истерзанное горечью страданья,
«Ужели смеешь ты себя жалеть, —
спросило вдруг меня мое сознанье, —
кто был в любви счастливее, ответь?»
СОНЕТ,в котором воображение тщится удержать уходящую любовь
Виденье горького блаженства, стой!
Стой, призрак ускользающего рая,
из-за кого, от счастья умирая,
я в горести путь продолжаю свой.
Как сталь магнитом, нежностью скупой
ты сердце притянул мое, играя...
Зачем, любовь забавой полагая,
меня влюбленной сделал ты рабой!
Но ты, кто стал любви моей тираном,
не торжествуй! И пусть смеешься ты,
что тщетно я ловлю тугим арканом
твои неуловимые черты, —
из рук моих ты вырвался обманом,
но ты навек — в тюрьме моей мечты!
СОНЕТ,в котором лицемерная надежда осуждается за сокрытую в ней жестокость
Надежды затянувшийся недуг,
моих усталых лет очарованье,
меня всегда на равном расстоянье
ты держишь от блаженства и от мук.
Твоих обманов вековечный круг
весов не допускает колебанья,
чтоб ни отчаянье, ни упованье
одну из чаш не накренило вдруг.
Убийцей названа ты не напрасно,
коль заставляешь душу ежечасно
ты равновесье вечное хранить
меж участью счастливой и несчастной
не для того, чтоб жизнь мне возвратить,
но чтоб мою агонию продлить.
СОНЕТ,в котором содержится суждение о розе и созданиях, ей подобных
Богиня-роза, ты, что названа
цветов благоуханною царицей,
пред кем заря алеет ученицей
и снежная бледнеет белизна.
Искусством человека рождена,
ты платишь за труды ему сторицей...
И все ж, о роза, колыбель с гробницей
ты сочетать в себе осуждена.
В гордыне мнишь ты, пышно расцветая,
что смерть твоей не тронет красоты...
Но миг — и ты, увядшая, больная,
являешь миру бренности черты...
Нам жизнью праздной внушая, ложь надежд
нас мудрой смертью поучаешь ты.
СОНЕТ
Надежда! Позолоченный обман!
Отрада нашего существованья,
неясный сон в зеленом одеянье,
неистовых мечтаний ураган!
В живых вливая пагубный дурман,
ты пробуждаешь в немощи желанье,
несчастным ты даруешь обещанье,
а тем, кто счастлив, — счастья талисман
Все ловят тень твою, алкая света,
и всем в зеленых видится очках
мир, разукрашенный воображеньем...
Моя ж душа лишь разумом согрета,
и я свои глаза держу в руках,
испытывая взгляд прикосновеньем.
РЕДОНДИЛЬИ
РЕДОНДИЛЬИ,которые содержат рассуждения о безрассудствах любви
Любовной мукой я полна,
ее всем сердцем ощущаю,
но только одного не знаю,
откуда родилась она.
Теряя волю и сознанье,
стремлюсь к химере роковой,
как вдруг сменяется тоской
неукротимое желанье.
И слезы горькие я лью,
свою оплакивая участь,
безмерной нежностью измучась,
не разгадав печаль свою.
Терзаемая гнетом страсти,
я в нетерпении дрожу,
но сразу руку отвожу,
как только прикасаюсь к счастью.
Ведь если и блеснет оно
среди бесплодного томленья,
его иссушит подозренье
и страх погубит все равно.
А если радости живучей
все ж превозмочь удастся страх,
ее тотчас развеет в прах
слепой и равнодушный случай.
Блаженство болью мне грозит
в моем ревнивом опасенье,
и мне явить пренебреженье
сама любовь порой велит.
Я все перенести готова,
в страданье силу нахожу,
но в исступленье прихожу
от незначительного слова.
Неся обиды мнимой бремя,
в ничтожной просьбе отказать
могу тому, кому отдать
могла бы жизнь в любое время.
Злым раздражением киплю,
противоречьями томима,
я с ним до боли нетерпима,
и все я для него стерплю.
Живу сама с собою в споре:
я для него предать мечту
за счастье высшее почту,
а с ним и счастье хуже горя.
Тревоге горестной моей
ищу я тщетно оправданье:
рождает ложь непониманья
из капли океан страстей.
И в беспросветный миг крушенья
с печалью вижу я одно:
что было вовсе лишено
фундамента сооруженье.
Владеет скорбь моей душой,
и я себе твержу упрямо,
что в целом мире нет бальзама,
дабы унять мой гнев слепой.
Но загляни в ее глубины, —
чем так душа оскорблена?
Как малое дитя, она
всего боится без причины.
Мне зла не разорвать оков,
хотя ошибку вижу ясно,
и боль тем более ужасна,
что больно из-за пустяков.
Душа пылает жаждой мщенья, —
когда ж она отомщена,
то мстит самой себе она,
в раскаянье прося прощенья.
Стремясь гордыню утолить,
вновь заблуждаюсь я глубо́ко:
я думаю, что я жестока,
а нежность не умею скрыть.
Во власти тщетного упорства
насмешливо кривится рот,
но и улыбка устает
от бесполезного притворства.
Вину, приснившуюся мне,
ему вменяю в преступленье,
и нахожу я извиненье
его действительной вине.
В своем отчаянном смятенье
добра и зла душа бежит:
любовь меня не защитит,
и не убьет пренебреженье.
Хочу рассеять я туман
мной завладевшего безумья,
но вижу в горестном раздумье,
что стал мне мил самообман.
Покоя от обид не знаю
ни наяву я, ни во сне...
Ужель никто не скажет мне,
что без причины я страдаю?
Но коль я обвиню во всем
любовь — в пылу ожесточенья, —
тот, кто поддержит обвиненье,
заклятым станет мне врагом.
Едва поможет довод ловкий
мне подружиться с правотой,
как совесть тут же скажет: «Стой!» —
и заклеймит мои уловки.
Нет, мне блаженства не вкусить!
Среди душевного ненастья
готова я проклясть за счастье
и за презрение — простить.
Мой разум ослабел от горя,
на мне безумия печать,
и не велит мне продолжать
рассудок мой, с безумьем споря.
Любовь отчаяньем гублю,
сама себя не понимаю...
Лишь тот поймет, как я страдаю,
кто так любил, как я люблю.
РЕДОНДИЛЬИ,в которых говорится о том, что красота, преследуемая докучной любовью, может избавиться от нее с помощью откровенности столь учтивой, что даже выказанное пренебрежение не будет оскорбительно для влюбленного
Причуды сердца столь неясны,
что мне сомнений не избыть:
я не могу вас полюбить,
вы разлюбить меня не властны.
Каков бы ни был выбор мой,
не может быть он справедливым:
чтоб стал один из нас счастливым,
несчастным должен стать другой.
Ужель в любовном этом споре
мне к вашим снизойти мольбам?
Ведь если я вам счастье дам,
что дам себе я? Только горе.
И не грешно ли говорить,
что я должна, скрепясь душою,
для вас пожертвовать собою,
чтоб вам блаженство подарить?
Но совесть, что б я ни твердила,
была бы нечиста моя,
когда бы за любовь вам я
лишь ненавистью отплатила.
Зачем мне быть жестокой к вам?
Зачем так больно вас обижу?
Коль за любовь возненавижу,
то чем за ненависть воздам?
Я день и ночь в одной заботе:
не знаю, как мне с вами быть?
Мне хуже смерти вас любить,
а не любить вас — вы умрете.
Должна я средство отыскать,
чтоб свято соблюсти условье:
не убивать вас нелюбовью,
но и любовью не спасать.
К чему вам попусту томиться,
оплакивая жребий свой?
На середине золотой
мы с вами можем помириться.
К чему мою жестокость клясть?
Когда б надежда вам не мнилась,
вас не терзала бы немилость,
меня — непрошеная страсть.
Отрекшись от надежд на счастье,
тем отведете вы беду:
я жертвой страсти не паду
и не умрете вы от страсти.
Я о согласье вас молю,
и да послужит в утешенье
вам — то, что нет во мне презренья,