— Я уже знаю, Николай Федорович, — отхлебнул Тарасов чай. Крепкий, кстати. И тоже положил в стакан лимон.
— Я волнуюсь за связь, товарищ подполковник. Не будет связи, не будет операции. Сумеете обеспечить?
— А что мне остается делать, товарищ генерал-майор? Конечно, обеспечу!
Ватутин потер красные глаза:
— Ошибка в одну цифру и продукты с боеприпасами будут сброшены немцам. Понимаете?
— За кого вы меня держите-то? — начал вскипать Тарасов.
— За командира бригады, которая может решить исход всей зимней кампании. А значит всей войны. Это наш первый — слышите? ПЕРВЫЙ! котёл! Пятьдесят тысяч немцев там. Пятьдесят! Строем этих сволочей проведем по Москве. А самое главное — дыра тут будет. Смотри! — Ватутин вскочил и рубанул рукой по карте, отсекая весь левый фланг фрицев. — И из этой дыры мы ударим до Прибалтики. До Балтики! И вся группа армий «Север» в Сибирь поедет! Куда они так стремились! Сссуки! Ленинград освободим!
Глаза Ватутина горели яростным огнём
— Ты, Ефимыч, только своё дело сделай! А мы уж тебя поддержим. Мы сдюжим. А ты сделаешь?
Тарасов дохлебнул чай:
— Сможем, товарищ генерал-майор!
— Коньячку?
— Нет. Спасибо. Я не пью…
— Правильно! Не пей! Связь, главное связь!
Подполковник Тарасов вышёл на крыльцо и снова посмотрел в морозное небо. Звезды, звезды… Кому вы светите сегодня, звезды? Кому на погоны упадете завтра? Кому на могилы?
Тарасов открутил крышку фляги. Понюхал. Поморщился. Хлебнул водки. Опять поморщился.
— В бригаду!
— Есть, товарищ подполковник!
Старший сержант Сенников — комвзвода ездовых — нещадно стегнул лошадку по спине. Лошадка мотнула мохнатой головой и потрюхала санями в расположение первой маневренной воздушно…
Лошадка знала, что ее там покормят…
— Как жрать-то охота… — грустно сказал рядовой Ефимов, безуспешно обыскав в очередной раз свой рюкзак.
— Заткнись, а? — старшина Шамриков плюнул в снег. — Без тебя тошно.
Странно, но вот такое бывает на фронте.
Старшине было сорок два года. На фоне восемнадцатилетних мальчишек он казался стариком. А вот добился же, чтобы его зачислили в десантную бригаду. Он пришёл в Монино, где проходили десантники последние свои обучения, своим ходом, прямо из госпиталя. Наплевав на патрули, на предписание, на все на свете — грея на груди письмо, переданное ему в госпиталь из рук в руки, а потому безцензурное:
«Здравствуй, папа! Наконец-то нас отправляют на фронт. Вскорости будем прыгать на головы немцам. Сейчас заканчиваем тренировки. Маме не пиши ничего. Я сам напишу. Мы сейчас в Монино. Прыгаем с парашютами. Извини за почерк. Спешу. Ты-то как? Как рука? Все, бегу, зовут. Твой сын Артём»
Когда старшина прочитал записку, то понял, что должен повидать сына. Полгода на фронте — от Гомеля до Москвы — смерть, кровь и грязь. И Артёмка, глупыш, прыгает туда… В эту смерть, кровь и грязь…
Всеми правдами, под угрозой обвинения в дезертирстве, старшина Шамриков добрался до расположения десантников. И уговорил подполковника Тарасова взять его в бригаду.
Как он орал на старшину….
Перестал после одной фразы Шамрикова:
— Товарищ подполковник… Негоже, когда поперек батьки в пекло…
— Старшина, ты сам посуди… Нелегко ведь будет… — Тарасов чесал в затылке, думая как избавиться от этого крепкого, сильного, но… Но уже не молодого старшины.
Старшина Шамриков помялся, а потом сказал:
— Вона, говорят, девки с вами идут. Нешто, девки меня лучше?
— Девки моложе…
— И глупее.
— Мне, старшина, не ум нужен. А сила и выносливость.
Шамриков шмыгнул носом:
— Ну так спытай…
На всеобщее удивление Шамриков уложился во все нормативы. А по некоторым — укладка парашюта, сборка-разборка «СВТ» — даже опередил некоторых мальчишек. На вопрос, где он так сноровисто парашютом научился владеть, шмыгнул и ответил:
— А я с сыном гулять любил у парашютной вышки.
А последним аргументом для командования бригады стали слова старшины:
— Вот, кабы, товарищ подполковник, твой сын был бы, так ты думаю вприпрыжку бы побежал за ним…
И Тарасов согласился. Хотя и скрепя сердце…
И вот сейчас старшина Шамриков лежал в снежном окопе — где-то внутри Демянского котла — и выслушивал стоны рядового Ефимова — единственного своего подчиненного из ездового взвода. Смех один. Ездовых на весь батальон — два человека. И без лошадей. Принеси-подай. А вот что ты — штатное расписание! Зато Артёмка рядом…
— Дядь Вов… Ну, ведь есть что пожрать у тебя, а?
— Нету. Вчера вечером с тобой последний сухарь дожрали.
— Куркуль, ты, дядь Вов… — Ефимов перевернулся на другой бок и подогнул ноги к животу. Так, почему-то, хотелось есть меньше.
— Снег жри, поди полегчает… — флегматично ответил старшина Шамриков. — Говорят, скоро продукты сбросят. Вот тогда и пожрешь, как следует.
— Злой, ты, дядя Вова… — вздохнул Ефимов, снова переворачиваясь на другой бок.
— Ага. Злой. И что?
— Да ничего… Так… Стой, кто идёт! — рядовой подскочил, как смог, выставив перед собой трёхлинейку.
— Не ори, а? Иди-ка погуляй… — Сержант Шамриков прохрустел снегом мимо рядового, откинув рукой штык винтовки Ефимова.
Тот оглянулся на старшину:
— Гуляй, Вася, гуляй…
— Я Сережа! — воскликнул Ефимов.
— Насрать. Гуляй, боец! — старшина Шамриков почесал нос. Когда Ефимов скрылся в зарослях, он спросил сына:
— Ну как ты?
— Бать, дай закурить?
— Ты же вроде бросил перед операцией, м?
— Снова начал. Дай закурить, не нуди, а? — младший Шамриков протянул дрожащую руку к отцу.
— Артёмка… Последняя… Сам смотри…
Старшина достал из вещмешка бумажный кулек:
— Ладошки подставь…
Артём сноровисто подставил ковшичком ладони. Старший Шамриков не спеша, аккуратненько, развернул сверток. Затем — так же аккуратно — оторвал кусочек газеты, сложил его пополам, насыпал в него табачные крошки и, лизнув края, свернул цигарочку. Потом не спеша понюхал ее, глубоко вдыхая…
— Бать… Не томи, а?
— Помолчи. Огонь давай, да?
Сержант Шамриков торопливо щелкнул немецкой зажигалкой, подаренной ему старшиной Шамриковым перед выходом бригады в котёл.
Дядя Вова глубоко затянулся… Раз… Другой… Потом протянул самокрутку сыну.
— Бля… Хорошо-то как… — дымом промолвил… Именно промолвил, не сказал, не крикнул, а промолвил, почти шёпотом тот. — Аж голова кругом…
— Жрать небось хочешь?
Артём, ошалело глядя в синее мартовское небо, только кивнул…
— На… — протянул старший Шамриков сыну сухарь. — Последний, Артёмка.
Тот, опьянённый долгожданным никотином, лениво стал его грызть:
— Вот оно счастье-то… Бать… — по рукам Артёма пробежали иголочки, голова зашумела, пальцы онемели.
— Чаво?
— Почему мне так мало надо? Пара затяжек и сухарь… И я счастлив…
— Блевать не вздумай, счастливый. И чинарик отдай.
— На…
Старший Шамриков осторожно вытащил окурок из рук сына и сделал ещё пару пыхов:
— Думать чего-то надо, Артёмка. Иначе сдохнем тут и мамка не дождется….
Старшина не успел ответить. По лесу захлопали выстрелы немецких карабинов…
7
— Я не понимаю, вашего командования, подполковник! — обер-лейтенант встал и нервно заходил из стороны в сторону, цокая сапогами по половицам. — Как можно бросать легкую пехоту, пусть и элитную, в тыл армейского корпуса, ставя такие задачи и основываясь на ошибочных разведданных?
Тарасов молчал, следя за разволновавшимся немцем. Тот остановился и, навалившись над столом, непонимающим взглядом уставился на подполковника:
— Поверьте, я потомственный военный. Мой дед — Альфред фон Вальдерзее был начальником генерального штаба Второго Рейха! Сам Шлиффен был его преемником! Мой отец — был начальником штаба восьмой германской армии, разбившей ваших Самсонова и Рененнкампфа в четырнадцатом году под Танненбергом! Вам, вообще, известны эти имена?
Тарасов ухмыльнулся про себя над каким-то детским высокомерием лейтенанта. Похоже немец и не осознавал своего отношения к русским.
— Мы, герр обер-лейтенант, академиев не заканчивали…
— Что? Я не понимаю вас!
— Но я прекрасно знаю, что вашего батюшку, после поражения на первой стадии операции вместе с командующим генералом Притвицем сняли с должностей. Победу одержали Гинденбург и Людендорф. А вернее, дополнительные два с половиной корпуса, переброшенных из Франции. Не так ли?
Обер-лейтенант онемел от наглости пленного. От наглости и ухмылки.
— Хорошо, — сел фон Вальдерзее. — Если у вас в Красной армии все такие умные, почему же вас все-таки бросили на верную смерть? Без нормального оружия, без достаточного количества боеприпасов, без продовольствия, наконец?
— Герр обер-лейтенант… Можно вам задать вопрос?
Юрген подумал и кивнул:
— Почему ваш корпус цепляется за эти болота, находясь в окружении, имея огромные проблемы со снабжением. Не лучше ли, с военной точки зрения, прорвать кольцо и, соединившись с армией, вывести дивизии. Какова ценность этих болот?
Обер-лейтенант подумал с минуту. Встал. Опять подошёл к окну. И, не глядя на Тарасова, сказал:
— Таков приказ. Приказ фюрера. Крепость Демянск — это пистолет направленный в сердце России. Нам приказано удерживать эту крепость до последнего человека.
Тарасов молчал. А немец продолжил:
— Я понимаю вас. Приказ есть приказ. И вы его выполняли до последнего. Но ваши генералы…
— Герр обер-лейтенант, вы знаете, как вывести из строя танк?
Вальдерзее удивился вопросу:
— Бронебойно-зажигательным по уязвимым местам…
— А лучше всего сахара в бензобак. Придётся чистить карбюратор, а это долгая процедура. Правда, и сахар растворится. Вот наша бригада и есть тот сахар.
Фон Вальдерзее понял метафору:
— Но ваша бригада растворилась, а наш панцер пока стоит непоколебимо! — немец с трудом выговорил последнее слово.