— Вот тебе, — протягивает ей отец синий кулек с орехами, — устрой себе день рождения, в саду.
— Чтоб нам довелось отпраздновать твой день рождения, доченька, на будущий год в мире и спокойствии, — вздыхает мать и закрывает за ней дверь.
Подпрыгивая, взбежала Шуля по лестнице и нажала кнопку звонка: два длинных. «Пусть папа подумает, что пришел пациент», — улыбается Шуля и представляет себе, как удивятся родители, увидев в дверях вместо пациента ее.
Но что там случилось? Не открывают. Она звонит опять, на этот раз быстро, нетерпеливо. Шуля слышит шаги отца, он открывает дверь в возвращается в кабинет.
— Почему папа открыл дверь, а не Уршула? — недоумевает Шуламит и идет в столовую. Ни там, ни в спальне, ни на кухне нет ни души. Где мама? Ее сердитый голос доносится из кабинета.
— Так что же нам, по-твоему, делать?
— Я предлагаю поскорее собрать все что можно в два маленьких чемодана и уходить.
— И стать бродягами? Оставить дом, все и превратиться в беженцев?!
— Да, оставить все. Власти уже удрали.
— Макс, что с нами будет? — слышит Шуля плач матери.
— Русские скоро вернутся… Пока что нужно отсюда убраться. Это ненадолго…
Дверь открывается, выходит мать с опухшими от слез глазами. У отца мрачное лицо.
— Мама! — говорит Шуля, и ее голос срывается.
— Что, доченька?
— Я хочу, чтобы ты купила подарок, — говорит Шуля.
Мать удивленно смотрит на нее.
— Ну, подарок, для Ривкеле, у нее сегодня день рождения.
Шуля слышит невеселый смех отца.
— Иди сюда, дочка, я тебе кое-что объясню. Отец усаживает ее рядом с собой на диван. Он говорит, и голос у него не тот, что был вчера и позавчера.
— Знаешь ли ты, дочка, что такое война? Это самое страшное, что есть на свете. Люди превращаются в диких зверей и готовы разорвать друг друга. А эта война страшнее всех прежних. В этой войне убивают главным образом евреев. Поняла? А теперь, дочка, помоги маме собрать твои вещи.
Шуля удивленно раскрывает глаза — она еще никак не поймет, что происходит.
— Зачем, папа?
— Потому что мы уезжаем. Нужно спасаться.
— Сейчас уезжаем? Прямо сразу?
— Немедленно. Нельзя терять ни минуты.
— И я не пойду на день рождения? Не куплю подарок Ривкеле?
— Можешь ей подарить всю эту квартиру, — нетерпеливо отвечает отец и выходит из комнаты, закрыв за собой дверь.
Шуля застывает на месте, уставившись в закрытую дверь.
— Шуля, иди сюда! — слышит она голос матери.
Шуля бежит в спальню. Там полный разгром: гардероб раскрыт, ящики выдвинуты. Чулки, майки, рубашки и прочие вещи разбросаны на полу, на стульях, на кроватях.
Мать берет какую-нибудь вещь, наугад укладывает ее в чемодан и тут же снова вытаскивает ее. Слезы не переставая текут из ее глаз. В комнату входит отец.
— Все это ты хочешь взять с собой! Это невозможно…
— Но без этого нельзя. Я оставляю здесь мое пианино, твои инструменты, мебель, ковры. Возьмем, по крайней мере ценности и одежду.
— Нельзя, поездов уже нет.
— Как это? — сердится мать.
— Последний поезд уже ушел.
— Боже мой! Что делать? Что делают соседи? Что делает Левин?
Мать оставляет чемоданы, в растерянности бродит из угла в угол.
— Что делать? Что делать?
— Пойдем пешком, — как бы невзначай бросает отец.
Мать не может удержаться, не владеет собой и разражается слезами.
— Макс, я не пойду, иди сам. Ты мужчина, ты должен уйти. Я останусь. Женщинам ничего не сделают, я уверена.
— Пойдем все или все останемся, — отвечает отец и еще больше мрачнеет.
— Оставить все и бежать в одной сорочке, а потом просить милостыню?! Нет, нет… Будь что будет. Я остаюсь…
— Как хочешь, — говорит отец, поворачивается и уходит в свой кабинет.
Шуля смотрит на плачущую мать и не может понять, почему она отказывается уйти из Ковно. Ведь папа — врач… В любом месте будут больные, нуждающиеся в его помощи. А может, стоит остаться? Немцам тоже нужны врачи. У них тоже есть больные. Даже если все заберут, они же будут платить папе, когда обратятся к нему за помощью. Тут Шуля вспоминает, что Левиных уже нет в их квартире. Сролик и Янкеле тоже уехали. Но куда? Жалко. Сролик был самый старший в их компании. С кем ей теперь играть?
— Бум, бум. Бу-у… — громыхают пушки.
— Опять стреляют. Без конца…
Шуля подходит к окну и смотрит. На юге поднимается серое облако, клубится, расползается по небу. «Наверно, пожар, — думает Шуля, — пойду посмотрю».
— Шуля, куда?! Не ходи! — кричит мать ей вслед. Но Шуля не слышит. Несколько прыжков по лестнице, и она внизу. Со двора ничего не видно, заслоняют дома. Шуля бежит к воротам. Улица опустела. Только в воротах напротив стоит кучка людей. Мгновение она колеблется, а потом бежит на улицу.
— Эй, девочка, скорее домой! Не слышишь, что ли, как стреляют?! — кричит ей кто-то.
Улица как будто вымерла. Лишь один мужчина мерно шагает взад и вперед. Он окликает каждого, кто пытается высунуть нос за ворота. Шуля его знает. Он работает на почте. Каждое утро, отправляясь в школу, Шуля встречала его спешащим на работу.
Она возвращается во двор. Домой идти не хочется. Но и по двору бродить одной неприятно. Из подъезда выходит жена дворника и с ней их домработница Уршула.
— Откуда она тут взялась? — удивляется Шуля. — Почему не пришла сегодня на работу?
Шуля направляется к Уршуле, чтобы только спросить ее, почему она не пришла к ним. Но в глазах Уршулы она читает что-то странное, — что-то злое. Шуля застывает на месте, и слова замирают у нее на устах.
Из садика доносится плач.
— Ривкеле, чего ты плачешь? — обнимает ее Шуля.
— Я хотела устроить день рождения. Принесла конфет, пряников, орехов, и никто не пришел.
Узенькие плечи Ривкеле содрогаются от рыданий.
— Не плачь, Ривкеле. Сейчас устроим тебе день рождения. Позовем ребят и будем играть в саду, — утешает подругу Шуля.
— Нет, нет. Не устроим…
— Почему?
— Не… нету… — всхлипывает Ривкеле. — Нету ребят. Нет Сролика, нет Янкеле…
— Позовем Этеле, Ханеле и Шмулика.
— Нету, никого нету… — рыдает Ривкеле.
— Не плачь, Ривкеле, я сейчас… Шуля торопливо взбегает по лестнице в останавливается перед дверью квартиры Коганов. Стучит — ответа нет. Минута колебания, и Шуля, толкнув обеими руками дверь, влетает внутрь. Тишина. Ни слуху, ни духу. Шуля забегает в спальню, она же детская. Комната пуста. Постели не убраны. Груда подушек и перин. Белье разбросано по полу, на стульях. Красные носки лежат на тумбочке. «Этины», — узнает Шуля. Из рабочей комнаты портного доносятся шаги. «Видно, вернулись», — радуется Шуля. Здесь, как и в спальне, тоже разбросаны куски материи, недошитые платья, тарелки с остатками еды.
— Что ты здесь делаешь?
Раздается голос, и Шуля вздрагивает. Перед ней стоит Бируте, дочь дворника, что училась у Когана шить.
— А ты что здесь делаешь? — сердито отвечает ей Шуля.
— Не твое дело. Жиды удрали. Теперь я тут хозяйка.
Шуля смотрит на нее и с трудом узнает. Дочь дворника одета в синее платье госпожи Коган. Платье ей не по размеру — широко и длинно.
— Ничего, подгоню, — хвастает Бируте, как бы подслушав мысль Шули, все платья Коганши подгоню себе.
— Но ведь они не твои.
— Теперь все мое, — смеется Бируте. — И у вас все заберем.
— Не дадим. Не дадим! — чуть не плачет Шуля.
— Вы жиды… Всем жидам капут! — и Бируте проводит рукой по горлу. Чтобы доказать Шуле, что она и впрямь тут хозяйка, Бируте распахивает настежь дверцы шкафа, вытаскивает оттуда платья, рубашки и прочую одежду в сваливает все на стол, стулья, на пол. Под конец Хватает что-то красное и швыряет Шуле под ноги.
— Не смей, это Ханеле! — вырывается у Шули.
— Ха-ха-ха, нет никакой Ханеле, — хохочет Бируте и швыряет в Шулю детскую одежду. На полу валяется Рина, любимая кукла Ханеле.
Голова куклы расколота надвое, пятном крови краснеет ее платье на разбросанном белье. Шуля с трудом трогается с места. Ривкеле в саду уже нет. На столе и скамейке остались кулечки с конфетами и медовыми пряниками, которые она принесла на день рождения.
Забрали отца
Весь тот день стрельба не прекращалась. Стены дома дрожали. Стекла вылетели из окон, и осколки разлетелись по двору. Шуля с родителями спустились в подвал. Здесь уже были Давид и Ривкеле. Мрак, запах сырости и плесени.
Как долго они уже сидят в подвале? Шуля потеряла счет времени. Палят и палят без конца… Весь дом трясется. С улицы доносится конский топот. Раздается жалобное ржанье, потом стихает.
Глаза Шули уже привыкли к темноте. Она видит прислонившуюся к стене, будто задремавшую маму. Ривкеле тоже уснула, положив голову на колени Виленской. Сам Виленский беседует шепотом с доктором. Давид пытается залезть на ящик и выглянуть наружу через решетку окна. Но отец сердито прикрикнул на него. Он вернулся и сел на землю возле Шули.
Шуля обращает на него взгляд, полный тревоги.
— Зачем бывают войны? — шепчет она, как бы рассуждая сама с собой.
Вдруг ее отец прервал разговор с Виленским, встал и тронул жену за плечо. Она открыла глаза.
— Пойду разузнаю, что слышно, — сказал отец и вышел.
— Макс, только ненадолго, — кричит ему вслед со страхом мать.
Прошло полчаса, отец все не возвращался. Шуле кажется, что минули часы. Мать тоже с тревогой посматривает то на дверь, то в окно. Спустя час дверь подвала распахнулась.
— Папа! — радостно вскакивает Шуля и бежит к нему, но тут же замолкает. Отец, бледный, прислонился к стене, поддерживая правой рукой локоть левой. На рукаве белой рубашки — два темных пятна.
— Макс! — дрожащим голосом вскрикивает мать. — Что случилось? Ты ранен?!
— Тихо, не шуми. В меня стреляли, задели немного руку… Ничего… Русских в городе нет, литовцы убивают на улицах евреев.
— Ой, Боже, Боже, пропали мы, пропали! — заплакала Виленская.