые носили блумеры, не разделяя феминистических идей: им казалось, что модницы дискредитируют идею.