за нее!… Сторож тоже нас знает, поругивает за то, что мы балуем собаку, и бодро выписывает «квитанцию» на желтой бумаге. Вооружившись «квитанцией» и уплатив в кассу, мы все вместе идем в ангар к веселой тетке в телогрейке, и Женька со сторожем лезут на кучу елок и выдергивают несколько на выбор. Это непросто, все орут: «Давай, давай, заходи с той стороны! Тяни! Вон ту, вон ту, эта кособокая!» Потом мы долго возимся с сиденьями в машине, потому что елка никогда не помещается, собака лает, сторож руководит, тетка в телогрейке хохочет, и еще какие-то люди в красных куртках, приехавшие следом, помогают, растягивают брезент, спрашивают, почему багажник не поставили!…
Дома тоже очень весело – натоптано, с елки всегда натекает лужа талой воды, и она лежит на бочку посреди коридора, отходит от мороза и дороги. Потом Женька пилит ствол, чтобы срез был свежий и елка лучше пила, потом мы долго не можем наладить подставку, и елка все время заваливается, угрожая накрыть Тимофея, который под нее лезет, и наша собственная собака в ужасе забивается под лестницу и никак ее оттуда не выманишь.
Событие, счастье!…
В день прибытия елки ее никто не наряжает, она стоит, напружинив зеленые толстые лапы, с которых все еще капает вода, и мы время от времени подходим и трогаем лапы, здороваемся.
Когда приходит время «вечеринок» – какой же Новый год без этих самых «вечеринок»! – мы маемся. Нужно же ехать, да еще отдельно друг от друга – у каждого, включая Мишу и Тимофея, своя «вечеринка» – и там зажигать, а мы очень скучные люди! По-моему, один раз за всю жизнь Женька надрался и явился к очагу часа в три ночи, совершенно продрогший. Когда я спросила, не спал ли он в сугробе, муж мой абсолютно всерьез сказал, что довольно долго бегал в сквере – чтоб протрезветь. «Ну не мог же я, – сказал он, – прийти таким пьяным, я же понимаю, что пьяный!… Дети увидят, стыдно».
С «вечеринок» мы бесконечно звоним друг другу с сообщением «сколько осталось». Вот разлили шампанское, еще пока нельзя уезжать. Ну насилу подали жульен, но все равно еще рано. А вот музыка заиграла, сейчас запоют под караоке и можно будет потихонечку смыться!…
Зато как весело на даче – каждый год одно и то же!… Да ладно год, каждые выходные одно и то же, вот красота!…
Тридцать первого декабря мы запекаем свинину и гуся, дело до которого никогда не доходит. Однажды гуся забыли на лестничной площадке, прибыли второго домой, обнаружили нетронутого гуся, обрадовались до смерти, позвонили на дачу, сообщили родственникам, что немедленно выезжаем с гусем обратно – можно продолжать веселиться, вот же и гусь!… Мы наряжаемся в самые прекрасные наряды – норвежские свитера, толстые носки, разношенные джинсы и меховые сапоги. Мы пересчитываем по десять раз купленные заранее плюшевые заячьи уши или оленьи рога, чтобы всем хватило. Бывают еще поролоновые приставные носы, но в них жарко. Подарки, кое-как завернутые в измятую бумагу со снеговиками и дедами-морозами, кучей лежат у двери, их приходится носить в машину в три захода – так много. Я прихожу в безумие – все свертки перепутались, и теперь не понять, кому что, а подписывать подарки хватает ума только моей сестре, а мне никогда!… И вот наконец едем, и снег летит – или не летит, – и приемник поет новогодние песни, и мой муж игриво хватает меня за коленку, праздник впереди, и он в прекрасном настроении!…
Весь участок в огнях, красные шары качаются на ветках старой сирени, венки из омелы и остролиста пристроены на воротах, на гараже, на дверях – никому никогда не лень их вешать. В сугробе остывает шампанское, и на перила крыльца выставлены бокалы, ведь лучше всего наливать ледяное шампанское в ледяные бокалы!… У собак счастливые морды и на ошейники повязаны сверкающие банты.
Напяливать только что полученные варежки, шарфы, тапки и раскладывать железную дорогу, чтобы полюбоваться, как ездит паровозик!…
…За миллион лет чего только не увидишь!… А вот паровозик так и не надоел.
Анна и Сергей Литвиновы.Ангел на бреющем
Бог любил своих детей. Но и огорчали они его, надо сказать, безмерно.
За ними-то, когда их двое было, уследить было трудно. А уж теперь, как стало семь миллиардов, – и не пытайся. Не говоря уж о том, чтобы выполнить их просьбы. А ведь просят беспрерывно. Так и зудят в уши: дай, дай! Принеси им того, сего, пятого, десятого! Семь миллиардов душ, да у каждого на день по десять желаний, да все противоречивые – с ума сойдешь, если только захочешь выслушать. Не говоря уж вникнуть в их заклинания – а тем более исполнить. Поэтому давно уж властелин всего сущего решил, и постановил, и печатью своею огненной пришлепнул: просьбы людские не исполняются!
Но нет правил без исключения. Даже у бога. Попустил он воплощать людские желания любимому своему святому – зимнему Николе. (Или, как на Западе его называют, Санта– Клаусу. Или, совсем уж в просторечии, Деду Морозу.) И когда Никола в положенный ему зимний месяц заступает за порядком на планете следить, ему просьбы людские исполнять – дозволяется. Особливо ночью, предновогодней или рождественской. Не все, конечно, пожелания – те, которые особо настойчивы. Ну или те, что святой расслышит. От тех людей поступившие, кто, конечно, хорошо себя ведет. Или тех, кому просто повезет.
Одному-единственному святому с ворохом людских челобитных, разумеется, не справиться. И Николай (сиречь Дед Мороз) обычно мобилизовывал себе в подмогу из рая святые души (или, в людской терминологии, ангелов). Те души сами людьми недавно были. Смысл и контекст человеческих пожеланий им более понятен. А то юное поколение завалило небеса просьбицами, в которых и не разберешь, чего им надо-то: «Хочу планшетник! Айфон! Игровую приставку!» Сам черт (ой, простите, сорвалось) не поймет.
Вот и отправился однажды рождественской ночью отряд ангелов, прикомандированный к святому Николаю, выполнять на Землю людские просьбы.
Среди новичков в отряде был тезка Деду Морозу – Николай. Это было его первое боевое задание.
В то же самое время Мария Петровна возвращалась домой из магазина. С некоторых пор она разлюбила Новый год. Главным образом, конечно, после того, как ушел Николенька. Вроде бы и надоел он ей за все сорок семь лет совместной жизни своими капризами и фокусами безмерно – а без него скучно стало. Тускло как-то. И поговорить не с кем. Хотя они и когда были вместе, не особо-то разговаривали. Бывало, только начнет он что-нибудь излагать – а она уж знает, что он скажет, о чем и даже с какой интонацией. И перебивает его: «Да знаю я!» – а он обижается. Точнее, обижался.
Зато сейчас захочешь какой-нибудь мыслью или планом поделиться – а не с кем. Дочка не то чтобы далеко – близко, в том же городе, а особо не поговоришь. Зять Марью Петровну не любит, внуков они ей так и не принесли, дочурка все бизнесом занята, отделывается: «Ну как ты, мама? Как здоровье? В порядке?» – «В порядке, милая, в порядке».
А еще с кем пообщаешься? Друзья, подруги? Конечно, но ведь на разных концах города живут. Раз в год встретятся – и хорошо. Да ведь и каждый день им названивать не будешь. А внимания хочется. Никогда б Мария Петровна не думала, что станет она по магазинам ходить не просто за продуктами-лекарствами, а с тайной мыслью: пообщаться-поговорить, хоть с продавщицами, хоть с такими, как она, потребителями.
А еще одна печаль: жизнь вроде бы тянулась долго-долго, а пролетела быстро. И вот она уже не озорная девчонка, не веселая девушка, не деловая, но привлекательная женщина – а бабуля. В зеркало даже смотреть не хочется и странно: она ли это, за которой бегали все мальчишки, а потом – парни, и ухаживали многие сокурсники и сослуживцы? А она все равно тогда выбрала самого веселого и красивого – Николеньку. Ах, Николенька! Поговорить бы сейчас с тобой!…
Вот и шла она одна домой: в пакете бутылочка шампанского, шпроты, эклеры – а на душе печаль.
Сводный отряд ангелов десантировался в Энский район и разлетелся в свободном поиске по заранее намеченным квадратам. На долю новичка, как всегда с салагами бывает, достался самый тяжелый район. Не центр с его шикарными квартирами и офисами. Не пригород с роскошными двух– и трехэтажными особняками, где богатеи живут. У них уже и желаний-то вовсе не осталось: и без того все есть. Однако ангелу-новичку выпал спальный район с панельными пяти – и девятиэтажками. Людей здесь проживало множество, достаток и здоровье не ахти, отсюда – просьб огромное количество.
А еще тут автострада пролегала. Ангел пронесся вдоль нее. Здесь стояла глухая автомобильная пробка, оттого еще более противная и нервная, что в преддверии Нового года у всех имелось огромное количество дел, и домашних, и служебных, а делать их никак было нельзя. На бреющем полете невидимый людям ангел пролетел над стадом автомобилей, услышав мощную многоголосую мольбу: «Гос-споди, ну прекрати ты эти пробки!!!» – «Э-э нет, – усмехнулся призванный ангел. – Не в моей компетенции. Вы сами их создали – вам с ними и поканчивать».
Однако среди общего антипробочного вопля имелась парочка молений, к которым небесный посланник все ж таки прислушался. В маленьком автомобильчике девушка заклинала: «Господи, я так хочу эту работу! Я просто создана для нее! Неужели я на собеседование опоздаю!? Пожалуйста, пожалуйста, не дай мне опоздать!» И тогда ангел подлетел к девушке поближе и дунул в уши: «Брось ты машину, наплюй на гордость, езжай на метро!» – И отлетая, увидал, как девушка распрямилась, вдохновилась и порулила к обочине, там и свободное местечко как раз образовалось.
А еще он услышал, как в пробке несколько других девиц, столь же, как первая, молодых, просили небеса: не просто научиться водить машину, а чувствовать себя за рулем уверенно и спокойно. От неожиданности (это было что-то новенькое, во времена, когда ангел еще был человеком, подобных желаний не водилось) он и эти моления выполнил. А потом, совершив крутой вираж, ушел от автострады в сторону многоэтажных жилых домов.