где мотались верхушки кустов, обозначая зигзаги движения животного. В результате разъяренный охранник только впустую расстрелял весь магазин. Мысленно я рукоплескал свободолюбивому зверю и потешался над его незадачливыми притеснителями. Постанывая и охая, охранники кое-как забросали нору землей, щедро окурили разрытое место своим зловонным газом и удалились, изрыгая проклятия. Однако дикобраз не зря славится своим упорным характером, — стоило его неприятелям скрыться из виду, как вновь послышались топот его лап и воинственное бренчание иголок. Зверь мгновенно внедрился в рыхлую землю, хотя и отчаянно чихал от запаха газа. Когда он, по моим расчетам, уже должен был вылезти на той стороне, я ползком устремился к подкопу и без колебаний юркнул в нору. Чихая, как и дикобраз, от пыли (земля была каменистой и совершенно сухой) и острого запаха газа, я мгновенно миновал проделанный зверем тоннель и очутился на территории поместья. К счастью, представшее моим глазам пространство в разных направлениях пересекали аккуратно подстриженные куртины вечнозеленых кустарников. Передвигающийся ползком или на четвереньках человек без труда мог укрыться за ними. Мысленно определив местонахождение бассейна, я на четвереньках затрусил в избранном направлении. Затем я обогнул бассейн и, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не потревожить любимую раньше времени, вскоре оказался в нескольких шагах от нее, причем меня по-прежнему скрывали кусты барбариса. Красавица продолжала ласкать себя, при этом не забывая время от времени переворачивать страницы книги. По движению ее чувственных губ я угадал, что она повторяет про себя мои стихи, и даже понял, какие именно. Ее шумное дыхание, непроизвольные отрывистые стоны и дрожь, порой пробегавшая по божественному телу, указывали на то, что она приближается к пику наслаждения. После наступившего вскоре прилива сладострастных содроганий я выждал несколько минут, чтобы дать девушке отдышаться, а затем торжественно поднялся над кустами, словно античный бог, выходящий из чащи к облюбованной им пастушке. Девушка заметила меня не сразу — она томно распростерлась в шезлонге, и ее глаза под темными очками, видимо, были закрыты. Однако когда на нее упала моя тень, она почувствовала чужое присутствие. Другая на ее месте вскочила бы, взвизгнула, позвала бы на помощь или просто свалилась бы с перепугу в бассейн вместе с шезлонгом — такие случаи в моей жизни бывали. Но эта девушка только чуть подобралась в шезлонге, подчеркнуто неторопливо сняла очки и взглянула на меня в упор прекрасными синими очами, представлявшими восхитительный контраст с глубокой чернотой ее пушистых волос. "Что-то я раньше вас здесь не видела, — произнесла она грудным бархатистым голосом, который мне так нравится в женщинах. — Можно узнать, кто вы такой?" Одновременно с этой фразой девушка чуть приподнялась и сделала кому-то запрещающий жест. Я посмотрел в ту сторону и увидел, как несколько верзил-охранников, направившихся было ко мне, послушно отступили обратно в густую тень ливанского кедра. Бесспорно, смелость моей красавицы сделала бы честь многим мужчинам. "Литератор, сударыня, — с поклоном отрекомендовался я. — Существо вполне безвредное. Между прочим, автор той книги, которую вы с таким увлечением читаете". Слово "увлечение" я произнес с некоторым нажимом, и моя собеседница слегка изменилась в лице, поняв, что я видел ее одинокие забавы. "Очень приятно, ведь в этой глуши не встретишь других мужчин, кроме болванов-охранников", — сказала она, как бы объясняя, почему предпочитает развлекаться в одиночестве. Одновременно в этих словах прозвучало и завуалированное обещание. "Честно говоря, я уже не в первый раз читаю эту книгу, — призналась девушка. — Она созвучна тому, что я чувствую. Но ведь она вышла несколько лет назад, а вы с тех пор наверняка написали что-то новое. Про вас говорят, что вы невероятно работоспособны, хотя сейчас, — красавица окинула меня критическим взглядом, — сейчас в это поверить трудно. Когда я видела вас по телевизору, вы выглядели как денди, а сейчас вы похожи на лаццарони". "Внешность одновременно и правдива, и обманчива, — улыбнулся я. — Сейчас я и впрямь живу как лаццарони, но делаю это совершенно добровольно. В здешних краях найдется много людей, которые, если я к ним обращусь, мгновенно вытащат меня из бедности. Но такая жизнь позволяет моим творческим замыслам свободно созревать, и я не спешу с ней покончить. Зачем? Ведь если говорить о женщинах, то те из них, которые действительно достойны любви, не оттолкнут поэта, даже если он придет к ним в нищенском образе".
Произнеся эту галантную фразу, я начал читать стихи, не избегая и самых рискованных. Одновременно с чтением я положил руку на упругое бедро моей красавицы и начал медленно поглаживать его шелковистую поверхность. Порой красавица сдерживала мою ладонь своими холеными пальчиками, но делала это мягко и уступчиво, так что через минуту я уже вновь принимался за свое. Постепенно мои прикосновения делались все смелее и смелее. Дерзкая ладонь блуждала уже по всему роскошному телу. Анна — так, судя по всему, звали девушку — прикрыла веки и расслабилась, вытянувшись в шезлонге. Порой она хватала меня за руку и нежно вонзала в нее свои жемчужные ноготки. На ее губах дрожала мечтательная улыбка. Наконец я прекратил чтение и припал устами к шелковистой коже любимой, целуя и лаская ее совершенной формы груди (в особенности соски), и шею за ушком, и живот, и бедра, и тайная тайных. Любовь переполняла меня, но любовь истинная и полнокровная, а не бледная немочь, описанная педерастом Платоном. В результате я начисто забыл о том, что наши ласки протекают под горящими взорами охранников. Наконец Анна с полувздохом-полустоном, напоминающим мурлыканье влюбленной тигрицы, привлекла меня в свои объятия, что-то сделала с шезлонгом (он оказался особой конструкции), и мы оказались вдвоем на удобном ложе, мгновенно опустившемся и раздавшемся вширь. Пальчики Анны умело направили мой любовный скипетр в ее увлажнившееся лоно, и когда я грубо вошел в нее, она обхватила меня ногами и с хриплым криком стиснула в неистовом объятии. Первая схватка настолько увлекла нас обоих, что мы даже не прибегли к тем маленьким утонченностям, которые придают любовным играм особую пряность. Анна бешено билась подо мной — все ее существо рвалось навстречу мне и моей беспощадной тверди. Неистовые поцелуи, стоны, вскрики, яростные объятия, сокращения мышц в стремлении к еще большему восторгу — все промелькнуло как один миг и завершилось таким взрывом сладчайших судорог, подобного которому я не испытывал дотоле никогда. Что ж, с человеком когда-нибудь все происходит впервые, а затем ему хочется чего-то нового, неизведанного… Так и мы с Анной, едва переведя дух, вновь принялись ласкать друг друга, но при этом каждый из нас уже старался продемонстрировать любимому существу все плоды своего прежнего любовного опыта. Полагаю, что ни одно из ухищрений, изобретенных человечеством на его пути от торопливых совокуплений первобытных людей в лесных чащах до римских оргий и обществ свободной любви в России серебряного века, — ничто, говорю я, из приобретенного на этом пути не осталось неопробованным нами с Анной.
Один раз, когда мы отдыхали после очередных восторгов, я нежно назвал свою любимую по имени. Она отстранилась и с удивлением посмотрела на меня. "Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросила она требовательно. — Я ведь тебе не говорила, я точно помню". "А я и не спрашивал, — пожал я плечами, — мне это не обязательно. Мне достаточно посмотреть на человека, чтобы узнать, как его зовут, да и вообще всю его подноготную". "Если бы я не читала твоих стихов, я бы тебе не поверила, — произнесла Анна задумчиво. — Но все же есть нечто такое, чего ты никогда не смог бы узнать обо мне со всей твоей проницательностью. Ты наверняка понял, что я дочь какого-то очень большого человека, но даже тебе не узнать, насколько большого. Так вот, не хочу ничего от тебя скрывать: я — дочь сверхпрезидента". "Путина, что ли?" — хмыкнул я недоверчиво. "Нет, Путин — просто обычный президент, — терпеливо объяснила Анна. — А мой отец — сверхпрезидент". "Что же он за птица? — спросил я с удивлением. — Чем занимается? Никогда не слыхал о такой должности". "И не услышишь, — пообещала Анна. — Это сверхсекретная должность, о ее существовании знают очень немногие люди даже из числа тех, кто работает непосредственно с отцом. Понимаешь, в каждом обществе должен быть человек, олицетворяющий все это общество, все господствующие в нем отношения, не просто властвующий, но несущий в себе саму идею власти. Когда-то такими людьми, видимо, были короли. Гитлер и Сталин были публичными сверхпрезидентами, но публичность и такая должность несовместимы. Люди не любят власть и погубят все, что сделано сверхпрезидентом, если знают о его существовании. В буржуазных обществах, особенно в тех, где, как у нас, происходит первоначальное накопление, сверхпрезидент совершенно необходим, иначе все развалится. Папы сейчас нет, он уехал метить территорию…" "Странный какой-то термин, — не удержался я от усмешки. — Словно из зоологии". "Сходство действительно есть, — серьезно кивнула Анна. — Он объезжает заводы, шахты, города и метит специальной пахучей жидкостью все то, что должно быть приватизировано, то есть должно достаться капиталу. Потом уже люди на местах начинают приватизировать это имущество. Многие из них искренне полагают, будто они сами это затеяли, но на самом деле на них так действует запах, оставленный папой. Они буквально дуреют от этого запаха и не могут успокоиться до тех пор, пока не присвоят ту вещь, от которой он исходит". "А какая твоему отцу в итоге корысть? — спросил я. — Он ведь только метит, а присваивает кто-то другой". "Ну, во-первых, эти другие обязательно попадают в зависимость к папе. А во-вторых, я же тебе говорила: папа — это живое воплощение власти буржуа, представитель класса в целом и каждого отдельного капиталиста. Он просто не может действовать иначе". "Какая ты мудрая", — восхищенно прошептал я и поочередно поцеловал ее чудесные синие глаза, опушенные длинными ресницами. Затем я начал нежно ласкать ее, уже успев подметить, какие прикосновения и ласки нравятся ей больше, чтобы приготовить к очередному внедрению моего мужского щупа. Она блаженно вздохнула, когда я вкрадчиво и вместе с тем мощно овладел ею, однако тут же напряглась и прошептала: "Господи, папа должен вот-вот нагрянуть! Он такой пунктуальный!" "Не нагрянет", — тупо возразил я, сам не понимая, что говорю.