Поэзия Гонгоры оказала сильное влияние как на испанскую поэзию XVII века, так и на поэзию южноамериканских колоний Испании.
Возвращаясь к творчеству Хуаны Инес де ла Крус, следует сразу же признать, что влияние Гонгоры на ее поэзию неоспоримо. Вместе с тем вряд ли правомерно сводить несомненное воздействие его поэзии (как это делают некоторые исследователи творчества Хуаны Инес де ла Крус) к перечню «грехов» гонгоризма, якобы механически перенятых поэтессой из чистого подражания любимому поэту.
Обнаруживая в стихах Хуаны Инес де ла Крус непривычные образы, неожиданные метафоры, сравнения, словосочетания и другие особенности, напоминающие стиль Гонгоры, эти исследователи считают их искусственными, чужеродными для ее поэзии, нарушающими гармонию ее классического стиха.
Так, уже упоминавшийся исследователь жизни и творчества Хуаны Инес де ла Крус — Франсиско Пиментель, справедливо упрекая гонгористов в утрате ими чувства меры, в сознательном «затемнении» поэтических образов и в чисто формальных «вывертах», подвергает строгой критике гонгористские «антипоэтизмы» в творчестве Хуаны Инес де ла Крус. Но в качестве доказательств он приводит примеры, которые либо просто не имеют ничего общего с гонгоризмом, либо, тяготея к нему по своим стилевым признакам, все же ни в коей мере не воспринимаются в данном случае как нарочитые «выверты» и формальные «изыски». Пиментель протестует против употребления такого «некрасивого», с его точки зрения, прозаизма, как «уши» (вместо поэтического «слух»), он лишает поэтессу права на такую поэтическую фигуру, как «oír con los ojos» («услышать глазами»), хотя данная метафора обусловлена контекстом (речь идет о письме). Он осуждает за «дурновкусие» фразу: «el alma... saldrá a los ojos desatada en risa» — «душа... всплывет в моих глазах смехом», считая слово «risa» («смех») грубым и неуместным и предлагая заменить его выражениями «una sonrisa melancólica» или «una lágrima de gozo» («грустная улыбка» или «слеза наслаждения»), выражениями несравненно более банальными, которые снимают всю эмоциональную напряженность строфы («Услышь, любимый мой...»). Примеры подобного рода можно было бы продолжить, — их несостоятельность объясняется чрезмерным пуризмом исследователя, который, справедливо ратуя за «совершенную гармонию» классического стиха, в своем рвении лишает поэзию права на то, что составляет ее сущность, — права на поэтическое открытие, на обновление образной системы, диктуемые той неповторимостью поэтического взгляда, поэтического осмысления действительности, без которых нет истинного поэта.
Думается, что и какие-то особенности поэтики самого Гонгоры связаны всего лишь с поисками новых средств поэтической выразительности, поисками, законными и обязательными для поэта. Остерегаясь антиисторического уклона в оценке различных примеров, цитируемых некоторыми критиками в качестве гонгоризмов, и не пытаясь переоценивать их с позиций поэтического восприятия XX века, все же можно с уверенностью предположить, что такого рода словосочетания, как «ученый невежда», «радостная боль» (кстати сказать, представляющие собой не что иное, как типичный оксюморон — стилистический оборот, широко применявшийся в античной риторике и поэзии), или сравнения и метафоры типа «звезды — сверкающие дукаты с небесного монетного двора» и тем более: «звезды — искры вечной любви», — вряд ли даже в эпоху Гонгоры могли почитаться образцами гонгористского стиля, ибо это поэтика, типичная не только для ренессансной поэзии в целом, но и для поэзии литературного «противника» Гонгоры — Лопе де Вега, романсы которого изобилуют оборотами, подобными следующим: «влюбленный не умирает, потому что он мертв среди живых воспоминаний», «засмеялись хрустальные воды», «туфельки — словно перчатки на ножках любимой» и т. д.
Памятуя о вышесказанном, следует, как нам кажется, рассматривать влияние Гонгоры на поэзию Хуаны Инес де ла Крус в более широком плане.
Поскольку литературная жизнь в колониальной Мексике XVII века определялась вкусами и направлениями, господствующими в метрополии, было бы наивным ожидать, что творчество Хуаны Инес де ла Крус останется чуждым их влиянию. Воспитанная на классических образцах испанской поэзии, поэтесса вливает в ее традиционные формы свое собственное содержание, свое собственное поэтическое мироощущение. И ей отнюдь не неловко в традиционных сонетах, редондильях, романсах... Затейливая и жесткая строфика многих из этих форм была для ее поэзии органична и не стесняла свободы ее поэтического самовыражения. В пределах одной и той же формы поэтесса умела придать своим стихам различное звучание. В сонетах и романсах, редондильях и элегиях, лирах и десимах ее эмоциональный диапазон необычайно широк: от легкой, грациозной шутки до гневной, убийственной иронии; от нежного, меланхолического раздумья до откровенного, пронзительного отчаяния.
Возвышенный строй ее лирической поэзии тяготеет к поэзии ренессансной. Лирику Хуаны Инес де ла Крус отличает та же ясная гармония, проникновенная простота, афористическая точность. Эти черты ее лирики, несомненно, восходят к народной традиции, столь сильной в поэзии испанского Ренессанса. В романсах и редондильях (формах наиболее традиционных, пришедших в испанскую поэзию из фольклора) поэтесса более всего приближается к высокой простоте и гармонической ясности народной поэзии.
И все же ренессансная сущность ее дарования и гармоническая цельность ее человеческой натуры не могли устоять в трудном и одиноком противоборстве с веком.
«Искусству Ренессанса весь мир представлялся прозрачным, как стекло, расчерченным в прекрасной геометрической перспективе. Оно было полно веры в свои силы. Человек барокко мечется среди сомнений и противоречий, кажущихся ему неразрешимыми, теряя надежду на осуществление своих гуманистических идеалов... Барокко отразило душевную потрясенность человека... нашедшую свое выражение в пристрастии к причудливым, гротескным, изощренным формам, к экспрессивным и динамическим художественным средствам»[2]. Поэзия Ренессанса искала и находила прекрасное в самой действительности, в природе, — поэзия барокко стала искать его в мысли, образах, мастерстве, совершенстве формы.
Склонная по характеру своего дарования к некоторой интеллектуальной утонченности и словесной витиеватости, Хуана Инес де ла Крус не могла остаться вполне равнодушной к гонгористскому увлечению формой, и ее поэзия в какой-то мере несет на себе отпечаток формальной изощренности (нарушения синтаксических конструкций, анжамбеманы, злоупотребление «учеными словами» и т. п.). Наибольшую дань гонгоризму поэтесса отдала в своей поэме «El Sueno» («Сон»), написанной ею в подражание «Уединениям» Гонгоры и проникнутой мистическими настроениями последнего периода ее творчества, омраченного тяжелым душевным надломом. И если в лирической поэзии Хуаны Инес де ла Крус влияние гонгоризма чаще всего ограничивается отдельными формальными изысками, то поэма уже воплощает в себе философию гонгоризма — духовный кризис эпохи совпадает в поэме с творческим кризисом самой поэтессы, вызванным крушением ее надежд и стремлений.
Предлагаемая советскому читателю лирическая поэзия Хуаны Инес де ла Крус охватывает лишь небольшую часть ее поэтического наследия. Однако именно лирика обессмертила имя поэтессы, именно в этих, не столь уж многочисленных, стихах заключена история ее надежд и разочарований, «кружение» ее сердца, тревога ее души и помыслы разума. Тема любви с ее радостями, страданиями, ревностью и самоотречением является преобладающей в творчестве Хуаны Инес де ла Крус. С волнующей откровенностью поэтесса раскрывает драму женского сердца во всех ее противоречиях и сложностях, сумев придать ей общечеловеческое звучание. Ее поэзия не только в Америке, но и в Европе до сих пор считается каноническим образцом любовной лирики. На первый взгляд круг ее конкретных тем кажется однообразным: любовь, ревность, разлука, смерть. Эти «вечные» темы варьируются поэтессой в различных стихотворениях, которые, опять же на первый взгляд, кажутся не похожими только по форме. Но все это лишь на первый взгляд. Ибо, сравнивая стихи, посвященные одной и той же конкретной теме, мы видим, сколь различна ее поэтическая интерпретация. Используя традиционную строфику четверостиший (романсы, редондильи, элегии), шестистиший (лиры), десятистиший (десимы), в которых каждая строфа обычно завершается афоризмом, подытоживающим заключенное в ней суждение, поэтесса вносит в эти афористические концовки свойственные ее таланту глубину и разнообразие. Ее моральные сентенции не только изящны по форме, они почти всегда психологически укрупняют мысль, порой придавая ей характер философского обобщения. Одновременно они очень свежи, прочувствованны, искренни. Это не ходячие афоризмы, переплавленные в стихотворную форму, и не броские парадоксы с потугами на оригинальность — поэтическая мудрость Хуаны Инес де ла Крус проста и лирична. Иной раз она обнаруживает некоторую склонность к жонглированию словами и понятиями, однако такого рода «упражнения» допускаются ею только в полушутливых, куртуазных стихах, стилю которых не чужда некоторая формальная изысканность, как, например, в редондильях «Причуды сердца столь неясны...».
И все же лирика Хуаны Инес де ла Крус, уходя своими корнями в классическую поэзию Золотого века, принадлежала веку упадка, — тяготея к «очарованию» ренессансной поэзии, она не могла не отразить того разочарования, к которому привела поэтессу эпоха. Целостность ее мироощущения не выдерживала безмерности сомнений, и субъективность брала верх над объективностью.
Все это повлияло на природу ее поэтики. В присущую ее лирике ясность, выпуклость, завершенность вторгалось вольное ассоциативное поэтическое мышление, смыкавшееся с барочной поэзией в стремлении к максимальной интенсивности художественного изображения. Оно рождало образы, метафоры, сравнения, которые казались непривычными, неожиданными. Они были «шагом в иную, более позднюю поэтику» и многим исследователям ее творчества казались «антипоэтическими», но именно эти кажущиеся «антипоэтизмы» привносили в лирику Хуаны Инес де ла Крус свежесть и остроту поэтического восприятия, обновляли поэтические образы, ставшие банальными, и тем возвращали им способность эмоционального воздействия.