– Не только,– возразил Витутеру нойон Арвед,– кроме доблести, нужно чтобы он был известного рода, а не простым бедняком-харачу. Даже быки и те идут только вожаком благородных кровей. Я уж не говорю о конях. А мы-то люди…
– Мудро сказано, нойон Арвед,– неожиданно подхватил Мутулган-багатур,– кому иному, как не человеку из ханского рода, заступить на это место!?
После этого наступило неловкое молчание, и слова тысяцкого как бы повисли в воздухе. Намёк был яснее ясного. Джучибер невольно задержал дыхание в ожидании дальнейшего.
– Ты, славный Мутулган-багатур, забываешь, о том, что испокон веков, согласно нашим обычаям, каждый род сам себе выбирает главу, а хан избирается на всеобщем курултае,– нарушив всеобщее молчание, со своего места поднялся шаман Эренцен.– По смерти старейшины или хана его место обязан занять достойный этого звания. Избранный не по родству, а по достоинствам. Поступать иначе значит, покуситься на установленный освящённый небесной Прародительницей порядок.
Речь служителя Рыси большинством собравшихся была встречена с неослабным вниманием. Заколебались даже те, кто вначале решил поддерживать сына Хайдара. Выступление Эренцена стало неожиданным и для Джучибера, а Мутулган и Есен-Бугэ поняли, что шаман отомстил им за унижение в курене Чулуна.
– Вот что, благородные нойоны и мудрые старейшины! Торопиться в таком деле, всё равно, что решать вопрос о том жить или умереть,– подытожил всё вышесказанное нойон ораноров Гильчир.– Тут надо подумать. Крепко подумать. А пока отложим сие дело до осени, там будет видно…
Его слова встретили с одобрением. Предложение Гильчира устраивало всех, кроме сына Хайдара. Джучибер обвёл круг собравшихся ненавидящим взглядом. Нойоны родов, старейшины племени, богатые главы куреней. Большинству из них хан был не нужен. Зачем? Чтобы кто-то оградил их своеволие, и опять стал собирать с них дань в казну. Теперь, глядя на довольные лица собравшихся, Джучибер окончательно понял, что у него нет никакой надежды по-доброму занять место отца.
– Ну, как опять начнётся война с табгарами!? – громко спросил Мутулган-багатур.– Или опять среди нас заведутся головорезы, вроде Делюна? Что тогда, мудрейшие?
Тысяцкий всё ещё надеялся, что ему удастся переломить настроения собравшихся.
– Со своими лиходеями мы и сами управимся,– возразил ему старейшина Укэту.– А к табгарам пошлём слово мира! Вон и хан Бохорул готов слать к ним послов.
Старейшина указал на нойона Нарангена и Байрэ. Оба орхай-менгула сидели скромно и незаметно, но чутко прислушивались ко всему, что говорилось на курултае коттеров. Теперь, всё внимание переключилось на них.
– Посольство к табгарам честь немалая. К ихнему кагану Темябеку нужно отправить достойного человека,– произнёс старейшина Калган.
– Давайте вручим тамгу посла нойону Джучиберу,– предложил старейшина Бури. При этих словах над местом собрания враз повисла тишина, стих даже шёпот, а Джучибер вздрогнул от неожиданности, когда услыхал своё имя. Собравшиеся молчали, поглядывая в его сторону.
– Что же,– первым нарушил наступившую тишину голос Суджук-нойона.– Думаю, что выбор уважаемого старейшины Бури, заслуживает внимания. Он рассудил мудро.
– Я тоже за то, чтобы поехал нойон Джучибер,– отозвался старейшина буниятов Элдекэр.
– Пусть едет сын Хайдара,– громко произнёс Оритай. Старейшине было немного стыдно за то, что он так и не отважился поддержать Джучибера в открытую.
– Я не против,– пожал плечами нойон Арвед. При этом он многозначительно посмотрел на Суджука.
Следом за ним и остальные высказались за то, чтобы Джучибер возглавил посольство к табгарам. Только нойон Кранчар высказал сомнение: негоже мол, что посол должен быть один – не гонец ведь. Большому посольству – и почёт велик! Пусть ещё кто-нибудь поедет.
В качестве второго посла выбрали старейшину Белтугая. За него больше всех ратовал Сурга-Огул, рассчитывая, что тот будет присматривать за Джучибером. Нойон боялся, что в случае удачных переговоров, Джучибер сможет доказать, что он способен удержать поводья власти в своих руках и вполне возможно, что на следующем курултае, что состоится в начале зимы, его всё-таки изберут в ханы.
Джучибер не стал отказываться от поездки к табгарам. Вместо этого он поднялся и поблагодарил собравшихся за оказанную ему честь.
«Ну, погодите! Я ещё вернусь. Осенью схожу вместе с Бохорулом на ченжеров, а там посмотрим» – думал он про себя, кланяясь по сторонам.
Наступил вечер. На небе, отливающем сиреневой, вспыхивали первые звёзды. Над юртами потянулись вверх тонкие струйки дыма. Поднимаясь вверх, они смешивались с туманной дымкой, окутывающей долину Иланы.
Из куреня Суджук-нойона выехал всадник, ведущий за собой двух тяжело навьюченных лошадей. Провожаемый ленивыми, чуть удивлёнными взглядами дозорных он миновал вал и выехал в открытое поле. Это был Кейхат. Оказавшись на просторе степи, он повернул на восход, туда, где далеко за Эрдышой лежали кочевья табгаров, и вскоре его размытый вечерними сумерками силуэт исчез в темноте, накатывающей на долину Иланы ночи.
Глава 13
Зугбир стоял на высокой скале, нависшей над долиной, озирая открывшийся перед ним вид. Овевавший лицо ветер трепал седые пряди его волос. Далеко внизу виднелись стойбища и аилы рода каядов. Курень старейшины Нёкуна, состоящий из двадцати трёх юрт, располагался отдельно от всех, на краю лесного урочища.
Зугбир поправил котомку, висевшую у него за спиной, и широким шагом стал спускаться вниз. Любой, кто увидел бы это со стороны, был бы изумлён, при виде того, как почтенный седовласый старец, словно горный козел, перепрыгивает с камня на камень. Мысль об этом развеселила Зугбира, и он на какое-то мгновение потерял чувство расстояния, едва не сорвавшись в зияющую под ногами бездну.
Спуск с гор не занял у него много времени, да он и никогда не обращал на это внимание, помня старую истину о том, что только суетливый человек отмеряет его. Зугбиру же было всё равно день или ночь, и сколько часов займет дорога или иное дело, за которое он брался.
Такие препятствия, как встретившаяся на пути скала или колючий кустарник не пугали его, ибо он воспринимал их как неотъемлемую часть этого мира, в котором жило его бренное тело. Потому-то ему удавалось преодолевать их легко и непринуждённо, вызывая у тех, кто смотрел на него со стороны, чувство удивления. Таких, как он поклонявшиеся Мизирту тайгеты и орхаи называли святыми отшельниками.
Обычно караульные возле куреней или аилов, встречали его не очень-то приветливо, принимая шамана за бродягу или нищего попрошайку. Мало того, что Зугбир предпочитал обходиться без лошади, совершая свои длительные путешествия пешком, так ещё вид старого залатанного халата и стоптанные дырявые гутулы вызывали у них подозрения. Конечно, это когда у него были хоть какие-то сапоги, так как в большее время года Зугбир предпочитал ходить босиком, научившись у гейрских шаманов впитывать силу земли.
Но на этот раз оба караульных встретили его почтительными поклонами, едва он приблизился к ним на два десятка шагов. Столь необычное поведение воинов объяснялось просто: старейшина каядов Нёкун, что и сам был шаманом, почувствовал его приближение и прислал кого-то предупредить дозорных. Его догадку подтверждали чёткие отпечатки лошадиных копыт на земле, ведущие в курень.
Зугбир махнул рукой, осеняя благословлением воинов, и продолжил свой путь. Нёкун ждал его недалеко от коновязи посреди куреня. Это был кряжистый, пожилой человек лет пятидесяти, с крупной головой, плотно сидевшей на могучей шее. Перо горного орла, увенчивающее его шапку, указывало на его достоинство старейшины.
– Да будет на тебе и твоих родичах благословление Рыси-Прародительницы,– подняв правую руку, приветствовал его Зугбир, остановившись за добрый десяток шагов от старейшины каядов.
– И тебя пусть она не обойдёт своей милостью,– соблюдая обычай, ответил Нёкун.– Проходи, будь моим гостем.
Нёкун встал и показал рукой на свою юрту. Цепкий глаз Зугбира обежал жилище старейшины каядов и на мгновение остановился на увядшем цветке огнецвета, воткнутом в одну из жердин, составлявших каркас юрты. Иной бы не заметил этого, или не придал значения, но Зугбир понял, что Нёкун крепко бережёт свой покой. Незваному гостю тут нечего делать.
Внутри юрты царил прохладный полумрак. Зугбир, оставив свой посох у порога, прошёл и уселся у самого очага.
– Что-то раньше ты не садился возле огня,– заметил зашедший следом Нёкун.
– Времена меняются, и мы вместе с ними,– примирительно ответил Зугбир. Старейшина хмыкнул и уселся напротив него.
– Зачем пожаловал? – спросил он. Спрашивать о деле вот так прямо сходу, даже не предложив положенного обычаями гостеприимства угощения, было грубостью, если не сказать оскорблением. Но и хозяин, и его гость давно знали друг друга и потому не отвлекались на пустопорожние разговоры, ибо оба одинаково умели ценить время и слово.
Зугбир хотел было ответить, но раздавшийся за спиной шорох заставил его насторожиться. В дальнем углу юрты сидела маленькая внучка Нёкуна. Девочка напевала колыбельную, играя в «дочки-матери» с кошкой, которую она замотала в кусок холстины и теперь убаюкивала, пытаясь заставить её спать. Бедное животное мученически таращило свои зелёные глаза, терпеливо перенося всё, что ему было положено в качестве человеческого детёныша.
– Она нам не помешает,– произнёс Нёкун, подвигая чашу с кумысом своему гостю.
– Дозорные предупреждены, цветок огнецвета над входом, ребёнок с кошкой в юрте,– задумчиво проговорил Зугбир.– Наверное, и сыновья в полном вооружении где-то поблизости. Ты мне не доверяешь?
– Что поделать,– пожал плечами старейшина каядов,– это ты верно подметил: времена меняются. Слыхал, как умер нойон буниятов Иргиз-хан?
– Нет, а что?
– Говорят, что он умер от горячки. Прошлой зимой на охоте он погнался за косулей и нечаянно провалился в полынью на Илане, напротив урочища Двугорбой сопки. Хотя за день до этого мы со старейшиной хаберхедов проезжали там по льду.