аза. Разговорить красавицу не удавалось.
Спустя неделю приехала Кристина. Она прибыла в карете, с одной-единственной служанкой и двумя доверенными охранниками. Сухо поприветствовав фаворита, королева скрылась в собственных апартаментах, оставив Тимофея в тягостном недоумении и обиде. Но когда за широким окном стали сгущаться сумерки, Кристина сама пришла в его комнату.
— Соскучился? — спросила она, нежно поцеловав любовника.
Вместо ответа Тимофей покрепче прижал девушку к себе, а потом очень осторожно стал расшнуровывать ее платье.
— Увы, мой друг, увы, — отстранилась девушка. Но, видя обиженно-недоуменное лицо любовника, пояснила: — Началось то, без чего не может обойтись даже королева…
— Ясно, понятно, — грустно вздохнул Тимофей, усаживаясь на постель и рядом с собой Кристину. — А я-то ждал…
— Да и я, по правде-то говоря, тоже, — призналась девушка. — Думала, это подождет до завтра. Ну да ничего, придется потерпеть.
— Ну а что же делать, — вздохнул Тимофей. — Вот если бы мы с тобой были греками…
— А что греки? — заинтересовалась девушка.
— А у них ежели у супруги эти самые дни, то муж пользуется другим местом…
— Фу, — передернулась Кристина, даже подскочив от возмущения. — Какой же ты циник! Говоришь всякую гадость.
— Ну, прости, — удержал ее Тимофей, проклиная свой длинный язык. — Мне и самому о таком даже думать противно.
— А раз противно, так чего же и говорил? — возмущалась Кристина.
— Ну, так получилось, — виновато оправдывался Тимофей, а потом спросил: — А что означает «циник»? Что-то греческое?
Кристина, любившая просвещать русского «варвара», успокоилась и принялась объяснять, что были такие философы в Древней Элладе, которые считали себя последователями «школы» собаки. Ну а раз собаки ведут себя так, как им заблагорассудится, то и людям не возбраняется.
— Ну вот, — со смешком сказал Тимофей, выслушав рассказ о Диогене, любившем прилюдно заниматься тем, чем грешат отроки. — Меня упрекаешь, а сама-то…
— А я рассказываю о философах древности, — парировала Кристина. — Они еще много чего вытворяли.
— Ага, мальчикам знания передавали в то самое место.
— То, дорогой мой, философы! Им можно!
— Так с них-то спрос больше, чем с нас, грешных… Ну, ладно, — попытался Акундинов перевести разговор на другое русло, — а француз-то этот, Декарт, он тебе кем приходится?
— Увы, — загрустила Кристина. — Мэтр Декарт умер в прошлом году. К сожалению, у него было слабое здоровье. И, кроме того, я заставляла его делать то, что он делать не привык.
— У тебя с ним было что-нибудь? — набычился Тимофей.
Кристина не поняла — что же он имеет в виду? Все-таки, в отличие от русского, немецкий (на котором они беседовали) требовал более точных формулировок. Пришлось переспрашивать:
— Декарт был твоим любовником?
Девушка зашлась в безудержном хохоте. Отсмеявшись, начала объяснять, загибая при этом свои прелестные пальчики:
— Во-первых, мэтр Декарт был уже не очень молод. Во-вторых, я видела в нем не мужчину, а прежде всего — философа и наставника. Ну, а в-третьих, нельзя заводить роман с человеком, которому ты платишь деньги. («А я как же?» — поинтересовался Тимофей.) Ты? Ты не находишься у меня на службе и, следовательно, жалованья не получаешь. Скажем так — те небольшие подарки, что ты получил, — это всего лишь знак моего расположения. Ну и, в-четвертых, если бы он был моим любовником, я не стала бы это от тебя скрывать.
И действительно, Христиана-Августа посчитала своим долгом сообщить новому фавориту о его предшественниках. Зачем она это сделала, Тимоха так и не понял. Возможно, считала свой богатый любовный опыт правильным или не видела необходимости его скрывать. Она же королева!
— Подожди, а что же тогда такое делал мэтр Декарт, к чему он не привык? — недоумевал Тимофей.
— Я заставляла его вставать в пять часов утра и давать мне уроки. К сожалению, с пяти и до шести — это было единственное время, которое я могла посвятить занятиям философией.
— Разве вставать в пять утра — рано?! — оторопел Акундинов.
— Ну, мой друг, — улыбнулась Кристина. — Для француза это очень рано. Мэтр Декарт привык вставать не раньше полудня.
— А! — только и сказал Тимофей, вспомнив, что в Польше паны-галломаны тоже предпочитали бодрствовать часов до четырех-пяти утра, зато потом отсыпались целый день.
— Ну а кроме того, — продолжала девушка, — мэтр с самого детства имел очень слабое здоровье. В свое время, когда он учился в коллегии иезуитов, святые отцы даже разрешали ему вставать позже других. Кроме того, конечно же, сказался суровый климат Швеции.
«Ну, если для мэтра климат Швеции казался суровым, то каким же ему мог показаться климат в России!» — усмехнулся было Тимофей, но, вспомнив, что мэтр уже мертв, подавил в себе внутренний смешок.
— И чему же научил господин Декарт королеву? — спросил Акундинов.
— Благодаря мэтру Декарту мне удалось привести свои чувства в соответствие с разумом. Хотя нужно отметить, что далеко не во всем я согласна с его точкой зрения. Вот, например…
«Ну, началось! — с ужасом подумал Тимоха. — Еще один Олаф на мою голову!» Тем не менее он мужественно выслушал целую лекцию о философии Декарта, таким образом узнав, что идея существования Вселенной как единого механизма неприемлема, зато господа офицеры с удовольствием изучают работу Декарта о «геометрическом» методе фехтования, хотя и не особо понимают, что это такое.
Добрая половина из того, что излагала Кристина, была Тимофею непонятна. Насчет Земли, что вращается вокруг Солнца, он что-то уже слышал, хотя и не понимал, как такое вообще возможно. То, что Земля круглая и не лежит на трех китах, он узнал еще в детстве. Но почему же она вращается вокруг Солнца, если он своими собственными глазами каждый день видит, как Солнце вращается вокруг Земли? Да и с какой радости огромной Земле крутиться вокруг маленького Солнца? Впрочем, для увлеченного человека лучший собеседник — он сам…
Пожалуй, если бы не прежний опыт слушания всяких замороченных дел в приказе Новой четверти, то Тимоха уже давным-давно бы уснул. А так он умудрялся внимательно слушать, кивать в некоторых местах (там, где следовало кивать, подсказывали глаза девушки) и даже вставлять глубокомысленное «м-мм!».
Наконец Кристина утомилась.
— Ты — замечательный собеседник! — похвалила она Тимоху, не сказавшего и пары толковых фраз: — Было бы чуть больше времени… Но увы, мне пора!
— Как пора? Ты же только что приехала.
— Что ж делать… — грустно улыбнулась Кристина. — В моей комнате стоит целый сундук бумаг, которые нужно разобрать до завтрашнего утра.
— Потерпят твои бумаги, — сказал было Тимофей, но, спохватившись, что его опять могут не понять, попытался объяснить, что нет таких дел, которые не могут подождать, но девушка была непреклонна:
— Послезавтра парламент будет решать вопрос о выделении денег для новых пушек. И если я не смогу убедить моих бюргеров, то шведская армия останется без гаубиц.
Поцеловав фаворита в небритую щеку, Кристина направилась к выходу. Уже на пороге она улыбнулась Тимофею и сказала:
— Мне очень приятна твоя ревность. Но, — качнула она своей прелестной головкой, — я уже говорила, что этого не следует делать! Испытывать ревность к прошлому — нерационально! Да и наш с тобой роман не имеет будущего…
…Мысли Тимофея перескочили опять-таки на покойного мэтра Декарта. Благодаря стараниям Олафа Акундинов уже знал, что философ пытался видеть во всем и всюду разумный, сиречь рациональный, смысл. «Интересно, — подумал Тимофей, укладываясь спать, — любовь — штука рациональная?» С этой мыслью он и заснул.
После отъезда Кристины его жизнь с трудом, но продолжалась. Тимофей читал книги, ел и страшно скучал. Ильзе, с которой он неоднократно пытался заговорить, убегала при первом же появлении. И чего, спрашивается, боялась? Но жизнь распорядилась так, что девушка сама вдруг пришла в его спальню. Правда, не совсем так, как хотелось бы Тимофею.
Ночью Тимофея потрогали за плечо. Очень осторожно и даже нежно потрогали. Открыв глаза, он увидел, что перед ним стоит Ильзе — девушка-недотрога.
— Т-с-с! — прошептала барышня, приложил палец к губам. — Вставайте, господин Йоханн.
— Что случилось? — вскочил Тимофей, сбрасывая с себя одеяло.
Девушка тихонько хихикнула и поспешно отвернулась. Возможно, что до сих пор она не видела мужчин в нижнем белье. В этих краях было принято спать в долгополых рубахах. Акундинов же, который так и не смог к этому привыкнуть, был вынужден тратиться на портного, вместо того чтобы довольствоваться тем, что выдавали ему королевские камердинеры. Портные, которым до этого не приходилось шить ни нательных рубах, ни кальсон, ворчать ворчали, но шили!
— Вам нужно быстро одеться и уходить отсюда, — сообщила девушка…
— Куда уходить? — деловито спросил Акундинов, влезая в штаны и натягивая камзол. Делал он это быстро, но без суеты.
— Сегодня вечером крестьяне привезли нам припасы. Они сказали, что в деревне объявились какие-то люди, которые спрашивали о вас, — объяснила Ильзе. — Они приехали не из Стокгольма, а из Упсалы. Господин Олаф приказал отвести вас в сторожку.
— Я готов! — объявил Тимофей, вкладывая ножны с саблей в петлю перевязи и завязывая под горлом плащ. Кроме того, у него еще имелась сабля, нож и маленький пистолет — тот самый, отобранный у дворянского сына.
— Вот, возьмите, — сказала девушка, вытаскивая из-под передника два огромных пистолета: — Заряжены! — предупредила она.
Тимофей засунул пистолеты за пояс, искоса поглядев на девушку. Ильзе была в обычной одежде — в длинной юбке с передником, толстой вязаной кофте и чепце. Правда, имелась еще торба, а на плечи был наброшен большой платок. Обута недотрога была не в обычные деревянные, а в кожаные башмачки. Если убрать это бесформенное тряпье, то девушка была бы очень и очень. Хотя сейчас не до любовных шашней. Хрен знает кого там принесло по его душу, но лучше всего потихоньку убраться.