Как только последний из участников скорбного шествия, направлявшегося к месту погребения, покинул двор капища, Зугбир вышел из своего укрытия. Старый шаман осмотрелся по сторонам и прислушался, не остался ли кто-нибудь в самом святилище. Но всё было тихо, и лишь большой рыжий кот, выгнув спину, тёрся об острый край одного из жертвенников и смотрел своими зелёными глазами на Зугбира.
– Я тебе,– погрозил Зугбир коту своим посохом. Перестав чесаться, тот забрался на один из брусьев, поддерживающих свод святилища, и принялся вылизывать шкуру, изредка бросая вороватые взгляды на шамана.
Зугбир не терял времени даром. Он быстро пересёк широкий двор и остановился напротив изваяния воинственного Далха-Кота. Шаман обошёл жертвенник, посвящённый богу войны, вплотную приблизившись к изваянию. Несколько мгновений он ощущал, как его душу захлестнули чередующиеся волны страха и ярости, исходящие от кумира. Такого он давно не испытывал.
Зугбир сделал глубокий вдох и резко выдохнул, возвращая себе душевное спокойствие. Одновременно он совершил несколько замысловатых телодвижений, собирая свою волю воедино. Морок рассеялся. Теперь ему ничто не мешало, и он мог неспешно осмотреть изваяние.
Коттерский бог войны был изображён в виде громадной кошки, изготовившейся к прыжку, с вздыбленной на спине шерстью и оскаленной пастью. Кстати, в пасть были вставлены настоящие клыки тугрского саблезубого барса, каждый длиной в две ладони.
Правая когтистая лапа была приподнята, и любому, кто подходил к образу Далха-Кота, казалось, что он вот-вот нанесёт ей удар. Уши с мохнатыми кисточками на голове изваяния были прижаты, а жёлтые глаза, выполненные из янтаря, мерцали живым огнём. Длинный хвост с шипами на самом его кончике был прижат к левому боку.
Древние мастера вырезали изображение Далха-Кота из большого цельного куска твёрдого дерева и пропитали жиром, защищавшим его от гниения и непогоды. Обойдя его кругом, шаман так и не смог заметить хоть малейшего намёка на какую-либо трещину или паз. Разглядывая изваяние Далха-Кота, Зугбир никак не мог понять, где можно было устроить тайник для металлической пластины, чьи размеры приблизительно состояли полторы ладони в длину и две трети ладони в ширину.
Взгляд Зугбира невольно упал на торчащие из оскаленной пасти длинные клыки барса, за которыми темнел зёв божественного зверя. Ну, конечно же! Теперь всё своё внимание он сосредоточил на полураскрытой пасти Далха-Кота.
Наконец, шаман сумел разглядеть искусно замаскированный изображением шерсти плотно пригнанный шов, идущий между нижней челюстью и горлом.
Зугбир осторожно протянул руку к усеянной острыми зубами пасти, но в последний миг внутреннее чутьё заставило его отдёрнуть её. Что-то остановило Зугбира, предвещая об опасности, подстерегающей непосвящённого. Шаман перехватил посох и медленно просунул его конец между клыками. Его рука чуть дрогнула от напряжения, и посох слегка коснулся одного из зубов в пасти Далха-Кота.
Хрясть! – раздался громкий сухой треск. Челюсти Далха-Кота, незримо дрогнули, сомкнувшись на какую-то долю мгновения, перемолов конец посоха, оказавшийся в пасти.
– Ого… А зубы-то оказывается железные…– выдохнул Зугбир, рассматривая неподвижно замершее изваяние божества и мелкие щепки, усеявшие его подножие. Это всё, что осталось от крепкого ясеневого посоха не один год верно прослужившего Зугбиру.
– Вот значит, как отец Эренцена потерял свою руку,– задумчиво пробормотал старый шаман.
Эренцен был шаманом-целителем, который всего лишь семь лет назад принял посвящение. Покойный отец Эренцена, в отличие от сына, претендовавшего на старшинство среди остальных служителей Небесной Рыси, был превосходным знахарем и, по мнению Зугбира, заслуживал большего уважения. От одного из шаманов Зугбир слышал историю о том, что небесная Прародительница якобы разгневалась на целителей после битвы при Длани Света. В частности, за то, что они не смогли сохранить Хайдару – что тогда ещё не был ханом, а всего лишь одним из родовых нойонов – его ногу, которую пришлось отрезать.
Тогда-то и отец Эренцена лишился своей руки. Все гадали, кто посмел нанести такую жестокую рану служителю Рыси-Прародительницы, хотя война уже закончилась, а поднять руку на знахаря у коттеров считалось если не святотатством, то очень тяжким проступком, да к тому же на человека пользовавшего самого Хайдара…
Теперь-то Зугбир догадался, кто и как пытался проникнуть в тайну странной дощечки из неведомого металла, которая помогала залечивать раны. Наверняка Хайдар знал, куда тайгет спрятал эту вещицу, обладающую небывалым могуществом и, будучи тяжелораненым, в бреду выболтал её местонахождение.
Зугбир сильно подозревал, что в то время возле раненого Хайдара, находился отец Эренцена. Видимо, узнав, где сокрыта пластина, тот сунулся к Далха-Коту, потерял руку и, не дождавшись своего честолюбивого сына, бывшего в отъезде, вскоре умер от начавшейся огневицы.
Зугбир разочарованно вздохнул, глядя на изваяние божества. Оставалось решить ещё один важный вопрос – а ну как внутри ничего нет? Или Далха-Кот хранит в себе ещё одну примету, раскрывающую истинное местонахождение загадочной пластины?
Видимо ответ на эти вопросы мог бы ответить тот, кто спрятал чародейскую вещь. Наиболее посвящённым в её тайну был Хайдар, но хан упокоился, унеся своё знание в могилу. Впрочем, рассуждал про себя Зугбир, перед смертью тот мог рассказать всё своему наследнику – Джучиберу. Вот потому-то ему надо держаться поближе к молодому нойону, и может быть даже помочь занять отцовское место.
Слитный крик гулким эхом, пронёсшийся по степи, заставил Зугбира отвлечься от собственных мыслей. Он взглянул в сторону Барги, туда, где находился погребальный костёр. Там, растекался чёрный столб дыма, постепенно светлеющий и тающий в небесной синеве. Душа покойного хана возносилась на небо.
Шаман ещё немного постоял перед изображением Далха-Кота, а затем направил свои стопы к выходу из капища. Он решил немного повременить с поисками таинственной пластины. До начала курултая стоило навестить старого друга – старейшину небольшого рода каядов Нёкуна.
Тот славился не только как шаман, но и как рудознатец. Он был одним из немногих, кто умел находить самородное железо и медь. Значит, возможно, Нёкун что-то знает. И наверняка больше, чем остальные. Зугбир понял, что ему следовало попытаться распутать клубок с этого конца. Но прежде, чем отправиться в кочевья каядов, нужно было закончить все свои дела здесь. Зугбиру требовалось узнать ещё кое-что, могущее впоследствии пригодиться.
Свои нехитрые пожитки Зугбир оставил в юрте местного кузнеца Чулуна, расположенной недалеко от ханского куреня ближе к реке. Когда-то внучонка кузнеца ужалила гадюка и смерть уже вовсю подступила к нему, но случившийся поблизости Зугбир спас мальца от неминуемой смерти. С тех пор он был желанным гостем в курене именитого мастера.
У самого выхода с капища, к великой своей досаде, шаман нос к носу столкнулся с молодой девушкой. По её высокому росту и могучему телосложению Зугбир узнал дочь тысяцкого Есен-Бугэ – Нейву, которая была известна всей Барге как воительница. Рождённая под знаком Далха-Кота она обладала силой багатура и кошачьей ловкостью рыси.
При всём при этом Нейва отнюдь не была мужеподобной и имела довольно привлекательную внешность. Её мать умерла во время мора, некогда поразившего кочевья коттеров и потому девушка проживала вместе с отцом, который был главой Дунгара – куреня Далха-Кота, где и научилась отлично владеть оружием. Многие говаривали, что ей надо было родиться мужчиной, и тогда бы войско коттеров не знало бы поражений, а род Есен-Бугэ был бы прославлен на все времена. Правда, мало кто отваживался язвить в присутствии Нейвы, ибо кулак молодой девушки был довольно тяжёл.
Два-три раза в год обязательно появлялся желающий стать зятем Есен-Бугэ, и тогда половина Барги устремлялась в его курень наблюдать за потехой. Жениху предлагалось победить невесту в каком-либо состязании. Обычно Нейва выбирала борьбу или кулачный бой.
Последний раз к ней сватались прошлой весной. Тогда, разъярённый насмешками, неудачливый жених набросился на неё с ножом. Домой его отправили в телеге со сломанной рукой и свёрнутым на сторону носом. С тех пор, желающих породниться с Есен-Бугэ, пока не находилось.
Что же касается чувств самой Нейвы, то она была безнадёжно влюблена. И не в кого-нибудь, а в самого Джучибера. Зная о потере, постигшей молодого нойона, она переживала за него. И потому-то, Нейва и пришла сегодня в капище небесной Прародительницы-Рыси.
Пока проходил обряд провожания души, Нейва скромно стояла снаружи, позади всех собравшихся. Дождавшись, когда похоронное шествие покинет капище, она хотела пройти вовнутрь и помолиться за упокой души Хайдара и заодно испросить Рысь-Прародительницу, чтобы она хранила Джучибера.
Столкнувшись с Зугбиром, Нейва несколько растерялась. Она-то была уверена, что на капище никого не осталось, кто мог бы подслушать её молитвы. Заметив выходящего из капища шамана, девушка склонила голову для благословления.
Увидев её, Зугбиру сначала захотелось применить заклинание морока, после которого человек не мог вспомнить, кого в то время он видел. Но, поймав растерянный взгляд изумрудно-зелёных глаз, шаман лишь махнул рукой в осеняющем жесте.
Он сразу понял, что здесь не требовалось никаких заклятий, так как мысли девушки были заняты совсем другим. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять томление её души. Идя по дороге, шаман несколько раз невольно улыбнулся. Он был уверен, что встреченная им молодая девушка уже забыла о нём, ибо она была влюблена, ну а влюблённый человек подобен слепцу. Заполняя мысли образом своего любимого, он не видит ничего, что творится вокруг него. Усмехнувшись, Зугбир вспомнил свою молодость, то далёкое время, когда его кровь бурлила в жилах, словно хмельной напиток.
Барга встретила шамана непривычной тишиной. Между юртами не бегала детвора, у коновязей было пусто, и даже собаки ушли вслед за своими хозяевами. Лишь ветхие старики и малые дети остались в опустевшей станице. Все остальные жители ушли на похороны Хайдара. Естественно, что Чулун со своими домочадцами и подмастерьями отправился туда же. Дома осталась престарелая мать кузнеца, да три-четыре служанки, ухаживающие за старухой и ведущие домашнее хозяйство у Чулуна.