Музыкальный автомат играл, наверное, уже пятую песню. Турки ели анчоусы, миндаль, пили виски и время от времени обменивались с Барри через стол какими-нибудь замечаниями. Барри и Вики выкурили несколько сигарет — Вики вообще-то почти не курил, но как не закурить в баре? Оба зала постепенно наполнялись, ждали Грету Гароне.
— Куда же она запропастилась, почему не выходит? — ворчала Грета Пирэ. — Простудилась, что ли? Кстати, как называются ее деревенские припевки?
Барри — сплошное миролюбие — и не думал раздражаться.
— "Выйду я в поля". Если она и опаздывает немного, ничего страшного. — Барри взглянул на часы.
Вики последовал его примеру. Тоже посмотрел на часы, старые, детские, которые получил от отца во втором или третьем классе.
В таинственном полуосвещенном зале они казались еще более убогими, чем днем, совсем неважно выглядели часы Вики…
В наступившей на минуту тишине Барри объявил:
— Знаете, что мы сейчас сделаем? — Он сделал паузу, отпил из рюмки. — Вручим друг другу рождественские подарки.
Вики улыбался, не губами и взглядом, а всей душой, чувствуя себя отлично в этом баре, — он мечтал попасть в такое место. Пусть оно совсем не напоминает пивную на окраине, в заброшенном сарае, на задворках, однако все это время, что они сидели здесь, пили вино и слушали пластинки, Вики думал о детоубийце. Разглядывая в полумраке соседей за столиком, он прикидывал: "Вот здесь может сидеть преступник… Или здесь…"
И еще причина для приподнятого настроения: с первых дней декабря мечтал он об этом вечере — о свидании с лучшими друзьями…
— Внимание! Вручение подарков! — объявил Барри.
Вики кивнул. Дрогнувшей рукой достал он из кармана две свои коробочки — одну подал Грете, другую — Барри. И был счастлив в эту минуту, как пастух на горной полонине.
В коробочке, которая досталась Грете, была маленькая сумочка, вышитая разноцветными гранеными бусинками, совсем крошечная сумочка — для зеркальца, пудры и помады, ну, еще для чего? Для ключа, скажем. Сейчас в сумочке был флакон отменного розового масла. Грета наклонилась к Вики и чмокнула его куда-то в ухо.
— Я буду брать ее в театр и на вечера.
А Барри добавил:
— И на свидание со своим болваном.
Барри отпил вина и только потом раскрыл доставшуюся ему коробку.
На красном бархате футляра сверкнуло золото. Запонки и булавка для галстука, украшенная жемчужиной. Барри снова отпил, потянулся через стол и поцеловал Вики в другое ухо.
Грета взяла со стула пакет и, смеясь, сказала Вики:
— Ну что я могла выбрать тебе к Рождеству? Этот вот отказался даже посоветовать — и что в результате? Пустяки, ты уж извини меня.
В пакете был шарф и три галстука.
Галстуки — из лучшего парижского дома моды. Вики тут же подумал, что отец никогда бы не купил ему таких вещей. Яркий шерстяной шарф отлично подойдет к дубленке и белому плащу, подойдет и к старому дождевику. Он поблагодарил Грету и поднял бокал за ее здоровье.
Вальяжный турок за соседним столом улыбнулся Вики с какой-то странной умильностью… от этой улыбки он впал в еще большее возбуждение и беспокойство. Потом Вики поймал на себе взгляд Барри — настал черед его подарка.
Но тут в баре почувствовалась какая-то перемена. Автомат больше не играл, на сцену упал луч прожектора, осветив ковер и пианино, обклеенное станиолем. Светловолосая загорелая женщина с коралловой ниткой на шее появилась на сцене.
— Она… — выдохнул Барри.
Грета прыснула:
— Какая же она итальянка — блондинка, а уж накрашена!..
На что Барри возразил:
— Ты тоже краски на себя не жалеешь, зато брюнетка, но тем не менее не итальянка.
У пианино появился аккомпаниатор в красном фраке, похожий на кузнечика, уселся на табурет и заиграл вступление.
— "Выйду я в поля"… — объявила певица при первых тактах и поклонилась. Вместо микрофона в ее руке появилась красная роза.
Грета тихонько захихикала, нехотя засмеялся и Барри, снова покосившись на Вики.
Певица опустила ресницы и запела:
Вечером однажды всех я вас покину, сяду на закате в быструю машину.
Голос бархатный и гибкий, роза в руке, тихий, нежный аккомпанемент…
Вот он, луг широкий, вот и темный лес, и густые травы, и простор небес. Травы и деревья унесут усталость, и не ноет сердце, боли не осталось.
Вики был счастлив. Певица с розой в луче света… Взгляд Барри, который он ловил на себе…
"Подарок, — думал Вики, — интересно, что это будет?"
Он слушал музыку, не пропуская ни одного слова текста…
Вас покину скоро, больше не могу…
Я взойду на мост — на радугу-дугу…
Глубокий бархатный голос льется в зал, аккомпанемент звучит громче…
Вертятся колеса, тянется дорога, я хочу уехать, отдохнуть немного. Горы, перелески унесут усталость — ни тоски, ни боли в сердце не осталось…
Пианист нажимал на педали, сгибался и колотил по клавиатуре, точно боролся с кем-то, а Вики перевел взгляд на картину с базаром и мечетью в восточном городе — иранском, что ли. Он думал об Измире и Стамбуле, куда летом поедет вместе с Барри, о подарке, который сейчас получит от Барри…
Певица, освещенная прожектором, стала кружиться в танце и извиваться, взмахивая розой, и голос ее уже звучал яростно и громко, хотя микрофона не было, появился даже какой-то металлический призвук…
Вечером однажды планы все нарушу
и в полях пустынных я очищу душу.
За зеленым полем темный-темный лес,
а над всем над этим синий свод небес.
Тут свой путь окончу, позабуду все.
И мои печали ветер унесет.
Песня кончилась, отзвучали заключительные аккорды, в зале вспыхнули аплодисменты. Хлопали турки, Барри, даже Грета… Грета Гароне в последний раз поклонилась, бросила розу на стойку бара и ушла. Исчез пианист, погас прожектор. Барри спросил, засунув руку в карман:
— Сестренке понравилось? — Вынул из кармана и подал Вики футляр. — Тебе.
Рука Вики дрогнула.
Грета смотрела с любопытством, с нескрываемым интересом наблюдали и турки — точно заглядывали в глубину озера и ждали, что покажется из-под воды… Музыкальный автомат снова заиграл какой-то блюз…
Вики снял обертку. Футляр из ювелирного магазина.
Когда он раскрыл…
В слабом свете разноцветных фонариков на темном, кроваво-красном бархате покоились золотые часы с браслетом — они выглядели… точно драгоценность из венца Мадонны.
Музыкальный автомат снова играл блюз в разноцветной полутьме, когда Грета Гароне снова появилась на сцене с розой в конусе света, а к столу подошел официант-боксер, неуловимым движением откупорил следующую бутылку и водрузил на стол рядом с блюдом миндаля. Турки за соседним столом что-то пили из бутылки, лежавшей в корзинке на сервировочном столике, но это было не шампанское. После мясного блюда они перешли к сластям, запивая все водой.
Грета, Барри и Вики чокнулись, турки с улыбкой наблюдали за ними.
А Вики… левая его рука все время лежала на столе. Старые детские часы покоились в кармане, с ними Вики похоронил память о далеком детстве… Он смотрел на новые, золотые, и сердце его радостно и счастливо билось. Такого подарка он никак не ожидал. Отец бы никогда… На золотом циферблате сверкал красный календарик, на массивном желтом золоте браслета выгравирована монограмма ВХ и дата — нынешнее Рождество. Браслет состоял из золотых пластинок, украшенных рельефом, — судя по всему, очень дорогие часы. Бартоломей Пирэ, сын знаменитого коммерсанта, мог, конечно, позволить себе сделать такой подарок.
А Вики…
Вики просто-напросто был счастлив. Он глаз не отводил от часов, даже когда рассказывал Грете и Барри о брате Марте, который" давно ушел из дому, потому что больше не мог выдержать, и живет теперь один. Не отрываясь, смотрел на часы и рассказывал о камердинере, молчаливом и важном, как и положено камердинеру главного криминального советника и шефа криминальной полиции всего государства. Он продолжал глядеть на прекрасный подарок Барри, когда, наконец ополовинив вторую бутылку, заговорили о загадочных убийствах.
У Вики чуть кружилась голова…
— Как раз сегодня Гофман предложил пройтись со мной по разным питейным заведениям, по таким, где есть надежда отыскать какой-нибудь след, где-нибудь в предместье, на заброшенных улицах, предназначенных под бульдозер, в бывших сараях, на задворках. Но мне надо сперва все продумать. — Вики закурил. — Перечитать все газетные сообщения, приведенные там протоколы допросов, все, что хранится у отца в домашнем сейфе, — карты местности, фотографии, записи… Отец собирается написать что-то вроде учебника на материалах этого дела, камердинер сказал по секрету. Поэтому и хранит бумаги дома в сейфе, и даже если там всего лишь копии, мне без разницы. Все это нужно перечитать, разобраться, а потом уже искать по всяким сомнительным забегаловкам, как советует Гофман, но перед тем не мешает проконсультироваться у Растера. Он много знает и, думаю, охотно даст совет. — Вики отпил вина, взглянул на часы и продолжал: — Уверен, что в обоих случаях действовал один и тот же убийца. Дети убиты тем же способом, в затылок, тем же оружием, каким-то особенным пистолетом. Ни оружия, ни гильз, ни патронов не обнаружено. Вскрытие показало, что раны тоже одинаковы.
Вики выпил вина, поглядел на часы и стряхнул пепел.
Да, это показало вскрытие, и не только это, однако миновало два месяца, а о преступнике известно почти так же мало, как и тогда, когда он совершил свои страшные дела.
Первое убийство произошло в воскресенье 5 сентября. Антония Зайбт, тринадцати лет, — по странному совпадению она носила такую же фамилию, как прославленный художник прошлого столетия и полковник, квартировавший в вилле Хоймана… так вот, эта Антония Зайбт, дочка работника таможни с улицы Гумберта, в воскресенье утром отправилась на автобусе из города в деревню Кнеппбург, расположенную в двадцати километрах от города. Ехала она к дяде, брату отца. В газетах напечатали рассказ несчастного отца: его дочь Антония везла дядиной жене лимонный сок — шел сентябрь, тетка заболела, и Зайбты решили, что ей полезен витамин С. То, что у Зайбтов в Кнеппбурге имелся фруктовый сад, то есть витаминов хватало вдоволь, никакой роли в деле не сыграло. Хотя в Кнеппбурге продавалось все, что угодно, лимонного сока там не было. К родне она добралась часам к двенадцати дня, пообедала курицей в овсяными хлопьями, потом играла с соседскими детьми в саду, прыгала через веревку, привязанную к двум яблоням. Ее видели у пруда, с маленьким Вагнером она заходила в деревенскую корчму поглядеть на хомячка, видели ее и на краю поля, а около пяти часов, по рассказу дядюшки Зайбта, тоже напечатанному в газетах, с корзинкой яиц — это были очень свежие яйца, деревенские Зайбты частенько посы